Текст книги "Попаданка для дракона (СИ)"

Автор книги: Полина Верховцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9

К вечеру зелень уже заползла на плечи и начала спускаться вниз по рукам. Там, где она растекалась, кожа теряла чувствительность и становилась прохладной на ощупь. Кажется, сердце тоже переставало чувствовать – тоска от расставания с Рэем притихла, желание жить плавно сходило на нет. Я равнодушно рассматривала свои потемневшие, грязные ногти и продолжала свой бессмысленный путь. Куда? Зачем? Какая разница.

Интересно, я почувствую финальный переход? Когда я, как человек, перестану существовать и вместо меня останется выжла? Это будет больно? Или просто как заснуть?

Стоило подумать о сне, как я поняла, что чертовски устала. Я шла весь день без остановки, забираясь все глубже в лес, и путь был непростым. Пару раз, чуть не провалилась в болото, коварно укрытое мхом, нарвалась на диких пчел, застряла в гигантской паутине, к счастью, успев выбраться из нее до того, как появится хозяин.

Причин отказывать себе в такой простой радости, как сон, я не нашла. Между могучих корней дуба обнаружилось укромное местечко, куда я сгребла сухие листья, смешанные с землей. Нарвала в соседних зарослях гигантских лопухов и застелила ими свое ложе, а из трех самых больших листьев и гибкой тонкой ветки соорудила себе одеяло.

Так себе постель, но другой нет, и уже никогда не будет. Поэтому я плюхнулась на шелестящий, импровизированный матрац, натянула сверху лопухи и прикрыла глаза, сомневаясь, что снова их открою.

Проще говоря, я приготовилась умирать.

Только к утру почему-то так и не умерлось. Зато чертовски захотелось есть. Настолько сильно, что игнорировать сосущее чувство голода было просто невозможно. Пришлось с кряхтением выбираться из своего укрытия.

Может, голод – это признак того, что иду на поправку?

Увы и ах. Хватило одного взгляда на руки, чтобы понять, что все стало еще хуже. Зелень уже не просто вилась тонкими росчерками по коже, а расползалась сплошными пятнами. На то место, где меня поцарапала выжла даже смотреть было страшно – черная уродливая клякса, похожая на крыло ворона.

Вдобавок у меня начался жар и щипало глаза. Солнечный свет, задорно проглядывающий сквозь кроны деревьев, раздражал, отзываясь прострелами резкой боли в висках. Если бы не голод, я бы так и продолжала лежать, ожидая своего унылого конца, но противное чувство в животе оказалось сильнее.

Я поплелась дальше, уныло глядя себе под ноги в надежде, что найду что-то съедобное: землянику, гриб, да хоть пучок щавеля. Что угодно.

Спустя некоторое время я наткнулась на чью-то кладку, припрятанную между веток сухой, поваленной ели. Три пестрых яйца, размером чуть меньше куриных, лежали на подложке из сплетённых прутиков.

– Дико извиняюсь, но…

Я аккуратно пробила дырочку в скорлупе, перемешала содержимое яйца тонкой соломинкой и залпом, стараясь не дышать, выпила. Это было просто отвратительно. Вкус сырых яиц и так никогда не был в числе моих любимых, а сейчас и вовсе вызывал рвотные позывы. Надеюсь, это хотя бы какая-то птица, а не змея, ящерица или кто-то еще.

Так же морщась, и давясь от отвращения, я покончила с двумя оставшимися яйцами, вытерла губы тыльной стороной ладони и поплелась дальше. Голод немного затих, но теперь во рту стоял привкус сырого белка, настолько мерзкий, что я душу готова была продать за глоток воды.

К несчастью, на пути не попадалось ни ручейка, ни озерца, ни даже лужицы. Зато я нашла малину. Густые кусты, высотой в половину человеческого роста, были сплошняком усыпаны крупными сладкими ягодами. Я набирала их полными горстями и отправляла в рот, совершенно не заботясь о том, как выгляжу, о том, что ягодный сок течет по подбородку.

Для кого мне быть красивой? Правильно не для кого.

Я ела, ела, ела, не чувствуя насыщения, набивая полные щеки и настойчиво пробираясь все дальше вглубь малинника, а потом вдруг почувствовала, что на меня кто-то смотрит.

Резко обернувшись, я увидела выжлу, прямо у себя за спиной. Ее руки безвольными плетями висели вдоль тела, сквозь полуистлевшее платье просматривались выпирающие ребра, в грязных волосах запутались ветки и листья.

– Мать твою! – завизжала я и отшатнулась от чудовища, в тщетной попытке убежать, но через два шага неудачно зацепилась ногой за кочку и повалилась навзничь, – не подходи!

Выжла не двигалась и смотрела на меня своими блеклыми глазами, в которых не было ни единого проблеска интереса, сплошное мутное болото.

Я начала ползти назад, помогая себе локтями, пятками, стараясь оказаться как можно дальше от нее. Надо бежать, лезть на дерево, спасаться! А я даже встать не могу!

Мне было страшно. Жутко до одури.

А она…она просто развернулась и неровной походкой поплелась сквозь малинник. Она не собирается меня жрать? Просто уходит? Я ей не понравилась? …Или она просто видит во мне «свою»?

Видать, в свете последних событий что-то в моей голове поломалось, потому что я вскочила на ноги и, не понимая, что творю, бросилась за ней.

– Стой! – завизжала, как потерпевшая, – стой, тварь!

Она не реагировала, брела себе дальше, пьяной походкой обходя деревья.

– Стой, сука! – я ее настигла и толкнула в плечо, свалив на землю.

Чудовище зарычало, махнуло когтистой рукой, будто отгоняло назойливую муху, потом поднялось и снова побрело прочь.

Меня душили злые рыдания, в голове нарастал колокольный звон.

– Ну же! Жри меня! Жри! – нарывалась на нее, хватала за иссохшие тонкие руки, – вот она я, прямо перед тобой.

Выжле было плевать. Она не видела во мне еду. Она принимала меня за свою, за такого же бесчувственного монстра.

– Я человек! Слышишь меня? Я человек, – схватила палку и бросилась на нее, но не успела сделать и пары шагов, как в голове расцвел огненный цветок боли.

Дико хрипя, я повалилась на землю и, кажется, даже на минуту оглохла, от того грохота, что стоял в ушах. Тело выгибало болезненными судорогами, ногти до крови впивались в землю. Я билась на траве, не в состоянии прекратить агонию, и сквозь пелену слез наблюдала за тем, как выжла уходит в лес. Я была ей не интересна.

Не знаю сколько прошло времени, прежде чем меня начало отпускать, но тени от деревьев успели сместиться и стать совсем короткими.

Полдень. Середина очередного прекрасного дня, который я точно не переживу.

Пошевелила одной рукой, второй, ногами. Вроде могу контролировать. Только встать не получается – сил нет.

– Не надо!!! – с той стороны, куда ушла «моя» выжла, раздался истошный визг, – пожалуйста!

Она вышла на кого-то живого! Здорового!

Превозмогая слабость во всем теле, я поднялась на четвереньки и поползла. Сначала медленно, норовя снова повалиться на землю, потом чуть быстрее. Бешеный круговорот в голове затих, и мне удалось подняться на ноги.

– Уходи! Пожалуйста! – снова крик, наполненный таким страхом, что у меня мороз по коже пополз.

Прихрамывая и мотаясь, я побежала туда откуда доносился крик.

Не помню как, но я выбралась к болоту, усыпанному маленькими желтыми цветами. Когда под ногой коварно хлюпнуло, я отшатнулась и схватилась за кривой ствол, стоящего позади дерева, прижалась к нему всем телом, пытаясь совладать с пронзительным звоном, нарастающим в голове.

Чуть в стороне росло странное дерево с корнями, похожими на щупальца осьминога, а между ними прятался пацан, лет пятнадцати. Худой, чумазый, перепуганный до смерти.

Он протиснулся в тонкий просвет между причудливо перевитыми корнями, забился в самый угол укрытия и сквозь рыдания повторял:

– Мам, не надо! Пожалуйста, мам. Это же я!

Уже знакомая выжла пыталась до него добраться – тянула лапы в прорехи между корнями, рыла землю, рычала, то и дело срываясь на звериный визг.

Душераздирающая картина. Женщина, превратившаяся в обезумевшее чудовище, не узнавала своего ребенка и неистовствовала от желания его съесть. Я даже представить не могла, что чувствовал мальчишка. Каково это заглядывать в глаза самого близкого человека и видеть там только голод, желание убивать.

Он уже даже не кричал. Только всхлипывал, обессиленно привалившись спиной к корням, и обреченно смотрел на нее.

У меня сердце кровью обливалось, глядя на эту картину. Как же все это жутко.

Оттолкнулась от ствола и побрела к ним, спотыкаясь на каждой кочке. Голова кружилась, перед глазами прыгали красные кузнечики, сердце билось где-то в районе затылка. Главное не упасть, потому что встать не смогу.

Заметив меня, пацан вообще сник. Опустился на колени и переводил беспомощный взгляд то на меня, то на «мать». Сдался.

При моем приближении выжла обернулась, зарычала, предупреждая, что это ее добыча и она не намерена ей делиться, и с удвоенной силой принялась разрывать землю под корнями.

Не особо задумываясь, что делаю, я вцепилась в спутанные лохмы, дернула ее на себя и повалила на землю. Обезумевшая тварь неуклюже отмахнулась от меня, как от досадливой помехи и ломанулась обратно. Ее интересовало только свежее мясо.

– Пошел отсюда! – прохрипела я, волоком оттаскивая упирающуюся выжлу.

Парень ревел навзрыд, с ужасом глядя на то, во что превратилась его мать, а она кровожадно рычала, шипела, тянула к нему скрюченные пальцы, не обращая на меня внимания.

– Живо! – гаркнула я, – а то мы сейчас на пару тебя жрать будем!

Он судорожно всхлипнул, протиснулся наружу между корнями и бросился наутек. Отбежав на пару десятков метров, остановился, бросил на нас полубезумный взгляд и помчался дальше.

Выжла рвалась за ним. По ее подбородку тянулась вязкая слюна, мутно светились глаза в темных провалах глазниц. Она хотела жрать, и у меня совсем не оставалось сил, чтобы с ней бороться. Пальцы сами разжимались, а звон в голове становился просто невыносимым. Новый приступ был на подходе, поэтому я сделала единственное, на что еще была способна – подтащила ее к болоту и со всей мочи толкнула в костлявую спину.

Она пролетела несколько метров, нелепо взмахнув руками, соскользнула с твердой кочки и начала проваливаться в темную жижу. Коварная топь тут же вцепилась в свою добычу, с каждым мигом все больше засасывая ее в свои смертельные объятия.

Я упала на колени, обхватила пальцами разрывающиеся от боли виски и застонала. Как же хреново! Еще немного и вывернет наизнанку. Весь мир крутился перед глазами, перетекал расплавленными цветными каплями, собираясь в причудливые формы. От солнечного света нестерпимо резало глаза, даже моргать было больно. Я мечтала о тьме. О тишине. О том, что бы колокола в голове замолчали.

И снова на меня обрушился приступ – дыхание прервалось, тело сводило судорогами. Это длилось пять минут, десять, а может целую вечность.

Потом приступ прошел, оставив после себя чудовищную слабость. Я свернулась калачиком на траве и наблюдала за тем, как выжла пытается выбраться из смертельной западни. Она загребала ее скрюченными пальцами, переворачивалась то на спину, то на живот, бездумным взором водила по сторонам, еще не понимая, что это конец. Ее уже по грудь затянуло в жижу, из перекошенного рта вырывались недоуменные то ли стоны, то ли ворчание:

– Ахм, а-ахм.

Я смотрела на нее и ловила себя на неудобной жалости.

…Это же мать того пацана. Чья-то жена, дочь.

До того, как все это началось, она, наверняка, была красавицей. Звонкой хохотушкой. В хлопковом цветастом платье бегала по полю и плела венки из ромашек. У нее была тонкая талия и густые прекрасные косы. Она любила мужа и сына, радовалась жизни, мечтала о чем-то… а сейчас бестолково дергает руками, с каждым движением погружаясь все глубже в болото.

Она ведь, как и я, виновата лишь в том, что заболела.

Наверное, я слабачка. И дура. Потому что не смогла спокойно наблюдать за тем, как тонет монстр.

Мне удалось подняться. Сначала на колени, потом полностью на ноги.

Я подобрала с земли сухую ветку и, встав на самом краю смертельно-опасной ловушки, протянула выжле свободный конец:

– Цепляйся!

Она ни черта не соображала. Не замечала спасительную ветку, отмахивалась от прутьев тыкающихся прямо в лицо.

– Давай же! – снова замахнулась и закинула ей конец.

Бесполезно. Ноль реакции. В своих нелепых барахтаньях она опускалась все ниже.

Переборов страх перед болотом, я нащупала ногой плотную кочку и перебралась на нее. Предлагать нежити ветку было бессмысленно, поэтому я вытащила витой шнурок из брюк, расплела его, сделала петлю и с третьей попытки накинула ее на голову.

– Попалась!

Почувствовав аркан на своей костлявой шее, выжла дернулась, едва не утащив меня следом за собой в вонючее месиво, но мне удалось удержаться на ногах, а потом аккуратно перебраться на твердую землю, постепенно подтягивая за собой чудовище.

Еще немного. Еще…

Когда выжла почувствовала под ногами опору и выкарабкалась на траву, я выпустила из рук грязный конец шнура и повалилась на колени, не в состоянии больше бороться со слабостью. Она проползла рядом со мной, задев плечом и обмазав болотной тиной, потом поднялась и побрела в лес.

Радовало только одно: о парне она уже забыла.

Меня все-таки вывернуло наизнанку. Малиной, месивом из яиц, еще чем-то отвратительно горьким и вонючим. Болезненный спазмы скручивали живот и, казалось, что конца и края этому не будет.

Я устала и больше ничего не хотела. Разве что сдохнуть, по-настоящему. Может в болоте утопиться? Нырнуть головой вперед и все?

…Под соседним деревом тихо щелкнула сломанная ветка. Зря я надеялась, что выжла просто уйдет – ей все так же хотелось свежего мяса.

Но когда я подняла голову, перед моим расплывающимся взором оказался седовласый старец, на ладони которого пылал огненный шар.

Похоже, меня все-таки меня сожгут…

Глава 10

– Пей, – чужой голос звучит через толстый слой ваты.

Я ничего не хочу. Мне плохо, меня трясет, у меня все болит и, кажется, что вместо крови раскаленная лава. У меня нет сил открыть глаза, а может они открыты, и я просто ослепла. Не знаю. Все равно.

Пытаюсь отвернуться, но жесткие пальцы хватают за подбородок, вынуждая открыть рот. Чувствую прикосновение к губам холодного края стакана.

– Пей.

Не могу. Пытаюсь что-то сказать, но язык не слушается. Во рту сухо настолько, что не могу сглотнуть.

– Пей, – снова звучит приказ.

Мне насильно вливают какую-то жидкость. Она горькая и пахнет болотной тиной, от нее дерет горло, а первый же глоток бежит по пищеводу, обжигая изнутри.

Меня снова выворачивает наизнанку. По-моему, в последнее время я только и делаю, что сплю и блюю, и мечтаю о том, чтобы меня оставили в покое, перестали мучить, дали спокойно умереть.

Но не тут-то было. Мой мучитель никак не успокоится. Стаскивает с меня колючее одеяло и начинает обирать ледяной водой. Или это просто я настолько горячая, что мне холодно.

Протирает ноги от пальцев и вершины бедер. Руки, плечи, живот. Я морщусь, когда сырая тряпка ложится на лицо. Хочу скинуть ее, но не могу поднять руку. Меня будто заперли в своем собственном теле.

От бессилия хочется реветь, но слез нет. В голове сплошное марево, и очень скоро я забываю о слезах, проваливаюсь в сон, из которого меня снова выдергивает ненавистный голос

– Пей.

И все повторяется по кругу. Вонючая жижа, тошнота, ледяное обтирание.

Мои личные круги ада.

…Я просыпаюсь и медленно открываю глаза.

Мир кружится, то стягиваясь до состояния крохотного пятна, то взрывается фейерверком красок. Жмурюсь, борюсь со звоном колоколов в голове. Снова тошнит, но в этот раз мне удается сдержаться. Сглатываю горький ком и выдыхаю.

Ищу внутри себя ответы. Как меня зовут? Мария. Где я? Если рассуждать глобально – в другом мире, локально – понятия не имею. Что со мной произошло? Не знаю. Помню болотистый берег, выжлу уползающую в лес и седого старика с огнем в ладони.

Дальше провал и обрывки мучений, гремящее в памяти «пей» и горечь на губах.

…Я снова открываю глаза, жду, когда комната вокруг меня перестанет крутить бешеный хоровод, и осматриваюсь.

Я в крохотной темной комнатушке с бревенчатыми стенами и низким потолком. Из щелей торчит пожелтевшая пакля, а крошечное окно наполовину забито досками. Через мутное стекло видно только лесную зелень и слышно, как в щелях завывает ветер.

Мебели в комнате нет, только кривая табуретка, да низкая жесткая кровать на которой я лежу.

Пытаюсь поднять руку и не могу. Она не слушается. На мгновение поднимается паника, что меня парализовало, но потом успокаиваюсь и понимаю, что просто слишком слаба. Медленно сгибаю пальцы, потом сжимаю кулак. С чувствительностью все в порядке, но нет сил. С ногами та же история. Проходит целая вечность, прежде чем мне удается пошевелить ступней.

Я так устаю от этих простых действий, что снова проваливаюсь в сон.

Вижу обрывки прежней жизни, причудливо смешанные с новой реальностью. Спускаюсь в метро, и оказываюсь в подвале связанная; захожу в офис, где работаю, и вместо этого попадаю в таверну. За стойкой сидит неопрятный хозяин. Он плюет на стаканы и растирает их грязным полотенцем, хриплым голосом предлагает позавчерашнего кабана.

Я хочу есть. Хоть тухлую дичь, хоть гнилые ягоды, хоть черствый хлеб. Меня душит чувство голода, и желудок, в котором в последнее время не было ничего кроме горькой отравы, жалобно сжимается.

Больше, чем голод меня мучает только жажда. Я вижу во сне прохладные ручьи и хрустальные водопады, слизываю пенку с ароматного капуччино.

…Следующее пробуждение меня уже не пугает. Мир перед глазами больше не крутится и не переливается всеми цветами радуги. Он сер и однообразен. Но так лучше. Яркие краски больше не режут глаза, колокола затихли, оставив меня наедине с собственными мыслями, которые наконец принимают более разумные очертания.

Где тот, кто меня выхаживал? У меня к нему много вопросов.

В этот раз конечности меня слушаются. Мне удается согнуть ноги и приподнять голову над подушкой. Все еще слаба, но полностью себя контролирую.

Поднимая руку и, медленно касаюсь головы, чтобы убедиться, что вместо длинной косы – неровные огрызки до плеч. Тот, кто за мной ухаживал, явно не озадачивался с расческой и мытьем головы. Пускай, так даже лучше. У меня нет сил таскать гриву. Потом отрастут.

Взгляд цепляется за похудевшую, бледную руку. Она покрыта грязными разводами и чем-то серым, но болезненной зелени больше нет. Даже ногти теряют мертвецкий оттенок и становятся привычно розовыми.

Скидываю с себя одеяло и, с трудом приподнявшись на локте рассматриваю свое тело. Я почти голая. Из одежды – только ленты, прикрывающие пах и линию груди. Я некрасиво тощая. Похудела килограмм на десять, наверное. Живот впал, сухая кожа обтягивает ребра и выступающие тазовые кости, на острые коленки страшно смотреть.

Но все это мелочи, потому что зелени нет, и даже на ноге, в том месте, где меня поцарапала выжла, виднеется лишь ярко-розовый рубец.

Не знаю, как это возможно. Чудо это или нет. Может мой спаситель настоящий кудесник, а может домашние прививки помогли, но я выкарабкалась.

Я выжила.

Он появился ближе к вечеру. Сквозь неплотно смеженные веки я наблюдала, как пожилой мужчина поставил на край кровати старенький перекошенный поднос с жестяной кружкой и миской, в которой плавала тряпка, неспешно закатал рукава, отжал тряпицу и потянулся ко мне.

– Нет, – я открыла глаза и твердо придавила одеяло рукой.

Он вздрогнул, потом не сводя с меня настороженного взгляда, отложил тряпку обратно, забрал поднос и вышел из комнаты, не проронив ни слова.

Вот и поговорили.

Затаив дыхание, я прислушивалась к тому, что происходило за дверью. Тихие шаги, звон посуды, что-то пролилось.

Через минуту он снова появился в комнате. И снова на подносе кружка и миска, только в этот раз в кружке что-то прозрачное красное, а в тарелке какое-то жидкое месиво.

– Очнулась, значит, – проскрипел старик и ногой подвинул стул ближе к кровати. Поставил на него поднос, распрямился, потер спину.

– Сколько я была не в себе?

– Недели три, не меньше.

Ух ты, ж…

Стало как-то не по себе оттого, что от последних сохранившихся в памяти событий меня отделает почти месяц. Это сколько воды уже утекло? Ту выжлу, может, уже сожгли, а пацана съели. А Рэй уже успел меня похоронить и забыть…

– Есть, наверное, хочешь?

– Хочу.

– Тогда поднимайся, садись и ешь, – указал на поднос, – с ложки я кормить тебя не буду.

– И не надо, – проворчала я, с кряхтением отрываясь от подушки.

– Не торопись. Голова закружится.

– Уже, – пришлось зажмуриться, чтобы прекратить бешеное вращение. Сердце гремело так, будто я километр пробежала.

Хотелось повалиться обратно, но я не позволила себе этого сделать. Хватит, уже належалась. Упрямо вцепилась пальцами в тонкий матрац, поднялась, потом села на край спустив ноги на пол. Шерстяное одеяло пришлось весьма кстати. Я натянула его на плечи, чтобы скрыть некрасивую наготу, и взяла в руки ложку.

– Что это?

Бурая жижа в тарелке не вызывала аппетита.

– Каша из корня лубянника.

– Похоже на детскую неожиданность.

– Чем богаты. В лесу, заешь ли, деликатесов нет.

Он прав. Не время включать гурмана.

Я зачерпнула полную ложку и отправила ее в рот.

По вкусу жижа напоминала несоленую пареную репу. Она была не противная, не вкусная, никакая. Ничего особенного, просто еда, предназначение которой – утолить голод и дать силы. Погоняв на ее языке, я проглотила, чувствуя, как протестующе сжался желудок, отвыкший от еды.

– Торопиться нельзя. Надо по чуть-чуть. Иначе станет плохо.

Пришлось подождать, прежде чем первая порция уляжется, продышаться и только тогда продолжать. Вторую ложку я зачерпнула на самом кончике.

– В лесу полно дичи, – заметила, как бы между прочим.

– Я похож на охотника? – он пожал плечами, наблюдая за тем, как я ем.

– У вас есть огонь.

– Ты слишком глазастая, – проворчал старик.

– Я думала, вы меня сожжете.

– Хотел…но передумал.

Я не стала спрашивать почему. Мне все равно:

– Спасибо, что не спалили. И спасибо, что выхаживали.

Он не ответил, только улыбнулся как-то рассеяно.

Тем временем я доела кашу, тщательно вычистив всю миску, и потянулась к кружке. Первый же глоток чуть не вырвался фонтаном обратно. Напиток был на редкость отвратительным – как холодный кисель, только соленый, да с легким привкусом рыбы.

– А это что? – спросила я, отплевываясь и вытирая губы ладонью.

– Разбавленная кровь личинок мореи.

Поперек горла встал комок.

– Они такие толстые, жирные. Как опарыши, только в десять раз крупнее, – поведал добрый мужчина, – Я собираю их на опушке, рядом с большими муравейниками. Некоторых сушу на зиму, а некоторых вот разминаю в тазу, делаю настойку. Она помогает раны залечивать и силы восстанавливает.

– Силы, это хорошо, – я кивнула и дальше стала пить крошечными глотками. Если по чуть-чуть, то не так противно. Надо просто не думать из чего это сделано, не представлять толстые, копошащиеся бледные тела, и все будет хорошо.

– Я смотрю, ты не очень щепетильна.

– Пришлось пересмотреть приоритеты.

То время, когда я выкидывала чёрствый хлеб и морщила нос, если сыр в пицце недостаточно хорошо тянулся, давно прошло. Я теперь хоть сушеные коровьи лепешки готова есть, лишь бы это помогло восстановиться.

И причин не доверять этому старику у меня нет. Он мог меня бросить на болотах, сжечь, но вместо этого притащил сюда и выхаживал. Поил какой-то дрянью, обтирал, как мог заботился. Так что настойка из личинок – это мелочи.

Только бы не вырвало снова…

Кое-как мне удалось справиться с содержимым кружки. Послевкусие мерзкое, но, как ни странно, это отвратительное пойло прекрасно утолило жажду.

Пить больше не хотелось. Есть тоже. Зато снова накатила сонливость. Я отставила пустую посуду в сторону и повалилась на подушку. Вроде всего лишь поела, а кажется, что неделю на рудниках вкалывала.

– Расскажи мне, как…

– Потом. Сейчас спи.

– Я не хочу спать.

– Конечно, хочешь, – он улыбнулся, но глаза остались серьезными.

В одурманенном мозге вяло шевелилась расплывчатая мысль:

– Вы меня опоили…

– Спи.

Глаза покорно закрылись. Я еще пыталась бороться, но сон накатывал все сильнее, тело расслаблялось, становилось легким как пушинка. Сквозь мутную пелену, я почувствовала, как меня накрывают колючим одеялом, и снова провал.

– Ты вчера подмешал мне отравы! – воскликнула я, когда старик опять пожаловал ко мне в комнату. После того, что произошло я легко и непринужденно перешла на «ты».

– Не вчера, а пять дней назад, – невозмутимо ответил он.

– Пять дней? То есть ты меня вырубил на целых пять дней?

– Да. Собирался на неделю, но неправильно рассчитал количество снадобья.

– Зачем?

– Так было надо. Ты еще слишком слаба. Болезнь может вернутся. Поэтому я и усыпил тебя, чтобы не скакала, как коза раньше времени.

– Я бы не стала скакать.

– Стала, – отчеканил он, опуская передо мной поднос.

– Что это? Опять отрава?

– Нет, – скупо улыбнулся он, – просто еда и вода.

Я ему не верила. Подозрительно понюхала содержимое тарелки, кружки, лизнула воду. Вроде ничего особенного, но я и в прошлый раз подвоха не заметила.

– Я больше не буду тебя усыплять. Обещаю.

– Тебе можно верить? – спросила я, неуверенно взяв ложку в руку.

На самом деле есть хотелось просто невыносимо. Шутки ли еще пять дней проспать с пустым желудком.

– Как хочешь, – он пожал плечами, подвинул ближе стул и уселся на него.

На самом деле вариантов у меня не так и много. Или отказаться от сомнительного угощения и помереть с голоду, или на свой страх и риск все-таки позавтракать.

Я выбираю второй вариант.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – прошамкала набитым ртом. В этот раз он принес что-то похожее на вареную картошку. Почти вкусно.

– Подробнее, – потребовал он.

– Слабость. Голова кружится. Подташнивает.

– И все?

– Все, – отхлебнула из кружки воды. Она была холодная, аж зубы свело, но невероятно вкусная, – а что еще должно быть?

– Я не знаю. Ты первая, кто справился с болотной хворью. И мне очень интересно, как у тебя это получилось.

– Понятия не имею. Когда ты меня нашел у болота, я думала, что все, конец. А что происходило дальше, я не знаю. Ты же меня выхаживал, тебе виднее. Может, каким-то волшебным отваром поил, заклинанием читал.

– Я поил тебя обычной коростницей, которой дают от отравлений и простуд. А по части заклинаний – это не ко мне, а к магам-целителям.

– У тебя есть огонь

– И что? Им не лечат, им сжигают, – он раскрыл ладонь, и на ней вспыхнуло пламя. Оно танцевало, стелилось языками по коже, рассыпая множество искр, завораживало.

Я аккуратно протянула руку и коснулась его пальцем:

– Ай! – зашипела от боли, – горячо!

– Конечно горячо. Это же огонь, – усмехнулся он, сжимая кулак.

– Как же ты терпишь?

– Это мой огонь, мне он вреда не причинит. А вот зачем ты его схватить пыталась, не понятно.

– Зачем, зачем, – проворчала я, – захотелось просто.

– Чужой огонь тебя примет, если только с хозяином связь сильная будет.

– Связь в плане… – я опустила взгляд на «ниже пояса».

– Связь в плане, – он постучал себя по виску.

– Понятно.

На самом деле мне ничего не понятно, но я разберусь с этим позже, сейчас есть более важные вопросы.

– Меня Мария, кстати, зовут. А тебя?

Он ответил не сразу. Задумался, будто решая, сообщать мне свое имя или нет, потом нехотя произнес

– Оллин.

– Приятно познакомиться.

Он кивнул.

Мы сидели напротив и рассматривали друг друга. Только сейчас я начала понимать, что не такой уж он и древний старец. Просто пожилой, седой как лунь, с нечёсаными волосами и длинной бородой. Но глаза яркие, внимательные, без старческой мути. Движения четкие.

– Сколько тебе лет, – спросила я и смутилась. Вопрос прозвучал бестактно.

– Ты за меня замуж собралась?

– Нет!

– Тогда какая разница?

– Никакой, – буркнула я и снова уткнулась в кружку.

У него манера такая, будто все время по носу щелкает, чтобы не лезла, куда не следует. Сложный дядька.

Наверное, он сам это понимает:

– Ты внимания не обращай. Я не очень-то приятный собеседник. Живу один в глуши вовсе не из-за большой любви к людям. Мне больше молчать по душе, и думать.

Я кивнула, принимая его ответ. Мне раньше тоже иногда хотелось, в глухомань, в болота, туда, где ни одного живого человека не встретишь, особенно если на работе достанут. Вот пожалуйста, мечты сбываются, и это было бы смешно, если бы не было так грустно.

– У тебя есть зеркало? – поинтересовалась у своего молчаливо-язвительного друга, – мне хочется посмотреть на себя.

– Я похож на прекрасного принца, который любуется на себя перед сном? – проворчал он, но с места все-таки встал, – сейчас поищу. Вроде где-то осколок валялся.

Он долго рылся в другой комнате, гремел и скрипел ящиками, тихо бухтя себе под нос, но зеркальце принес. И даже не осколок, а вполне себе целую безделушку, размером с небольшую пудреницу.

– Наслаждайся, – протянул ее мне.

Я взяла вещицу, собралась духом и, вполне отдавая себе отчет, что приятного меня ждет мало, одним глазом глянула на отражение.

– Ёёёё, – это все, что я могла сказать, глядя на свой прекрасный лик в мутном зеркале. Бледная, как поганка, синяки на пол-лица. Щеки впали, глазницы тоже. Неровно обстриженные волосы висят грязными сосульками. Губы бледные, с синим отливом. Страшна, как сама смерть, а глаза зеленые. Не мутно-болотные, как было раньше, а нормальные яркие радужки. Так себе утешение, на фоне всей остальной убогой картины.

– Убери это, – откинула зеркальце и уткнулась в подушку.

– Ты чего? – удивился Оллин.

– Я страшная!

– Ты живая, а все остальное можно поправить. Волосы отрастут, щеки наешь заново, – он забрал зеркало и тихо вышел из комнаты.

– Так и будешь лежать и жалеть себя? – раздался его голос откуда-то из глубины дома, – или уже встанешь и начнешь шевелиться?

Я еще раз тяжко вздохнула и стала подниматься. Оллин прав, все восстановится, надо просто идти дальше и не опускать руки.

Первый шаг мне дался с трудом. Мышцы, ослабевшие от долгого лежания, не слушались. Ноги дрожали, походка получалась неровной. Будто я старый матрос, возвращающийся с ночной гулянки в дешевом порту. Даже запыхалась, пока прошла вдоль кровати до двери – пришлось прислониться к косяку, чтобы передохнуть.

Из комнаты я вышла в темные сени. Одна дверь – тяжелая, с большим засовом – вела на улицу, вторая, низенька и покосившаяся другую комнату. Мне с большим трудом удалось ее открыть и зайти внутрь.

Обстановка здесь была такая же убогая. Стол, лавка, комод, огромный сундук, застеленный драным матрасом, вместо кровати. В одном углу сложенный из камня очаг, в другом кривой умывальник. На гвоздях возле двери в полнейшем нагромождении висели вещи – теплый тулуп поверх льняной рубашки, куртка из грубой кожи вместе с шерстяным жилетом. Вдоль стен развешаны пучки трав, корнеплоды вместе с ботвой, вязанки сушеных грибов.

Оллин сидел на низкой лавке и, не торопясь, чистил длинную рыжую морковь, скидывая очистки в таз с отбитыми краями.