Текст книги "Дневник Жеребцовой Полины "

Автор книги: Полина Жеребцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Объяснили так:

– Нам поручила все подготовить вдова погибшего.

Первым делом мы вынесли кухонную мебель и сложили ее в другой квартире, рядом.

По словам наших соседок, именно так распорядилась хозяйка. Лина и Аза аккуратно сняли прекрасную хрустальную люстру. Унесли ее.

– Иначе – украдут! Мы спасаем! – уверяли нас они.

Явилась помогать Ольга. Я увидела, как под ее курткой исчезла красивая кастрюля, стоявшая на полу в ванной комнате.

Я спросила ее:

– Ты что это?!

Тогда притвора-Ольга произнесла: «Жалко Султана», – и выскочила во двор, делая вид, что плачет.

Я попросила, если хозяевам не нужны, дать мне старые учебники по разным предметам, чтобы заниматься вперед. Ведь школьная программа не сильно изменяется. Аза и Лина разрешили.

Мне понравились деревянные книжные полки, но Лина отказала мне. Она заранее договорилась о них с мамой Хавы для себя.

Нам эти женщины дали полбаллона искусственного меда. За помощь. Он стоял открытым, засох, и никто на него не польстился. Какая – никакая, а сладость!

П.

15 февраля 2000

Мне плохо. Мама желала мне с утра смерти и проклинала меня. Проклятия искажают ее лицо. Оно делается чужим и страшным. Словно другое существо прорывается на поверхность из глубин ее тела. Это существо трясется, вращает глазами и бесконечно кричит. А у меня болит сердце, и с каждым днем я понимаю, что мне все хуже.

Я боюсь упасть от слабости и чувствую, что дохожу.

Сегодня я затопила печку, наколола дров, а складывать их сил не было. Пью «валидол» и капли. Падаю в коридоре. Я пошла и легла на матрац в нише.

А мама подошла ко мне и устроила скандал со словами: «Чертова лентяйка!»

Я возразила, что это ложь. Тогда она стала опять бить меня, пользуясь тем, что я не могу ответить. В нее словно черт вселился.

Из последних сил я оттолкнула ее и убежала.

Сейчас сижу в разрушенной квартире над нами, на втором этаже. Тут очень холодно.

Мне кажется, она меня ненавидит.

Может быть, это война делает близких, еще недавно любящих друг друга людей врагами?

Кстати, у меня сломались часы. Упали прямо с руки и разбились.

16 февраля 2000

Мы были в госпитале МЧС на «Автобазе». Там такой интересный рентген!

Меня положили на стол, и я смотрела на большой белый экран вверху – там все сразу видно. Смотрели осколки. Один просто огромный. А почти вся «мелочь» вышла сама.

– Надо срочно его удалить, тот, что в правой ноге, наверняка уже начал окисляться! —

 настаивал хирург.

Мне стало страшно. Но я подумала: рядом со мной Аладдин, и он говорит: «Надо!»

Я согласилась на операцию. Пусть Бог мне поможет.

Мне назначили операцию. Я очень боюсь. И анестезию вводить не надо, кажется, что я замру от страха, потеряю сознание и ничего не почувствую. Врачи посмотрели мою маму. Послушали ее сердце.

Сделали укол и бесплатно дали несколько таблеток «валидола» и валерьянку. Велели прийти еще, когда будет врач-кардиолог. Предложили снять кардиограмму. Мама отказалась:

– Свои диагнозы я с детства знаю. Болею с шести лет. Всю жизнь на учете у ревматолога!

Она спешила. Боялась – мы опоздаем в столовую, к раздаче еды. А я и не сказала, что у меня боли в сердце, – постеснялась.

Русские женщины-врачи и медицинские сестры коротко подстрижены. Они все полные и курят сигареты. Госпиталь МЧС состоит из нескольких больших палаток.

Его охраняют военные. Если начинается стрельба – все пригибаются.

Царевна Будур.

17 февраля 2000

Утром попили чай с лепешкой и пошли в сторону госпиталя на мою операцию. Но, когда мы уже проделали большую часть пути, оказалось, что русские военные перекрыли дорогу. Заявили:

– Сегодня проход закрыт! На весь день! Без возражений! Пошли прочь!

Пришлось поворачивать.

Я в душе даже обрадовалась неожиданной отсрочке.

Продолжаю

Я в аду!

Началось все с того, что я услышала оглушительный мат, и мама, подбежав, меня ударила, продолжая что-то кричать о столе. Я спросила ее:

– Что случилось?

Она принялась лупить меня веником и заодно пояснила:

– Ты вчера делала на столе лепешки и не убрала за собой муку!

Но я вчера делала лепешки не на столе, а подстилая на стол бумагу.

Значит, муки там быть не может!

Я пошла, посмотреть на стол: там, правда, есть пятна от чая, но муки нет. Взяла тряпку и вытерла.

– Ты подняла такой скандал вместо того, чтобы вытереть стол? – спросила я, ее.

– Ах ты, тварь! – раздалось в ответ, и, схватив нож, она кинулась ко мне.

На меня вдруг такое равнодушие нашло от человеческой подлости, что я совершенно спокойно стояла и смотрела на нее с ножом. Она постояла так немного и отошла.

Пока я мыла тарелки в тазу, мама примостилась рядом, сложив на груди руки, как полководец, и кричала, что ненавидит меня за мою внешность (!), за мой голос(!) и вообще за все.

Я ее, молча, слушала и совсем не уловила тот момент, когда она этим воспользовалась и, подкравшись, со всей силы ударила меня по лицу.

Я ее оттолкнула от себя со словами:

– Я тебя слушаю, как дочь, а ты!

Это ее разозлило еще больше, и она продолжила меня лупить, не переставая выкрикивать ругательства.

Мне опять пришлось бежать.

Я даже на несколько минут выскочила под обстрел, с мыслью, что тут мне и настанет конец.

Но потом вспомнила о тебе, Дневник, одумалась и зашла обратно.

Мамаша кричала, что смерть – избавление! От голода и болезней. Избавление от недостатков и пороков! У нее случилась истерика!

Она говорила чужим, незнакомым голосом:

– Не могу видеть людей. Никого! Никаких!

Твердила, что хочет в лес или на остров. Туда, где цветы, деревья и ласковые звери, песок, вода. И главное – нет людей!

А у меня после всего еще сильнее заболели сердце и печень. Я еле двигаюсь. Сил нет!

Очевидно, в госпиталь мы поплетемся завтра.

 Царевна.

18 февраля 2000

Утро

Солнце. Тает снег. Настоящий весенний день!

Я сделала зарядку: дышала по системе йогов.

Для такой жизни нужны крепкие нервы.

Страх словно рассыпался и пропал.

Потом мы выпили чай с кусочком обгоревшей лепешки без масла.

Я еле-еле прожевала ее, позавчерашнюю. Вчера не пекли.

Лепешка твердая, как обувная подошва.

Я взяла свою палку-клюку.

Пора в путь!

Будур.

19 февраля 2000

Вчера, 18 февраля, мне сделали операцию.

Врачи снова «фотографировали» мою ногу. Сделали метки-ориентиры зеленкой.

Вокруг стреляли, где-то шел бой.

Я чувствовала уколы, их было четырнадцать: «Блокада из новокаина».

Но мне было больно, и я кричала. Поэтому, помучившись, не удалив осколок и разрезав ногу в нескольких местах, врачи МЧС все-таки решились на полный наркоз. Они боялись делать его первоначально из-за сердца, думали, что оно не выдержит.

Операция длилась около двух часов.

Пока меня готовили к наркозу, я познакомилась с худенькой медсестрой Наташей и моим хирургом Сулейманом-Бауди. Он доктор из московской больницы № 9.

Врач – чеченец. Медсестра – русская. Оба из Москвы.

Единственное, что оказалось плохо, – я требовала свой большой осколок. Но его мне не отдали. Зато дали справку о ранении с печатью МЧС.

Потом нам немножко повезло: «скорая помощь» везла какую-то женщину в город Моздок, в госпиталь. Больную спасали. Врачи на ходу делали ей уколы. Поэтому на обратном пути машина подвезла нас ближе к дому. Высадили за три квартала – дальше не могли проехать из-за завалов.

Мы передохнули на скамье, под горячим солнышком и поплелись домой.

Доктора предупредили:

– Через день следует приходить, менять повязку!

Дали салфеток и бинтов. Бесплатно!

Сказали:

– На случай боев, если не сможете добраться к нам.

К ночи обезболивание ушло. Горели раны! Я принимала лекарство.

Мама одна пошла за кашей. Она попросит для меня питание – домой.

Вечер

Все в порядке. Мама пришла. Еда еще теплая. Можно не греть.

Бабушкам мы дали в честь моего выздоровления какао с молоком, а соседу Валере – немного каши на тарелке.

Будур.

21 февраля 2000

Сынишка пожилой чеченки, которая учила Раису молитвам, оказался русским! Он не родной, а усыновленный. Ему 23 года. Принял ислам в 1993 году. Работал на стройках.

Этот парень слышал от дворовых кумушек об Аладдине.

Рассказал, что никогда не думал обо мне, но однажды я явилась в его сон и представилась: «Я – царевна Полина-Будур!»

Его ночное виденье особенно поразило меня. Об этом имени знали четверо: Аладдин, я, Джинн и мама.

Алкаш Вовка сегодня отколол такую штуку: взял и поцеловал мою маму в макушку. Какой позор! Невыносимо терпеть такое нахальство!

Мама рассмеялась и почесала это место.

Подруга Аладдина.

24 февраля 2000

Швы мне не сняли. Сделали перевязку.

Доктора посмотрели ногу и сказали:

– Там большая пустота. Нельзя поднимать тяжести, много ходить – опасно.

В другой палатке пластырем на указательный палец руки приклеили маленькую батарейку, как от часов. Объяснили:

– Она ускорит заживление. Точка на твоем пальце, соответствует ране на ноге!

Мне сделали укол с сердечным лекарством, и мы отправились в столовую.

По справке получили в отдельной очереди четыре баночки паштета. Они очень маленькие, железные! Но как раз по две, удобно делить.

О моем новом друге позволь, Дневник, замолвить слово: Алик – его чеченское имя. Он человечен. Много рассказывает о себе. О прошлом. О наркотиках. Тюрьме. Алик признался, что несколько раз был доведен до крайнего отчаянья отношениями в семье своих русских родителей. Пытался покончить с жизнью. Вскрывал вены. Вешался. Его чудом спасли.

Будур.

26 февраля 2000

Вчера у нас сидел Алик. Мне было скучно! Временами жаль его.

Сегодня я поссорилась с мамой.

Вернее, не ссорилась. Просто так получилось. Мама долго искала ручку.

Не могла ее найти. А «писатель» в доме – только я. Она рассердилась!

Сразу покрыла меня матом. Когда мы вышли за кашей – продолжила свою речь на улице.

Я прошла с ней рядом немного, потом плюнула и повернула назад, домой.

Полезла под кровать, ища проклятую ручку, а там здоровенная дохлая крыса! Но ручку я нашла! Сосед Алик проследил – мамы нет. Явился в гости и заговорил со мной про «замуж». Я честно сказала:

– Нет! Но приходить и общаться – можно.

Алик заявил, что не настаивает. Будет проведывать нас, как сосед. Хорошо, что он есть. Мне не так одиноко. Спасибо ему за это.

Продолжаю

Мама «прогулялась» в столовую. Устала и не цепляется ко мне.

Еду принесла.

Опять пришел Алик.

Мы, перебивая друг друга, рассказали Алику мой сон:

Снился сказочный гном. Он был серьезным и строгим. Вошел и сказал:

– В одном из брошенных садов лежит убитый. При нем есть клад. Если вы найдете его – клад будет ваш. Но вы обязаны человека похоронить. Не обнаружите убитого (молодого мужчину) – его отыщут Аза с Линой. Они ценность заберут. Хоронить погибшего не станут. Человек, лежащий в садах, хочет, чтобы вы нашли его.

Мы с мамой ходили. Искали. Но не обнаружили. Правда, в глубину сада, к железнодорожным путям идти побоялись. Там можно напороться на выстрел или растяжку, и тогда – конец! А самое худшее – конец, который наступит не сразу.

– Сон есть сон! – ворчала мама. – Зря мы восприняли все буквально.

Но попросила Алика, чтобы он осмотрел сады.

– Дело не в «кладе». Человеческой душе помочь надо! – убеждала его она.

– Сделаю! – пообещал Алик.

Будур.

27 февраля 2000

Были в госпитале. Швы не сняли. Сказали прийти через три дня.

Встретили людей из переселенцев, пришедших в наш район зимой из Микрорайона: бабушка-чеченка, трое ее внуков и живущая с ними русская женщина Надя. Надя боится быть одна. Не уходит из чеченской семьи. По дому все делать помогает! Делится пенсией. Наде 60 лет.

Внуки чеченки шалят, зовут родную бабушку «ворчуньей». Старшей девочке 13 лет, на год младше меня. Ее имя Санет. Второй внучке 12 лет. Зовут Аминат. Единственный мальчик в нашей компании – Алихан. Он младше всех и самый непослушный. Это их отец, когда-то давал нам «солярку» и топор. Потом Аза и Лина начали сплетничать. Рассказывать, что у меня был парень. И все несуществующие в действительности подробности. До чего несправедливо!

Ведь у этих женщин ночевали молодые мужчины в военной форме всех цветов и оттенков. Много-много раз. И наверняка совсем не так, как у нас с мамой.

После сплетен Азы и Лины к нам во дворе все стали относиться плохо.

Две незамужние «дамы» явно завидовали дружбе с Аладдином и с Джинном. Боюсь, что такие отношения, как были между нами, им и во сне не снились.

Я хорошо помню: Лина заговаривала с Аладдином осенью. Но Аладдин нагрубил красивой женщине. Сказал, что война – не время, чтобы ходить в наполовину расстегнутом халате и ярко краситься.

В тот день он поднял всем воду из колодца, а ей – нет! Лина была потрясена и страшно обижена. Ей всегда оказывали внимание. За ней ухаживали! Она, конечно, рассердилась. Ее лицо пошло красными пятнами. Аладдин при всем дворе занес нашу воду к нам домой!

По чеченским обычаям – не положено. Мужчина, и с ведром! Он показал всем: мы с мамой ему дороги. Он нас уважает. Разозлились в тот момент все! Чеченцы и русские.

«Плохо! – сообразила мама. – Где зависть – там ненависть!»

А я в тот день была очень довольна!

И вот мы идем по шоссе. Все болтают и шутят. А я шагаю еще и в собственном прошлом. Говорю мысленно с Аладдином. Поэтому отвечаю не всегда в «такт» людям, идущим рядом.

Среди моих попутчиков по трассе семенит собачка. Ей под общий смех давали еду в столовой. Собачка маленькая. С облезлым хвостом. Вид несчастный. «Веник» – дала ей веселую кличку мама.

Я спросила Санет, боится ли она смерти или что при взрыве ей может оторвать руку-ногу? Она в ответ громко засмеялась и сказала:

– Если так будет угодно Аллаху, кто сможет это изменить? Я приму все как должное.

«Наверное, – подумала я, – она очень храбрая. А я вот боюсь».

Дорога показалась мне короткой.

На каше мы с мамой набрались сил. Меньше устаем. Обмороки стали реже

Мама считает, что в конце мая жизнь станет легче. Начнут плодоносить деревья.

Это дополнительная еда.

«Жизнь наладится!» – обещает мама.

Будур.

28 февраля 2000

Сегодня день рождения бабушки Галины. Она умерла. Я жила когда-то у нее в городе Ростове-на-Дону. Была совсем маленькой и приезжала в гости. Первая мысль: как помянуть сегодня бабушку – художницу и актрису? Это она научила меня любить хорошие книги! Дарила мне радость общения с театром!

– Вот! Ты добрым словом уже помянула свою бабушку! – заглянула ко мне через плечо мама.

Алик никого не нашел в садах.

Завтра я точно иду снимать швы, а сейчас буду варить суп.

Сегодня еще был «черный» юмор у наших соседок, в квартире тети Марьям.

Бабка Стася вставала со стула и оперлась на ножку от чугунной печки. И в этот миг поржавевшая ножка хрустнула и надломилась. Стася «плюхнулась» задом на горячую печку! Она сильно обожглась и стала кричать:

– Вот бля! Караул! Спасите! Пожар!

Ее подруга бабка Нина взялась ее тушить. А дым валит! Усиливается! Старые кофты на Стасе тлеют.

Тогда больной, сумасшедший внук Нины оттолкнул свою бабулю, схватил ведра с ледяной водой и вылил их с размаха на Стасю. Как она визжала!

Завоняло старой шерстью.

Стася матюкалась и лупила чужого внука из последних сил.

Ее подруга Нина орала, как бешеная, на обоих:

– Идиоты! Воды в доме больше нет! Ни капли! Мы три часа под обстрелом ее несли домой, паразиты!

Повсюду растеклись лужи. И возникла острая перепалка между «спасенной» и «спасателями». Мы слышали отборный мат, звуки крепких шлепков и обиженное ойканье.

Мама подарила соседкам полный чайник воды. Помогала бабкам разгонять дым полотенцами.

А я смеялась и не могла остановиться.

Продолжаю

17:00

Ходили за кашей. В меня стрелял снайпер.

Снайпер расположился в пустой сгоревшей пятиэтажке в трех домах от нас, к перекрестку.

Я услышала свист пули и мгновенно нагнулась. Если бы я этого не сделала,

то в тебя, мой Дневник, я ничего не смогла бы уже написать. Пуля прошла слева от меня.

Уже на излете. Пролетев несколько метров, камешком стукнула по асфальту за моей спиной.

Мама и бабка Нина были рядом в тот момент и очень испугались.

Даже говорить об этом на посту запретили. А я хотела подойти и спросить, зачем так делать?

Царевна Будур.

1 марта 2000

Мы были на остановке «Иваново» в администрации. Это от нас очень далеко.

Мне срочно нужен паспорт! Оказывается, паспорта теперь – с 14 лет!

А мы жили себе тут спокойно и не знали. К моему свидетельству о рождении придираются.

А на паспорт и на фотографию к нему деньги нужны!

Где же мы их возьмем? Как заработаем?

На брошенных пустых бутылках из-под водки? Разве на этом заработаешь?

Ходили за кашей. В большущей очереди я познакомилась с девочкой Наташей, которая учится во Владикавказе. Она стала беженкой в 1999 г. Их семью обстреляли при выезде из города вертолеты. Они бросились под свою машину, забились под нее и лежали там, прячась за колесами, пока машина превращалась в металлолом. Потом улучили момент, скатились с дороги на обочину. Пробыли там несколько часов. Дождались ночи. А в темноте отползли к лесу. Уцелели!

Наташа поступила в училище! Специально, чтобы устроиться в общежитие города Владикавказа. Она жила там с другими учащимися и со своей мамой.

Наташа рассказала, как во Владикавказе она с подругами гуляла в парке! Поздно, до 23:00!

Я никогда без мамы в парке не была! Даже днем! Наташа не хочет жить в разрушенном Грозном. Она не любит его. Решила: окончит обучение, сразу поступит в училище еще раз, на другое отделение. Чтобы продолжать жить в общежитии. Потом она постарается выйти замуж. Все равно за кого, лишь бы не возвращаться сюда.

Маме плохо с сердцем. Пришла, легла.

Такая бледная, что я боюсь, вдруг она умрет? Я останусь одна?

Нет! Нет! Я буду ее лечить! Хотя мне самой очень плохо.

Алик не пришел. Два дня я не вижу его.

Русские солдаты убили черную собаку в нашем дворе, пока меня не было.

Аза показала им собаку и попросила ее убить. Сказала, что та – людоедка. Она злая ведьма, а не женщина! Разве так можно?! А баба Нина сказала:

– Выдумки! Вранье на собаку! Трупы она не ела. Она бросалась на мародеров. Не пускала чужих людей в пустой дом в частном секторе, где раньше жила. Большая, круглая ходила.

У нее должны были родиться щенки.

Застрелили солдаты ее у нашего подъезда. Говорят, Алик пришел и убрал, чтобы я на нее не смотрела. Он меня пожалел.

Не могу прийти в себя после этой смерти. Пытаюсь отвлечься, а мысли упрямо возвращаются к очередному негодяйству нашего двора.

Эти строки ПОГИБШИМ.

Немногим видеть тот дано

Далекий и туманный берег,

И снова, как давным-давно,

Мы падаем у черной двери.

Толпимся шумно у реки,

Как будто бы достигли цели,

Но... незаметны и редки,

Кто сумрак вод преодолели,

Сквозь частую проплыли сеть.

Спокойны к злу и милосердью.

Они не победили Смерть,

Они возвысились над Смертью!

Дхаммапада

5 марта 2000

утро

Я с мамой последнее время не ругалась.

А тут ей стало плохо с сердцем! Она не может встать.

Говорит, что когда ночью сильно стреляли в садах, то у нее возникла сильная боль в груди.

Кладу бутыли с горячей водой к стопам ее ног и к рукам. Я делаю укол лекарством кордиамин каждый час. У меня осталось шесть ампул. Есть лекарства «валидол» и «нитроглицерин» – их дали в госпитале.

Вечер

Я очень боюсь! Дождемся ли утра?

Сейчас нашла книги профессора В. Нунаева.

Он кардиолог. Брошюры профессор подарил нам и подписал на память прошлым летом.

Читаю. Тут сказано, что нужны витамины для мышцы сердца.

Уколы следует делать каждые три часа. Я завтра обойду все палатки госпиталя МЧС!

Решила: в настоящий момент главное – разговаривать с мамой.

Не дать ей замолчать, потерять сознание. Иначе я могу не увидеть в полутьме комнаты, когда ей станет хуже.

Мама едва слышно рассказывает мне о том, что она видит.

– Говори! – прошу я, ее.

Мама рассказывает:

– В нашей квартире несколько прозрачных существ. Они пришли за мной.

Я вижу женщину в тюбетейке, в бархатном платье. На ней надет короткий жилет.

Она сидит на коврике. Рядом черная кошка. Волосы женщины заплетены в косички.

А прямо, напротив, у своих ног, мама видит мужчину. Описывает:

– Волосы темные. До плеч. Он в белом. Лицо, глаза закрыл руками. А сейчас он убрал свои руки от лица, но стоит. Боком. Не поворачивается. Так хочется рассмотреть! Мужчина одет в просторную одежду. Подпоясан.

По правую руку от кровати моей мамы – трое. Она объясняет:

– Знакомые силуэты. Мама, бабушка.

Стоят очень близко друг к другу. Все в длинной одежде. Гибкие, как запятые. Цвета их нарядов, едва различимы.

Близко, у самой кровати мама видит, как «крутятся» маленькие гномы. Их много! Они в черных костюмах и в черных шляпах с полями!

Мама отключилась.

Я испугалась и стала молиться. Прогонять смерть.

Мама едва слышно шепнула – выдохнула:

– Не вижу ничего. Глаза ослепли.

Я сделала маме два укола.

Терла ее ладони и пальцы.

Мама пришла в себя.

Я заставила маму выпить очень горячую воду с сахаром.

Постепенно мамино дыхание стало глубже. Она уснула.

Сейчас я все записала, чтобы не забыть.

Рассвело.

Каждые три часа делаю маме укол. Мама сказала:

– Он ушел!

Я наклонилась услышала:

– Мужчина в белом. Тот, что стоял у кровати. Ушел, – повторила мама.

Мама говорила с трудом.

Но, мне она смогла объяснить, что когда молилась – увидела: из угла комнаты, там, где наша дверь, на нее стал струиться бледный, золотистый поток лучей.

Она почувствовала – свет вошел в нее. И эту же минуту наступило облегчение!

Я попросила соседей, чтоб они посидели с мамой. Показала им, где лекарства.

Почти бегом, через частный сектор, минуя посты, я направилась в госпиталь.

Меня могли пристрелить. Был «комендантский час». Но проскочила.

Я вернулась с пакетом лекарств и с медицинской сестрой.

Врача в госпитале не было. «Сестра» маму послушала, посмотрела, сказала:

– Надо вас везти в город Моздок! Там реанимация. Там специалист! Необходимы электрокардиограмма и снимок сердца. У вас, скорее всего, микроинфаркт!

Но мама отказалась.

Сказала:

– Мне уже лучше.

Без сна я провела три дня и три ночи.

На четвертые сутки я уснула сидя и грохнулась вместе со стулом.

Чем всех в нашем подъезде испугала. Разбилась чашка. В садах, через дорогу, началась бешеная стрельба.

Бабушки приносили суп. Мы ели. Мама – мало. Несколько ложек.

А я скушала все! Жалко, пропали талоны! Нине тяжело нести, потому наши порции она в столовой не взяла. Я сходить туда не могу. Там долго. Очереди. С дорогой 5–6 часов. Маму опасно оставлять одну.

Сосед Валера пришел. Принес четыре картошки!

Посидел минут десять и ушел.

Будур.

8 марта 2000

Утро

Маме еще плохо. Не может сидеть. Даже облокотившись спиной на две подушки. Спасибо, Алик помогает. Пилит и колет мне дрова.

Иногда я думаю, что мама умрет. Еле выхаживаю.

Соседи притихли. Слышу, шепчутся, что я скоро осиротею.

Люди не верят, что моя мама поправится. Даже те люди, с кем мы ссорились, молчат. Некоторые приносят еду, понемножку поддерживают нас. Спасибо!

Мама почти не ест. А когда ест – теряет сознание.

«Боже, сделай так, чтоб мама поправилась! Пришли свою помощь! Спаси нас от голода!

Ты – правишь миром. Ты знаешь, как тяжело жить на земле!» – твержу я свою просьбу несколько раз за день.

Будур.

12 марта 2000

Жду Алика. Он обещал взять питание в столовой. Я отдала наши документы и талоны.

Его все нет и нет. Может, на что-то обиделся?

Отсыпаюсь за все дни, оттого что очень устала. Маме лучше.

Я сплю, сплю и снова сплю!

Царевна Будур.

20 марта 2000

Сегодня мой день рождения! Мне исполнилось 15 лет.

Мы с мамой были на остановке «Иваново». Собрались идти пешком, но проезжали знакомые с рынка, на машине. Предложили подвезти.

Конечно, мы обрадовались и поехали. Я получила временный паспорт (удостоверение) в комендатуре. Жуткая очередь, но мы пролезли через забор, объяснив солдатам, что у мамы плохо с сердцем и еще сегодня мой день рождения. Документы и фотографии я сдавала заранее. Мне объяснили, что вначале выдадут временное удостоверение. Затем, через шесть месяцев, мне вручат постоянный, мой первый в жизни паспорт! Надо на него еще найти денег.

На дорогу обратно мы потратили четыре с половиной часа.

Сосед Алик с нами подружился. Носит воду, колет дрова.

Я говорю ему:

– Человека жду. И ждать буду!

А он в ответ:

– Ты только позволь зайти вечером. Будем в шашки играть. И с нами твоя мама. Я зайду как сосед. Я и этому рад.

Вчера, 19 марта, приехала соседка с третьего этажа. Это бабушка моей подружки Патошки. Она дала мне куртку, светло-голубую. Видит, что надеть мне нечего. Спасибо!

Привет, март!

Патошка-Будур.

21 марта 2000

Был Алик. Болтали. Он сказал, что я ему очень нравлюсь. И он будет ждать моего решения целый год. Сегодня Алик был особенно внимателен из-за моего дня рождения. Он нашел в развалинах маленького зайца. Заяц розовый с синими глазами. Игрушка.

Приятно, что хоть кто-то подумал обо мне.

Вчера, 20 марта, в с. Знаменку тетя Аза увезла огромный рефрижератор с какими-то вещами и мебелью. Но это еще не все! Она вернулась и сказала, что много вещей у нее осталось! Примерно на половину такой же машины. А жила она в однокомнатной квартире. И на «выселении» мы были вместе.

Летом 1996 года, в дни летних боев, Аза помогала раненым. Она бесстрашно бегала через двор под обстрелом со шприцем в руках.

– Что-что, а смелость у нее не отнять! И в трудную минуту давала людям лекарства, – говорит мама. Хотя остальные действия соседки ей не нравятся.

Алик только ушел. Он признался мне, что у него нет документов. Потому он не может уехать из этого истерзанного города. Сейчас Алик прибился к объединенной войной группе людей. Они проживают в том доме, где погибла армянка Раиса. В настоящее время там же ютятся русские пожилые женщины Лида и Галя с крохотной комнатной собачкой.

Там же живет старушка-чеченка, что учила Раису мусульманским молитвам. И два ее сына: родной Бауд и приемный Алик. В другую квартиру переселились мужчина-чеченец и его русская жена. Прибились в эту «компанию» два неизвестных парня.

Имен их не знаю. Парни часто пьяны.

Скелет, оставшийся от четырехэтажного соседнего дома, опасен, он едва стоит. Часть балконов верхних этажей повисла, как гирлянда, над пропастью, а квартиры давно рухнули вниз. Пенсионерка Галя перед войной жила на самом верхнем, четвертом этаже и очень благосклонно относилась к вторжению федеральных войск.

– Вы не понимаете! – кричала она на весь двор патриотические речи: – Российские военные не будут уничтожать наши дома! Они наносят точечные удары только по боевикам!

Интересный факт: когда в начале войны бомбили – самой первой рухнула вниз именно ее квартира.

Галя (выйдя из подвала дома) долго тогда стояла во дворе и молча, плакала. А ее рыженькая собачка мелко тряслась на руках.

Кстати, вчера в Грозный прилетал Путин. Этот дядька баллотируется на пост Президента РФ. Взрослые говорят, что он – молодой и перспективный. Хотя толком никто ничего не знает о нем.

Вспоминаю

В начале декабря прошлого года, до «зачистки», в соседнем доме был ранен мирный житель, армянин. Ему частично оторвало пальцы рук. Молодой мужчина погиб.

Он пытался перейти городскую линию фронта, в районе остановки «Ташкала». Надеялся получить медицинскую помощь. С нашей стороны – его выпустили боевики. Дальше российские солдаты идти не разрешили. Когда он повернул назад, в сторону своего жилища, ему стреляли в спину.

И убили на глазах у матери.

Старушка-мать прибежала к нам. Просила помочь забрать тело сына.

Но соседки и моя мама не решились. Честно признались: «Мы боимся! Дети могут остаться одни!» Так они объяснили свой отказ несчастной женщине. Покормили ее, поплакали с ней. И все.

Из соседнего дома мать убитого скоро ушла. Не смогла жить в своей квартире без сына. Она поселилась у знакомых, недалеко, в нашем же районе.

Но не обиделась на мою маму и на Стасю с Ниной. Впоследствии приходила в часы затишья повидаться!

Те жильцы, которых не выгоняли из дома на «зачистку», все плачут, что у них ничего нет. Мы зашли в соседний дом, к Гале и Лиде.

У стены одной из комнат стоят примерно 20 мешков из-под сахара, очень белые и чистые, набиты какими-то мягкими вещами. Они аккуратно зашиты, приготовлены к отправке.

– Желаете пересмотреть? Сами распорите швы и ищите свое! А потом сами зашьете! – нагло заявила Лида, когда мама у нее на кухне нашла наше полотенце.

Мама им ответила, что ничего искать не будет. А во всем разберется Бог.

Мама отобрала у них из наших вещей то, что сразу бросилось нам в глаза, – крышку от большой кастрюли, в которой когда-то была мука, и полотенце. Наше чайное полотенце Галя, по ее словам, «нашла на свалке».

Ссориться не стали. Распарывать чужие мешки, искать там свои вещи нам было противно. Нервничать, рыться сил не было. Мама упрямо и гордо произнесла:

– У нас все было и снова будет!

Вечером мы узнали, что солдатами был убит родственник бабушки Нины.

Он работал на телевидении до войны. Этого человека знали многие.

Будур.

25 марта 2000

Я целый день дома. Болит сердце.

Алик у нас каждый день, но я стараюсь не давать ему надежды, чтоб не причинить боль потом. Судьба у него невеселая. После смерти матери отец женился. В новом браке появились дети. Алик с детства ощущал свою ненужность. Отец запил. Поэтому Алик ушел жить к другу, в чеченскую семью. Теперь, своего товарища Алик зовет братом, а его маму – своей матерью. Где-то далеко у Алика есть родная старая бабушка. Они не видятся.

Весь вечер он говорил с моей мамой. Объяснял, что спиртное пьет редко. Говорил, что я ему нравлюсь, и он хотел бы жениться на мне.

Рассказывал, что когда российские военные нас и людей из дома напротив увели, их, как оставшихся, посадили в подвал. Самого Алика, его приемную мать, названого брата и русских бабушек-пенсионерок Галю и Лиду. У Гали на руках была маленькая, чудом выжившая домашняя собачка. А сверху на крышку подвала военные поставили холодильник.

Так они просидели четверо суток. Без еды и питья. Мужчины и женщины.  Молодые и старые. Пенсионеркам стало плохо с сердцем.

Люди сумели выбраться, разломав часть стены и прорыв куском железа тоннель на улицу! Иначе бы умерли от голода!

Бауда и Алика военные избили за такие «самовольные» действия, но на этом все и закончилось.

А неделю назад в очереди за бесплатной кашей я познакомилась с молодой женщиной Машей. У нее есть сын, а муж погиб в первую войну.

Маша живет со старой больной матерью.

Выживают они трудно. Приходится собирать банки, бутылки и сдавать. Алик был с нами. Он понравился Маше. Я хочу их подружить.

Сегодня мне не пишется.

Сердце «горит» внутри, если резко повернуться – острая боль.

Патошка.

27 марта 2000

Я потеряла сознание на несколько минут.

И чуть не умерла.

Увидела, что люди и предметы состоят словно из золотых пляшущих мушек, и отключилась. Я попала в трубу из хрусталя или чего-то подобного.

Меня тащило вверх на огромной скорости, и полупрозрачные создания, похожие на электрических головастиков, кричали мне: