Текст книги "Тиран духа"

Автор книги: Присцилла Ройал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Элинор сидела молча, не в силах сосредоточиться. Воспоминание о корчащейся, кричащей женщине словно смыло из ее сознания все слова. Наверное, понадобилось всего несколько минут, чтобы скрутить Исабель и позволить сестре Анне залить ей в рот усыпляющий сок мака, но Элинор показалось, что прошла целая вечность.

– Мне ее жаль, миледи. Мало кому среди нас довелось так же часто выбирать из двух зол, не имея другого выхода.

Элинор посмотрела на Юлиану, но перед ее глазами по-прежнему стояла бьющаяся в корчах Исабель с выставленной напоказ истерзанной плотью и израненным сердцем, кровоточащим от ран, которые трудно было сосчитать. Настоятельница чувствовала, что не в силах справиться с таким избытком боли и что в попытках вернуть мир в душу этой женщины потерпела полное поражение. Наверное, Исабель права. Наверное, Элинор бежала от мира, потому что не способна выдержать столкновение с его ужасной правдой.

– Воистину так, – устало сказала она, – Исабель много страдала.

– Я знала об изнасиловании. – В глазах Юлианы стояли слезы.

– Я тоже узнала, но только после убийства твоего брата.

– Она сказала мне, что беременна от Генри.

– И мне тоже.

Несмотря на холод, на лбу Юлианы заблестели капельки пота.

– Именно тогда она объявила мне, что хочет выйти за моего отца, а не за брата.

– Сожительствовать одновременно с отцом и сыном, пусть даже сношение с последним имело место против ее воли – грех. Даже если Бог и мог бы простить такое, человеческий закон все равно объявил бы ее брак с вашим отцом недействительным из-за изнасилования. – Элинор внутренне поежилась от звука собственного голоса. Ее слова были такими холодными, такими бесцветными на кровавом фоне обжигающих страданий Исабель. – И что ты ей ответила, когда она сказала тебе?

– Я сказала, что она должна выйти замуж за Генри и что другого выбора нет. Если бы она вышла за него, не было бы ничего стыдного в том, чтобы родить вскоре после свадьбы – ведь все давно ждали, что они поженятся. Разделить же постель моего отца означало не только сделать его невольным грешником, а себя – сознательной грешницей, но кроме того жестоко было так использовать и обманывать человека, который был добр к ней, словно к родной дочери.

– Быть изнасилованной Генри, а потом выйти за него замуж, зная, что теперь всю совместную жизнь придется выполнять супружеский долг? А ты сама охотно бы разделила постель с человеком, который надругался над тобой, чтобы потом рожать ему детей и поддерживать его, как жена обязана поддерживать мужа?

Юлиана резко отвернулась.

– Какой был у нее выбор? Расхожая мудрость твердит нам, что ее не могли взять насильно, потому что она понесла, а значит, получила удовольствие, – Она повернула голову и посмотрела прямо на Элинор, при этом ее карие глаза стали темными, словно безлунная ночь. – Не мне спорить с расхожей мудростью, миледи, но говорю еще раз: какой, в самом деле, у нее был выбор? Мужчина может произвести на свет столько ублюдков, сколько хочет, и отдать их жене на воспитание, женщине же стоит родить одного, как ее уже считают шлюхой, если она не выйдет замуж за его отца.

– По тому, с каким гневом ты, Юлиана, говоришь об этом, я могу заключить, что ты посоветовала ей сделать нечто, казавшееся тебе столь же отвратительным, как и ей.

Юлиана подошла к кувшину и налила в чашу вина, однако пить не стала, а молча на него уставилась. Пот с ее лба теперь уже струился по щекам, словно слезы.

– Вы очень наблюдательны и увидели змею, обвившуюся вокруг моего сердца. Да, верно, я сказала Исабель, что у нее нет другого выбора, но только после того, как упомянула о том, что есть способы избавиться от ребенка и что я готова помочь ей найти безопасное лекарство.

Элинор помедлила, потом спокойно сказала:

– Несомненный грех.

Слабая улыбка, мелькнувшая на губах Юлианы, плохо сочеталась с ужасом, который Элинор видела в ее глазах.

– И что она ответила на твое предложение?

– Она отказалась.

Элинор кивнула и отпила вина, главным образом для того, чтобы выиграть время.

– Этим она спасла тебя от еще более тяжкого преступления, – наконец сказала она. Голова Юлианы была опущена, и по ее взгляду Элинор ничего не смогла понять. – Она как-то объяснила свой отказ?

Юлиана нервно рассмеялась, но ужас из ее глаз исчез.

– Она хоть и ненавидела отца, но к ребенку почувствовала любовь.

Это совпадало с тем, что Исабель говорила ей раньше.

– Она рассказала Генри о ребенке?

– Нет, но когда сэр Джеффри заявил, что он – отец ребенка Исабель, Генри заподозрил неправду. У моего брата могло быть много недостатков, но глупым он не был. Он вполне способен был сосчитать месяцы и дни.

Да, недостатки у него были, но слова Юлианы напомнили Элинор еще об одной вещи, которая ее по-прежнему беспокоила.

– Должна сказать, я удивилась, – начала она издалека, – зачем Генри взял ее так грубо. Хотя никакой помолвки не было, он имел все основания надеяться, что они в свое время поженятся. Она не говорила тебе, почему Генри напал на нее?

Некоторые мужчины могут изнасиловать шлюху, купленную за деньги, или чужую жену, имея в виду унизить ее мужа, но Элинор не казалось правдоподобным, чтобы мужчина когда-нибудь надругался над женщиной, которой он дорожит. Хотя Генри был безответственным, своевольным и часто себялюбивым, она не помнила, чтобы в юности он был склонен к жестокости. Элинор легко могла представить себе, как он пристает с просьбами к Исабель, словно скулящий щенок, с которым сравнивал его отец, но она всегда считала, что Генри хочет видеть в Исабель не только подругу любовных игр, но и спутницу жизни.

– Я спрашивала. Она только рассмеялась в ответ. – Юлиана потерла свой кубок, словно хотела начистить его до блеска, и сделала большой глоток. – Тем летом, которое мы все провели вместе, видели вы когда-нибудь, чтобы Исабель вела себя так, как в тот вечер, когда мой отец посмеялся над братом?

Такой поворот и сам вопрос удивили Элинор, но она сама не знала, что и думать о распущенности, с которой Исабель вела себя тогда во время обеда. Так бесстыдно провести рукой по ляжке Роберта не было жестом верной или счастливой жены – и точно так же вряд ли Исабель позволила бы себе нечто подобное тем невинным летом, после которого столько воды утекло. Она покачала головой.

– После того как она потеряла ребенка, ее поведение с другими мужчинами стало более чем нескромным. Я предупреждала ее, что ее поступки обещают больше, чем она готова дать тем мужчинам, которые смотрят на нее. Она говорила мне то же, что и отцу, что она не имеет в виду ничего дурного. Боюсь, иногда я сомневалась в ее словах – правда, не до такой степени, как отец.

Элинор не понравилась мысль, которая только сейчас пришла ей в голову. Что, если Исабель использовала Генри? Могло такое быть? И если да, то зачем? Зачем женщине самой подталкивать мужчину к нападению на нее?

– Она, наверное, объяснила, почему пожелала себе в мужья твоего отца?

– Из благодарности, так она сказала. Ее земли должны были отойти нашей семье в благодарность за то, что мы ее приютили. Ей едва исполнилось четыре года, когда умерли ее родители. В тот день, когда она появилась у нас, мать сказала мне, что я должна относиться к ней со всей нежностью и любовью, какие одна сестра обязана питать к другой, поскольку это очень несчастный ребенок. Воистину, мне оказалось нисколько не трудно справиться с задачей, потому что я быстро научилась любить ее, и она скоро стала повеселее. Наша семья стала ее семьей. У нее был небольшой выбор, если она хотела остаться у нас. Если она не хотела выходить замуж за Генри, ей пришлось стать женой моего отца.

– А что Джордж? Уж конечно, за него она могла выйти замуж.

– Он был уже обручен с другой женщиной, которая умерла уже после того, как Исабель вышла замуж за отца.

Неужели на Левенхеймах лежит проклятие, что всем им так не везет, подумала Элинор.

– И все же этот брак обесчестил твоего отца, заставив его совершить, пусть невольно, один из самых тяжких грехов. Ты горевала, но так и не сказала ему, что его собственный сын был отцом ребенка, которого носила под сердцем Исабель?

Юлиана упала на колени и принялась рыдать так отчаянно, с такими судорожными всхлипываниями, что Элинор бросилась к подруге. Юлиана рукой отстранила ее.

– Не подходите ко мне, миледи! В моей груди живет Змей. Его кольца сочатся ядом, он отправит вас в ад, едва ужалит.

Элинор отшатнулась, осенив себя крестным знамением.

– Может быть, мне позвать к вам брата Томаса, дитя мое?

– Нет, миледи. Нет. – Тут ее рыдания стали реже, и Юлиана поднялась, утирая слезы с распухшего лица. Повернувшись спиной к настоятельнице, она подошла к окну и выглянула во двор. Светило неяркое зимнее солнце. Слышно было, как медленно капают капли, – это таял лед. Мерный звук их падения один нарушал установившуюся в комнате тишину.

Элинор ждала.

– Вы любите своего отца, миледи?

– Конечно.

– Будь у вас сестра, разве вы не любили бы ее точно так же?

– Подобная любовь драгоценна в глазах Господа.

Юлиана повернулась. Ее глаза, обращенные к настоятельнице, сузились от боли.

– Неужели?

– Я тебя не понимаю.

– Я никому и никогда не говорила об этом, но вы должны услышать это от меня первой – ведь я хочу заживо похоронить себя именно в Тиндале. – Она сделала глубокий вдох: – Когда я предложила Исабель помочь ей убить младенца в ее чреве, я впервые услышала шипение Змея. Когда я не сумела сказать отцу, что, беря в жены женщину, которую я звала сестрой, он совершает грех, я увидела, как Змей подползает ко мне.

– Бог милостив к кающимся, Он простит оба эти греха. Исабель не послушалась твоего совета насчет ребенка, а отец, скорее всего, отказался бы верить тебе точно так же, как он не поверил, когда Генри пытался открыть ему правду. Но ты спросила о любви? Что ты хочешь сказать?

– Когда Адам и Ева жили в райском саду, в своей невинности они пребывали в мире с Богом. Когда двери того сада закрылись, сатана возликовал, ибо человек стал продажен, греховен и жесток. Это я понимала, но в своем упрямом неведении полагала, что смогу сохранить чистоту, потому что никому не желала зла, а к окружавшим меня людям испытывала одну любовь. Даже когда я валила Генри на землю и трепала ему уши, я только ранила его самолюбие. Я любила своего брата, хотя и презирала его мелочное убожество.

– Когда дети дерутся, в этом немного греха. Бог, несомненно, простил…

– Бог открыл мне, что никакая смертная любовь не бывает без греха. Когда я сказала Исабель, что она может избавиться от ребенка, я поступила так из любви, потому что не хотела, чтобы она и дальше страдала от насилия, которое ей пришлось пережить. Неужели вы не понимаете? Из любви, которую я питала к ней, я толкала ее к греху. – Юлиана умолкла, ее глаза расширились.

– И все-таки она так не сделала. Это значит, что вы согрешили лишь помыслом. Стоило ей сказать тебе, что она любит младенца, ты не стала дальше принуждать ее.

– Из любви я не смогла рассказать отцу о грехе, который он собирался совершить. Нет, я приводила ему причины, почему он не должен на ней жениться, но доводы мои были слабые, и он только посмеялся. – Голос Юлианы звучал все громче, она будто умоляла. – Он так сильно страдал после смерти моей матери, миледи. Как же мне было лишить его этой ничтожной радости, назвав истинную причину, из-за которой он не может жениться на Исабель?

– Юлиана, все это не те прегрешения, которых любящий нас Господь не захочет простить…

– А простит Он мне убийство моего брата?

От ужаса у Элинор потемнело в глазах. Неужели она все-таки ошиблась? Неужели ее настолько сбили с толку суетные и слабые умозаключения, что она толкнула невинного человека к ложному признанию, даже смерти, лишь бы защитить любимую дочь?

– Твой отец признался…

– Отец и правда убил брата, миледи, но это я послала Генри на смерть.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Прижимая к себе плачущую женщину, Элинор подняла глаза и, устремив взгляд в окно, где в обрамлении темных камней серели Господни небеса, попросила Его о мудрости, которой ей так не хватало.

– Расскажи мне все. Если ты мне расскажешь, мы вдвоем изгоним Змея из твоего сердца.

На мгновение Юлиана еще крепче притянула настоятельницу к себе, потом выпустила ее и сама отстранилась, не дав себе успокоиться в дружеских объятиях.

– Одного рассказа будет мало, чтобы убить прислужника сатаны, миледи.

– Это только начало.

Улыбка Юлианы напомнила улыбку на лице страдальца, который только сейчас понял, что скоро умрет.

– Как вы слышали, Исабель и мой отец не спали вместе, когда у нее бывали месячные. Он находил эти женские дела отвратительными, но с некоторых пор начал опасаться, что его жена пользуется его отсутствием, приглашая в их бесплодную постель других мужчин.

– У него имелся повод или эти страхи были лишь плодом ревности?

– Мне еще многое предстоит объяснить, миледи.

Элинор кивнула и замолчала.

– Во время нашей несчастной прогулки тогда верхом, Исабель сказала мне, что ее месячные, хотя на этот раз они начались раньше обычного, прошли совсем легко и закончились намного раньше срока. Она и вправду думала, что могла забеременеть. Когда я спросила, поделилась ли она радостной новостью с моим отцом, она рассмеялась и сказала, что всему свое время. Ей хотелось дождаться полной уверенности. С меня она взяла слово, что я без ее разрешения ничего никому говорить не буду. Пока же, по ее словам, она хочет провести одну-две ночи одна, ведь отец думает, что кровотечение еще не остановилось.

– Так, значит, твой отец не был бессилен, как она утверждала?

– Мне ее беременность показалась чудом.

– Такое случалось.

Юлиана грустно покачала головой.

– Я знала, что отец иногда проводит ночи без сна, притаившись в темноте и подкарауливая, не захаживают ли посторонние мужчины в их супружескую спальню. Исабель пару раз видела его и потом рассказывала мне. Я пыталась убедить его в ее верности, говоря, что в такие ночи нередко прихожу к ней с вечера и остаюсь до утра, чтобы ей не было скучно. Но потом и я тоже стала опасаться. Слишком, слишком уж откровенно выставляла она напоказ свои прелести.

– Она и вправду часто вела себя так? – спросила Элинор, думая о молодой женщине, которая приказывала поклонникам петь о своих чувствах в традиции рыцарской любви и о девушке, с невинностью юности соглашавшейся танцевать только со своей сестрой Юлианой.

– В первое время после замужества она лишь забавлялась этим. Слишком уж много слез она пролила в моих объятиях, горюя о потерянном ребенке. Часто мы молились вместе, прося Бога вернуть ее мужу силу хотя бы на один раз, чтобы она могла родить. Я уверена, что ей не столько хотелось ласк на супружеском ложе, сколько крошечную девочку с глазами ее матери. Но потом, когда все ее молитвы оставались без ответа, я начала подозревать, что она хочет завлечь к себе в постель другого мужчину, чтобы снова забеременеть. От тоски она буквально не находила себе места.

Элинор вздрогнула. Ей в душу закралось подозрение, от которого по телу побежали мурашки.

– В ту ночь, когда умер Генри…

Юлиана стукнула кулаком о скамью.

– Я была вне себя! Весь тот день он жестоко изводил Исабель, и я хотела, чтобы он понес наказание. Мне показалось, что отец, как и я, заподозрил ложь в том, что она сказала ему о своем нездоровье, а значит, будет караулить в коридоре, у дверей в их спальню. Вот тогда я и придумала, как Генри поплатится за свои дела.

Она в ужасе посмотрела на свой сжатый кулак, потом другой рукой один за другим разогнула пальцы, словно они перестали слушаться.

– Я назначила ему встречу в часовне и сказала, что Исабель готова уступить его мольбам и будет ждать его. Он думал, что отец ночует в казармах.

От вихря мыслей у Элинор закружилась голова. В который раз она чувствовала свое полное несоответствие задаче. Если бы только ее тетя Беатриса была тут и могла дать ей совет. Но Беатрисы рядом не было.

– И потому ты думаешь, что послала его на смерть?

С губ Юлианы сорвался стон – отчаянный, словно стон души, завидевшей адское пламя.

– Я только хотела, чтобы отец как следует отколотил его, миледи! Я не желала его смерти!

Элинор потянулась и взяла подругу за руку.

– Я еще раз это скажу! Ты не убивала своего брата. Его убил твой отец, и на нем окончательная вина. Юлиана, тебе нужно лишь признаться…

– Я признаюсь, но я не хочу больше жить в этом мире!

– Тогда предай себя Господу и иди в монастырь. Там твоя душа обретет покой.

– Мне нужно еще кое-что сказать, миледи.

Что еще ты можешь сказать, подумала Элинор, но неприятный холодок, пробежавший по ее телу, теперь пробрался в сердце.

– Исабель, кажется, и вправду надеялась, что зачала, а мой отец не мог быть тем человеком, который даровал ей эту радость.

При этих словах Элинор буквально застыла от ужаса.

– Мужчина? Она соблазнила…

– После того, что я видела тогда за обедом, миледи, у меня зародилось сомнение, уж не ждала ли она в ту ночь к себе вашего брата.

* * *

Элинор стояла у окна и смотрела на пролетавшую мимо одинокую птицу. В эту минуту она тоже чувствовала себя одинокой, страшно одинокой.

– Но он не пришел, ведь не пришел?

Юлиана ничего не сказала. Потом поднялась и подошла к настоятельнице, встав так близко от нее, что Элинор почувствовала нежный аромат ее тела.

– Ваш брат – мужчина, как и все прочие мужчины, миледи, но я уверена, что он не умышлял ничего дурного.

– Мужчина, который должен был стать твоим мужем, пришел к постели твоей мачехи, а ты говоришь, что он не умышлял ничего дурного?

– Да, Исабель могла на это надеяться, но я не знаю наверняка, разделял ли ваш брат в ту ночь ее греховное желание. – Она мягко коснулась плеча Элинор: – Раз Исабель знала, когда мой отец обычно заступал на свой пост, она, конечно, должна была предупредить Роберта, когда ему прийти и когда уйти так, чтобы его никто не обнаружил. По этой причине я думаю, что его присутствие там должно было быть чистой случайностью.

Или нет, с грустью подумала Элинор. Она всеми силами старалась поверить, что ее брат неповинен в прелюбодеянии, но не могла дольше закрывать глаза на факты, заставлявшие предположить обратное.

– Но ведь первым пришел Генри.

– Когда я услышала шум в коридоре, я подождала, а потом вышла из комнаты, ожидая найти там отца и Генри. Вместо этого я увидела силуэт другого мужчины и по очертаниям и росту догадалась, что это ваш брат. Я трусиха, поэтому я вернулась к себе и принялась молиться, чтобы мой злой замысел не подставил Роберта под удары моего отца.

– Если он собирался наставить рога твоему отцу, то заслужил эти удары. Как только ты могла вынести это, Юлиана! Ведь он должен был стать твоим мужем.

Юлиана пожала плечами.

– В глубине сердца я верю в его невиновность, миледи, потому что Роберт – благородный человек.

Сейчас свет стал ярче, и девушка, закрыв глаза, стояла в солнечном луче, который вливался в комнату, неся с собой тепло, забытое ими за все эти снежные дни. Когда она повернулась к настоятельнице, ее взгляд был таким же грустным, как у Марии Магдалины у гроба.

– А вы знаете, как ревновал Генри к сестринской близости, которая была между мной и Исабель? Эта ревность стала единственной причиной, почему он поддержал меня в желании оставить мир и принять священные обеты. Потом он пытался отравить любовь клеветой. Когда наши семьи решили, что мы с Робертом должны пожениться, Генри сказал ему, что он не испытает в постели со мной удовольствия, если, конечно, тот не питает большей склонности к мальчикам. Ваш брат проявил великодушие и встал на мою защиту.

– Так он и должен был поступить, Юлиана, – кивнула Элинор. Быть может, она так никогда и не узнает, правду ли говорил брат о причине, приведшей его к спальням в столь неурочный час. Воистину, любовь к брату заставляет уважать его маленькие слабости, а значит, она не станет спрашивать его, хотя есть один человек, кому…

– Роберт проявлял благородство, и они с Генри ссорились. За эту порядочность я и уважаю вашего брата, а еще из-за этой его чистоты я поняла, что не могу выйти за него замуж. Хороший человек заслуживает жену, которая найдет радость в его теле и захочет вынашивать ему детей. Бог же в Его великой милости изгнал из моего сердца всякое желание иметь мужа и детей.

– Многие чувствуют так же, но разве не будет добрым поступком остаться в миру и даровать душевный покой Исабель?

Юлиана печально покачала головой.

– Это будет такая же ложь, как если бы я согласилась выйти замуж за Роберта. Я не могу хранить душевный покой Исабель, которая пыталась продать свою душу и душу моего отца. Какую бы любовь мы с ней ни питали друг к другу, сейчас для меня она все равно что прокисшее молоко, оставленное на солнце в жаркий полдень. Нам теперь не может быть хорошо вместе.

– Ты могла бы примирить ее с Богом.

– Разве можно примирить с Богом того, любовь к кому дала трещину?

Глаза Юлианы снова потемнели.

Послышался стон, и Элинор не сразу поняла, что он вырвался из ее собственной груди. Сколько раз она пыталась развеять мрачные думы брата Томаса, но безрезультатно?

– Трудный вопрос, но признаю, что справедливый, – ответила она.

Они замолчали.

– Зачем ты призналась в убийстве Генри? – спросила Элинор.

– Он умер из-за меня. А еще я решила, что для меня самой будет лучше, если повесят меня, а не отца.

Элинор в ужасе отшатнулась.

– Значит, ты не хотела сама лишить себя жизни, но собиралась прибегнуть к услугам палача, чтобы он за тебя это сделал?

– Нет! Признаюсь, у меня было желание убить себя, но ваш монах меня остановил. Когда я стояла на стене замка вашего отца, я думала броситься вниз. – Глаза Юлианы стали непроницаемы. – Вы понимаете? Одним мгновением боли я могла положить конец жизни, полной мучений.

– Одним мгновением боли ты приобрела бы себе целую вечность мучений.

Юлиана прислонилась к настоятельнице, словно ее вдруг оставили последние силы.

– Возьмите меня, миледи, я так устала от мира. Иногда я боюсь, что на этой земле нет большей грешницы, чем я. Иногда – что это не так. Умоляю вас дать мне обрести покой в лесной хижине, где Бог сможет даровать мне утешение и понимание, которые мне необходимы.

Элинор обняла ее.

– Если ты стремишься понять любовь, то Он тебя научит, – сказала она голосом, полным надежды, хотя искала этого понимания для себя. – Но зачем проситься в отшельницы? Почему не присоединиться к общине тиндальских монахинь?

– Я жажду жить, настолько погрузившись в безмолвие, чтобы даже мне удалось расслышать мудрость, которой Господу будет угодно меня удостоить. Голоса же других монахинь, пусть их молитвы и песнопения сладостны, будут словно рев в моих ушах, заглушающий Его драгоценные слова. – Она умолкла на мгновение. – Вы боитесь, что мое призвание – минутный порыв, что мое желание уйти из мира основано лишь на грехах, которые Бог простит, как вы верно сказали?

– Не задаться этим вопросом было бы несправедливо как по отношению к тебе, так и к Богу.

– Я никогда не мечтала о замужестве, миледи. Один раз страсть захватила меня, потом я сумела ее подавить.

– Ты можешь снова почувствовать то же, а следом придет желание выйти замуж.

Юлиана улыбнулась.

– Это было юное безумие, миледи, жар в груди, который быстро угас и никогда не вернется. Воистину, я не раз спрашивала себя, не предназначил ли меня Господь для целомудренной жизни, но тогда я еще не чувствовала призвания. Оно пришло, когда Исабель вышла замуж за отца. Господь начал являть мне знамения, указывая в этом направлении. Конечно, Он простил бы мне те грехи, в которых я вам призналась, но Он хотел, чтобы я увидела, насколько порочна моя душа. Я думала, что моя любовь к Исабель и к отцу невинна. Невинна? Она была осквернена греховным незнанием, и я начала понимать, что понятия не имею о том, что такое любовь.

– Но отказаться от всякой человеческой поддержки и помощи?

– Я проводила много времени в молитве, но шум посторонних голосов всегда возвращал мои мысли обратно на землю. Исабель взывала ко мне, цепляясь за меня, ища во мне утешения. Отец успокаивался, какими бы глупыми ни были мои попытки его развлечь.

– В глазах Бога все это – добро.

– Я не находила покоя. Где была та тишина, в которой я нуждалась, чтобы внять Божественной мудрости? Я жаждала понять столь многое, но стенания этого мира не давали мне утолить мою жажду. Понемногу Бог начал открывать мне, что я должна бежать от всех людей. К тому времени, как мы приехали в Вайнторп-Касл, я это уже точно знала. Когда я толкнула брата на смерть, меня оставили сомнения. Я не должна оставаться в этом мире. Это Богу угодно, чтобы я заживо похоронила себя в Тиндале, миледи, и я должна подчиниться.

– Почему именно Тиндал?

Юлиана подняла глаза, они сияли мрачным огнем.

– Потому что Бог меня туда направил. У меня был сон. Свет, ярче солнечных лучей в полдень, разбудил меня, и из него раздался голос, который был сладостен, словно звон церковных колоколов летним утром. Он сказал мне, что я должна искать пристанища там, где живет молодой монах с золотисто-рыжими волосами. На следующий же день, глядя сверху во двор Вайнторпа, я увидела брата Томаса. Я смотрела, как он идет из часовни, как вдруг с его головы соскользнул капюшон, и я разглядела его волосы. Тут я поняла, что мой сон был знаком свыше. Тиндал должен стать мне домом.

Элинор вздрогнула. На какое-то мгновение у нее возникло сомнение. С несвойственной ей подозрительностью она спросила себя, а не приснился ли Юлиане этот сон после, а не перед тем, как она увидела брата Томаса. Она прогнала из сердца злые мысли. Подобная ревность явно заслуживает порицания. Разве ее монах, как и она сама, не дал обет изгнать из груди суетное вожделение, и разве Юлиана не просила сейчас о том же? Юлиана не может соперничать с ней за любовь инока. Ведь она умоляет поселить ее вдали от всех людей. Элинор изо всех сил зажмурилась. Это недостойные мысли, сказала она себе.

– Значит, у тебя бывают видения? – спросила она ровным голосом. И увидела, как глаза ее подруги вдруг поменяли цвет, из карих сделавшись черными, и ей стало не по себе.

– Видения или сны, миледи. Разве источник тех и других не наша душа, а можно надеяться, что и Бог?

– Ты знаешь, тебе еще нужно попросить позволения у брата. Я не могу принять тебя без благословения Джорджа.

– Он даст его.

– В таком случае, если епископ не будет против, то не буду против и я. Тиндал приютит тебя под своей кровлей, Юлиана. Я молюсь, чтобы это принесло тебе мир.