Текст книги "Политический класс 43 (07-2008)"
Автор книги: Политический класс Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
А вот еще один образ русской трагедии, уловленный «Голубиной книгой»: «Правда Кривду переспорила. Правда пошла на не*еса. А Кривда пошла у нас вся по всей земле свет-русской». Правда переспорила, но пошла на небо, а зло, уже побежденное, в ярости от своего поражения расползается по свет-русской земле…
Опричнина
Мистическое одиночество достигшего высшей власти, аутизм, переходящий в паранойю, страх перед приближенными, собственным народом, панический (питающийся, очевидно, еще детскими страхами) страх заговора – вот начала удивительного феномена опричнины. Сама идея опричнины подсказана убежденному западнику Грозному, по-видимому, рыцарскими орденами (не случайно такое множество иностранцев служит в опричнине), но осуществляется на русской почве. Апофеозом этого «рыцарского интернационала» становится инфернальный «монастырь» Александровой слободы, где опричники в монашеских скуфьях и мантиях поверх расшитых золотом камзолов перемежают многочасовые молитвы пытками, массовыми убийствами и пиршествами.
Само слово «опричнина» (от «оприч» – «кроме», удел, отказываемый в духовном завещании князем своей вдове-княгине) психологически очень показательно. Царь, сознающий себя «Богом на земле», чувствует себя в то же время совершенно незащищенным и как бы выделяет себе скромный «вдовий удел», на котором ему позволено смиренно существовать.
Предела фарса это болезненное самоуничижение (удивительно, но сам он в него почти верит) достигает, когда, оставив за собой скромный титул «князя московского», Грозный ставит во главе «земщины» крещеного татарского хана Симеона Бекбулактовича с титулом «великого князя всея Руси» и шлет ему униженные челобитные с просьбой позволить ему «перебрать людишек»…
Опричнина – отражение маниакального сознания Грозного, чувствующего себя повсюду окруженным врагами (показательно духовное завещание 1572 года, где он изображает себя «изгнанным боярами и скитающимся по странам»). Но в этой поистине «сказочной стране» маниакальный бред царя обращается в реальность, сказка становится былью. Ужас преследования, в котором находится расколотое сознание Грозного, является в реальности настоящей гражданской войной, правда, весьма своеобразной.
Опричнина – это государство в государстве, имеющее свое управление, указы и казну. Вначале небольшая, со временем она охватывает половину страны. С царского «вдовьева удела» прежние помещики и владельцы просто изгоняются, страна наполняется тысячами беженцев. На место разоряемых заступают новые «опричные» помещики, бывшие нищие мерзавцы, обирающие крестьян дочиста. «Было много таких, что имели состояние во много тысяч гульденов, а теперь бродили по стране с нищенской клюкой, а другие, их бывшие холопы, не имевшие ни гульдена, теперь посажены на их места, в их поместья», – пишут опричники Траубе и Крузе.
Это настоящая социальная революция, замечает Георгий Федотов. А особенность гражданской войны, в которую ввержена страна, в том, что воюет только одна сторона – опричникам никто не сопротивляется. Просто одна половина страны отдана на полное разграбление другой, и этот тотальный геноцид по принципу принадлежности к «земщине» в пьянящей атмосфере полнейшей безнаказанности превращается в апофеоз беспредела.
Белый царь
Анатомирование смуты как феномена экзистенциального неизбежно приведет нас к понятию личности. Ведь живет (экзистенствует) именно личность, а не «масса», страна, нация, государство. Смута есть кризис веры, стало быть, ввержен в нее прежде всего сам человеческий дух.
Хотя идея личности была принесена на землю Христом, лишь первые два-три века она теплилась в христианском мире. С константиновским браком Церкви и империи ее невещественный свет стало заглушать мерцание византийского золота. И добытая человеку Христом свобода оказалась растворена в государстве так же, как растворилась в нем Церковь. Даже по сравнению с языческим Римом христианский мир явился миром чудовищного гнета и закрепощения (»порча наилучшего дает наихудшее» – это знали еще древние римляне). На тот же путь неизбежно ступила и Русь. И если в Киеве с его слабой княжеской властью для византийской теократии не было почвы, то в Москве она расцвела, достигнув апогея в личности Грозного.
Московский князь – провинциальная смесь хана с василевсом, он обладает совершенно беспрецедентной (даже для хана и Византии) властью. Царь – всё, остальные – ничто – вот формула русской теократии. Барон Сигизмунд Герберштейн, дважды приезжавший послом в Москву при Иване III, так описывает власть московского самодержца: «Властью, которую он применяет по отношению к своим поданным, он легко превосходит всех монархов мира всех одинаково гнетет он жестоким ра*ством. Применяет свою власть к духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь по своей воле жизнью и имуществом всех». Но все это еще ничего, пока остаются ростки естественной жизни и отношений. Но вот все приходит к какому-то завершению (завершение православия на Стоглавом соборе, торжество «Домостроя» в быту), раствор достигает насыщения и кристаллизуется.
В исторический миг венчания Грозного царь превращается в сакральное существо, окончательно возносимое над землей.
Карамзин (»последний русский летописец и первый историк») рисует впечатляющую картину духовного переворота Грозного, свершающегося со смертью его первой любимой жены Анастасии. В этот момент будто рвутся последние земные связи и выступают вперед все темные стороны его души, а из его окружения выходят и образуют круг новых друзей будущие опричники. Власть «Белого царя» обращается в кровавую мистерию произвола.
Даже власть византийских василевсов была ограничена (хотя бы той придворной ролью «иконы Христа», которую они прилежно исполняли), Грозный не ограничен ничем. Даже турецкий султан должен заслужить расположение своего двора, и у татарского хана есть понятие о чести, а Грозный может позволить себе все. Царь как священник и судия в своей тотальной власти над всем и вся – это уже не византийский василевс-пантократор, это бог Страшного суда, вернее, злая на него пародия…
Неизвестно, знаком ли был Грозный с Макиавелли (в библиотеке Софьи Палеолог книга «Государь» вполне могла находиться), но вдохновляется он теми же римскими образами и, как и Макиавелли, особенно любит Тита Ливия. «Мы от цезаря Августа родством ведемся», – кичится прямой (через род Глинских) потомок Мамая и в образах древних цезарей ищет свои отражения. Но, в сущности, единственный образ, который можно поставить с ним рядом, – образ Нерона. Николай Костомаров отмечает поразительное сходство обоих тиранов: оба были испорчены в детстве; оба, попав под опеку добрых советников (Сенека и Сильвестр), показали черты мудрых правителей; оба, освободившись от своих менторов, пустились во все тяжкие. Злодейства обоих несли много театральности. Нерон в начале своих злодеяний убил мать, Грозный, лишившийся матери во младенчестве, убил сына в конце. Нерон сжег Рим, обвинив в том христиан, кульминацией царствования Грозного, огнем и мечом прошедшего по русским городам, стал опустошительный пожар Москвы, сожженной, правда, Девлет-Гиреем, но в результате трусости Ивана. Нерон дурачился в театральных представлениях в Афинах, Грозный разыграл комедию «монастыря» в Александровой слободе. Оба при этом жадно грабили храмы и хвастались многими талантами (один – поэта и певца, другой – богослова). Оба, толкуя о беспредельности своей божественной власти, показали себя бездарными резонерами и малодушными трусами. ыВ сущности, «антихрист» Третьего Рима от «антихриста» Первого отличился лишь тем, что перемучил своих христиан не в пример больше, доведя римо-византийскую идею цезаря-христа до пределов возможного. И вся жизнь его превращается во впечатляющую мистерию одержимости, в которой разрешает себя средневековая теократия, являя диалектику добра и зла в той полноте, на какую только способно было Средневековье.
Идея Белого царя – главная духовная идея Руси, утверждал Сергей Булгаков. Но что есть Белый царь? Это (если отрешиться от всех политико-государственных дефиниций) и есть абсолют, богочеловек, явленное откровение Христа. Сегодня мы могли бы (и должны) сказать, что в идее Белого царя является средневековому сознанию христианская идея личности. Является, конечно, в своей детской форме. Ведь богочеловек – реальность духовная, а не общественно-политическая, и любая попытка осуществить ее в иных координатах неизбежно терпит крах. Потому и катастрофа Грозного предопределена. Потому это и не трагедия отдельно взятого маньяка, но всего средневекового сознания, катастрофа самой идеи.
Грозный переживает в себе главную средневековую теократическую идею царя – «иконы Христа», наместника Бога – и переживает ее, что называется, в полный рост. «Бог я или не Бог?» – спрашивает он себя, ища в книгах (западных и греческих) и всех запредельных своих преступлениях ответ на единственный мучительный вопрос своей жизни (»Тварь я дрожащая или право имею?» – как века спустя сформулирует его другой подобный «метафизический безумец»).
Так в лице Грозного Русь изживает средневековый соблазн теократии, поверяя византийскую теорию «неба на земле» экзистенциально, на практике, на самом деле. И народ, накрепко связанный со своим царем, переживает тот же экстаз и тот же экзерсис. Так же, как когда-то, завороженный чудесами Византии, народ смотрит на своего царя и кричит ему: «Ты – Бог земной», – видя в нем воплощение своего христианского (крестьянского) идеала.
И вся история царствования Грозного – свидетельство этой безумной, выходящей за пределы разума веры, история перерождения титанического духа, призванного к какому-то духовному свершению и надломленного великой гордыней.
История, как притча, как одна удивительная и страшная сказка, апогей которой – убийство митрополита Филиппа и расправа со свободным Новгородом, становится метафорическим рассказом о гибели русской святости и свободы. «Белый царь», обезумевший от осознания своего богоподобия, и святой, приходящий с берегов Белого моря, чтобы его образумить, – так являет себя эта главная драма (Правда с Кривдой соходились) Святой Руси.
Поход на Новгород – центральный эпизод экзистенциальной драмы русской истории – весь исполнен какого-то безмолвного ужаса. Вот Грозный с царевичем Иоанном и дружиной кромешников, выйдя из логова Александровой слободы, дорогой хана Узбека идет через Клин и Городню до самой Твери, оставляя за собой лишь дым ограбленных и сожженных городов, останавливается неподалеку от Отроча монастыря, где молится «о смягчении царского нрава» заточенный в келье святой Филипп. «Взять благословение» у старца «игумен земли Русской» посылает своего «параклисиарха» Малюту. Задушив руками палача русскую святость, Грозный в том же безмолвии (впереди царя идут кромешники с обнаженными мечами, убивая всякого, кто встречается по дороге, – царский проезд должен остаться тайной для страны) оставляя позади себя дымящиеся Медный, Торжок, Вышний Волочек, Ильмень, продолжает путь к Новгороду.
Летописец рисует поистине апокалипсические картины этого пиршества зверя, более не связанного ничем в своем произволе и утолении страсти. Главное пиршество своей жизни Грозный начинает с избиения монахов окрестных монастырей. Всех их свезли к царю «на правеж», перебили палицами и развезли обратно по монастырям для погребения.
За закусками последовало основное блюдо. Опустошив по своему обычаю все храмы Новгорода и сняв все колокола, Грозный открыл суд, который проходил следующим образом: ежедневно перед Иваном и его сыном ставили от пятисот до тысячи новгородцев, которых жгли каким-то огненным составом, а затем, «привязав головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду целыми семействами: жен с мужьями, матерей с грудными младенцами». Опричники ездили на лодках по Волхову с кольями и секирами, коля и рассекая на части всплывавших. Суд над городом продолжался около шести недель и закончился в начале второй недели Великого Поста. Запруженный телами и членами истерзанных людей кровавый Волхов долго не мог пронести их в Ладожское озеро. Голод и болезни довершили казни. Только через полгода Новгород пробудился от оцепенения, и все оставшиеся в живых, собравшись в поле у церкви Рождества Христова, отслужили общую панихиду по погибшим «над скудельницею, где лежало 10 000 неотпетых тел христианских» (Карамзин).
Так в апофеозе Третьего Рима свершилась русская Голгофа, которая через 350 лет, уже в петроградской России, повторится в еще более впечатляющих масштабах, в издании уже не Третьего Рима, но Третьего интернационала…
* * *
В гоголевском «Вие» семинарист Хома Брут видит купола киевских церквей, отраженные в глазах панночки-ведьмы. Таким взглядом в золотые глаза демона стало для русского сознания царствование Грозного. Как ни странно, именно в это время Русь усваивает себе самоназвание Святой. «Непонятно, благодаря какой чудовищной аберрации религиозного национализма именно московский период заворожил сознание русских «церковников», стал для них мерой «Святой Руси», – недоумевал о. Александр Шмеман. Но он же замечал, что в это самое время столь очевидного торжества зла «идеалом Руси становится одна абсолютная святость». Уже в ХХ веке подобный дуализм сталинской реальности (бравурные марши днем и «черные воронки» ночью) Солженицын раскроет так: «Человек, у которого отняли все, снова свободен»; самых свободных людей помещали в самое сердце ГУЛАГа…
Таков парадокс русского мира и русского христианства, столь отличного как от западного, так и от византийского. Запад проецирует евангельский идеал в живую бурную реальность, желая осуществить его в жизни каждого отдельного человека, неизбежно при этом раздробляя и принижая его. Византия, наоборот, сковав живую жизнь единой мечтой, устремляет ее к идеалу, обращенному в символ, и саму жизнь превращая в золотой слепок «небесного царства». Русь – эта единая «безоконная монада», слишком живая для «византийского дворцового барокко» и слишком единая для раздробленного Запада, захваченная идеей и стремящаяся за пределы, – прорывает насквозь и тяжеловесные символы, и рациональные абстракции, обрушивая всю «химию жизни» в беспредельную экзистенцию. Трагедии Востока и Запада стекаются в нее, как в единую чашу, одну кровавую мистерию, над которой застыли в великом молчании три склоненных ангела ее «Троицы»…
Продолжение в следующем номере
(Автор: Владимир Можегов)
Неосязаемость власти. 2 июня – 9 июля 2008
В июне основной темой экспертного анализа и оперативного комментария по-прежнему оставалась проблема «равновесия» новой властной системы.
19 июня в Кремле состоялась встреча первого заместителя руководителя президентской администрации Владислава Суркова с активистами молодежных организаций «Россия молодая» и «Новые люди». На сайте первого из упомянутых движений появился короткий информационный отчет по результатам беседы, который привлек к себе широкое внимание. Всему виной короткая цитата из выступления Суркова: »…Сейчас Россию ждет довольно сложный этап политических изменений, связанный с нарастанием недружественного давления из-за рубежа и попытками определенных деструктивных сил внутри страны вбить клин между президентом Медведевым и председателем правительства Путиным» (rumol.ru, 24 июня).
Похоже, в обстановке раздвоения власти (по крайней мере кажущегося) латентные межведомственные конфликты, поразившие российское чиновничество, вышли частично на поверхность. 2 июля всеведущий и вездесущий депутат Государственной Думы Александр Хинштейн опубликовал в «Московском комсомольце» скандальную статью, разоблачающую председателя Следственного комитета Александра Бастрыкина (»Богемское право»). Смысл статьи кратко и исчерпывающе был изложен в подзаголовке: «Председатель Следственного комитета страны ведет тайный бизнес в Чехии». Так была поставлена под сомнение честность чиновника, назначенного специально для надзора за честностью других чиновников.
Комментируя скандал с председателем Следственного комитета в эфире радио «Эхо Москвы» (9 июля), Виктор Илюхин заметил: «Мы все попали в очень странную и очень сложную ситуацию. Сегодня Хинштейн говорит о необходимости проверки этих фактов. А я задаю вопрос: а кто должен проверять? Ведь вот тогда, когда создавали Следственный комитет, мы много говорили о том, что мы создаем Следственный комитет, который будет стоять над прокуратурой и командовать всеми и вся. Государственная Дума не может начать проверку, и вряд ли она начнет эту проверку в плане работы нашей комиссии по двум причинам. Во-первых, наша комиссия проверяет, как говорится, на антикоррупционность, на моменты, которые позволят коррупционерам использовать тот или иной законопроект в получении незаконных прибылей. А второй момент: Александр Иванович Бастрыкин как председатель Следственного комитета назначается Советом Федерации. Это номенклатура Совета Федерации, он назначается по представлению президента РФ. А в Совете Федерации какой-либо комиссии, хотя бы наподобие комиссии Государственной Думы, абсолютно нет. И какими-либо полномочиями по проверке заявлений в отношении того или иного должностного лица какой-либо орган в Совете Федерации не наделен».
Публичное обвинение в адрес Бастрыкина, быть может, и преждевременно «подверстывать» к обсуждению борьбы с коррупцией, но тот факт, что публикация в «МК» в очередной раз привлекла внимание к этой проблеме, очевиден. Еще 24 июня в интервью ИА «Росбалт» первый заместитель председателя Комитета Госдумы по безопасности Михаил Гришанков не без удовлетворения говорил об антикоррупционной деятельности парламента: «Я считаю, что мы пошли правильным путем: во многом ушли от популизма, сведения политических счетов, вмешательства в экономические и хозяйственные споры, сосредоточившись на более свойственных высшему законодательному органу страны направлениях работы». Однако события июля развенчали оптимизм депутата: если от сведения счетов и удалось уйти на думском уровне, то на федеральном уровне сведение счетов, кажется, еще только начинается.
Журнал «Итоги» 7 июля писал: «Нынешняя кампания по борьбе с коррупцией обещает быть жесткой и громкой» (»Видит GRECO…»). Можно долго спорить об оптимальных методах этой борьбы, но в одном уже сейчас сомнения нет: инициатива президента встретила широкую общественную поддержку. «За неполную неделю в Москве прошло несколько крупных совещаний, встреч, круглых столов и, наконец, заседание Совета законодателей в стенах Совета Федерации, на которое приехал сам президент», – констатировали «Итоги».
Дмитрий Медведев во время большого интервью, предваряющего первую для него встречу в формате G8, отвечал на вопросы журналистов из стран «восьмерки» без путинского куража (это, впрочем, дело наживное), но с не меньшей обстоятельностью. По поводу соответствия его взглядов взглядам Владимира Путина и сопряженной с этим проблемы продолжения (или изменения) прежнего политического курса президент сказал: «Мы хотим создать развитую страну с хорошей, сильной экономикой, с социальной сферой, которая устраивает наших людей, преодолеть бедность, коррупцию, выстроить дружеские отношения с нашими международными партнерами. Эти цели не могут подвергаться ревизии, кто бы ни стоял во главе Российского государства. И я считаю, что здесь изменений быть не должно, это моя позиция, и это, как мне представляется, именно то, что ждет от нас народ России» (kremlin.ru, 3 июля).
Александр Янов на страницах «Независимой газеты» оценивал политический дебют Медведева (статья, вышедшая 24 июня, так и называлась: «Дебют Медведева») неоднозначно. Если дебют Путина начала 2000-х годов, по мнению эксперта, «воодушевил мир (вплоть до знаменитого заявления Буша в Словении, что, заглянув в глаза президента России, он увидел его душу), дебют Медведева расколол мир: одни воодушевились, другие усомнились».
Многое о взглядах Медведева на мир можно было бы узнать из независимых публичных дебатов. Так полагал философ Александр Филиппов в споре с Владимиром Плигиным на страницах журнала «Русский репортер» (»Философ и политик»,
3 июля). «У нас есть одна очень скверная традиция, – отметил он, – еще с ельцинских времен первое лицо государства демонстративно устраняется от дебатов. Таким образом, статус политического разговора о серьезных вещах оказывается резко понижен». В словах Филиппова явно отразился запрос российской элиты на более развернутое и детальное изложение своего мировоззрения новым президентом.
Пока Медведев обтекаемо отвечал на каверзные вопросы российских и иностранных журналистов, предпринимались попытки осмыслить программу его правления за него. Так, Георгий Бовт (»Между хотеть и мочь», Газета.ru, 7 июля) писал: »…На Медведева возложена вполне определенная стратегическая задача: путем привнесения в политическую стилистику некоторых либеральных моментов попытаться продвинуться, насколько это будет возможно, по пути модернизации страны, а также, что еще важнее с точки зрения политических групп, пришедших к власти и укрепившихся в роли «разруливающих» основными материальными и финансовыми потоками экономики страны, добиться максимально возможной интеграции этих властных группировок в мировую экономику и мировую элиту на основе легитимации приобретенных ими активов».
Неуловимость, неосязаемость позиций Медведева точно выразил писатель Захар Прилепин в интервью газете «Время новостей» (23 июня). «Мне иногда кажется, – отметил он, – что у нас президент и премьер – один человек». От общих оценок он перешел к критике: «За последние годы не было сделано практически ничего, что обеспечивало бы России сохранность ее демографии и географии. Власть в России работает исключительно в сфере пиар-технологий».
Сходную точку зрения развивал обозреватель «Русского Newsweek» Михаил Фишман (»Стратегическая самоцензура», 23 июня): «У президента Медведева нет политической инфраструктуры – своей повестки дня, союзников, групп поддержки, каналов связи, просто преданных или хотя бы лояльных ему людей, да и продвигать их ему непросто. Вот он как будто вошел в автобус – все места заняты, и прислониться особо некуда, а путь неблизкий. Любой бы на его месте осторожничал и следовал девизу: сначала утвердись, а уже потом действуй».
Громкий медийный шум сопровождал в июне успехи российской футбольной сборной на чемпионате Европы. Два печальных поражения от испанцев, словно «окольцевавших» наше выступление на турнире, не испортили хорошего впечатления от трех блестящих матчей: с Грецией, Швецией и Голландией. Российская журналистская и экспертная общественность отреагировала на успехи сборной с должным оптимизмом. Порой он бил через край, и практически все пришли к единому выводу: чем бы в итоге ни обернулось наше выступление на чемпионате Европы, одержанных побед уже достаточно для того, чтобы тихо радоваться возрождению футбола, страны и милой суровости голландского тренера.
»А ведь были люди, которые не верили в наш успех» – так начиналась добрая половина комментариев на эту тему. Журналу «Профиль», например, уже даже «смешно было вспоминать», что «два года назад, когда Гус Хиддинк возглавил национальную сборную по футболу, Россия приняла его в штыки» (»Россия как стройплощадка футбольного империализма», 30 июня). Президент фонда «Политика» Вячеслав Никонов в светлом, пастельном комментарии, опубликованном в «Известиях»
26 июня, рассуждал о неслучайном сходстве российского и голландского флагов, высоких заслугах иностранного тренера Хиддинка и о том, что «игра сборной внушает миллионам наших сограждан веру в силы страны, в ее выздоровление и возрождение». »…Талант способен расцветать в творческой и профессиональной среде», – заметил Никонов. Такая среда, по его мнению, в России возникает, пусть пока, может быть, и локально.
Строже и радикальнее других отреагировала на футбольные успехи России журналистка Валерия Новодворская (»Гусы не спасут Третий Рим», Грани.ru, 2 июля). »…Играть в футбол будем в аду», – продекламировала она без всякой пощады к сердобольному читателю. «Бедный Гус Хиддинк, – обратилась она к голландскому тренеру, – прыгайте скорее с этого «Летучего голландца», потому что он плывет прямо в преисподнюю». Пафос ее статьи сводился к тому, что стране, заточившей Михаила Ходорковского, поправшей гражданские права и свободы и до сих не «покаявшейся» в этих своих злодействах, не пристало побеждать на международных футбольных турнирах. «Бог даровал нам победу над Голландией (незаслуженную, факт) и посмотрел на нашу реакцию, на хвастовство, на спесь, на хамство, на шапкозакидательство. Богу стало тошно. И он поставил нас на место».
Чуть менее сурово, но так же хлестко и упорно защищал от футбольной истерии свои заветные мечты и чаяния публицист Александр Проханов. В редактируемой им газете «Завтра» 2 июля он опубликовал передовицу под названием «Сурков прав – будет трудно». О том, что нам всем будет трудно, внимательный и регулярный читатель текстов Александра Проханова знает уже давно. Тонкое эстетическое удовольствие состоит в том, что всякий раз система документально-художественных доказательств этого нехитрого тезиса немного другая – все более красноречивая, всеохватная, внушительная. Тщательно и образно описав «трещины», «впадины», «провалы» и «разломы» российской действительности, публицист посетовал на отсутствие «огромного Общего дела», которое нагрузило бы «имперской работой все сословия, все страты».
И эта идея у Проханова не нова, однако все новые художественные достоинства его текстов неоспоримы. Своей необычностью и откровенностью они разнообразят серое поле российского политического анализа.
Колумнист журнала «Эксперт» Максим Соколов высказался против критиков успехов российской футбольной сборной. В статье «Последнее пристанище», вышедшей в номере журнала от 30 июня, аналитик заметил, что «голоса негодования, раздававшиеся в ответ на уличные восторги по поводу футбольных успехов России, свидетельствуют о крайней умственной деградации наших оппозиционеров, не извиняемой уже никакими пороками режима».
Статья на сайте Полит.ru подытоживала футбольную тематику в ее политическом прочтении и уже в названии декларировала: «Футбол как катализатор патриотизма» (7 июля). «В Москве доля аудитории матча Россия-Голландия составила 63,14%, рейтинг – 21,3%, а полуфинала Россия-Испания – 70,6% и 28,53% соответственно. Таких показателей не было никогда прежде. Исключение составляет разве что новогоднее поздравление президента России, и то лишь суммарно по каналам».
Отдельного слова заслуживают информационные перипетии, сопровождавшие в минувший месяц главного российского «сидельца» Михаила Ходорковского. Почему-то именно в начале лета в СМИ поползли слухи о возможности его досрочного освобождения: либо по результату прошения о помиловании (напомним, что на имя Путина такое прошение Ходорковский писать отказался категорически), либо по другой схеме. В частности, под занавес весенней сессии новой Думы глава Комитета по законодательству Павел Крашенинников внес законопроект, по которому один день отсидки в СИЗО засчитывается за полтора дня в колонии общего режима. Заинтересованные товарищи тут же подсчитали, что в случае принятия закона Ходорковский сможет выйти на свободу уже в следующем году. Впрочем, рассмотрение закона не вписалось в предканикулярный график работы депутатов, и сенсация, буде таковая и намечалась, случится только осенью. Тщетно Борис Грызлов в комментарии «Вестям» (телеканал «Россия», 5 июля) расписывал успехи парламентариев на ниве законодательства: 164 федеральных закона и
3 конституционных – экспертов эти количественные показатели интересовали мало. Тем временем следственная бригада, успешно посадившая Ходорковского в тюрьму, не дремала: результатом ее постоянной работы стало новое обвинение, предъявленное олигарху и его бывшему подчиненному Платону Лебедеву 30 июня. Журнал «Коммерсантъ ВЛАСТЬ», анализируя эту запутанную медийную историю, пришел к выводу, что «все это, конечно, совпадение, но, нельзя не признать, на редкость своевременное: градус либеральных ожиданий в обществе начал повышаться как-то бесконтрольно. И с этим надо было что-то сделать» (»Из жизни отбывающих», 7 июля).
Новые обвинения Ходорковскому – и как раз к его 45-летию – не могли не найти отклика в либеральных сердцах. Одним из таких откликов стала статья, опубликованная на сайте «Ежедневный журнал» 4 июля (»Итоги недели. Суверенная либерализация», Александр Рыклин). Автор сетовал на то, что обвинения, предъявленные олигарху на сей раз, «еще абсурднее, чем предыдущие». Тут вопрос в том, что считать абсурдом: если доказанные факты мошенничества и воровства – абсурд, то наверняка новые обвинения не менее абсурдны. Под конец автор так разошелся в своем экспертном анализе, что придумал и тут же подарил два новых идеологических концепта. Первый, «суверенную либерализацию», он подарил «Владиславу Юрьевичу». Другой концепт, звучащий как «Второй подготовительный этап модернизации и демократизации», он адресовал «г-ну Медведеву». А суть публикации состояла в том, что Александр Рыклин таким образом шутил и иронизировал по поводу мнимой либерализации, которая обернулась пустыми разговорами.
Партийное поле российской политики в июне принесло немало новостей: ушел в отставку, казалось бы, несменяемый лидер «Яблока» Григорий Явлинский. Партия «Справедливая Россия», отойдя от избирательной гонки, возобновила «объединительную» политику и приросла Партией социальной справедливости, близкой ей по духу и электорату. Лидер эсэров Сергей Миронов прокомментировал это событие как «закономерный результат процесса политической интеграции левых российских партий» (spravedlivo.ru, 7 июля).
Отставка Явлинского стала, как принято в таких случаях говорить, закономерной. Хотя предсказать ее, зная трудный характер главного «яблочника», было непросто. Политолог Леонид Радзиховский в своей статье «Борьба за умных» (»Российская газета», 17 июня), не привязываясь к конкретному новостному поводу, но все же ориентируясь на него, анализировал причины неудач российских либералов. Дело здесь, по его мнению, не только в пресловутом «сужении пространства публичной политики», или, проще говоря, известной закрытости телевидения. В самом начале он отмечает: «Уже давно «реальная политика» для демократов свелась к проблемам внутрипартийной жизни и торгу об условиях взаимных сливаний-разливаний». «Во всяком случае, – подытоживает он, – не вдаваясь в бесконечную историю хождений в пустыне демократического движения в России, зафиксируем ситуацию на сегодняшний день. Она проста. Денег – нет. Интереса общества – нет. Лидеры устали от бесконечных унизительных поражений. Рядовые члены партии устали еще больше и разбредаются восвояси. От самих партий остались полустертые бренды. Хода на ТВ – нет. Опять круг: чтобы иметь право на эфир, нужен политический капитал – но без ТВ-кредита этот капитал не заработаешь! К тому же ТВ примерно до 2005-го было им широко открыто, но не спасло от банкротства».
