Текст книги "Пленница Кощея (СИ)"

Автор книги: Полина Змееяд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава 11

Бушевал ветер, сдернул с головы моей ленту, волосы по лицу разметались, да как налетел, так и стих вдруг. Я глаз один приоткрыла и увидела молодца, что как и Финист в кафтан, перьями расшитый, был одет. Глаза яркие, голубые, с хитрым прищуром всех гостей Кощеевых оглядывали. Те косились на молодца недовольно, а он как ни в чем не бывало перья с крыльев стряхнул и совсем человеком сделался.

К Кощею подошел и поклонился до земли.

– Прости меня, царь-батюшка, запоздал я, да тучу надобно было разогнать над Тихим озером, русалки-проказницы меня упросили, чтоб вода в нем не волновалась.

Кощей лишь мрачным взглядом молодца одарил, потом за руку меня взял незаметно и обратно усадил.

– Как не старайся, от Закона тебе спасения не будет. Признавайся перед всеми нами, Гамаюн, пошто на деревню ураган нагнал. По твоей милости Ядвига и Милава тут оказались, тебе и ответ держать.

Гамаюн-проказник, тот самый! Я уж было с места подорваться хотела и с кулаками на него кинуться. Из-на него, проклятого, Милавушка тут оказалась, из-за него я об ее судьбе теперь пуще жизни своей волнуюсь, а он тут с русалками забавляется!

Да Кощей руку мою не отпустил, и сжал не боль, но сильно, так, что поняла я – не надобно мне сейчас говорить, не положено.

– Не гневись, царь Кощей, простите меня наместники, – тут Гамаюн снова поклонился низенько. – да не могу я сказать, отчего к деревне приблизился. Видал я пророчество, в небе оно мне явилось, в туче грозовой, да наверняка знаю – раскрывать его вам сейчас не следует, иначе не сбудется предсказание, а мне уж страсть как хочется, чтобы сбылось оно: благо большой сойдет тогда на Черный лес, да на тебя, царь наш, особенно.

Слушали все удивленно, а я и совсем запуталась. Слыхала я россказни про птицу-Гамаюна и про умение его будущее по небесным облакам и птичьему полету читать, но вот хитрец: вроде бы и ответил многословно, а ни слова внятного не сказал!

Кощей застыл задумчиво, а руку мою все еще не отпускал. По телу моему дрожь легкая побежала, когда он пальцы мои в широкой ладони слова сжал легонько, да потом и выпустил. захотелось вдруг потянуться за ним, будто я девка какая несмышленая, да я только ладошку в кулак сжала. Не собака чай, хозяйской милости искать!

Встал Кощей, всех гостей взглядом смурным обвел.

– Что ж, раз говорить не желаешь, никто тут неволить тебя не станет – молчи. Но от наказания увиливать не смей! Выношу на ваш суд, властители Черного леса: выбирайте, как гамаюн вину свою будет отрабатывать!

Зашумели наместники, поднялся гвалт в зале такой, что уши хотелось руками задать. Я, страх переборов, к Кощею наклонилась и спросила тихонько:

– Неужто в законе вашем не сказано, как наказать Гамаюна следует?

– В законе сказано, что изгнать паршивца полагается, навеки он в простого коршуна обратится и отживет, сколько простой птице положено. Но советники мои большую власть имеют, и если сговорятся меж собой, то к их слову я прислушаюсь.

Милавушка разговор наш услышала, за локоток меня схватила и в глаза заглянула жалостливо.

– Не сладят они, не сговорятся!

На спорщиков моя девочка указала и вижу я, что права она: Водяной утопить мальчишку грозится, Леший хочет, чтобы медведи его задрали, Змей все ворчит, что на рудники его надобно отправить, чтобы он там злато-серебро для казны Кощеевой добывал до конца дней, Финист перья мальчишке ощипать грозится да и выгнать его голым на мороз, Яга же молчит, да на меня то и дело поглядывает и улыбается так, что от ужаса ноги сводит.

– Он ведь добра хотел, царь Кощей, неужто наказывать за это следует? – спросила Милавушка.

Кощей на нее как на дурочку поглядел и улыбнулся мрачно.

– Добра – не добра, а в дела смертных мы, жители Нави, вмешиваться не должны. Коли хочет кто, кроме Яги, с людьми якшаться, так пусть и уходит к ним навек. Коли нарушим Закон – тьма на землю найдет ужасная, смерть от нас отвернется, и боги Яви отрекутся, и тогда все больные, старые и увечные вместо покоя посмертного вечно страдать станут.

Милавушка руками всплеснула да слезами залилась. Я же на Гамаюна-проказника внимательно посмотрела. Стоял мальчика, голову опустив, кудри буйные черные на глаза слезящиеся упали. Руками дрожащими мял кушак, узорами причудливыми вышитый, но молчал.

Глава 12

Жаль стало мальчишку: по глупости, не со зла ведь на нас беду накликал. Однако же и Кощей прав: виноват он и вину искупить должен. Да только как же ему помочь, я-то ни над наместниками, ни над Кощеем никакой власти не имею.

Вспомнилась мне вдруг старая песня Византийская. Снова я к Кощею повернулась и молвила тихо:

– В таком шуме и гаме ни правды, ни согласия не добиться. Позволь мне, царь Кощей, спеть для гостей твоих. Они же пусть под напев мой каждый о своем подумают, да может, на спокойные головы как-то меж собой и поладят?

Взглянул на меня царь задумчиво, я же сжалась вся. Думала – откажет мне в глупой просьбе, однако же он Мавку подозвал и приказал ей гусли принести. Девка сметливая кивнула, и метнулась куда-то за дверку маленькую. Долго пропадала, шум в зале все нарастал, распалялись наместники, каждый на своем стоял, уступать остальным не желал.

Принесла Мавка гусли, яркими цветами расписанные. Я струн пальцами едва коснулась, а они уж и запели-заиграли. Кощей, это заметив, хотел советников своих окликнуть, да пришел мой черед его останавливать. Головой я покачала, а про беся подумала, что насильно мил не будешь. Коли захотят гости царя меня услышать, так послушают.

Побежали пальцы по струнам. Я уж думала, что и забыла, каково оно – на гуслях-то играть, да руки сами простые мотивы помнили. Лился струнный звон поначалу тихо, и лишь когда заметила я, что голоса смолкли, и все прислушиваться стали, тогда и громче заиграла, а вскоре и запела.

Песнь о странном смиренном чудотворце, что родился за века до нас близ далекого Иерусалима, творил чудеса и учил прощать, полилась сама собой, будто и не была я еще вчера седой старухой с голосом хриплым.

Дрожала в воздухе песня, боязно мне было о других богах в царстве Навьем петь, да других песен с нужными словами как-то и не припомнилось. О прощении говорил тот странный чудотворец, и сказывал, будто раскаявшийся и искупивший пред ликом небес ценнее того, кто от добродетели не отступил ни на шаг, ибо сложнее покаяться, чем вечно чистоту блюсти.

Яга цокнула, руки на груди сложила и отвернулась. Да голову все ж опустила и прислушивалась. Змей кивал задумчиво, Леший посмеивался ехидненько, будто план мой нехитрый разгадал, водяной же глаза прикрыл, да кажется, только голосом моим и упивался, смысла не разбирая. Кощей же загрустил, голову руками подпер и сидел неподвижно. Сердце у меня дрогнуло при виде взгляда глаз темных: казалось, неверно я поступила, зря песню иноземную затеяла, однако де если бы хотел царь, рукой по столу бы хлопнул и меня остановил. Да песня все лилась, никто прервать не осмелился.

Замолчала я, отдрожали под высоким потолком звуки голоса, пальцы по струнам в последний раз пробежали и тишина накрыла большой зал тяжелым пологом.

Гамаюн на меня удивленно глядел: догадался ведь, паршивец, что его защищаю. Кощей и глаз от стола не поднял, советники же переглянулись и засовещались: теперь не крикливо, а так тихо, что и я ничего почти не слышала.

Вскоре поднялся Финист, горло прочистил и заворковал низким голосом.

– Позволь нам, царь Кощей, высказать общее решение.

Кощей рукой мазнул и на спинку стула откинулся. Вроде бы и возвышался над ним Финист, да царь на подданного все равно как будто свысока смотрел.

– Впервые Гамаюн так набедокурил, да и от смерти его толку нам никакого нет. Пусть же скажет он сейчас, какая судьба для гостий твоих, царь Кощей, лучше будет, а потом триста лет границу леса охранять будет, и биться не на жизнь, а на смерть с теми, кто закон древний снова нарушить захочет и к живым выйти попытается. Коли сам Гамаюн второй раз на людских девок позарится, то перед Законом мы его защищать больше не станем!

Остальные советники кивнули согласно, Милавушка ахнула тихо и разулыбалась. Да и мне на душе легче стало: удалось отговорить советников от душегубства.

– Коли вы все на том сошлись, приговор ваш принимаю, – кивнул Кощей и к Гамаюну повернулся. – Ты – посмотри на девиц и скажи, какая судьба для них лучше.

Глава 13

Гамаюн поклонился низенько, благодарностей Кощей и советникам немерено наговорил, а потом к Милавушке повернулся. Долго он смотрел на нее янтарными птичьими глазами, в которых будто дымка странная стояла. Долго думал, так и эдак голову наклонял, и заговорить пытался, да все ж замолчал, ни звука не проронивши.

Я уж и волноваться начала: неужто Милавушке не сыщется подходящего дела? Не тунеядка ведь она, не бездельница, в руках у ней любое мастерство горит!

– Будешь ты, Милава Ильинична, дочь купеческая, чудные ковры ткать, на которых, как в воде озерной, станет жизнь людская и навья отражаться. Только трудно тебе дастся то мастерство, слезами горькими и кровью. Но не печалься: коли все испытания выдержишь, самой славной мастерицей во всех трех мирах станешь.

У меня аж сердце похолодело, Милавушка побледнела и на меня испуганно глянула. Я к девочке подошла, обняла ее и приласкала. На Гамаюна же грозно посмотрела: ишь чего удумал – девку пугать! А пернатый моего взгляда грозного будто и не заметил: оглядел меня задумчиво, так и эдак голову наклонил и все мне казалось, будто шея его сейчас переломится. Потом рукой махнул, К Кощею повернулся и молвил:

– Хоть бы и на всю жизнь меня на границу отправили, но о судьбе Ядвиги Еремеевны я сказать не посмею: уж больно боюсь удачу нашу спугнуть.

Поклонился Гамаюн низенько, и из залы вышел, дверь за собой тихонько притворив. Никто его не остановил.

Ничего дурного птица вещая не сказала, да страшно мне отчего-то сделалось: коли указал бы Гамаюн, что мне делать, так я бы за работу и принялась, ни слез, ни крови бы не пожалела. Но теперь я перед будущим неизвестным, будто перед бездной черной стояла, и страшно было в нее шагнуть.

Пир меж тем продолжился. Я от Милавушки не отходила, утешала ее, по головке гладила, сладости иноземные ей подкладывала, да неспокойно было у нее на душе: девочка моя забот не знала, в отцовском доме жила, да не было б печали, кабы не случилась на нашу голову беда в ту злосчастную купальскую ночь.

Советники с Кощеем и другие дела обсуждать принялись, и снова меж собой договориться не могли: Яга со Змеем ругалась, Финист – с Водяным, Леший – тот со всеми сразу, да слова такие заворачивал, что аж у меня уши горели, хоть я на своем веку всякого наслышалась. Милавушка так и вовсе столбом замерла, вздохнуть не решаясь. Нет, так дело не пойдет: не место нам тут больше.

Испросив у Кощея разрешения, я тихонечко Милаву за руку взяла, да из залы и вывела. Пусть себе наместники спорят, царь их как-нибудь уймет, а я и так не в свое дело влезла с песней этой иноземной.

Кощей Бессмертный

Унять спорщиков удалось, насущные вопросы мы разрешили, да не дело это – столько распрей промеж разными частями леса. Когда Яга снова на Горыныча ругаться принялась, остановил я всех и поднялся.

– Хватит. Здесь и сейчас ничего не добьемся, только зря воздух сотрясаем. Иначе поступим: проеду я вскоре по Черному лесу, все ваши владения проверю, на месте и споры разрешать будем.

Согласились наместники и замок, наконец, покинули. Только водяной у двери задержался.

– Ладно поет Ядвига Еремеевна, – молвил он, мутным взглядом на лестницу поглядывая, – Отправь ее ко мне в пруд. Русалкой станет, я ее жемчугами речными одарю, будет жить, как королева, и песнями ласкать мой слух. Такое дело как раз по ней.

Злость меня взяла отчего-то, хоть водяной и дело говорил: песни русалочьи – какое-никакое, а все ж дело, и убивать Ядвигу тогда не придется, но все же чуял я, что рано нам с ней еще прощаться.

– Нет, Водяной. Пока мест и здесь для нее дело есть, – а вот какое, говорить не стал.

Спорить наместник речной не решился, поклонился в пояс и вышел, следы мокрые на полу оставляя. Я же дождался, пока скроются все они за поворотом широкой дороги, вскочил на коня и помчался в самую чащу леса.

Тяжесть непривычная сковала грудь. Летели мимо меня деревья, ветками острыми едва по лицу не задевая, птицы вспуганные с веток поднимались, крыльями шумели, а я и не видел ничего перед собой. Стояли перед глазами локоны медные, да глаза зеленые, хитрые. А на душе – такая тоска, что хоть топись. Правда, толку от того будет мало.

Глава 14

Забравшись в самую темную чащу, огляделся. Луна уже села, солнце еще только первые лучи из-за горизонта показало, и темень стояла под деревьями. Да только яркие перья птицы Сирин издалека заметны.

Сидела она на высокой еловой ветке, сверкала глазами рубиновыми и меня поджидала. Меньше всех она на человека походила из вещих птиц: только лицом, пожалуй, женским, но и на нем клюв птичий красовался, и все тело, как у крупной орлицы, перьями покрытое, переливалось даже в тусклом свете звезд.

Завидев меня, встрепенулась птица, глаза еще щ=шире распахнула и глянула куда-то поверх головы. Всегда она так делала, когда видела что-нибудь интересное.

– Ничего тебе не скажу, царь Кощей, зря приехал, – защебетала она, и голосок тонкий подрагивал. – Правду тебе знать не следует, а за сказками к своей певунье возвращайся.

– Сговорились вы все, что ли! – я с досады чуть мечом по ветке не рубанул, да что в том толку? Только дерево портить.

– Нам-то зачем? Молвим все мы, птицы, по-разному, да видим-то одно и то же. К кому ни пойди теперь – любая ничего не скажет, для твоего же счастья ни звука не проронит, хоть режь!

– Никого из вас отродясь не резал. Но почему же мне знать нельзя? Никогда я вашей силой не пользовался во зло, и в этот раз не стану! Скажи только, отчего мне так горько на душе?

Всмотрелся я в глаза дивной птицы, и по блеску яркому понял – знает птица, как на мой вопрос ответить, да не скажет ничего.

– Пусть твой прежде был извилист, узлами и развилками полнился. Теперь же он прям, как лента широкая, хоть местами и тернист. Слушай свое сердце, царь Кощей, оно подскажет.

– Да как же его слушать, коли оно болит?

– Черствое болеть не может, а чувственное всегда мудро, – вывернулась зараза пернатая и в этот раз. – Возвращайся в замок, царь Кощей. В нужный момент сам будешь знать, что делать.

Так и пришлось в замок возвращаться, не солоно хлебавши. Если уж Сирин и Гамаюн оба молчат, то от остальных, диких, ни словечка не добьюсь.

Вернулся в кабинет просторный, пальцами привычно щелкнул и зажглись по комнате свечи. Блестнула каемка блюдечка с позолоченной каемочкой, и румяный бок яблока воскового. Долго боролся я с искушением, да все-таки толкнул яблоко, оно по каемке закрутилось, и вскоре увидел я комнаты гостевые. Сидела Ядваига на пышной перине, гладила по светлым волосам Милаву.

– Ну доскажи, нянюшка, что там с той царевной-то дальше приключилось?

– И не устала ты за день? – улыбнулась Ядвига, и глаза ее с таким теплом на девицу эту глупую глядели, что мне горько стало: никогда уж на меня так никто не посмотрит. – Ну ладно, слушай.

Ядвига Еремеевна

– Зажила царевна во владениях змея, как хозяйка: слуги любому ее слову повиновались, да перед ней расступались. День деньской гуляла она по высоким горам и душистым лугам, ночью же из окошка на небо звездное глядела и пела, чисто и нежно.

– Как ты, нянюшка? – Милавав дыхание затаила.

– Нет, не как я. Нежнее она пела и легче, о любви и весне, о ярком солнце, и вторили ей лесные и горные птицы. Приходил тогда змей под стены терема, где она жила, на камень садился и замирал: слушал до тех пор, пока не устанет она и не заснет. Видела царевна, что по нраву ее песни Горынычу, видела, как сияют золотом его глаза, да боялась его, ведь всегда ей в былинах сказывали, что злой он и сердце у него черствое.

– Неправда! Сегодня видели мы Горыныча, и взгляд у него такой, что сердце любой девицы вмиг растопит. Ему и похищать никого не надо: сами за ним побегут, а царевна эта – глупая!

Я улыбнулась и снова Милавушку по головке погладила, успокаивая.

– Может, оно и так, да только если тебе всю жизнь твердить будут, что небо красное, а ты его через двадцать лет синим увидишь, то и глазам не поверишь поначалу. Не перебивай больше, а не то не буду досказывать.

Милава кивнула и поближе ко мне примостилась.

– Мало-помалу начали молодцы на бой с Горынычем являться. Как завидит змей нового гостя, так к царевне спешит и на него указывает: взгляни, мол, на витязя. Коли по нраву он тебе, так поезжай с ним. И глядела царевна, да ни один герой со Змеем не мог сравниться ни силою, ни мудростью, ни красотой, ни нравом легким.

Шли дни за днями, привыкла царевна к горным просторам, к каменным сводам, да к глазам золотым, что в ночи под ее окошками сверкали. Царь, отец ее, тем временем объявил, что тому, кто дочь его любимую домой вернет, все царство отдаст. Тогда все новые и новые молодцы приходили, чтобы удачу попытать. Сражался с ними Змей благородно: и удаль свою гостям давал показать, и ран им тяжелых не наносил, и уж конечно не губил никого, прогонял только. Глядела на те битвы царевна и диву давалась, да грустнело ее сердце: понимала девица, что слишком уж долго у Горыныча загостилась, что рано иль поздно добра молодца ей надобно будет выбрать себе в мужья.

Глава 15

Я дух перевела, Милава засопела и показалось мне, что она уже спит. Только я собралась подняться, да девок позвать, чтобы помогли ей умыться, как она встрепенулась и недовольно бровки нахмурила.

– А что же дальше?

Вздохнула я, да делать нечего: начала, значит докончить надо.

– Долго ли коротко ли шли дни, молодцы никак змея одолеть не могли, и Милаве никто из них был не сил. Один удалой купец, что оружием заморским торговал, посмотрел на поражения витязей славных, да и решил, что царевну из плена змеева по-другому избавлять надобно. Нанял он старого проводника, и тот тайные тропы ему показал к замку. Прошел купец так, чтобы не видно его было никому, ночью, аки тать, пробрался в спальню царевны. Спала она и гостя позднего не слышала, он же полюбовался на красоту ее нежную, да заметил рядом связку ключей. Выбрал он тот, что из малахита был выточен, да и ушел дверь нужную разыскивать: чуял хитрец, что раз ключ среди прочих выделяется, то особое что-то кроется за ним. Ну а дальше завтра доскажу, сейчас отдохнуть надобно.

Уложила я Милавушку, да и сама в одеяло пуховое завернулась. Мысли беспокойные голову бередили: все боялась я, что-то с моей девочкой тут будет, как же это она сумеет колдовские ковры ткать? Но усталость верх взяла, и меня сон сморил.

А утром снова мы пред Кощеем стояли, в том же кабинете, книгами редкими уставленном. Глядел он на нас задумчиво, но спокойно, и хоть боялась я будущего неизвестного, но верила, что зла нам царь Нави не причинит.

– Гамаюн – птица умная, хоть и шебутная больно. Раз сказал он, что ткачеству тебе, Милава, надобно обучиться, значит, так тому и быть. Отправишься ты к Бабе Яге и к Лешему, они в разных искусствах мастера, всему научат и дар раскрыть помогут.

Милава стояла, шелохнуться боясь, я же радовалась, что сыскалось по ней подходящее дело.

– Когда же мы отправимся? – спросила, да отчего-то вдруг грустно мне стало от мысли, что замок придется так скоро покинуть.

– Ты, Ядвига, здесь останешься. Для тебя я другую работу подыщу, – ответил Кощей.

– Как это? Это что же, Милавушка одна в чащу лесную поедет? Не бывать тому! – я от злости аж ногой притопнула, но Кощей и бровью не повел.

– Или, Милава, Мавка и Навка тебе собраться помогут, воины мои тебя до избушки Яги доставят. Ничего не бойся – Яга хоть и сварливая бабка, но тебя не обидит. Учись прилежно, авось и выйдет из твоего дара толк, – спокойно прозвучал приказ, да так уверенно, так хмуро глядел на нас царь Нави, что я второй раз побоялась перечить.

Милава поклонилась и за дверь выскользнула. Я вслед за ней было пошла, но Кощей меня остановил.

– Не гневись, Ядвига, и не бойся. За Милавой твоей присмотр будет самый строгий и пристальный, в лесу для нее безопасно.

– Да как же безопасно, ежели она одна-одинешенька там останется?! – я все ж злилась на царя. Почему бы ему меня вместе с Милавой не отпустить?

Кощей вздохнул только и улыбнулся как-то грустно.

– Взрослеет твоя девица, а ты в ней все ребенка малого видишь. Неужто до самой смерти ее будешь опекать? Так ведь она сама ни на что не годной окажется. Не боишься ли своей опекой воли ее лишить?

Хотела я возразить, да признать пришлось, что прав царь Нави: Милава уже девица молодая, а не дите малое. Да все ж чуяла я беду, а откуда она придет – сказать не могла.

– А что же я тут одна делать-то буду?

Тут улыбнулся Кощей, и мне вдруг легче на душе стало – ясный у него сделался взгляд, будто он вовсе не сотни лет на свете жил, будто и вовсе еще молод.

– Нравятся тебе книги из дальних стран? – он рукой на полки указал.

Я кивнула, дыхание затаив. Неужто доверит мне с ними работать?

– Много в них знаний – мудрых и опасных, а порядка на полках нет. Ты и наведешь, все книги по полкам заново расставишь. А когда поеду я осматривать свои владения, со мною отравишься: будешь просьбы и жалобы жителей лесных записывать, вместе со мной учет предметов волшебных вести. По пути мы и Ягу навестим, ты Милавушку свою проведаешь.

Отлегла у меня печаль от сердца, когда поняла я, что не станет меня Кощей в черном теле держать. Так я расчувствовалась, что слезы чуть не полились от облегчения, пришлось голову склонить, чтобы того не показывать.

– Мудр ты, царь Кощей. Прости уж, что сразу того не разглядела.