Текст книги "Вильгельм Завоеватель"

Автор книги: Поль Зюмтор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

В самом Роберте что-то переменилось. Уже семь лет находясь у власти, он все чаще обращался к благочестивым делам, то участвуя в учреждении аббатств, то учреждая их самостоятельно. Испытывал ли он душевные муки? Современники полагали, что – да, объясняя внезапно пробудившееся в герцоге благочестие угрызениями совести. В 1034 году, к великому изумлению придворных, Роберт объявил о своем намерении совершить паломничество в Иерусалим. Неужели спустя годы, когда после смут и волнений в герцогстве установился покой, призрак убиенного Ричарда 111 стал по ночам тревожить его преемника? Надо полагать, как знак свыше воспринял Роберт поразивший в 1032 году Нормандию голод, ожививший традиционные страхи, за которым последовало моровое поветрие. А тут еще тысячелетний юбилей крестных мук Спасителя, пришедшийся на 1033 год и побудивший толпы паломников из христианских стран отправиться в Святую землю, куда потянуло и Роберта. Первейшие сеньоры герцогства во главе с архиепископом Руанским выразили свое опасение по поводу по-следствий, которые неминуемо наступят, если герцог исполнит свое намерение. С горем пополам удалось избежать худшего в трудные годы с 1027-го по 1030-й, и теперь положение дел внушало надежду: если бы нынешнее правление оказалось столь же продолжительным, как пребывание у власти Ричарда I и Ричарда II, то удалось бы окончательно установить в Нормандии мир и порядок. Напротив, долгое отсутствие герцога, ежели тот отправится в паломничество, непременно вызовет беспорядки и, быть может, большие. Что же касается Роберта, то он, в пылу благочестия и обуянный гордыней, вероятно, полагал, что герцогская власть достаточно прочна и отныне сможет осуществляться сама собой. Ему хватило лишь благоразумия назначить себе преемника на случай, если произойдет худшее.

Никакой закон или обычай не стесняли его выбора. Казалось, было бы разумно предложить на утверждение кандидатуру одного из Ричардидов, во цвете лет и достаточно отважного, чтобы заставить уважать себя. Но Роберт, вероятно, поостерегся отдать власть конкуренту, который, когда сам он вернется, мог бы отказаться освободить место на троне. А может быть, он просто хотел (вполне понятное желание) продолжить себя в своем сыне? Но у него не было другого сына, кроме того, что родила ему Арлетта. В конце концов, большая любовь к этой женщине и ее ребенку служила достаточным основанием для его выбора.

Именно малыша Вильгельма представил Роберт баронам, собравшимся в январе 1035 года в Фекане, в качестве своего преемника. Он принял решение и теперь добивался его исполнения, приводя свои доводы. «Я не оставлю вас без государя. Вот мой сын. Он еще мал, но, Бог даст, подрастет, – говорил он, как сообщает Вас. – Достоинства этого отрока обнаруживают в нем способность стать в один прекрасный день вашим правителем...» Бароны и прелаты единодушно приняли нового господина. Ни один из них даже не заикнулся о законности его происхождения – убедительное свидетельство того, сколь сильны еще были в тогдашней Нормандии скандинавские традиции эпохи викингов. В те времена в любой другой части христианского мира можно было бы поставить бастарда во главе крупного княжества, только преодолев упорное сопротивление знати.

Итак, ребенка облачили в тяжелую герцогскую мантию, и бароны потянулись вереницей, чтобы, преклонив перед ним колени, принести ему вассальную присягу, вложив свои руки в маленькие протянутые навстречу им ручки – и бородатые старцы с морщинистыми, изборожденными шрамами лицами, чья молодость прошла в далеком уже X веке, и зрелые мужи, которым пришлось в свое время покориться непреклонной воле Ричарда II и которые, возможно, будут вскоре вспоминать об этой церемонии как о личном унижении, и, наконец, юноши, имевшие некоторое представление о дисциплине, но опьяненные мыслью о том, что будущее принадлежит им...

Были приняты надлежащие меры для обеспечения временного исполнения власти на период долгого отсутствия Роберта. Герцог поручил опеку над сыном своему кузену, тоже бастарду по происхождению, Жильберу де Брионну, имевшему репутацию энергичного и умелого человека, но образ действий которого не отличался ни порядочностью, ни чистосердечием. Сенешаль Осберн де Крепон, дядя мальчика, должен был управлять герцогским домом, а некоему Турольду поручалось воспитание юного принца. Затем Роберт отправился вместе с сыном к королю Франции, высокому покровительству которого и препоручил маленького Вильгельма на время своего паломничества. Вероятно, ребенок принес тогда королю вассальную присягу и некоторое время оставался при его дворе.

Сам же Роберт, которого сопровождал весьма многочисленный отряд, в том числе и несколько баронов, направился в дальние страны, а тем временем его нормандский двор, лишенный своего хозяина и отданный во власть клана Ричардидов, кочевал по герцогскому домену, переезжая, как исстари повелось, от замка к замку, от аббатства к аббатству, из Руана в Фекан, Фалез или Кан, который тогда становился настоящим городом с портом, рынком и многочисленными церквами.

В распоряжении Роберта и его спутников имелись, видимо, лучшие транспортные средства, чем и объясняется необычайно быстрое для того времени передвижение: уже в июне они были в Иерусалиме и, надолго не задержавшись там, в том же месяце покинули Святую землю. Роберт был молод и крепок здоровьем, однако стремительное движение по трудному маршруту и непривычный для него климат подорвали его здоровье. Хронист Вас передал рассказ некоего нормандца, уроженца Котантена, также совершавшего паломничество в Палестину и повстречавшего на пустынной дороге в Анатолии герцогский кортеж. Шестнадцать мавров несли на носилках Роберта, который не мог более держаться на коне. Паломник обратился к герцогу с вопросом, что сказать землякам, если он раньше воротится домой. «Скажи моим друзьям и народу Нормандии, – ответил Роберт, – что я позволил бесам нести меня в рай!» И, смеясь, указал на дочерна загоревших сарацин.

К концу сентября в Нормандии распространился слух, что герцога нет в живых. И на сей раз заговорили об отравлении, настолько невероятным казалось людям того времени, чтобы правитель умер своей смертью. Затем появились более точные вести, привезенные одним из баронов, спутником Роберта, вместе с реликвиями, приобретенными в Святой земле: герцог умер 2 июля в Никее. Перед смертью он успел напомнить своим спутникам о верности, в коей присягали они его сыну. Ему было около 25 лет от роду. Останки его и поныне покоятся там же, в храме Успения Богородицы.

Глава третья.ОБРЕТЕНИЕ ВЛАСТИ (1035-1047)

Смутные времена

Роберт рассудил верно: пока он был жив, даже пребывая в дальних краях, герцогское достоинство само по себе внушало уважение, достаточное для поддержания порядка. Но как только пришла весть о его смерти, все рухнуло. Ни один из тех, на кого он оставил герцогство – ни Жильбер де Брионн, ни Осберн, ни Турольд, – не дорос до того, чтобы господствовать и внушать страх. Уже с лета 1035 года в Нормандии начались междоусобные войны. За несколько месяцев большая часть герцогства была втянута в роковой круговорот убийств, актов возмездия и карательных походов. Неспособные всерьез принимать взятые на себя обязательства в отношении сироты, едва вышедшего из раннего детского возраста, бароны разрушили установившийся в стране хрупкий мир, а затем, следуя привычной логике завязавшейся борьбы, противились любой попытке его водворения. Этот оборот дел наглядно продемонстрировал, какой реальной властью обладали до сих пор герцоги—и вдруг исчезла сила, благодаря которой Нормандия в политическом и административном отношении опережала своих соседей. Был ли Вильгельм в свои 8—10 лет способен извлечь надлежащий урок, наблюдая эти кошмары, ставшие явью?

Его опекун Жильбер де Брионн тогда же, в качестве их сюзерена, взял на себя опеку над детьми покойного сеньора Жируа, авантюриста родом из Бретани, в конце X века появившегося в Нормандии и удачно женившегося на дочери господина де Монфора, которая родила ему семь сыновей и четыре дочери – так он стал родоначальником клана Фиц-Жере. К 1035 году старшие сыновья Жируа достигли зрелого возраста и стали, имея на то основание или нет, подозревать, что опекун их обирает. Ричардид Рауль де Гасе по прозвищу Ослиная Голова, сын архиепископа Руанского, зная вспыльчивый нрав этих молодых людей, начал подзуживать их, и однажды, когда Жильбер де Брионн ехал в безлюдном месте верхом на коне в компании с приятелем, они напали на него и убили. Сыновьям Жильбеpa пришлось искать убежища во владениях французского короля, а новым опекуном юного герцога стал Рауль де Гасе. Спустя какое-то время неизвестный убийца лишил жизни наставника Вильгельма – Турольда. Затем пришел черед сенешаля Осберна: однажды ночью в спальню, в которой тот находился вместе с юным герцогом, прокрался с мечом в руке Гильом де Монтгомери, долгое время живший в изгнании и специально ради этого вернувшийся в Нормандию, и на глазах у перепуганного Вильгельма перерезал ему горло. Один из вассалов Осберна поклялся отомстить за него и пошел по следам Гильома де Монтгомери со товарищи; однажды вечером он проник в дом, где те находились, и всех их перебил. Эти убийства наглядно показывают, до какой степени за столь короткий срок деградировала власть в Нормандии: мы помним, что нарушение неприкосновенности жилища считалось там тягчайшим преступлением.

В окружении юного герцога находились и его англосаксонские кузены Эдуард и Альфред, любезные и застенчивые, но убежденные в собственной правоте и благородстве своего дела, жившие со взором, обращенным в сторону Англии. Уже давно выжидали они удобного случая, чтобы начать действовать, подыскивая среди нормандцев тех, на чью помощь можно было бы рассчитывать. Какие беседы вели они в присутствии маленького бастарда, который, возможно, уже тогда понимал своим детским разумом несостоятельность их надежд?

Похоже, для Эдуарда его младший брат Альфред был не столько союзником, сколько соперником. Король Кнут умер 12 ноября 1035 года, и его империя распалась: Норвегия досталась Свену, старшему сыну покойного, а Дания и Англия – Хартакнуту, рожденному в браке Кнута с Эммой Нормандской. Многие англосаксонские лорды обещали ему свою поддержку, однако обстоятельства удерживали его в Дании, и бастард Кнута Харальд попытался захватить власть в Англии. На обоих берегах Ла-Манша воцарилась анархия, и Эдуард счел этот момент благоприятным для себя. При поддержке нормандцев он сумел снарядить сорок судов. Переправившись через пролив, он причалил к Саутгемптону, но угодил в засаду, из которой ему удалось выбраться ценой больших потерь. Враждебность местного населения обескуражила его, и он, ограбив окрестные церкви, с добычей вернулся в Нормандию. Впрочем, нет полной уверенности, что эта экспедиция вообще имела место. Альфред, не желая отстать от брата, предпринял авантюру на свой манер. Он нанес визит графу Фландрии, от которого в сложившейся ситуации ждал помощи больше, чем от нормандцев, и действительно, получил корабль достаточно большого водоизмещения. В 1036 году в компании таких же искателей приключений он отчалил из Виссана. Альфред намеревался нанести мирный визит королеве Эмме и на месте принять решение. Он беспрепятственно прибыл в Кентербери и двинулся вглубь Кента. Эрл Годвин, который поддерживал притязания Харальда, притворно оказал Альфреду радушный прием и пригласил его на пир в замок Гилфорд. Посреди ночи наемные головорезы Харальда окружили замок, захватили мертвецки пьяного Альфреда, заковали его в цепи и доставили в Лондон. Харальд приказал выколоть ему глаза, голым посадить на лошадь и в таком виде отправить на остров Или, где тот вскоре и скончался.

Харальд намеревался пресечь все попытки представителей семейства Этельреда захватить власть и на какое-то время преуспел – англосаксонская аристократия признала его своим королем. Королева Эмма отправилась в изгнание, избрав местом своего пребывания Фландрию. Видимо, ненависть, которую она питала в отношении своих сыновей от первого брака, отвратила ее от родной Нормандии. Несмотря на двусмысленность отношения Эдуарда к своему брату (невольно напрашивается вопрос, не был ли он замешан в предательской интриге Годвина), события вынуждали этого претендента на английский престол еще больше крепить связи с нормандским двором.

А в самой Нормандии смута только нарастала. Как раз в это время из Испании вернулся уже известный нам Роже де Тони – пожиратель мавров. Он был потомком самого Роллона и не собирался подчиняться унизительной, на его взгляд, власти. Узнав, что покойный герцог навязал баронам своего бастарда, сына Арлетты из Фалеза, он решительно сказал: «Нет!» В поведении Роже не просматривалось какого-либо политического направления, он просто-напросто воспользовался случаем, дабы сбросить с себя ярмо герцогской власти, опять почувствовать себя независимым хозяином своей судьбы. Он обосновался в своих владениях, приступил к строительству Коншского аббатства и принялся грабить домены своих соседей. В очередной стычке он нашел свою погибель – и не в одиночку, а вместе с обоими своими сыновьями. Те же бесчинства творились и в Беллеме, где старому Гильому наследовал младший сын, тоже Гильом, тщедушный, трусливый, но коварный, безумной жестокостью превосходивший даже своего отца. Пресытившись законной женой, он велел убить ее прямо на улице и тут же задумал жениться снова. Пригласив на свадьбу своего соседа Гильома Фиц-Жере, он приказал схватить его, выколоть глаза и отрезать нос, уши и детородный член, после чего несчастный укрылся в аббатстве Бек, предоставив своим родственникам совершить акт возмездия. Однако трусливый Беллем, уклонившись от сражения, бежал. В один прекрасный день против него взбунтовался собственный сын, который вскоре сам был убит своим братом. Месть следовала за местью, пока в живых не осталась одна только дочь Мабиль, в которой криминальные наклонности представителей сего рода развернулись в полной мере. Из всего семейства один только Ив, епископ Се, пользовался репутацией добродетельного и образованного человека. Как-то раз трое баронов-разбойников, братья Сорен, разграбили его диоцез, захватили Се и устроили в кафедральном соборе конюшню. Ив сумел отвоевать город, осадил братьев Сорен в церкви и, не имея иной возможности добраться до них, велел сжечь их заживо...

Раздираемая внутренними распрями, Нормандия была легкой добычей для внешних врагов. В 1040 году герцог Бретани Ален III перешел пограничную реку Куэнон, используя в качестве надуманного предлога то, что Роберт Великолепный будто бы назначил его опекуном своего сына, тогда как Жильбер, а затем Рауль узурпировали это поручение, и теперь он лишь требует причитающееся ему по праву. Он вторгся вглубь нормандской территории и осадил Вимутье, но в ходе осады, в октябре, его настигла внезапная смерть – скорее всего, в бою, но, как обычно, прошел слух, что его отравили. Похоронили его в Фекане, поскольку по женской линии он был дальним родственником герцогского семейства Нормандии. Он оставил лишь одного законного сына, еще младенца, по имени Конан. Его брат Эон де Пентьевр объявил себя опекуном ребенка, изгнав вдову герцога Берту, дочь Эда де Блуа, которая нашла убежище у графа Мэна, за которого впоследствии и вышла замуж. Видимо, тогда монахи аббатства Мон-Сен-Мишель и заказали специальный колокол, предназначенный для того, чтобы подавать нормандцам на приграничных территориях сигнал о приближении бретонских отрядов.

Поучаствовал в междоусобных сварах и король Генрих I: ссылаясь на свое право осуществления охраны владений малолетних вассалов, он потребовал передать ему замок Тилльер-сюр-Авр, в свое время построенный Ричардом II на границе с владениями Эда де Блуа. Королевский отряд уже принялся опустошать окрестности, когда Рауль де Гасе, опекун малолетнего герцога, получил уведомление и приказал шателену Жильберу Креспену сдать замок Тилльер. Однако Жильбер получил свое назначение непосредственно от Роберта Великолепного и, храня верность сеньору, отказался исполнить приказ. Тогда люди короля приступили к осаде, и Рауль де Гасе повторил свой приказ. На этот раз Жильбер Креспен нашел решение, не шедшее вразрез с его совестью: он сдал замок, но не королю, а лично своему герцогу, маленькому Вильгельму; затем уже от его имени Рауль передал замок королю. Надо полагать, Генрих I вдоволь посмеялся над этой комедией, тем более что дело обернулось к его удовольствию. Когда последний нормандец покинул замок, он велел поджечь его и, заняв удобное место, любовался этим зрелищем, трясясь от хохота. Затем он продвинулся вглубь региона Йемуа, предал разграблению бург Аржантан и с добычей удалился восвояси, предварительно распорядившись восстановить, вопреки данному Раулю обещанию, замок Тилльер, отныне обращенный против Нормандии.

Вторжение короля еще больше усилило беспорядок в герцогстве, одновременно обнаружив бессилие Рауля и показав тем, кто еще хранил верность герцогу, тщетность сопротивления. Тутэн Гоз, прево Йемуа, разместил в замке Фалеза, охрана которого была поручена ему, гарнизон из наемников, в большинстве своем французов, и отказался повиноваться Раулю. Почему? Никому не ведомо. Король ли подкупил его или, напротив, Тутэн хотел сохранить замок для юного герцога, предупредив очередную капитуляцию его опекуна? Разъяренный Рауль собрал ополчение и осадил город; под вечер его осадные машины пробили широкую брешь в стене, однако решено было отложить решающий штурм до утра. Ночью Тутэн бежал, отправившись в изгнание, но позднее вернулся и примирился с герцогом.

Вильгельму было тогда тринадцать лет. Он приближался к своему совершеннолетию, в те времена наступавшему в четырнадцать или пятнадцать лет. Он воспитывался вместе с сыном Осберна, тоже Вильгельмом, с которым его связывала тесная дружба. В этом честном и прямодушном мальчике юный герцог больше всего ценил верность, казавшуюся ему в те бедственные времена высшей добродетелью. Его обучение по-прежнему оставляло желать много лучшего, ибо времена не благоприятствовали овладению книжной наукой, зато весьма способствовали физическому развитию. Впрочем, жизненные обстоятельства накладывали свой отпечаток на чувства и мысли Вильгельма. «Он копил в своем детском сердце, – писал Ордерик Виталий, – мужественную силу». Видимо, уже тогда в нем проступали черты человека значительного и вдумчивого, горячего, но не теряющего самообладания, властной личности, которой суждено было ему стать. Он строго судил о своем опекуне, и между ними, видимо, назревал серьезный конфликт. Вильгельм, надо полагать, так и не забыл той ночи, когда Готье, брат матери, выхватил его из залитой кровью постели, на которой умирал Осберн...

Его разлучили с матерью. Вскоре после смерти Роберта Арлетта вышла замуж за доблестного и честного рыцаря – Эрлуэна, сеньора де Контевиля, заботам которого, видимо, вверил ее покойный перед своим отъездом. В этом браке она родила троих детей: сыновей Роберта и Одо и дочь Мюриэль. С этим семейством Вильгельм поддерживал тесные отношения, особенно со своими братьями по матери, которых искренне любил и был схож с ними темпераментом. В страшные годы его детства семейство Эрлуэна и Арлетты, видимо, постоянно отстаивало его интересы, поэтому, лишь только взяв власть в свои руки, он стал оказывать явное предпочтение семье матери в ущерб Ричард идам.

В разгар этих публичных беспорядков в герцогстве стала формироваться «датская партия», противостоявшая «французской». Интриги короля только подогревали этот антагонизм. В 1035—1042 годах открытые мятежи, проявления откровенного бандитизма, измены доверенных лиц герцога случались почти исключительно в Нижней Нормандии и Котантене. Все, что осталось от скандинавских традиций, лишь способствовало переменам, охватившим страну ввиду явной несостоятельности герцогской власти.

Сеньориальная власть в Нормандии, как и в других местах, теперь получила надежду обрести полную независимость. В годы малолетства Вильгельма территория герцогства покрылась замками, как настоящими каменными крепостями (нормандцы тогда уже овладели искусством их строительства), так и примитивными деревянными башнями на вершине холма. Некоторые из этих замков, возведенных еще прежними герцогами в ходе их войн, были присвоены теми, кому поручалось охранять их, большей же частью это были незаконно построенные крепости. Замок Монфор на реке Риль, один из самых значительных в стране, занимал территорию в четыре с половиной гектара и включал в себя три линии укреплений, окруженных рвом шириной тридцать и глубиной девять метров.

С упадком центральной герцогской власти контрастировало возвышение отдельных сеньоров. Гильом де Талу подписывал свои официальные документы так: Nutu superni Regis comes(«Граф милостью Царя Небесного»). На севере Нормандия граничила с Фландрией, где Балдуин V, шурин французского короля, с 1036 года правил одним из самых могущественных и наименее дезорганизованных государств Западной Европы. Южнее располагалось графство Анжу, правитель которого, старый лис Фульк Нерра, в 1039 году поразил всех тем, что в свои семьдесят лет отправился в Иерусалим и живым вернулся назад! Он ходил по улицам святого города среди изумленных мусульман, обнажившись до пояса и бичуемый двумя рабами, распевая псалмы: «Господи, прости несчастного, предавшего и отвергшего тебя. Прими его покаянную душу!» Он с миром почил на следующий год, передав графство своему сыну Жоффруа по прозвищу Мартель (Молот), энергичному и умелому воину, на время превратившему Анжу в великую державу. Что же до Нормандии, то она, напротив, в те годы больше напоминала Шотландию, где как раз началась череда кровавых клановых усобиц, затеянных Макбетом, Дунканом и Сивардом.

Два восшествия на престол

И тем не менее семь лет анархии не погубили до конца административную систему Нормандии. В частности, герцогский домен не пострадал. Немалое число мелких вассалов сохранило верность герцогу, более или менее исправно неся положенную службу в ополчении. Экономическое положение герцогства, если судить по количеству основанных тогда монастырей, тоже было отнюдь не безнадежным. Однако этих общих причин, видимо, было бы недостаточно для выживания Нормандии, если бы не сила духа верных служителей, чьи имена не сохранила история, но присутствие которых в окружении юного герцога угадывается сквозь завесу времени. Историческая необходимость, неотвратимо проявлявшая себя в середине XI века в одном из наиболее развитых в экономическом отношении регионов, требовала, чтобы восторжествовал порядок. И люди помогли герцогу вновь обрести власть.

Для нас остаются неясными обстоятельства, при которых Вильгельм взял в свои руки бразды правления. Рассказы хронистов, то сдержанные и туманные, то чересчур витиеватые, скорее затемняют, чем проясняют эти обстоятельства. Один факт бесспорен: Вильгельм прогнал своего опекуна Рауля де Гасе. Это событие произошло, скорее всего, в момент достижения Вильгельмом своего совершеннолетия, между 1042 и 1044 годами. Молодому человеку должно было потребоваться какое-то время, чтобы освободиться из тесных объятий Ричардидов. По рассказу Гильома из Пуатье, перегруженному общими местами и напыщенной риторикой, кажется, можно все-таки восстановить реальную последовательность событий: достижение герцогом совершеннолетия, посвящение в рыцари, возобновление «суда мечом», удаление от двора невежественных и коррумпированных лиц и приглашение новых советников.

Можно утверждать, что к 1045 году в Нормандии вновь царил относительный мир. Герцог одержал победу. Сопротивление наиболее упорных мятежников было сломлено, а наихудшие проявления бандитизма влекли за собой неумолимую кару. Ощущалось действие силы, о коей прежде и не чаяли, силы маленького бастарда, презренного сына Арлетты, исключительная физическая мощь которого внушала почтение всем не слишком утонченным натурам.

Состоялся ли тогда и акт посвящения в герцоги? Или же он имел место еще в 1035 году? У герцогов Нормандских был обычай совершать торжественную церемонию препоясывания мечом, сопровождавшуюся богослужением, что, как полагали, было эквивалентно королевской коронации. По этому случаю, как и в большинстве других территориальных княжеств Западной Европы того времени, исполнялись laudes, молитвы, обращенные к святым, дабы те благословили нового государя. Наиболее древняя из дошедших до нас редакций нормандских laudes, относящаяся к временам герцога Вильгельма, представляет особый интерес, ибо открыто прокламирует исключительное достоинство герцога Нормандского, господина епископов и баронов своей страны. К сожалению, невозможно точно датировать этот текст, скорее всего, составленный ранее 1066 года.

В то время как Вильгельм последовательно продвигался к вершинам суверенной власти, была выведена из игры датская династия, что на четверть века урегулировало английский вопрос. Король Харальд умер в 1040 году. Его сводный брат Хартакнут, король Дании, тут же прибыл в Англию и принял полагавшуюся ему по наследству власть. Вдовствующая королева Эмма использовала свое влияние, чтобы помочь ему в этом, видимо, с единственной целью не допустить к трону своего сына Эдуарда. У Хартакнута было соглашение с Магнусом, королем Норвегии: они поклялись считать друг друга наследниками своих владений, если умрут без потомства. Однако Хартакнут, эпилептик, сознававший свою неспособность править, в 1041 году согласился (видимо, под нажимом англосаксонской знати, которую не радовала перспектива получить в короли норвежца) разделить властные полномочия с Эдуардом, вызванным ради этого из Нормандии. Получив приглашение, он незамедлительно прибыл, а спустя несколько месяцев, 8 июня 1042 года, умер Хартакнут. Магнус потребовал английскую корону, а Эмма, жившая изгнанницей во Фландрии, делала все возможное, чтобы поддержать его притязания. Нормандский же двор сделал ставку на Эдуарда и ради этого обратился к английской знати, от которой зависело решение.

Эрл Годвин, известный своими интригами, высказался в пользу Эдуарда. Он публично заявлял о своей невиновности в гибели Альфреда и убедил в этом многих. Он окружил своими заботами Эдуарда, внушая ему, какой он нужный для него человек. Годвин знал, что пройдет немного времени, и он будет по своему усмотрению вертеть этим легко поддающимся внушению человеком. Попутно он продвигал и своих сыновей, а дочь Эдит выдал замуж за Эдуарда.

Нового короля Англии поддержало подавляющее большинство местной знати, так что Магнус отступился. 3 апреля 1043 года Эдуард был коронован. На протяжении всех лет его правления скандинавская знать королевства откровенно игнорировала его, точно так же как отказалась участвовать в его избрании. Это пассивное сопротивление особенно отчетливо ощущалось в Нортумбрии, где в 1041 году датчанин Сивард убил последнего местного эрла и занял его место, которое потом удерживал за собой в течение пятнадцати лет. Ввиду этой скрытой оппозиции и учитывая прохладное к себе отношение значительной части англосаксов, не забывших, что Эдмунд Железнобокий оставил после себя двоих сыновей, которые изгнанниками жили в Венгрии и имели не меньше прав на трон, чем их новоявленный правитель, Эдуард все больше опирался на своих нормандских друзей. Одним из первых своих указов он объявил собственную мать изгнанной, а ее имения конфискованными.

Тридцать лет пребывания в Нормандии сформировали характер Эдуарда, а его достаточно зрелый возраст, приближавшийся к сорока годам, уже не позволял ему избавиться от усвоенных привычек. Он оставался чужим для своего народа, который, впрочем, любил его за доброту. Все-таки он был совестливым человеком, хотя и не отличавшимся большим умом. Высокий и худой, с волосами цвета соломы, флегматик со слабым здоровьем и мрачным настроением, легко поддававшийся чужому влиянию, он время от времени стряхивал с себя апатию, ощущая прилив энергии, который быстро иссякал. Его упорство отдавало злопамятностью, а его дипломатичность – двоедушием.

Иллюзия мира. Истоки культурного возрождения

Ставя своей целью, сразу по достижении совершеннолетия, восстановление мира в стране, Вильгельм предпочитал опираться на собственные традиции герцогов Нормандских, чтобы не попасть под влияние того движения за мир, которое разворачивалось под патронатом Церкви и в те годы уже достигло больших успехов в Бургундии и Франции. Решения, принятые на Буржском соборе 1038 года, предусматривали меры, более не ограничивавшиеся благочестивыми пожеланиями и приобретавшие вполне практический характер: отныне ориентировались на создание «лиг мира», объединявших в своем составе жителей одного города или одного региона, которые несли службу в своего рода местной жандармерии. В 1041 году Одилон, аббат Клюнийского монастыря, на соборе в Ницце предложил учредить еженедельный «Божий мир» ( Treve de Dieu),который продолжался бы с вечера среды до утра понедельника. Однако стержневой идеей христианского мира оставалось предложение, внесенное полувеком ранее духовенством Аквитании. Оно включало в себя различные аспекты, и его экономические принципы не противоречили в понимании людей того времени религиозным и дисциплинарным целям: защита бедных и охрана церковных владений наравне с борьбой против народных еретических движений, непрерывно возникавших тут и там, а также укрепление феодального строя посредством устранения наиболее дестабилизирующих его элементов. Однако напрасно в 1041 – 1042 годах Ришар, монах аббатства Сен-Ванн, разъезжал по Нормандии, проповедуя «Божий мир»: еще в течение многих лет герцог и его советники, борясь за водворение в своей стране мира, не будут признавать иных мер, кроме тех, что предлагали им обычаи предков.

1042 год ознаменовался важным событием в интеллектуальной истории Нормандии: в монахи Бекского аббатства постригся Ланфранк, ранее возглавлявший соборную школу в Авранше. Он родился в 1005 году в Павии в знатной семье. Больше чем в каком-либо другом регионе Западной Европы города Северной Италии сохранили муниципальные и гражданские традиции Античности. Образование там не стало исключительной монополией Церкви, а городская культура сохраняла более практический характер и не была столь отвлеченной от повседневных нужд, как в других местах, где тон задавала исключительно Церковь. Около 1000 года итальянцы открыли изрядно уже забывшееся римское право, на изучении которого стала специализироваться школа в Болонье. Именно там учился Ланфранк, прежде чем заняться юриспруденцией в своем родном городе. Слава об этом выдающемся человеке достигла далекой Нормандии, и епископ Авраншский, вознамерившись проводить реформы, но не имея вблизи себя достаточно компетентных людей, пригласил его, видимо, в компании нескольких итальянцев, дабы наладить обучение духовенства в своей епархии.