Текст книги "Тиран духа"

Автор книги: Присцилла Ройал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Элинор один раз стукнула в дверь. Однако никакая служанка не вышла ей открыть. Она помедлила в нерешительности, но тут услышала, что из-за двери доносятся какие-то нечленораздельные звуки. Она снова постучала, на этот раз дважды.

– Если ты не черт с рогами, заходи и прекрати шуметь!

Элинор открыла дверь.

Потерявшая пасынка мачеха сидела, развалясь на стуле, широко расставив ноги. Платье задралось до колен, спиной она привалилась к кровати. Компанию ей в этой комнате составляли разве что большой кувшин и резная чаша, стоявшие на деревянном сундуке рядом. Жена сэра Джеффри, без сомнения, была совершенно пьяна.

– Я пришла поддержать вас, – сказала Элинор, – я могу прийти попозже.

Исабель попыталась подняться ей навстречу и ухватилась за сундук. Ее рука сорвалась, и пустой деревянный кубок полетел на пол. От удара он подпрыгнул и закатился под стул.

– Все из-за вас, – осуждающе заявила женщина. Она нагнулась, желая достать непослушный кубок, не смогла, потом со второй попытки сумела-таки его ухватить. – Вина? – предложила она, желая выказать гостеприимство.

Элинор покачала головой.

– Да, понимаю. Очередной обет.

Элинор уклончиво пожала плечами.

– Холод сегодня пробирает насквозь. В такой день вино согревает и тело, и душу, – а еще отлично развязывает язык, добавила она про себя. Еще кубок-другой, и ты скорее мне все расскажешь, чем согласилась бы рассказать на трезвую голову.

– Обеты – сущая ерунда.

– А вы никогда не давали обета, Исабель? – спросила настоятельница, внимательно глядя на женщину, сидящую перед ней.

Подруге ее игр в более невинные времена сейчас нелегко было сосредоточить на чем-то взгляд, но в ее мутных глазах Элинор разглядела вполне явственную враждебность. Неужели это Исабель, которую она когда-то знала, сидела сейчас перед ней или это демон в ее обличье? Настолько разительной была перемена.

Женщина откинулась назад, махнув Элинор рукой на второй стул.

– А вы никогда не давали обета, Исабель? – писклявым голосом зло передразнила ее супруга сэра Джеффри. – Как мы всегда надменны, как заносчиво выражаемся! Давала ли я когда-нибудь обет, спрашиваете вы? А перед алтарем что, не в счет?

Говоря это, Исабель помотала головой и скривила губы.

– Для вас, наверное, не в счет. От женитьбы несет вожделением, разве нет? А от этого вы уж, конечно, зареклись каким-нибудь обетом. Как сильно вы изменились с тех пор, как мы вместе весело проводили время – в то последнее лето, прежде чем вы вернулись назад в Эймсбери.

– Мы все с тех пор изменились. – Элинор старалась говорить ровно. Она, казалось, носом чуяла враждебность, которая исходила от этой женщины вместе с едким запахом пота и винных паров.

– Кто-то больше. Кто-то меньше. – Исабель подняла палец и помахала им перед лицом настоятельницы. – Сейчас вы замужем за Сыном Божиим, но знал ли ваш жених, прежде чем вы дали обеты, что вы достались ему не такой уж непорочной девицей?

Элинор понимала, что разумнее всего будет промолчать.

– Я знаю ваш секрет! – проговорила Исабель громким шепотом. – Я что, не видела ваших с Джорджем игр в то лето, перед тем как вы дали эти свои обеты? Думаете, я забыла? – Ее взгляд потемнел и она наклонилась к Элинор. – Что, не вы давали ему сосать свои соски летним вечерком, словно он был голодный младенец, а его пальцы не сновали, словно мелкие рыбешки, в самых заповедных уголках?

Элинор побледнела от злобы.

– Это Джордж рассказывал вам такие сказки?

– Нет, он слишком благородный рыцарь, чтобы болтать о ваших уединенных часах на лесной полянке, но я-то знаю, как проводят время мужчины и женщины. Может быть, он не залезал на тебя и не делал все, как положено, но готова поклясться: ты билась под его рукой, пока не успокаивалась.

Она налила себе из кувшина и залпом выпила до дна.

– Ты уверена, что не хочешь согреться? Сегодня такой промозглый день.

Элинор откинулась на спинку стула и на мгновение закрыла глаза, чтобы вернуть душевное равновесие. Обнаружить гнев значило пойти на поводу у Исабель, оставив в стороне истинную причину, по которой эта женщина провоцировала ее.

– Игры, на которые в юности нас толкает горячая кровь, – не более чем игры, – сказала она наконец. – Мне помнится, немало пчел летело и на ваш мед, но от этого не вышло беды. Какой же тогда грех в том, что все мы делали в то лето?

Плывущий туман, порождение винных паров, застлал глаза Исабель, когда она попыталась налить в чашу неразбавленного вина и половина его вылилась на сундук. Алый ручеек запетлял по деревянной крышке и закапал на каменный пол рядом с канделябром.

– Разве что осенью, наступившей вслед за летом, но что вы можете знать об этом, миледи? Вы уехали в Эймсбери и никому из нас не написали ни строчки.

Это правда лишь отчасти, подумала настоятельница, ища и не находя объяснения горечи и озлоблению в словах Исабель. Конечно, причина вовсе не в разбитом сердце Джорджа, – ведь прошло столько лет. В устах Исабель то, что происходило тогда между Джорджем и Элинор, звучало более живописно, чем это было на самом деле, но Джордж вправду любил ее. Стоило Элинор написать ему, как он возымел бы ложную надежду, а ведь ни о каком браке не могло быть и речи. Поэтому, не желая быть жестокой, она избрала молчание как меньшее зло. Однако изредка она писала Юлиане и тогда, конечно, не забывала Исабель. Но это случалось все реже, что часто бывает между друзьями, которых разводит жизнь. Последнее письмо она послала, когда узнала о смерти матери Юлианы. Полученный ответ был вежливым, но не более того. Исабель же вообще никогда ей не писала.

Нет, Элинор не допускала мысли, что такую злость Исабель питает к ней из-за несбывшихся мечтаний Джорджа. Быть может, она ревновала к той более тесной дружбе, которая связывала Элинор с Юлианой? Нет, маловероятно. Женщина, сидевшая перед ней и опустошавшая сейчас очередной кубок, никогда не стремилась близко подружиться с Элинор. Что же настолько лишило ее покоя?

– Наверное, Исабель, какое-то важное письмо не дошло до меня или какое-то из тех, что я послала вам всем, затерялось? Я, честное слово, писала вам, когда умерла леди…

– Мы получили письмо.

– О том, что вы с сэром Джеффри поженились, я не знала.

Исабель презрительно фыркнула.

– Поженились?

Сердце Элинор дрогнуло. Неужели она попала в точку?

Исабель запрокинула голову и грубо рассмеялась.

– Вы называете это «поженились»? Ах, да, монашка и Христова невеста, наверное, и должна так это называть. Когда я произносила обет у алтаря, то клялась не осквернять супружескую постель, а вовсе не блюсти целомудрие. Странная вещь обеты. По сути, я такая же монахиня, как и ты, Элинор.

– Я не совсем понимаю…

Исабель плеснула в свой кубок еще вина.

– Не разыгрывай передо мной дурочку. Или ты действительно так плохо соображаешь?

Сейчас не время давать волю гневу, сказала себе Элинор.

– Да, какие-то обеты я, возможно, и дала, но только не обет глупости. Если ты хочешь мне что-то сказать – говори, но: я не имею намерения совать свой нос в то, во что ты бы не хотела меня посвящать.

Исабель похлопала себя по животу.

– Чего здесь прятать? Разве с тех пор, как я замужем, я понесла? – Она наклонилась вперед, пытаясь удержать взгляд покрасневших глаз. От ее дыхания несло прокисшим молоком. – Я молодая женщина и в день свадьбы была беременна, но с тех пор так и не зачала. Какой вывод ты из этого сделаешь? Люди скажут, что сэр Джеффри хоть и согревает постель своим телом, но его вожделение не может согреть семени его жены. Многие советовали ему отослать меня и взять на мое место женщину, способную зачать.

– Если однажды он уже одарил тебя ребенком…

– Одарил ребенком, так ты сказала? – смех Исабель неприятно поразил уши настоятельницы. – Говоря по правде, его член увял от одного из тех обетов, которыми ты так дорожишь, Элинор. Он обещал Богу воздержание, а тот должен был за это спасти от смерти занемогшую мать его детей. Хотя Бог не выполнил Своих обязательств по договору, зато мой муж, несмотря на женитьбу, явно вознамерился соблюсти свои вплоть до Судного Дня.

– Тогда каким образом?..

Исабель потянулась за кувшином, подняла его над головой и грохнула об пол прямо перед собой. Черепки полетели в разные стороны. Один большой осколок замер, покачиваясь, у самой ноги Элинор. Красное вино забрызгало их платья, потом понемногу стало просачиваться в трещины в каменном полу.

Женщины смотрели друг на друга. Щеки и лоб Исабель из красных сделались белыми, потом снова красными. Элинор молчала перед лицом столь великого гнева, столь великой скорби и явно чрезмерно большого количества выпитого.

– Однажды вечером сэр Джеффри пришел в мои покои, – начала Исабель тихо, но нарочно отчетливо выговаривая каждое слово. – Я лила ему крепкого вина, не жалея, и скоро он был уже совсем пьян. Не раздеваясь, мы с ним легли на мою постель. Я дала ему целовать и ласкать меня. Потом, когда он уснул, я стянула с него штаны. Бедняга! Несмотря на наши веселые забавы, его член оставался маленьким, словно у младенца! Утром, проснувшись, он увидел рядом с собой меня. Без одежды. Я показала на кровь, испачкавшую простыни, и стала плакать, говоря, что он лишил меня девичества. Кровь маленького цыпленка – старый, испытанный трюк, но он поверил. Конечно же, он ничего не помнил, но подобное доказательство вернувшейся мужской силы несказанно обрадовало его. – Она уронила голову на руки и зашлась в невеселом смехе.

– А если не он, то кто тогда…

– Честно? – губы Исабель скривились в презрительной усмешке. Она наклонилась так близко, что Элинор почувствовала жар ее дыхания. – Генри. Он был отцом того младенца. Генри меня изнасиловал…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Когда Элинор скрылась в покоях леди Исабель, Томас повернулся и направился к себе. Он уже жалел о своем обещании обследовать тело Генри. С великой радостью он переложил бы эту обязанность на кого угодно, но он дал слово, а ничто не могло заставить его взять свое слово обратно. Однако это не мешало Томасу с часу на час переносить его исполнение. Ничего не случится, если труп еще немного подождет. В конце концов, разве живые не важнее мертвецов? И уж тем более дети.

Открыв дверь в свою комнату, он улыбнулся. Затем достал из угла некий прислоненный к стене предмет, стоявший там наготове. Он сунул предмет под мышку и, словно маленький мальчик, подпрыгнул от радости. После чего снова вышел и уже походкой, более подобающей взрослому человеку, заспешил по коридору.

* * *

– Да ты совсем поправился, – воскликнул Томас, когда, войдя в комнату больного, застал Ричарда стоящим возле кровати.

Сестра Анна укутывала мальчика, заботливо подтыкая ему вокруг шеи капюшон.

– Если и не вполне, то, во всяком случае, настолько, что нам придется привязать его к кровати, если мы хотим, чтобы он лежал.

– Я здоров, дядя! – шустрый, словно заяц, Ричард подскочил к монаху и, улыбаясь, уставился на него снизу вверх. Томас улыбнулся в ответ и ни с того ни с сего подумал: вот бы и взрослые, пусть иногда, смотрели на мир так же бесхитростно, как маленькие дети. Потом он покачал головой. Если бы парнишка еще до того не успел забраться в его сердце и уютно устроиться в нем, как щенок в поисках тепла, то сейчас бы это случилось наверняка.

– Скажите, сестра Анна, окреп ли наш юный рыцарь настолько, чтобы совершить небольшую поездку верхом на славном новом коне?

– Игрушечная лошадка? – глаза Ричарда широко раскрылись. – Да, да! Пожалуйста, тетя Анна! Скажите, что можно!

Томас подмигнул Анне и произнес беззвучно, одними губами:

– Скажите «да», тетя!

Анне стоило немалого труда сохранить серьезность. Однако окончательно прогнать из глаз улыбку ей так и не удалось.

– Ладно, – сказала она, – но только совсем недолго и только по комнате. Потом ты снова ляжешь в кровать и примешь лекарство.

Томас вытащил из-за спины игрушку, которую до поры до времени прятал.

– Итак, одна небольшая поездка, – сказал он, опускаясь на колено, чтобы стать с мальчиком одного роста, и протягивая ему лошадку.

Ричард издал радостный вопль и прижал лошадку к себе. Потом отвел ее на расстояние вытянутой руки и принялся рассматривать с такой же серьезностью, какая не сходила с лица его деда.

– Я назову тебя Гринголет, – сказал он наконец, – и нам с тобой предстоит множество приключений.

– Непременно, малыш. Кругом полным-полно драконов, которых нужно победить, и красавиц, которых нужно спасать.

Ричард сморщил нос.

– Я думаю, дядя, драконов гораздо больше, чем красавиц.

– Что ты должен сказать своему дяде, Ричард, принесшему тебе такую красивую лошадь?

Не выпуская игрушку, Ричард обхватил Томаса руками и прижался к нему.

– Спасибо, дядя! Я его обожаю. Гринголет – самый красивый конь в дедушкином замке!

Когда Томас осторожно высвободился из его объятий, то понадеялся, что сестра Анна не заметит счастливых слез, от которых заблестели его собственные глаза.

– Ну и отлично, – сказал он, выпрямляясь и кашлянув, – давай, я лучше поучу тебя, как держать поводья. Гринголет – весьма норовистая лошадь.

Скоро мальчик уже скакал по комнате на своей деревянной лошадке, а сестра Анна наклонилась к уху Томаса и прошептала:

– В жизни не встречала мужчины, который бы в душе не был мальчишкой.

Томас повернулся к ней, улыбаясь и чувствуя, как лицо заливает горячая волна румянца.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

– Генри тебя изнасиловал? – Элинор с удивлением воззрилась на сидевшую перед ней женщину. Целый ураган чувств, в котором смешались ужас и скорбь, наполнил ее сердце.

Исабель кивнула. Пламя ее гнева ушло вглубь, она сидела на стуле, опустив плечи и понурившись.

Настоятельница протянула руку и нежно накрыла ладонью руку бывшей подруги.

– И ты никому не могла об этом сказать?

Исабель покачала головой.

– Хочешь мне еще что-нибудь рассказать?

Исабель молчала.

– Если расскажешь, тебе станет легче.

Жена сэра Джеффри стряхнула руку Элинор и принялась чертить линии на крышке сундука, водя пальцем в винной луже.

– Я давно знала, что Генри хочет на мне жениться, – начала она тихо. – Семья рассчитывала удержать за собой доходы с моих земель, это верно, но кроме того он положил на меня глаз.

Она помолчала.

– Многие говорили, что мне повезло: я как женщина привлекаю его не меньше, чем богатство, которое брак со мной должен ему принести, и я с ними соглашалась. Ведь и то верно, что другие женщины находили его красивым. По крайней мере, я это слышала от некоторых.

Но мне делалось дурно при одной мысли, что он прикоснется ко мне, и я дрожала, думая о том, что придется пережить в первую брачную ночь.

– Он знал это?

– Как могла я сказать ему? И потом, что бы это изменило? Я настолько утвердилась в мысли, что у меня нет выбора в этом столь желанном для всех браке, что вместо отвращения не почувствовала буквально ничего, когда его жирные пальцы забегали по моему телу.

С неожиданной силой Исабель схватила Элинор за плечо.

– А ты вообще-то способна такое понять? Хоть что-нибудь понять, а, монашка? Заниматься этим с Генри было все равно что лечь в постель с родным братом! Для меня это было так же противоестественно и греховно.

Такие вещи Элинор вполне способна была понять. В то же время она чувствовала, что это еще не все. Поэтому, боясь помешать течению рассказа, она ограничилась тем, что молча кивнула.

– Сначала его ухаживания были почти милы и по-детски невинны. Но потом, с течением времени, он начал донимать меня непрерывными приставаниями. Я иногда позволяла поцеловать себя, но не могла выносить, когда он дотрагивался до моей груди. Стоило ему коснуться, как я цепенела, словно от холода. Я отталкивала его всякий раз, когда он принимался мять мою одежду. Я надеялась, что он примет мою нерешительность за девичий стыд, но мои отказы его злили. Как-то раз он застал меня одну в саду и не пожелал удовольствоваться поцелуем. Он зажал мне рот, чтобы я не могла позвать на помощь. Клянясь, что теперь уж я раздвину для него ноги, хочу я того или нет, он повалил меня на землю и изнасиловал.

– Ты могла рассказать об этом священнику.

– Какая вы наивная, настоятельница, – презрительно фыркнула Исабель, – Неужели ты настолько оторвалась от жизни, что не знаешь про известное убеждение: каждая женщина, зачавшая ребенка, обязательно испытала наслаждение от близости с мужчиной и поэтому не должна жаловаться на изнасилование? А если тебе приходилось о таком слышать, разреши уверить тебя, что среди твоих драгоценных монахов и монахинь еще больше сторонников этой теории, чем среди обычных людей. Теперь скажи: как я могла заявить, что стала жертвой насилия, когда мои месячные прекратились и каждое утро меня рвало?

– Право слово, Исабель, не все верят в то, что беременность неразрывно связана с наслаждением. Моя тетя Беатриса находила такое утверждение странным, потому что ей встречались женщины, рожавшие много раз, но не помнившие никакого удовольствия при зачатии. В то же время были другие, которые испытали величайшее наслаждение, но никогда не имели детей.

– Ваша тетя не живет в поместье сэра Джеффри.

– Тогда я могу понять, почему ты медлила и ничего не говорила, когда у тебя прекратились месячные, но ты ведь могла обо всем рассказать раньше…

– Хорошо, что ты ушла от мира, Элинор. Ты слишком наивна, чтобы сколько-нибудь долго прожить вне стен своего монастыря.

– Не все люди в миру лишены сострадания, Исабель.

Исабель словно не слышала ее слов. Потом она оглянулась кругом, и губы ее зло скривились.

– Как ты только можешь дышать, монашка? Воздух колючий, словно полон ледяных иголок, – она взглянула на Элинор. – Впрочем, Вайнторп-Касл всегда был отвратительным местом – особенно когда воет ветер, неся снег в эту жуткую страну.

Крупные капли пота выступили на лбу Исабель, а лицо вдруг сделалось зеленовато-бледным.

– У тебя никогда не было сна, который все время возвращается? – неожиданно спросила она, понизив голос до шепота, словно боялась, что кто-то может ее подслушать. – У меня есть один такой сон.

Захваченная врасплох внезапным вопросом, Элинор сперва растерялась, но тут же поспешила сказать:

– Расскажи мне его.

– Первый раз он приснился мне после изнасилования. – Она задумалась, припоминая, и ее глаза стали словно стеклянные. Теперь она была целиком во власти воспоминаний.

– Я гуляла по лугу, обнаженная, и солнце щедро изливало на мое тело свое тепло. Ветерок, нежный, будто дыхание младенца, ласкал меня. Я взглянула вниз и увидела, что шелковистый ковер под моими ногами сплошь из диких цветов: белые пятна, островки сиреневого, желтые цветки прятались среди зеленой листвы, словно стыдясь, что их заметят. Вздохнув, я подогнула колени, протянула руки и вся окунулась в лепестки – как будто медленно погрузилась в спокойные воды пруда. Цветы, мягкие, словно крылья ангела, касались моей груди.

Элинор, как зачарованная смотрела на Исабель, которая вся ушла в пересказ своего сна.

– Вдыхая убаюкивающий аромат травы я, помнится, думала о том, какой дурочкой была, когда так страдала, – ведь избавление от забот было совсем рядом. Воистину я поняла, что все мои тяготы – сущие пустяки. Потом на меня снизошло великое умиротворение. Я закрыла глаза и лежала там, слушая сладостное щебетание птиц, которому вторило негромкое жужжание пчел. И тут запел нежный голос. Это была старинная песня, голос же, хоть давно не слышанный, был мне неизъяснимо дорог – так, что больно было слушать. Я, помнится, подумала, что нет нужды чувствовать забытую боль. Наконец, певец раскрыл объятия, чтобы я могла найти в них надежное убежище, которого искала все эти долгие, долгие годы. Плача от радости, я повернулась на спину и протянула ему навстречу руки, и…

Исабель закрыла глаза. Ее лицо блестело от пота.

– Тело, которое упало на меня, было тяжелым, словно камень из стены замка. Зазубренные ногти мужчины скребли по груди, словно тупые ножи, – как будто защищаясь, она вывернула руку и зажала ее между ног. – Его грубый кулак ударил меня вот здесь, когда он силой раздвинул мне ноги.

Она широко раскрыла глаза, во взгляде плескался ужас.

– Мне были видны только черные волосы, тяжелые от колтунов, которые хлестали мое лицо, как крапива. Мужчина сыпал проклятьями, потом зарычал, когда его плоть пронзила мою, и принялся тереть мое тело, словно хотел распилить пополам.

Желая ее успокоить, Элинор протянула руку. Исабель оттолкнула ее.

– Я пыталась кричать, но у меня не получилось издать ни звука. Вместо голоса изо рта хлынула горячая жидкость – горькая, с металлическим вкусом. Это была кровь, кровь лилась у меня изо рта. Я попробовала снова позвать на помощь. И снова ничего, только эта издевательская тишина…

Ее голос забирал все выше, словно женщина кричала во сне.

– Исабель…

– Мужчина дернулся, потом рухнул на меня и затих. Я лежала, не двигаясь. Он тоже не двигался. Я попыталась спихнуть его тело, потом еще и еще. Он лежал неподвижно, тело его словно налилось свинцом, а кожа холодная, как лед в реке, – она судорожно втянула в себя воздух, – В конце концов, у меня получилось сбросить его, и я повернулась, чтобы посмотреть на его лицо.

Капли пота упали на платье.

– Кровь у меня во рту была не моя.

Элинор пробрал озноб. Она уже знала, что последует дальше.

– Понимаешь, у него был разможжен череп. Волосы, которые мне показались черными, на самом деле потемнели от крови. Это его кровь лилась из страшной раны, стекала мне на лицо и в рот.

Элинор почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Она с трудом сглотнула.

Исабель снова закрыла глаза, потом закусила губу.

– Я знала, что проклята. Я знала, каждый встречный взвалит на меня вину за то, что произошло. И что меня повесят. Я буду болтаться на веревке, пока мой язык не вывалится и не станет таким же черным, как кровь этого человека. Пока моя шея не переломится пополам.

– Но…

– Нет! – взвизгнула Исабель. – Милорды, прошу вас, я этого не делала!

– Но ведь это был сон! – воскликнула Элинор, протягивая руку и хватая женщину за плечо.

Почувствовав прикосновение, Исабель, словно проснувшись, заморгала.

– Вот видишь? Я тогда уже знала, что никто не поймет. Мне неоткуда ждать помощи, нет. – Она рассмеялась, и резкий звук, как лезвие меча, пронзил воздух. – После того сна я несколько дней пролежала в постели. Я не могла думать ни о чем, кроме боли от погубленного девичества и поруганной чести. Скоро у меня началась лихорадка, причину которой никто не мог понять. Наверное, жар был испытанием адским огнем за мои плотские грехи, но, несмотря на вечные муки, мне все равно хотелось умереть. Когда лихорадка меня оставила и я, наконец, поднялась с постели, на место боли пришел стыд. Мне расхотелось говорить. Если в этом состояло удовольствие, которое, по общепринятому мнению, я должна была испытать от слияния семени Генри с моим, тогда я понимаю, почему многие женщины вроде тебя выбирают монастырь.

От потрясения, вызванного всем увиденным и услышанным, голова у Элинор еще шла кругом.

– Генри должен был жениться на тебе, – сказала она, не подумав. – Стоило тебе захотеть, как законный брак смыл бы весь позор.

Сказала и в ту же секунду пожалела о сказанном. Уж лучше было молчать.

– Он бы, конечно, женился, но если подумать, Элинор: ты сама бы пошла замуж за такого человека? – она стерла рукой соленый пот, заливавший ей глаза. – Вряд ли. Ты бы молилась день и ночь – и все было бы мало, – лишь бы не запрокидываться на спину по его приказу.

Элинор попыталась взять себя в руки.

– Итак, ты не захотела выходить замуж за человека, который тебя изнасиловал, – за того, кто когда-то был тебе слишком братом, чтобы стать мужем, и на кого потом ты не могла смотреть без отвращения, после того, что он с тобой сделал. Да, я могу понять тебя.

Исабель дернула плечом.

– Как это мило с твоей стороны, – сказала она довольно язвительно.

– Чего я не пойму, так это почему ты решила обмануть сэра Джеффри, внушив ему, что ребенок – его. Если ты не хотела выходить замуж за Генри, потому что он был тебе все равно что брат, как ты могла лечь в постель с тем, кто был тебе вместо отца?

– Честное слово, Элинор, я не желала ему зла. Ты должна мне поверить. Сэр Джеффри – добрый человек. Меня, сироту, он принял в свою семью, и его первая жена заменила мне мать, которую я потеряла от страшной болезни. Клянусь, я люблю всю их семью, и земли, принадлежавшие мне, я передала Лейвенхэмам от чистого сердца. – Исабель говорила нерешительно, обдумывая каждое слово. – С другой стороны, я не думала, что придется много времени проводить в постели. Я наслушалась разговоров о его немощи и шуток насчет того, как он беспомощно терся то об одну служанку, то о другую после того, как леди, его жена, умерла. Не знаю, годы ли, горе ли иссушило его мужскую силу, только я понадеялась, что он поверит в свое отцовство и женится на мне из благодарности за единственную ночь возвращенной молодости. Я думала, что после одной-другой неудачи в постели он вряд ли станет настаивать на правах супруга, но ребенок должен был подарить ему частичку счастья. Я же смогу остаться в семье, где я выросла, но буду избавлена от грубых приставаний Генри…

– Но ты потеряла ребенка…

– …к большому горю и для милорда, и для себя. Пусть это был ребенок Генри, но он был тем единственным даром, который я могла предложить мужу в благодарность за защиту. Как бы странно это ни звучало даже для меня самой, но я любила младенца, который рос внутри меня. В конце концов я стала думать о нем как о своем ребенке, а не о ребенке Генри.

– Но ведь ты получила тот целомудренный брак, на который надеялась.

– Да, ночи сэра Джеффри, когда он успешно возделывал ниву, в прошлом.

Невидящими глазами она уставилась прямо перед собой. Потом, резко повернувшись к настоятельнице, вдруг ударила себя кулаком в грудь:

– У пахаря сломался плуг, и его пашня так и простоит свой век пустая.

Тут нечего было гадать. Исабель и была той пашней, которая жаждала быть засеянной, и вопль ее был воплем отчаяния. Сколь мучительна жизнь человека, терзаемого столь противоречивыми желаниями, подумала Элинор. Ей вспомнилось, как за день до того Исабель за столом заигрывала с ее братом, а теперь она же признавалась в том, что добровольно вышла замуж за человека, страдающего бессилием. Она испытывала отвращение к Генри за то, что он с ней сделал, но не питала ненависти к ребенку, а теперешнее бесплодие было ей ненавистно. Она нашла способ заключить безопасный брак, не осененный любовью, и в то же время хотела чем-то вознаградить сэра Джеффри за то, что он женился на ней. Элинор покачала головой. Мир определенно не состоит только из черного и белого, как учат нас, и правильные решения даются с трудом.

Неожиданно ей пришло в голову еще одно обстоятельство, еще больше запутывающее этот и без того запутанный клубок.

– Ты что, не понимала, что любой подобный брак с отцом признают недействительным, если выяснится, что ты имела сношения с сыном?

Она выжидательно смотрела на Исабель. И реакция не заставила себя долго ждать.

Исабель бросилась к ночной посудине, и ее вырвало прокисшим вином. Между приступами она судорожно ловила ртом воздух.

Элинор протерла бледное лицо жены сэра Джеффри влажной тряпицей, которую нашла возле таза с водой, стоявшего у кровати. Хотя об убийстве до сих пор не было произнесено ни слова, Элинор понимала, что Исабель вряд ли сможет еще что-то сказать. Пьяная женщина и так уже поведала немало. Единственное, что занимало теперь Элинор, это понимает ли Исабель, что только что сама навлекла на себя подозрение в убийстве Генри. Что, если мучивший ее кошмар сбылся?