Текст книги "Дневник Жеребцовой Полины "

Автор книги: Полина Жеребцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Мне трудно дышать – так болит моя душа.

Город бомбят с 08:00.

Сейчас 13:30.

У меня на руке часы.

Идет обстрел нашего района сразу из нескольких видов оружия.

Мы так привыкли, что спим или читаем в коридорной нише.

Постоянно хочется есть.

И страшный холод.

Патошка-Будур.

4 декабря 1999

Бомбят мало. Больше бьют по нашим домам из орудий.

Появились боевики. Скромные парни-крестьяне. На русском языке говорят с акцентом.

К бабушкам постучали, спрашивают:

– Дадите мыло? Не хотим сами лазить.

Представились. Они – из Наурского полка. Будут ходить в наш двор за водой, в пожарные колодцы. Обосновались в здании Института, за пустырем. Сказали, что здесь прикрывают вывоз раненых. Боевики притащили легкую пушку. Поставили ее у нашего подъезда. Пальнули! Все женщины, и я с мамой, собрались и группой, без мужчин, подошли к ним. Попросили:

– Уходите! Из-за вас наши дома разобьют. Вы в воздух стрельните, между зданиями, а в ответ – прицельный огонь. Из орудий! Или бомбы. По нашим домам! У нас старики, больные и дети!

Боевики поняли. Сказали:

– Подойдите к командиру. Мы сами не решаем.

Все дружно пошли. Командир разрешил им отойти от наших домов.

А боевики пообещали:

– Разрядим пушку и уйдем. Заряженную тащить нельзя!

Ушли.

Всего их было пять-семь человек. В другие дни мы видели, как эти парни таскают свою пушку-игрушку с места на место. По брошенным садам, по пустырю. Они делали вид, что их много. Вызывали огонь на себя. Стреляли в пустое небо, задрав ствол своего мини-орудия перпендикулярно к земле.

Объяснили жителям:

– Пушка берет 7–8 километров. Мы никого не достаем.

В ночь на сегодня мне снились погибшая соседка Раиса. У нее на лбу лента. На ленте

арабские буквы. Текст: «Нет Бога, кроме, Аллаха». Она улыбнулась, сказала:

– Война окончится. Ты останешься среди живых.

Сегодня осколок в правой ноге – мешает. Он двигается. Режет изнутри. Страшная боль.

Я молюсь. Ежедневно! Прошу, чтобы ни с кем, кого я знаю, ничего плохого не произошло.

Будур.

8 декабря 1999

Вчера, пока мама была на кухне, мы поцеловались.

Я счастлива! Я – умру счастливой!

Мама вошла, а Аладдин стоял на коленях у дивана.

Он просил прощенья, твердил, что любит меня.

Мама сразу дала ему подзатыльник и сказала:

– Я доверяю тебе и твоей вере. Не подводи сам себя!

Он кинулся к маме обниматься и несколько раз повторил:

– Я дурак!

Неожиданно Аладдин уткнулся заплаканным лицом в ее плечо.

– Совсем дурак, – пошутила мама и погладила его по волосам: – Встряхнись, сынок! Время все распределит. Расставит по углам. Спасибо тебе! Только не сбивай мою девочку с толку! Не обижайся, но я рада, что все именно так получилось. Ты сделал правильный выбор, в настоящий момент ей только 14 лет.

Мама выскочила в кухню, чтоб не плакать при нем.

– Дети! Мойте руки! Я кушать вам несу, – бодро, почти обычным голосом крикнула она оттуда.

Мы все сели ужинать традиционные вареники с травой.

Потом мама улеглась на кровать и делала вид, что спит. А мы проговорили всю ночь!

Аладдин взял меня за руку. Он целовал мои пальцы. Аладдин несколько раз сказал, что любит меня. Он окликнул мою маму. Повторил ей свое признание.

Оправдывался, говорил, что женился, чтобы меня сохранить. Обещал, что в случае моего согласия стать его женой он найдет причину – разведется!

Аладдин был ласковым и нежным!

Мой любимый Аладдин.

Царевна Будур.

13 декабря 1999

Нет тепла. Газа давно нет. Лютый холод. Руки красные от холода, и пальцы не слушаются, когда пишешь.

Продолжаю

Вбежал суматошный Джинн.

Сразу предупредил:

– Я на несколько минут.

Признался, что не понимает Аладдина, его поступков. Сказал, что на трассе его ждет машина. Он попытается сейчас выехать в беженцы.

– До двух часов дня мораторий! Не будет обстрелов! Не будет бомбовых ударов! Это последний шанс выйти из города! Потому я заехал. Я хочу забрать тебя с собой! – обратился Джинн ко мне: – Ты согласна? Я поселю тебя у своей мамы!

Я не посмела.

Тогда Джинн пообещал – он обязательно напишет!

Через людей или почтой (когда эта почта будет?) он пришлет весть о себе и об Аладдине.

Постарается приехать!

Джинн подтвердил, что Аладдин женился. Сообщил, что Кусум – 40 лет! Аладдину – 23 года. И добавил, что его друг родился 24 сентября.

– Сегодня, вероятно, с ночи, начнется штурм города! – повторял Джинн, – Поедем!

Я отказалась еще раз.

Мы простились, как настоящие друзья.

Я села в нишу. Буду делать записи в дневник пока жива.

Храни, Аллах, Аладдина! Моих друзей!

Стариков и детей, которые останутся в городе!

Я учусь правильно держать Уразу. Правда, у нас и так еды нет.

Но под обстрелом или под бомбежкой будет ли возможно ночью перекусить?

Царевна Будур.

15 декабря 1999

Сегодня с утра наши соседи показали истинное свое лицо.

Они струсили! Не защитили собаку Лайду. Дворового друга детей Сулеймана.

В собаку стреляли чеченцы в форме боевиков.

Мужчины из нашего дома отшатнулись в сторону. Не проронили ни слова.

Рядом, у их ног, уничтожали живое существо!

Они молчали?!

Это Сулейман, он собаку Лайду кормил. С ней постоянно играли его сын и дочь.

Дядя Султан и старик Николай, тот, что живет с парализованной матерью.

Вступилась моя мама. Сказала, что так поступают жестокие дети, а не мужчины на войне!

Боевики навели на нее пистолет.

Мама не сдвинулась с места.

Говорит им:

– За меня с вас спросят! – и нагло стоит, руки в боки.

Тогда боевики ответили:

– Мы зайдем к тебе, тетка!

Мама совсем разозлилась. Кричит им:

– Я жду! И дверь закрывать не стану!

Я вышла. Лайду мы занесли в самый близкий от нее подъезд. Тот, где квартира бабушки Стаси. Перевязали, поставили воды и ушли. Собака большая! Дворняга. К себе мы бы ее не донесли. Она тяжелая.

Когда стемнело, явились эти парни. Попросили у мамы уксус. Извинились!

Сказали, что мужиков нашего двора, через эту собаку, они проверили на «вшивость»:

– Гнилые у вас мужчины! Пьют и воруют. Воруют и пьют! Мы видим, кто какой! Если

помощь нужна, мы ночуем в среднем подъезде у Азы. Обижать будут – зовите!

Придем!

Они ушли. А я и мама, используя затишье, отнесли раненой собаке кусок лепешки. Долго гладили ее. Собака была жива!

У нас умирает кошка, которую все хотели взять себе, сразу две соседки. И, в конце концов, никто не взял! Несчастливая она. Кошечка по имени Седа. Она ничего не ест! Умирает от голода. У моего кота Чипса еле двигаются лапы. Однажды его спас Аладдин.

В ночь на сегодня мне снилась Кусум. Моя несостоявшаяся свекровь!

Нина и Стася слышали по своему скрипучему радио: к нам, в Чечню, приезжает ОБСЕ.

Но пушечная канонада не прекращается.

Будур.

16 декабря 1999

Аладдин! Аладдин! Пришел вчера вечером!

Подтвердил, что женился. Через час заявил: «Это неправда!»

Путался, врал, говорил о том, что он хотел проверить меня.

Спрашивал, пойду ли я замуж за него второй женой?

Болтал глупости, в которых мы с Кусум якобы можем быть подругами.

Я ответила:

– Да! Пойду! Второй женой, когда мне будет сорок лет. А пока мне четырнадцать! Я не хочу замуж. Я буду учиться! Закончу школу. Потом вуз. И вот тогда я возьму себе в мужья того, кого захочу! Выберу сама!

Аладдин вытаращил глаза. Такой злой и непокорной он меня еще не видел.

Он попросил, чтобы я не торопилась, подумала.

– Уже дважды побывавшая замужем женщина окрутила тебя! – вставила свое мнение моя мама. – Но... Для нас так лучше.

Аладдин побежал за мамой на кухню. Говорил, что запутался. Что по книгам нужно в первую очередь жениться на разведенных женщинах, чтобы уменьшить среди людей внебрачные связи и разврат.

– Это мудро!– согласилась мама: – Но если ты женат, ты не должен заходить к нам. Так?! Это тебе позор. Нам – грязь! – поставила она последнюю точку в разговоре.

Аладдин сник.

Мама явно злилась. Он стал ее раздражать.

Аладдин стал прощаться.

Выложил все деньги, что были в его карманах, даже мелочь.

– Вам, на еду, – пробормотал он и вышел за дверь.

А я перенервничала. Стало невыносимо больно внутри!

Я выскочила за ним во двор. Окликнула его.

Аладдин дошел до среднего подъезда нашего дома. Не выдержал. Оглянулся!

Потер пальцем левый глаз. Переносицу. А затем, не останавливаясь, быстро зашагал и исчез за поворотом.

Оставшись одна, я рыдала, не в силах остановиться. Плохо понимала, где я нахожусь, жива я еще или уже нет. Я давала какие-то клятвы и проклинала себя и весь мир. Война показалась мне глупой, совершенной пошлостью рядом с моей потерей. Наверное, это самый страшный день в моей жизни!

Но внешне я ничем не выдала себя. Даже маме.

Вечер

Ночью раненую собаку кто-то добил камнем.

Камень лежал рядом, в ее крови. Утром мы прибежали ее погладить, перевязать. Все это увидели.

– Лаяла! Мешала лазить по чужим квартирам! – быстро сообразили соседки-бабушки:

– Мы видим! По ночам в подъезде напротив – свет от фонариков! То в одной квартире, а то в другой! У нас дырочка в одеяле на окне. Мы в нее наблюдаем, – признались они.

Собаку Лайду похоронили Николай и ее хозяин Сулейман.

Николай нас ненавидит. Ворчит гадости и грязь.

За наглое обращение ко мне в пьяном виде Аладдин уже делал однажды ему замечание. Потому дед Николай злой. А мама открыто зовет его пьяницей и вором.

Ночь. Канонада за окнами.

Я написала Аладдину письмо. Письмо, которое он не прочтет. Я не посмею отдать его. Гордость моя не позволит. Я пришила письмо к твоим страницам, Дневник.

Вот оно:

«Аладдин!

Да будет доволен тобой Всевышний и хранит тебя на твоем пути. Я молю его о том, чтобы не была наша разлука слишком долгой, и очень скучаю.

Скучаю по тем мгновеньям, когда ты был рядом. Жду тебя. Твою улыбку и свет от нее в нашем доме. Мне всего 14 лет, это так мало, но за них я не встречала человека лучше и добрее тебя.

Мне никогда не забыть наши уроки под бомбежкой и твою заботу обо мне, словно я и впрямь была твоей сестренкой.

Я желаю тебе избежать смерти, пожить на Земле и побыть счастливым.

Всегда помни, что наш дом – это твой дом.

15.12.99 г.

Царевна».

18 декабря 1999

В наши дома пришла большая группа людей. Женщины и дети. Предводитель у них – мужчина лет сорока. Все его слушаются, он отдает распоряжения.

Эти люди рассказывали, что шли пешком из Микрорайона. Раньше все жили в одном многоэтажном доме. В их коллективе, в основном, русские и чеченцы. Но есть армянка, татары. Им необходимо найти, где ночевать сегодня? Временно обосноваться, не разлучаясь. Погреться. Переодеть сырую одежду. Нужна посуда, инструменты.

Разумеется, продукты. Лучший вариант – большой частный дом. Где все это есть.

В стихийной «семье» есть молодая женщина по имени Кира. Она сразу подружилась с Азой. С Кирой пришел ее сын. Он младше меня. Бойкий! Сам подошел, представился: Миша!

В первый день они отнеслись к нам неплохо: сочувствовали моему ранению. Физической слабости моей мамы. Я попросила топор (у них инструментов было много) – наш старый очень тяжелый. Миша заявил: «Одна секунда!» Позвал меня с собой. Мама разрешила. Мы пошли искать мне топор. Нашли. Маленький и легкий. Как раз для моей руки!

Мужчина, главный в их «команде», подарил маме канистру с соляркой.

Все эти люди внешне походят на бомжей. Знаю, они не виноваты. Несчастны. Бездомны. Но я с трудом скрываю свое отвращение.

Взяв чужой топорик, я выживаю. И они выживают!

Нас всех сделали грязными, голодными и учат воровать. Как это мерзко!

Люди этой «команды» идут по чужим дворам, как саранча.

Дети-подростки отработанными движениями осматривают карманы чужой одежды. Бегают по подъездам. Воруют. Всюду, везде они.

После обстрела, некоторые этажи в нашем доме просели, соединились.

Так же получилось и в доме напротив. Из-под крыши валит черный дым.

Но в крышах давно провалы. Пламя медленно гаснет само. Стены сырые, не топлено.

И внутри нашей комнаты идет то снег, то дождь.

21 декабря 1999

Вспоминаю Аладдина.

Последний раз мы виделись позавчера.

Он пришел ко мне в десять утра.

Мы стояли под снегом, держась за руки. Чудесное ощущение!

Он не хотел уходить. Он так смотрел на меня!

Но попрощался и ушел.

Вот и все.

Письмо я так и не отдала.

Царевна.

24 декабря 1999

Толстая Аза – наговорила сплетни новоприбывшим.

Теперь Мише не разрешают общаться со мной.

Не пускают к нашему подъезду. Главарь группы, проходя мимо, проворчал:

– Мы с вами разберемся!

Непонятно, что мы им сделали, в чем виноваты?

Наверное, в том, что не пьем. Не участвуем в беспределе. Терпим голод, не ходим грабить чужие дома. А еды нет.

В пожарном колодце с водой плавает дохлая кошка, но воду пили, и ничего. Никто не

отказался и никто не заболел. Живы. Сейчас чаще топим снег и пьем. Только с ведра снега – стакан воды. У соседок бабушек – мешок макарон. Они не делятся.

Перед уходом из дома макароны принес Мансур. В тот момент его мать щедро отсыпала нам ценное угощенье. Теперь наши соседи едят свои макароны сами.

Маманя моя – дура. Она всех подкармливала осенью. В том числе и Азу. Тогда у нас были продукты. Теперь ничего нет, кроме килограмма гнилой муки. Сегодня сильно стреляли из орудий. Горели верхние этажи, и часть из них рухнула. Взрывной волной сломало запертые двери на втором этаже. Мама связала их между собой и одновременно привязала к перилам лестницы. Но в наш подъезд пришли Аза, Лина, дядя Валера и другие соседи. Они сказали:

– Голод! Идет голод! – и стали искать еду по квартирам.

Мы нашли банку варенья. Я ела варенье ложкой, пока меня не затошнило.

Наша основная еда – стакан воды, одна ложка муки и покрошенный туда лук.

Выпиваем и ложимся.

Пять кошек у нас уже умерли. Мама хоронила их в садах-огородах за домом.

Над каждой рыдала, как над ребенком. Остался один кот. Большой и полосатый. Он, как и новые люди, явился из другого района города. Мы зовем его Хаттаб. Кот очень хочет жить! Ест соленые помидоры! Грызет полусырую, без масла, лепешку.

(Рецепт прост: сода, вода из снега, гнилая мука и разогретая на костре под обстрелом пустая сковорода.) Кот приносит убитых, обгоревших птиц. У кого-то периодически ворует сушеную рыбу. К счастью, он везучий – не попадается!

Вчера мы отняли у кота Хаттаба кусок рыбы и мгновенно съели!

Во дворе жители поставили круглую большую сеть. Насыпали крошек.

Ловят голубей в самодельную западню.

Ловят, ловят... Только голуби не ловятся.

Сегодня настойчиво били по нашему дому из пушек. С одной и с другой стороны. Мы принимали соседок с внуком у себя в спасительной нише коридора. Временами, наоборот, сами перебегали в их коридор – посидеть на полу.

Обстрел длился несколько часов. Снаряды стали попадать к нам во двор.

Каким образом мы живы?!

Своей эрудицией мне заниматься некогда.

Ранний подъем, в 04:00.

Ищем, колем, пилим дрова. Готовим в подъезде или дома.

Все делаем, пока не рассвело. Чтобы не был виден дым. По дымовым точкам бьют! Думают – боевики. Как же. Тут полно мирных жителей!

Я так устаю, что за «Старшим братом» почти не скучаю.

Патошка-Будур.

25 декабря 1999

Аза и Лина – лжецы и абсолютные негодяйки! Вышли на свой подъезд и кричат, что мы у них украли муку. Как будто мы ходим в их дом. Или вообще в их подъезд?!

Мама даже не ругалась, говорит:

– Кто хочет, пусть идет и смотрит, что мы едим. Какая у нас мука!

Разумеется, смотреть желающих не было. Но «кино» было сделано.

Снова общественное мнение направлено против нас! Почему такая ненависть? Я ничего не понимаю. Наши окна не выходят во двор. Мы редко видим соседей. Их «походами» не интересуемся.

Я не выдержала и крикнула толстой Азе:

– Ей ты, дрянь! Зря моя мама носила тебе еду. Проведывала, когда ты болела! Ты врешь, чтоб с себя грехи снять?

Аза не смолчала, обозвала меня «****ью». Пообещала избить.

Мама пыталась затащить меня в подъезд, но я уже разозлилась и продолжила:

– Свою боль ты получишь за клевету! Мой защитник – там! – я указала пальцем на небо. Последовала – тишина.

Лина, что-то зашептала Азе на ухо. Увела ее в подъезд.

Они воровки! Я видела!

Помню, было затишье. Нас не бомбили. Но с улицы раздавалось странное жужжание,

скрежет. Я высунулась из подъезда, бормоча под нос:

– Интересно, что за новое оружие. Как нас будут убивать?

И увидела следующую картину: эти соседи шли из чужих нижних домов, груженные мешками, а в руках держали веревку, на которой было множество пылесосов, связанных между собой! Пылесосы ехали на колесиках!

Именно этот «паровозик» издавал характерное жужжание.

Соседи не обратили на меня никакого внимания, совещаясь, кому, какой цвет больше нравится и кому что достанется при дележке.

А я подумала, что люди совсем сошли с ума, раз не думают о смерти, а думают о пылесосах в городе, где одни руины.

Стреляют из орудий.

Мама зовет меня в квартиру, в нашу нишу, говорит об опасности. Я не иду.

Стою и смотрю на дом напротив. Туда, где скрылись две женщины, оскорбившие нас ложью. Я вижу: рушатся его этажи. Горят пожары.

Весь дом в черном дыму. Он черен! Его не видно! На месте дома – пустота.

Продолжаю

Я нашла замечательные стихи А. Ахматовой.

Они будто обо мне.

Заклинание:

Не накажи меня разлукой,

Мой май любви, не накажи!

Какой-нибудь другою мукой,

Страх расставанья заглуши!

На скольких жизненных излуках

Стучали в грудь мою ветра,

В каких разливах и разлуках

До декабря я май ждала?

И вот декабрь швыряет снегом.

Не заморозишь, не пугай!

Ты за весну под снежным небом

Не накажи меня, мой май!

Где ты, Аладдин?

Не могу продолжать.

Царевна Полина-Будур.

26 декабря 1999

Днем я плюнула на все и решила поспать. Нас продолжали обстреливать из пушек. Зато когда я проснулась – стояла полная тишина!

К нам прибегал дядя Валера из среднего подъезда и рассказывал военный юмор нашего двора: Под обстрелом трое «героев» решили выпить: дядя Султан, дед Николай и дядя Вовка из частного сектора (его дом на углу уже два раза горел).

Собрались в квартире Николая. Но не в комнате, где лежала его парализованная старушка-мать, а в кухне. Выпили. Закусили. Снова выпили.

И в этот момент по нашему дому «долбанули» из пушки. Стена одной из комнат в их квартире вывалилась с вещами на улицу! Старенькая мама Николая выехала на кровати из комнаты в коридор! Попадали полки с посудой. Из мебели сохранился один шкаф!

Остальное, превратилось в щепки.

(В это время я спала!)

Но на трех друзьях попадание в квартиру не отразилось. Никто не ранен! Обошлись даже без царапин! Из курток мужчины дружно вытряхивали мелкие осколки и штукатурку.

– А главное, – приплясывал дядя Валера, – не разбилась бутылка водки, крепко сжатая в руках Николая! Всех спасла стена между комнатой и кухней!

Николай с больной мамой сразу переселились в подъезд к Азе. В дом напротив. Мужчины на новом месте, продолжили свой праздник жизни! На радостях, что все живы и не ранены, они угостили соседа Валеру рюмкой, а Валера – прибежал к нам рассказать об этом приключении. Вот какие чудеса!

Нашла стихи в книге, листки из которой идут у бабы Нины на костер. Надеюсь, что запомнила рифму правильно, ведь пишу их теперь по памяти:

Звенела музыка в саду,

Таким невыразимым горем,

Свежо и остро пахло морем,

На блюде – устрицы во льду.

Он мне сказал: «Я верный друг!»

И моего коснулся платья.

Так не похожи на объятья

Прикосновенья этих рук.

Так гладят кошек или птиц!

Так на наездниц смотрят стройных!

Лишь смех в глазах его спокойных

Под легким золотом ресниц.

Это Ахматова.

Мама злится все сильнее и сильнее. Ее характер совсем испортился. От голода, наверное.

Я стараюсь не огрызаться. Я, наоборот рассказываю маме что-то отвлеченное.

Постоянно болит желудок. Постоянно хочу есть. Мне мерещится кусочек настоящего белого хлеба. Кажется, ничего нет вкуснее. Съесть бы его, и уже не так страшно умирать.

Из ноги при помощи пареного лука вышли сразу две осколочные крошки! Нога красная. Опухла.

Соседи бродили по дворам. Нашли парней, убитых в гаражах. Человек десять.

Надеюсь, Мансура там них нет. Среди убитых есть кто-то из наших домов. Но нам не говорят.

Полина.

28 декабря 1999

8:20

Аладдин в последний раз был у нас 19 декабря.

Я уже девять дней живу, ничего не зная о нем.

Обстрел идет с ночи без перерыва. Спать нельзя.

Видимо, «кафирам», так здесь называют русских военных, дали обманные сведения, и они «мочат» своих же. Мы спасаемся в коридорной нише. Лежим на матрасике, на полу, который уже частично провалился в подвал.

Снился Мансур. В шляпе. С длинными волнистыми волосами. Он спросил меня:

– Помнишь, что я люблю тебя? Ждешь меня?

Я посмотрела в его прекрасные глаза и сказала:

– Да!

Я видела: за ним высоко в небе горели две звезды.

Яркие! Большие!

Утром я спросила маму, что и почему? Мама откликнулась:

– Мансуру тяжело. Но ему даны две удачи! Две радости! Волосы длинные, значит, жизнь продолжается! Возможно, сейчас он думает о тебе. В его жизни будет две любви.

Кстати, всех с наступающим!

Еще я сочинила стихи:

Самолеты летят бомбить,

Над домами клубится дым,

А так хочется просто жить,

Быть любимым и молодым!

16:10

Орудийный обстрел ведут прямо по нашим домам! В наш подъезд снаряды попали не меньше тридцати раз. Соседи-старушки с больным внуком у нас. Прячутся. С их стороны бьют прицельно по окнам.

О! По подъезду снова попали. Дым! Все в дыму.

P.S:

Буря! Скоро, наверное, опять пойдет снег.

Царевна Будур.

29 декабря 1999

Не могу понять – почему стреляют из танков по окнам?

Сейчас где-то в нашем доме пожар. Мы не спали всю ночь. Идут жуткие бои.

Верхние этажи нашего дома провалились, прочно сцепившись между собой.

Полностью цел пока только первый этаж. В доме напротив картина та же. Голодаем. Продуктов нет.

Сегодня я поздравляю тебя, Дневник! С Новым 2000 годом!

Поздравляю тебя, мой любимый! Мой Аладдин! Мой принц и мое несчастие.

Тебя, моя измученная мама! Мой привет тебе – Мансур! Я скучаю, сосед. Я желаю тебе удачи. Надежных друзей!

Я очень хочу, чтобы все, кого я знаю, даже те, с кем я враждую, были живы! Обязательно!

Нашего последнего кота – полосатого Хаттаба разорвали голодные собаки.

Мы не успели помочь ему. Он только жалобно вскрикнул по-кошачьи в последний миг жизни.

Снег лежит черный от пожаров. Его надо процеживать через ткань, чтобы пить.

Ветер и белая метель. Но очень скоро все становится серым! Мы растапливаем снег на печи, в железном ведре. Фильтруем через тонкое, чайное полотенце. Из полного ведра получается две-три кружки воды. Только для питья. Мы грязные, как черти.

Собираем снег рядом с родным подъездом. Ночью или ранним утром.

Далеко не ходим. Страшно! Обстрелы двора внезапны. Спим на полу. Снег можно соскребать прямо с пола, так как стекла вылетели. Но долго держались. Никто не верил, что они вообще продержаться до ноября.

Под окнами вчера, как призраки, прошли русские мужчины. Они были в старых гражданских куртках. Но сразу видно – военные! Налепили «жучков» под подоконники. Теперь бьют туда, где слышны шаги и где разговор.

Как жить? Стреляют по окнам. В своей собственной квартире мы ходим на четвереньках! Голова ниже уровня подоконника! Как собаки. Нам не дают подняться в рост!

Мы загородили окно всем деревянным, что нашли у себя, и книгами. Сегодня добавили ко всем загородкам старый матрац. Он послужит звукоизоляцией.

Все дни мы лежим в нише коридора.

Часто вместе с бабушками – Стасей и Ниной.

Мешки со своей одеждой и с постельным бельем, мы подтащили к входной двери. Вдруг пожар? Удастся спасти?

Скоро Новый год! Мама «раскопала» в груде хлама искусственную, серебряную елочку. Поставила ее рядом с коптилкой, нарядила.

Елочка «заиграла» блестками на слабых веточках. В темной, холодной, с закопченным потолком комнате она, на мой взгляд, лишнее сокровище.

Будур.

30 декабря 1999

Судя по реву моторов, по трассе идут большие машины или танки.

При помощи проклятых «жучков» теперь стреляют на все шорохи и звуки. По нашим домам и по подъездам. Опасно выходить!

Но запас дров на кухне у нас большой.

Еды нет. Разводим муку с водой и пьем. Чтоб не сильно болел желудок.

Мука с привкусом гнили. Очень противно! Кроме соленых помидор у нас ничего нет.

И соленые помидоры заканчиваются.

Аза и Лина применились к обстоятельствам. Дружат с боевиками. Некоторые у них ночуют. Женщины пекут для них хлеб. Поэтому сыты. У них и масло и мука! Лина к новому году дала нам немного муки. В мисочке.

Иногда в нашем подъезде пахнет дымом сигарет (с верхних этажей). Но в дверь подъезда никто не входит! Посмотреть, есть ли кто-то наверху, бабушки не решились. Мама подумала и одна не пошла. Не стала рисковать. Говорит:

– Нас не трогают, не обижают, зачем лезть?

В ночь на сегодня двое неизвестных ночевали в какой-то из квартир. Пахло едой!

Не знаем, кто это. Русская разведка? Боевики? Лучше не соваться! Делать вид, что мы не заметили.

Утром, сделав сальто через голову, один парень выпрыгнул со второго этажа.

По голосам – ночевали двое.

Будур.

4 января 2000

С наступившим Новым годом!

Мы два дня подряд пекли по одной маленькой лепешке.

Я ела ее! Горячую и сырую! Кричала: «Вкусно!»

Потом мы опять перешли на воду с мукой, с покрошенным в стакан луком.

Меня тошнит.

– Лук необходим для десен, – сказала мама. – Иначе потеряем все зубы!

У меня все зубы шатаются и несколько почернели.

В основном целый день мы лежим в своей нише.

Рано утром, пока не стреляют, держась ближе к домам, ходим к колодцу.

Он через один дом от нас. Живущие рядом люди ругаются, ссорятся с нами. Воды немного. Она с мусором.

Оказывается, дальше, в доме живут русская бабушка и ее муж-чеченец. Одни!

На четырехэтажный и трехподъездный дом!

Появились новые люди. Тоже муж-чеченец, жена русская и дочка.

К колодцу, рискуя жизнью, приходят жители частного сектора!

Сегодня светловолосый чеченец спросил у мамы:

– Где вода?

Ему на вид лет семнадцать, в военной форме, без оружия. Он рассказал о себе. Помогает старшим: колет дрова, носит воду, готовит еду. В их группе боевиков – его родственники. Автомат ему не дают! На шее у парня светло-зеленые четки.

Он веселый! Шутил на русском языке и на чеченском. Помог поднять из дальнего колодца (где есть на дне вода) маме и старым бабушкам ведра!

Парень отругал тех, кто хотел прогнать нас, мешал набирать воду. Пристыдил! Сказал, что вода – от Бога, она – ничья.

– Вода есть? Значит, для всех! Где живут люди? Близко или далеко? Кто они? Какой национальности? Это роли не играет! – звучало его нравоучение бездушным и наглым гражданам.

Скоро мы увидели его товарищей. Плотные молодые мужчины. Многие белокожие и светлые. С рыжинкой в волосах! Возраст от 25 до 40 лет. Они сказали жителям:

– Ставьте ведра у колодца и уходите. Мы поднимем, воду нальем. Каждому по два ведра. Потом заберете! Не рискуйте! Рядом прикрытия нет!

Колодец действительно расположен так, что подъезд ближайшего дома далеко.

Шагов семьдесят. Все стояли в подъезде. Боевики налили воду. Когда разливали – повторяли слова: «Биссми Ллахи!» (Ради Аллаха!)

Среди них есть голосистый парень! Это он «читает» азан (призыв к молитве). Чудный, высокий голос!

Мужчины рассказали:

– Когда мы пришли в ваш район, поселились в большом четырехэтажном доме. Но, осмотревшись, решили: надо держаться дальше от людей. Слишком много жителей!

Потому ушли в частный сектор. У нас есть котел, тепло. Есть подвал.

И если случится решающий бой – он будет безопасным для мирных жителей.

Наверно, по этой причине мы не видели их.

Баба Стася долго благодарила помощников, называла их «родненькими сыночками».

Мама шепнула мне:

– Вчера, когда Стася увидела парня – самого молодого и веселого, она пожелала ему смерти. Показала кулак за его спиной. Бурчала: «Не все еще подохли?!» А сегодня? Видишь, как кланяется!

Я увидела: на пальце правой руки у Стаси было надето обручальное кольцо.

То самое! Снятое с пальца Раисы. Женщины, что погибла на молитве, когда нас бомбили.

– Это похоже на правду! – ничуть не удивилась я.

Будур.

7 января 2000

Сегодня совпадают два светлых праздника!

Христианское православное Рождество и волшебная ночь перед мусульманской Уразой-Байрам.

Завтра —Ураза-Байрам. Завтра следует угощать гостей и не запирать дома.

Двери мы давно не запираем – боимся сгореть.

Стекол нет. На окнах – решетки, прогнутые внутрь. Жаль, угощать людей нечем. Лук закончился. Мука осталась самая гнилая, подмокшая, на дне мешка.

Сегодня с утра не выйти. Минометом бьют по двору.

Временами «работают» пушки танков. Танки видны на холмах.

Они и с одной и с другой стороны. Мы – посередине. Квартиры горят.

Здорово «грохнуло» во дворе. Закричали. Мама вылетела в подъезд. Четверо мужчин в военной форме с ведрами шли в сторону колодцев.

– Вы куда?! – заорала мама, – бесстрашие показывать? О женах, о матерях не думаете? Переждите в подъезде!

Обстрел усилился.

Попадания во двор стали частыми. У бабушек-соседок все чаще раздавались взвизги и крики. Мама вышла, постучала к ним в дверь, позвала к себе. Уложила соседей в нашей коридорной нише.

Мужчин из подъезда мама пригласила в комнату переждать стрельбу.

Они вошли. Удивленные. Нерешительные. «Гости» не знали, о чем говорить. Помолчали.

Затем, спросили, как у нас дела с едой?

Мама, молча, показала на пустой мешок, в котором на дне отсырела мука.

Боевики предложили:

– Через дом за подъездной дверью стоит мешок муки! Белая! Качественная! Вечером заберите себе. Лучше на санях – так легче.

Мама обрадовалась:

– Вы нас спасли! Мы голодаем. Парень, что помогал нам медикаментами и продуктами, ушел. Терпим! Положение таково: нас – двое. Ноги у дочери в осколках. Помните, в октябре ракета на рынке? Убежать, спрятаться в случае опасности она не сможет.

Я одна ходить, искать – не рискую. Одной девочке, в 14 лет, раненой, остаться никак нельзя.

– А мы, думали, у вас все есть! – удивились чеченцы. – Вы же не бродите! Ваши соседи со двора всюду ходят. Однажды их в частном секторе поймали, в чужом доме! Не мы. Другая группа. Одна женщина – чеченка. Другая – даргинка. Еще с ними прихватизировали чужое добро муж с женой – русские. Они испугались. Объясняли: «Ищем еду!», а в мешках был хрусталь! Расстреливать не стали. Грех на себя брать. Паспорта отобрали, и все. Решили: потом, после войны разберемся.

Мужчины вспомнили: «Месяца два назад парень к нам приходил. Сказал: здесь на первом этаже его девушка – раненая. Просил, чтобы мы заступились, если арабы захотят ее забрать.

Но арабы очень скоро ушли. Они жили недалеко. Ходили в черном, с черными бородами. Наверное, вы их видели. Подождите! Получается, это вы?!».

Повеяло теплом.

– Меня зовут Будулай, – представился старший мужчина: – Питаемся просто. Хлеб печем сами. К женщинам мы не ходим. Нам надо держать себя в чистоте.

Я узнала его. Этот человек чаще других разливал воду в ведра наших мирных жителей. Всегда повторял: «БисмиЛлахи!» Рыжеволосый, светлоглазый и плотный.

«Чеченец, а похож на русского богатыря из сказки», – удивилась я.