Текст книги "Тиран духа"

Автор книги: Присцилла Ройал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Сестра Анна склонилась над трясущейся женщиной.

– Не дать вам еще одно одеяло, миледи? – ласково спросила она.

Исабель подтянула колени к подбородку и неподвижно глядела прямо перед собой. Ее глаза не мигали.

– Мне позвать брата Томаса, чтобы он побеседовал с вами?

Единственным ответом женщины был отрывистый смешок.

Сестра Анна встала, кивнула служанке Исабель, чтобы та присмотрела за хозяйкой, и вышла из комнаты. Сразу за дверью, в задумчивости опустив голову, стоял брат Томас.

– Она не хочет видеть ни вас, брат, ни отца Ансельма.

– А если так, может, со мной она захочет поговорить? – В коридоре, ведущем на лестницу, показалась Элинор. Потом она покачала головой. – Как бы там ни было, но ей придется.

С этими словами она вошла в комнату Исабель, притворив за собой тяжелую дверь. Томас и Анна посмотрели друг на друга и пожали плечами. В голосе их настоятельницы прозвучали нотки, которых они оба прежде не слышали.

* * *

Попросив служанку оставить их вдвоем, Элинор села рядом с Исабель. Глаза вдовы были закрыты. Руками она обхватила колени, тесней прижав их к груди. Пятна крови все еще виднелись на ее пальцах и ногтях.

– Исабель?

– Уходите.

– И не подумаю. Вы должны выслушать, что я вам скажу.

– Вы? Что вы можете мне сказать? – презрительно откликнулась вдова. – Бескровное, бесполое существо.

– Бесполое? Бескровное? В свое время вы обвиняли меня не в чем-нибудь, а в том, что я изображала кобылу, а Джордж был жеребцом. Но оставим это. То, что я должна вам сказать, не имеет никакого отношения ни к полу, ни к любви, но зато имеет самое прямое отношение к страху и ненависти.

Исабель замерла в испуге, ее лицо покрылось пятнами.

– Вы знаете, я его не убивала.

Одной испачканной в крови рукой она прикрыла рот.

– Вы хотели, но согрешили помыслом, а не поступком…

– Как вы узнали…

– Труп Генри был достаточно красноречив. Когда вы открыли дверь, вы знали, там не может быть ваш муж. Его вы надежно услали в казармы, а служанку отправили на ночь куда-то еще. Вы надеялись, что Роберт придет к вам в спальню, и подумали, что это он. Вы ведь испугались, увидев Генри? Он что, говорил шепотом у вашей двери и вы не узнали голос?

Исабель опустила руку и в ужасе смотрела на Элинор, потом чуть заметно кивнула.

– Скажите мне, если я ошибусь. Он схватил вас? Вы впились ногтями ему в лицо? Потом вы вырвались от него? Откуда-то у вас взялся нож. Маленький женский кинжал. И вы ударили его. Единственное, о чем вы тогда могли думать, – это о том, что он вас изнасиловал. – Элинор колебалась. Права ли она, поступая так, или это лишь усугубит и без того ужасное положение? Она сглотнула и продолжила: – Или вы нарочно соблазнили его и довели до того, что он, обезумев от страсти, набросился на вас и сделал вам ребенка, которым вы воспользовались, чтобы выйти замуж за его отца? Вы ударили его ножом, чтобы охранить свою честь или, наоборот, потому, что хотели заставить его замолчать…

Исабель села на кровати и плюнула в Элинор.

– Как смеете вы говорить, что я намеренно обольстила Генри, толкнув его совокупиться со мной! Я ненавидела его больше, чем всех прислужников сатаны. – Сейчас ее глаза пылали безумным огнем. – Да, я думала, что это пришел ваш драгоценный братец. За обедом моя рука пригласила его, и его петушок с большой готовностью принял приглашение.

Элинор почувствовала, как от негодования ее щеки обдало жаром, но заставила себя промолчать.

Исабель же закрыла глаза, и ее лицо покрылось бледностью.

– Когда я открыла дверь и увидела лицо Генри, его скотские черты, искаженные похотью и злобой, я отпрянула назад, но он схватил меня. Я впилась в него ногтями, но он притиснул меня к стене. Рядом со мной, на сундуке, лежал нож, которым я пользовалась за обедом. Я схватила его и ударила в лицо, в шею – всюду, куда могла достать. Под моими ударами он попятился назад, и тогда я нанесла ему удар в бок.

Элинор наклонилась и притронулась к плечу дрожащей женщины.

– И вы думали, что убили его.

– Он упал навзничь. Наверное, я лишилась чувств. Когда я открыла глаза, надо мной стоял муж. Я лежала голая на своей кровати, а он стирал с моего тела кровь Генри. Потом муж кинул мне одеяло и велел идти к дверям. Он сказал, чтобы я закричала, но не сразу, а когда он скроется в коридоре, ведущем в башню.

– Снаружи, в коридоре, лежало тело Генри.

– Да, а потом я услышала на лестнице шум – муж едва успел скрыться в темноте. Я закрыла дверь, а когда снова открыла ее, Роберт стоял, склонившись над телом Генри. Он водил по телу рукой, проверяя, жив ли тот и есть ли раны. Честное слово, я не знала, что делать. Когда ваш брат увидел меня, он выпрямился. Его рука была красной от крови Генри. Он протянул ее к свече, которую я держала, чтобы зажечь факел на стене коридора. Я дала ему свечу, потом закричала. – Ее голос сорвался в крик: – Мой кошмар стал явью! Меня должны были обвинить в смерти Генри. Я знала, что меня повесят…

Элинор тряхнула ее за плечи:

– Ваш сон не стал явью.

Исабель моргнула, потом заговорила дальше, словно сама не помня своих слов.

– Я закричала. Я сделала так, как приказал мне мой муж. Я не знала, что другое можно сделать. Это уже потом коридор наполнился людьми, и пришли солдаты, и Роберт стоял, обвиненный в убийстве, которое совершила я.

– В убийстве, которое совершил ваш муж, Исабель. Вы могли ударить Генри ножом в бок, но это ваш муж нанес ему смертельный удар в спину.

– Если вам известно, что я сделала, то сколько еще…

– Я говорю вам, что ваш муж убил собственного сына, чтобы защитить вас, а вы по-прежнему беспокоитесь только о себе? – Элинор не хотела, но в ее голосе помимо воли прозвучало презрение. – Не бойтесь. Как вы слышали, сэр Джеффри взял на себя всю вину за убийство. Чтобы так поступить, он воистину должен был очень любить вас. Он не открыл того, что могли сделать вы, а все, что брат Томас услышал от него на исповеди, кануло навек в молчание. Лишь труп поведал нам о вашем участии, а его скоро предадут земле.

– А моя вина?

– Это между вами и Богом. Ваш поступок можно понять: вы защищали свою честь…

Исабель презрительно фыркнула и вцепилась в руку Элинор. Ее глаза были сухими, как песок.

– Честь? Какая честь у меня была, когда я явилась в дверях своей спальни голой в надежде заманить Роберта в свою постель? Какая честь у меня осталась после того, как я гонялась за вашим братом в надежде заполучить ребенка, которого у меня теперь никогда не будет?

– Я имела в виду изнасилование.

– Изнасилование? А как быть с изнасилованием моего сердца, когда я лишилась всех тех немногочисленных привязанностей, которые были у меня в этом мире? – Слезы потоком хлынули по щекам Исабель. – Сначала мать, потом ребенок, а теперь и сестра покинула меня!

– А ваш муж, Исабель? Взяв вас к себе в дом, сэр Джеффри отнесся к вам с отеческой нежностью. Потом он женился на вас, как вы того пожелали, хотя это был грех. Как вы могли захотеть наставить ему рога, и неужели теперь не горюете, потеряв его? Я не понимаю…

– Горевать? Нельзя так долго плакать над мертвецом. Он умер, когда умерла его первая жена! Все, чего я хотела, – это подарить своему мужу ребенка, отцом которого ему было никогда не стать. Разве это не доброта? Он получил мои земли. Он мог разделить со мной моего ребенка. – Она застонала от боли. – Но что вы можете знать о любви? Когда я говорила о вас с Джорджем, я смеялась над вами, настоятельница. Никакие слухи о вас не ходили. Вы бы никогда не стали играть в подобные сладострастные игры. Вы – пиявка, высосавшая из себя жизнь, которой не терпится высосать жизнь и из остальных тоже. Таких, как Джордж, который, похоже, любил вас. Если бы Юлиана вышла замуж за Роберта, она, быть может, сохранила бы свою женскую природу и осталась рядом, чтобы согревать меня. Вместо этого она предпочла последовать вашему примеру и превратиться в такое же бескровное создание, как и вы. – Тут ее голос сорвался и она взвыла: – Разве грех в том, чтобы желать материнской любви, улыбки ребенка, сестринской ласки? Разве это грех?

Элинор посмотрела на длинную царапину на своей руке, где в нее впились ногти Исабель. Белая борозда начала наполняться кровью. Что еще могла она сказать этой женщине, которая сходила с ума от скорби по любовям, которые она потеряла и никогда не найдет? Настоятельница хотела плакать с этой женщиной, но слез не осталось. Еще сильнее хотелось ей узнать ответы на кое-какие вопросы, но она почувствовала, что и слов для вопросов у нее тоже нет. Она закрыла глаза, как если бы хотела помолиться, сама же прекрасно знала: сейчас она не знает, что сказать Господу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

– Я обязан вам жизнью, брат. – Роберт стоял рядом, пока Томас взбирался на лошадь.

– Не говорите глупостей, Роберт. Поблагодарите лучше своего племянника и сестру. У Ричарда хватило храбрости рассказать правду про взрослого человека, который, кроме того, был близким другом его деда. Немного детей смогли бы это. А мысль, чтобы я при сэре Джеффри объявил, что отец Ансельм видел, как леди Исабель убила Генри, принадлежала вашей сестре. Сэр Джеффри был не таким человеком, чтобы позволить невинному понести наказание за убийство, которое совершил он. Ваш отец и сестра были в этом единодушны. Сейчас мне кажется, что сэр Джеффри вообще рассчитывал, что никого и никогда так и не смогут обвинить в этом преступлении.

– Но меня обвинили и могли повесить.

– Если бы вам пришлось познакомиться с палачом, мой друг, вы должны были бы в этом винить исключительно свое упрямство.

– Как? По-вашему, все Вайнторпы – упрямцы? – Роберт подмигнул монаху. – Не могу представить себе, что заставило вас так думать.

Томас наклонился и громко прошептал:

– Ваша сестра – моя настоятельница.

Роберт засмеялся, потом умолк, гладя шею лошади и смотря на Элинор, которая, ловко сидя на своем сером ослике на некотором расстоянии от остальных, о чем-то вполголоса разговаривала с отцом.

Томас подождал, не скажет ли тот еще чего-нибудь, но вовремя понял, что если этот человек готов был скорее умереть, чем выдать свою тайну, то вряд ли он теперь по доброй воле все расскажет. Тогда он просто положил руку Роберту на плечо и спокойно спросил:

– Это не имеет значения, мой друг, но сделайте мне приятное, скажите, почему вы думали, что ваша невеста убила своего брата?

– Почему вы решили, что я так думал?

Томас улыбнулся и похлопал Роберта по плечу, после чего убрал руку.

– Вы явно кого-то защищали. История про голоса не получилась правдоподобной. Сперва вы сказали, что это могли быть двое любовников. Потом вдруг принялись утверждать, что не знаете, точно ли один из голосов принадлежал женщине. Или даже вообще, слышали ли вы эти голоса. То, что вы не разглядели никого в коридоре, хотя слышали голоса, было несколько странно – особенно для человека, который, как вы, не боится выезжать на охоту затемно. И все-таки главный признак, уверивший меня, что вы говорите неправду, – это то, что вы избегали смотреть нам в глаза. Вы совсем не умеете лгать, Роберт.

– Вы очень проницательны, Томас, и вы совершенно правы. Когда я дошел до верхней ступени лестницы, я увидел дальше по коридору Юлиану. Как вы правильно вспомнили, я лучше большинства людей вижу в темноте. Я увидел на полу распростертое тело. Я не споткнулся о него, как сказал тогда вам, а испачкал руки, ощупывая тело Генри. Я хотел выяснить, жив он или нет. К тому же кинжал, который я обнаружил, не мог служить оружием мужчине. Это был маленький, женский нож.

– Леди Исабель…

– …вышла из спальни, как я и сказал, со свечой в руке. К этому времени Юлианы уже не было видно. В ту минуту мне не показалось странным, что, передавая мне свечу, леди Исабель была такой спокойной, а потом, когда я наклонился над телом и поднял нож, вдруг закричала. Моей единственной заботой было защитить Юлиану. Джордж рассказывал мне, как Генри мучил ее последние месяцы. Мне он тоже говорил о ней всякие неприглядные вещи. – Роберт пожал плечами: – Я даже не совсем понимаю, зачем. Возможно, он ревновал. Я почти уверен, что их отец больше любил Юлиану, да и вы сами слышали, как он разговаривал с Генри. Неважно, какова была причина, но я подумал, что Генри наткнулся на сестру в темном коридоре, напал на нее, а она в борьбе пырнула его ножом.

– И вы позволили ее мачехе созвать толпу свидетелей, когда сами держали кинжал, а ваши руки были испачканы его кровью? Вы не спрашивали себя, почему Юлиана не поспешила прийти к вам на помощь?

Роберт пожал плечами.

– Какое-то время я оставался при своих умозаключениях, потом подумал, что, верно, мачеха слышала их ссору и поступила так, чтобы спасти Юлиану. Хотя я точно не знал, что произошло, я, тем не менее, чувствовал себя обязанным хранить молчание, защищая обеих. – Его лицо покрыла краска смущения. – Честно говоря, Томас, я не всегда понимаю женщин. Мне легче находить общий язык с волами, овцами, ну, может быть, с козами.

Томас улыбнулся.

– Впоследствии Юлиана и правда взяла всю вину на себя, сказав, что это она убила брата. Но вот Исабель с самого начала сделала так, что все улики указывали на вас. – Он кивнул в ту сторону, где стояла Исабель: – Вы могли возненавидеть ее за это.

– Зачем, брат? Разве не должны мы прощать должникам нашим? Я не болтаюсь в петле со сломанной шеей, а леди Исабель лишилась хорошего мужа. Я думаю, ей еще предстоит страдать гораздо больше меня, она уже и так очень многого лишилась.

Воистину, подумал Томас, из Роберта получился бы хороший монах, реши он избрать это поприще. Он, однако же, его не избрал, и монашеская жизнь не кажется ему привлекательной. На какое-то мгновение Томас усомнился, действительно ли в ночь убийства Генри Роберт оказался там, потому что хотел просить совета у отца, как он говорит, или он все же не устоял перед соблазном забраться в кровать к Исабель. Впрочем, теперь это было уже неважно.

– Вы лучше меня, – сказал он вслух, – и вы заслуживаете хорошей жены. Теперь, наверное, будете горевать о потере своей возлюбленной?

– Как я говорил вам какое-то время назад, – грустно сказал Роберт, – мы с Юлианой подходили друг другу, но ни она, ни я не горели желанием вступить в этот союз. Я сказал ей, что она свободна следовать своему призванию, и пожелал ей удачи в этом. Мой отец согласился, – Роберт засмеялся, – хотя и скрипел зубами: так жалко было земель.

– Я буду скучать по вашим шуткам.

– А я по вашим. Я ведь не забыл, что вы мой должник за те обидные слова по адресу моей бывшей невесты. Не думайте, что вам удастся уйти без расплаты – доброго вина и славных историй о вашем прошлом, обещанных мне.

– Я обещаю угостить вас вином и позабавить рассказами, Роберт, – подтвердил Томас, тщательно выбирая слова.

– А до тех пор, брат, прощайте и берегите мою сестру. Похоже, насилие ищет ее компании чаще, чем это прилично – все равно, для женщины или для мужчины, – Роберт поднял руку и мягко пожал ладонь Томаса своей жесткой и шершавой ладонью.

Роберт – сельский житель, подумал Томас, внешне грубый, но с преданным и любящим сердцем. Наверное, в конце концов, он сам начал терпимее относиться к деревне, одновременно делаясь более смиренным иноком. Он поднял глаза и взглянул в высокое серое небо. Воистину смиренным. Разве не согласился он произнести ложь, которую сочинила его настоятельница, чтобы правда об убийстве вышла на свет? Разве он не хранил молчания, подозревая барона?.. Нет, сказал он себе, сейчас не время думать обо всем этом. Лучше он прибережет эти мысли для долгой дороги назад, в Тиндал.

Томас снова перевел взгляд вниз, на брата своей настоятельницы, и усмехнулся.

– Я обещаю делать все, что в моих силах, Роберт, но она руководствуется собственным суждением, решая, куда ей идти и что делать.

* * *

Когда Роберт ушел, сестра Анна, устроившаяся на своем ослике далеко не так удобно, как Томас на лошади, посмотрела на монаха.

– У вас грустный вид, брат, – кивнула она в сторону удаляющейся фигуры. – Неужели вы так сильно будете по нему скучать?

Он улыбнулся, но в глазах блеснули непролитые слезы.

– Я буду скучать по Роберту, сестра, – он мне друг. Но с кем мне по-настоящему тяжело расставаться, так это с Ричардом.

Анна протянула руку и ласково потрепала по шее лошадь Томаса – единственное прикосновение, которое она могла себе позволить к мужчине, не испытывая неловкости.

– И ему тоже будет вас не хватать – ваших сказок и ваших великих познаний по части ухода за игрушечными лошадками. Но не печальтесь. Я слышала, наша настоятельница пригласила мальчика погостить в Тиндал, когда станет теплее.

– Занятно поглядеть, как он будет охотиться на чудовищ в монастырских галереях. – Томас взглянул на Ричарда, который стоял теперь, держа игрушечного коня, и разговаривал с высоким солдатом. Когда Томас прощался с мальчиком, он почувствовал, что Ричарду так же не хочется разрывать объятия, как и ему самому.

– Воистину, такие слова могут показаться странными в устах монаха, но я люблю парнишку, как если бы он был мой собственный сын.

– Вовсе не странно, брат. У него милый нрав, и мое сердце он тоже успел завоевать. – На какое-то мгновение по ее лицу скользнула тень глубокой и необъяснимой грусти, потом оно снова прояснилось, и Анна сказала:

– Что касается упражнений по ловле драконов в галереях Тиндала, – она с улыбкой указала на голову Томаса, – он может решить, что с вашими рыжими волосами из вас выйдет отличный дракон. Хотя, возможно, ваше умение делать игрушечных лошадок и спасет вам жизнь. Мальчик не захочет расстаться с конем, которого вы ему подарили, и я уверена, что возьмет Гринголета с собой, когда приедет к нам погостить. К тому времени ему уже будет что порассказать о своих отважных подвигах, когда они вместе одолеют множество вымышленных чудовищ.

– Ричард в Вайнторп-Касле и так прослыл настоящим героем. Его слава как человека, выведшего на чистую воду убийцу и спасшего своего дядю Роберта, распространилась от каменной стены до деревянных ворот. Ему не нужно придумывать истории, достаточно одной истины.

– Вы и правда говорите как отец, гордый за сына! Нет, вам не из-за чего краснеть, брат. В таком чувстве нет ничего стыдного.

Томас улыбнулся монахине.

– Я всего лишь любящий дядя, но я слышал, что лорд Хью души в нем не чает и как он радовался, когда принес сына в семью. Поэтому я не сомневаюсь, что его отец будет гордиться им, когда услышит о его подвигах этой зимой.

Глядя на то, как он обратил взгляд на юг, Анна уже не в первый раз поймала себя на любопытстве: что скрывается в его прошлом. Томас ей нравился, но она никогда не пыталась узнать о той жизни, которую он вел перед тем, как попал в Тиндал, а сейчас словно темные облака проносились перед его глазами. Знай она больше о нем, подумалось ей, она, наверное, сумела бы как-то утешить его, чего не могла до сих пор.

– Я не перестаю удивляться, как он смог решиться на разлуку с мальчиком, пускай даже и зная, что за ним присмотрят, – снова заговорил Томас.

– Подозреваю, брат, что примерно так же, как сейчас вы уезжаете от него. Ваш долг – вернуться в Тиндал и служить там Господу. Долг лорда Хью – отправиться вместе с принцем Эдуардом в крестовый поход. Не думаю, что кто-то из вас двоих меньше печалился, расставаясь с этим милым парнишкой.

– Неужели вы не находите странным, что монах может так привязаться к ребенку? Клянусь, у меня нет желания иметь собственных детей…

– Должна ли я понимать это так, что вы не стали ничьим отцом, прежде чем прийти к нам? – Анна спросила, явно поддразнивая, но одновременно испытующе глядя на него.

– Нет, сестра, но признаюсь, дело было не в малом старании, – прямо ответил Томас на прямой вопрос и улыбнулся. Как благодарен он был судьбе за дружбу этой прямодушной монахини.

– В чем в чем, а в этом я не сомневалась.

– Но сейчас… – его глаза снова стали печальными.

– Надеть монашеское одеяние, брат, еще не значит оставить любовь. Случается, что мы уходим от мира, чтобы лучше понять все разнообразие проявлений этого чувства. – Она кивком указала на Юлиану, стоявшую, опустив голову, далеко позади барона Адама, в стороне от всех: – Вот одна из тех, кто стремится к подобному знанию.

– Вы думаете, она найдет то, что ищет?

– Дай Бог всем нам обрести то, к чему мы стремимся. – Ее задумчивый взгляд надолго задержался на монахе.

Томас посмотрел на леди Юлиану. Почувствовав это, она подняла глаза и улыбнулась. Он вздрогнул. Ее лицо светилось добротой, но глаза были такими же непроницаемыми, как в тот день, на стене, когда он решил, что она безумна.

А что, если это так? Он поежился в седле. Если предположить, что все светские и духовные лица дадут согласие, эта женщина прибудет в Тиндал, где ему предстоит, в числе прочих его обязанностей, быть ее духовником. Такая перспектива должна была напугать его, однако вместо этого ему странным образом стало даже как-то спокойно. Он улыбнулся в ответ, после чего не отвел от нее взгляда, а продолжал следить, как она снова опустила голову, словно терпеливо ожидая чего-то, что вот-вот произойдет.

* * *

Когда и они, как все прочие, попрощались, барон наклонился к самому уху своей дочери.

– Ты потрясла меня, дочь, – голос Адама был тихим и хриплым.

– Я не осуждаю, отец.

Он отступил на шаг, скрестив на груди руки.

– Ты посвятила себя Богу. Как же ты можешь не осуждать?

– Мое призвание не означает, что я меньшая грешница. А как грешница я не вправе бросать камни.

– Положим, ты уже бросила. Ты предположила, что я совершил очень тяжкий грех. Осуждаешь ты меня или нет, Церковь, конечно, сурово бы меня за это покарала, – возразил он. – Потому твое обвинение так жестоко, что стоит раны от любого брошенного камня.

– Отец, я не собираюсь быть жестокой, а церковное покаяние будет таковым, какое ваш духовник сочтет достаточным наказанием. – Элинор украдкой взглянула на рыжеволосого брата Томаса, стоявшего несколько позади. У нее вырвался вздох. Бог, верно, осудит ее плотскую любовь к этому монаху, но из-за преданности, которую он явил ее семье, и любви, которую он так щедро расточал ее племяннику, она теперь любила его еще сильнее. За что ей такое испытание? Она тряхнула головой и снова повернулась к барону.

– Поскольку я еще молода, есть много грехов, искушения совершить которые я пока еще не испытала. Другие же – напротив. Никто из нас не может сказать, что он сделает, а чего не будет делать прежде, чем этот выбор взаправду встанет перед нами. Возможно, принимая трудные решения с чистым сердцем, мы заслуживаем от Бога большего снисхождения.

– Что-то в этом роде сказала бы, наверное, твоя тетка Беатриса.

– Вероятно, но вы по-прежнему отрицаете то, что я предположила?

– Голодная собака с костью в зубах – вот кто ты!

– Почему вы так говорите? Разве я вам кого-то напоминаю?

– Свою мать.

– Как вам будет угодно, – сказала Элинор, думая при этом иначе. – И насколько часто она оказывалась права, проявляя твердость?

– Часто. – Он опустил глаза, избегая взгляда дочери, – Как правило.

– Значит, и я права. Не так ли? После того как сэр Джеффри исповедался брату Томасу, вы пришли к своему старому другу и, как жест милосердия, открыли его рану, чтобы он мог истечь кровью. Ему не пришлось ни предстать перед палачом, ни погубить свою душу, лишив себя самого жизни. При таких серьезных повреждениях нет ничего особенного в том, что рана могла вновь открыться. Кто будет задаваться такими вопросами, тем более после того потрясения, которое ему пришлось пережить, когда сначала его жена, а потом его дочь по очереди признались в преступлении, совершенном им?

– Если ты знаешь, что это могло случиться, зачем обвинять меня или кого-то еще в том, что рану разбередили нарочно?

– Затем, что то, как были наложены бинты, не повторяло в точности аккуратную работу сестры Анны. По тому, как была заново перебинтована рана, Анна догадалась, что он сам не мог бы этого сделать, владея лишь одной рукой, а она уж точно этого не делала. Вы были последним, кто видел сэра Джеффри живым, вы же запретили кому бы то ни было заходить к нему, пока он не умер. – Она задержала взгляд на лице отца. – Отец, вспомните, я – ее настоятельница, и она обязана хранить мне верность. Кроме того, она еще и преданный друг. Анна говорила об этом только со мной, а я, как вы должны знать, никогда не предам вас.

Адам отвернулся и ничего не сказал.

– Сэр Джеффри не был дурным человеком, – спокойно проговорила Элинор, – В своей охоте за душами сатана застлал глаза вашему дорогому другу пеленой. Все, что он только мог видеть, было окрашено ревностью, но, даже ослепленный ею, он старался поступать правильно. Он пытался спасти жизнь Роберта ценой не только своей собственной жизни, но и своей души. Быть может, даже нанося смертельный удар своему сыну, он поступил так не столько из ревности, сколько из любви к своей жене. Возможно, он и заслужил наказание за убийство сына, но то, как вы отправили его на Божий суд, должно быть, более человечный поступок, чем повешение и унижение, которому его бы, несомненно, подвергли. Кто вправе говорить, что способ, избранный вами, менее справедлив? Людей, обвиненных в преступлениях, выпроваживают из этого мира на свидание с Богом такие же смертные и несовершенные люди, которые тоже могут ошибаться, как в своем суждении, так и в наказании. Единственно справедливый суд – суд Божий, и сейчас, когда мы тут говорим, сэр Джеффри предстоит одновременно пред этим судом и пред Его милосердием.

Адам посмотрел на свою дочь.

– Я при дворе слышал рассказы о твоих талантах, как умело ты управляешь Тиндалом, дочь. Но, признаюсь, я не придавал разговорам должного значения, полагая, что во все эти преувеличения люди пускаются ради лести. Сейчас же я должен сказать, что если бы ты родилась мальчиком, твой ум мог быть встречен благосклонно и при дворах королей. Для женщины ты судишь о справедливости на удивление практично, хотя, – ласково прибавил он, – твое суждение и несет печать чисто женской доброты.

– В Эймсбери меня научили, что Божья справедливость и человеческая не всегда одно и то же. Я не полагаюсь на мудрость других людей.

– Если я и в самом деле совершил то, о чем ты говоришь, – что, как ты думаешь, грозит мне за мое преступление?

– Это вам предстоит решить с вашим духовником.

– Раз уж ты упомянула о духовниках, я должен признаться тебе, что, поскольку отец Ансельм был так тяжело болен и вряд ли скоро поправится…

– …то вы нашли другого духовника, когда почувствовали потребность очистить душу от грехов, которые угнетали вас. Воистину, брат Томас – это хороший выбор: как и любой из нас, кто вас любит, он увезет любые тайны подальше от Вайнторп-Касла и похоронит их у алтаря в Тиндальском монастыре.

– Я ценю твою доброту, что ты разрешила мне пойти к нему на исповедь, пока он был здесь. Честное слово, понимание, которое я нашел у твоего пригожего брата Томаса, скроено по той же мерке, что и сочувствие его настоятельницы.

Элинор почувствовала, что краснеет.

– Он доказал в Тиндале свою незаменимость. Не знаю, как бы я обходилась без него.

– Я так и понял, дитя мое. – Ее отец поднял бровь.

– Отец!

– Я и помыслить не могу, дочь моя, чтобы бросить в тебя камень. Что бы я ни думал, останется надежно спрятанным в моем сердце, погребенное глубоко под искренней любовью и уважением, которые я испытываю к тебе, – ответил барон Адам, после чего он наклонился, сжал ладонь дочери в своих и поцеловал.