Текст книги "Вильгельм Завоеватель"

Автор книги: Поль Зюмтор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Общее количество нормандцев, осевших в Англии в период с 1066 по 1086 год, не превышало 20 тысяч человек. Однако они, как мужчины, так и женщины, представляли собой элиту, наиболее цивилизованную часть населения Нормандии. Многие из них, особенно из числа духовенства, являлись носителями передовой континентальной культуры. Переселение в чужую страну, в общество, отличное от их собственного, и сопряженные с этим конфликты несомненно требовали как с одной, так и с другой стороны смелых инициатив, изобретательности и находчивости. Спустя два десятилетия после смерти Вильгельма Завоевателя созданное им государство стало одной из колыбелей современной европейской цивилизации, откуда вышло множество наиболее новаторских идей и где производились эксперименты с далекоидущими последствиями.

Как миряне, так и клирики вносили свой вклад в становление нового общества, в синтез англосаксонских и нормандских элементов. Первые действовали главным образом своим физическим присутствием, собственным примером, тогда как вторые – абстрактными знаниями, своим даром предвидения. Служители церкви, несмотря на то, что они извлекали пользу из ограбления местного населения, внесли большой вклад в сближение двух народов. Влияние таких людей, как архиепископы Кентерберийские Ланфранк и Ансельм, постоянно оказывало на общество умиротворяющее действие. Эти прелаты сохранили многие особенности местной литургии и включили в церковный календарь наиболее популярных местных святых. Эти сами по себе и не слишком большие уступки тем не менее создавали климат взаимопонимания.

Языковые различия создавали наиболее серьезные препятствия для установления по-настоящему человеческих взаимоотношений. Бароны первого поколения мало беспокоились по этому поводу. Почти не зная англосаксонского языка, они кое-как объяснялись со своими крестьянами, используя только наиболее необходимые слова, при этом коверкая их самым безбожным образом. Прежде всего, это касалось имен собственных: в устах нормандского барона имя Гарольд превращалось в Эро, а Кентербери – в Канторбьер. Значительно больше преуспели в преодолении языкового барьера клирики. Многие из епископов, прибывших с континента, были способны проповедовать в деревнях на местном наречии. Что же касается короля, то он даже и не помышлял об игнорировании, а тем более об истреблении англосаксонского языка. В глазах государя, воспитанного в континентальных традициях, для которого языком литературы и дипломатии, естественно, была латынь клириков, народные наречия практически не имели политического значения. Однако англосаксонское общество опиралось на совсем иную лингвистическую основу. Вильгельм сознавал это и с самого начала своего правления заставлял секретарей, унаследованных от Эдуарда, составлять некоторые официальные документы на англосаксонском. Впоследствии он полностью перешел на латынь, что, однако, не означало негативного отношения с его стороны к языку коренных обитателей страны, а было лишь возвратом к традиционным нормам феодального государства. При этом он вознамерился, как сообщает Ордерик Виталий, изучить англосаксонский язык настолько, чтобы не только понимать его, но и говорить на нем, дабы более справедливо отправлять правосудие и без переводчика выслушивать жалобы, с коими обращались к нему его новые подданные. Однако в свои 43 года он мало преуспел в этом: его голова была слишком мало привычна к подобного рода занятиям, а обилие прочих забот лишало его необходимого досуга, так что в конце концов он отказался от задуманного. Зато его сын Генрих владел англосаксонским языком с самого детства.

Масса англосаксов не знала французского. Суд под председательством нормандца мог вершиться лишь при наличии переводчика – нетрудно представить себе, какие злоупотребления могли быть сопряжены с этим! Сложилась, таким образом, ситуация, характеризовавшаяся не столько билингвизмом в собственном смысле этого слова, сколько сосуществованием двух языков – социально и политически господствующего меньшинства и покоренного большинства. Существовала еще латынь, служившая языком официальных документов. Это сосуществование языков не обходилось без их взаимодействия: современный английский язык формировался именно в процессе их взаимовлияния.

После 1066 года постепенно пересох источник англосаксонской литературы. В последующие примерно лет тридцать лишь отдельные поэты продолжали сочинять стихи для все более сужавшегося круга читателей. Так, около 1090 года некий монах из Уорчестера одним из последних посвятил свое поэтическое произведение былому величию умиравшей цивилизации. Анналы, которые традиционно велись во многих монастырях на англосаксонском языке, постепенно прекращались или же продолжались уже на латыни. Анналист из Абингдона оборвал свое повествование в 1066 году буквально на середине фразы, рассказав о победе, одержанной Гарольдом при Стэмфорд-Бридже. Какая неведомая драма скрывается за этим внезапным прекращением повествования? Из различных трудов подобного рода, известных под собирательным названием «Англосаксонская хроника», только два были продолжены после 1066 года: один, составлявшийся, вероятнее всего, в Йорке, доведен до 1079 года, а другой, по всей видимости, происходивший из Кентербери, – до 1154 года. Поэзия, как и вся англосаксонская культура, оказалась низведенной до уровня своего рода фольклора. Какое-то время продолжали свое существование баллады лирико-эпического содержания, темы и вдохновение для которых черпались из бедствий, принесенных нормандским завоеванием, и из героического сопротивления ему. Правда, чем дальше, тем больше сочинители баллад заимствовали из поэзии завоевателей...

С начала эпохи завоевания нормандцы принесли в Англию жанр эпической поэзии, получивший название «песни о деяниях» ( chansons de geste).Ордерик Виталий рассказывает, что около 1080 года капеллан Гуго Авраншского, призванный заботиться о спасении душ доверенных его попечительству баронов, пытался подвигнуть их к покаянию и исправлению, рассказывая им о воинах, прослывших в миру святыми. Наиболее известным примером героического эпоса была и остается «Песнь о Роланде», ранняя редакция которой относится к эпохе нормандского завоевания Англии. Нормандские клирики привнесли в завоеванную страну и наиболее передовую для того времени форму латинской школьной традиции. Монастыри Сент-Эвруль и Сен-Кан, располагавшие большими скрипториями, направляли преподавателей во многие английские аббатства. Монахи из Сент-Эвруля основали школу в Кембридже, а Жильбер Криспен, монах из Бекского монастыря, ставший аббатом в Вестминстере, написал биографию Ланфранка и историю его борьбы за церковную реформу.

Около 1100—1130 годов несколько англо-нормандских церковных писателей, родившихся в последние годы правления Вильгельма Завоевателя, создадут новые образцы исторических сочинений. Соединенными усилиями ломая прежние рамки анналистики и порывая с риторической концепцией повествования, они свидетельствовали о зарождении коллективного сознания среди привилегированного класса созданного нормандцами государства. За историками английской династии, Вильгельмом Мальмсберийским и Генрихом Хантингдонским, одно или два поколения спустя последуют первые хронисты, писавшие на народных языках, – Джеффри Гаймар (родился около 1140 года) в Англии и родившийся около 1160 года в Нормандии Вас, автор «Романа о Ру». Они расширили горизонты исторического исследования, попытавшись вписать историю своего времени в контекст всемирной истории, что было, безусловно, новаторским подходом. Флоренс Уорчестерский, первый среди них, еще около 1100 года прибавил к анналам своего аббатства всемирную хронику, скомпилированную из произведений англосаксонского или ирландского происхождения. После него нормандец Роберт де Ториньи, монах Бекского монастыря, а затем аббат обители Мон-Сен-Мишель, придаст этому жанру надлежащую форму. В этой плеяде историков Ордерик Виталий занимает особое место. Незаконнорожденный сын рыцаря Роже де Монтгомери и англосаксонки, он появился на свет в 1075 году в Шропшире. В юном возрасте став монахом аббатства Сент-Эвруль, около 1120 года он начал писать историю своего монастыря. Постепенно первоначальный проект расширился до масштабов всеобщей истории Церкви, начиная с евангельских времен. Эта «Церковная история», автор которой, несмотря на свое восхищение Вильгельмом Завоевателем, пересказывает самые нелицеприятные для того слухи, циркулировавшие в его время, во многих своих частях основывается на некритической компиляции, однако во всем, что касается современных автору Нормандии и Англии, она является незаменимым источником сведений, кладезем метких суждений и ярких портретов.

Что касается архитектуры, то в результате завоевания усилилось нормандское влияние, ощущавшееся еще во времена Эдуарда Исповедника. Большинство епископов и аббатов, прибывавших с континента, не только приносили собственные представления о строительстве церковных сооружений, но и, вероятно, привозили с собой мастеров. Начиная с 1070 года на протяжении жизни одного или двух поколений большинство прежних кафедральных соборов и монастырских церквей было перестроено. Даже Вульфстан, захваченный этим движением, в 1084 году снес, точно от сердца оторвал, кафедральный собор в Уорчестере, построенный его предками, чтобы на его месте возвести церковь в нормандском стиле. Английские церкви, в полной мере сохраняя гармонию, свойственную храмам в Нормандии, как правило, имели более крупные пропорции. В 1087 году в семи диоцезах королевства из пятнадцати кафедральные соборы находились в стадии строительства или реконструкции. Вместе с новой архитектурой в Англии укоренился и новый стиль литургической жизни, прежде неведомый у англосаксов.

На протяжении жизни трех поколений после нормандского завоевания Англии в стране сформировалась новая, оригинальная культура – синтез культур завоевателей и завоеванного народа. Алглосаксы и нормандцы проявили готовность и способность слиться в единое целое. Достойное восхищения великолепие старой англосаксонской цивилизации было подобно красоте осеннего увядания, тогда как молодая нормандская цивилизация, только что оторвавшаяся от своей нордической почвы, стремилась, словно бы ища оправдания своему существованию, приобщиться к древней традиции. Завоевание открыло животворным течениям европейской мысли и энергии нормандцев широкое поле деятельности. Так менее чем за столетие одна из старейших стран Запада достигла такого уровня организации, концентрации и внутреннего единства, при котором стало возможным то, чего ей до сих пор недоставало, – национальное самосознание.

Последние битвы

Едва прибыв в Нормандию, Вильгельм двинулся во главе своего рыцарского ополчения в Бретань, где новый герцог Ален отказался принести ему вассальную присягу верности. Дабы принудить его к этому, Вильгельм снова, уже в который раз, осадил Доль, и опять безуспешно. И тогда он предложил компромиссный мир, подобный тому, какой ему удалось заключить в Мэне. Гарантией этого мирного соглашения должен был стать брак его дочери Констанции с Аленом. Однако брак этот оказался недолгим: спустя четыре года Констанция умерла бездетной, и Ален вступил в брак с дочерью Фулька Анжуйского.

1087 год выдался в Англии еще хуже предыдущего. К голоду добавилась эпидемия злокачественной лихорадки. Эта новость отнюдь не придавала воодушевления королю, утомленному жизнью, для которого действие перестало быть купелью, из которой он прежде выходил еще более закаленным, сделавшись лишь неизбежной необходимостью. Теперь он, по свидетельству Вильгельма Мальмсберийского, облысел, лицо его покрылось красными прожилками. Заплывшие жиром глаза с трудом открывались, а толстые складки на шее затрудняли движения головы и мешали выбривать поседевшие волосы. Его прежде повелительный взгляд стал алчным. Утренние пробуждения были тягостны. Вильгельму исполнилось шестьдесят лет – преклонный для того времени возраст. Болезнь, природу которой не могли определить врачи, давно уже терзала его. Он не мог даже держаться в седле, и его на руках принесли в Руанский замок. Собравшиеся там медики приговорили его к постельному режиму. Чтобы сбросить лишний вес, пациент должен был голодать и потеть.

Что еще оставалось Вильгельму Завоевателю, обреченному на это вынужденное и потому унизительное безделье, как не предаваться воспоминаниям, тем самым поддерживая уважение к себе? В прошлом были создание династии и утверждение ее легитимности. Во время этого вынужденного бездействия Вильгельм направил в Византию посольство, дабы оно привезло в Нормандию останки его отца.

Противники, неотступно досаждавшие ему на протяжении всего полувека его правления, теперь, видя его ослабевшим, набросились на него, хотя, возможно, и не надеясь окончательно разделаться с ним. Эти неприятности постоянно сопровождали его, словно назойливый рой мух, увязавшийся за быком. Еще в 1077 году он позволил королю Филиппу I прибрать к рукам графство Вексен, и с тех пор участились набеги на приграничные районы Нормандии. Возвратившись из Англии, Вильгельм потребовал от Филиппа вернуть ему права сюзеренитета на все графство Вексен. При этом он напомнил, что покойный король Генрих I более полувека тому назад уступил эту территорию Роберту Великолепному, но впоследствии забрал ее, ссылаясь на основания, юридически столь спорные, что это его действие можно считать недействительным. Таким образом, графство Вексен, на протяжении уже десяти лет являвшееся выморочным имуществом, должно быть возвращено законному наследнику Роберта.

Филипп I выслушал посланцев Вильгельма и, никак не реагируя на их высокопарную речь, начал потешаться над тем, кто их послал и кого болезнь обрекла на бессилие. Он ненавидел его. Мысленно представляя себе его голое, распростертое на ложе тело, которое ощупывают эскулапы, он дал волю своему сарказму. «Когда же, наконец, этот толстяк разрешится от бремени?» – спрашивал он.

Посланцы Вильгельма, понимая, что ничего не добьются, возвратились в Руан и передали слова короля своему господину Тот, поднявшись с постели, воскликнул: «Слава тебе, Господи! От бремени я разрешусь в соборе Нотр-Дам-де-Пари, с десятью тысячами копий вместо свечей!»

И опять не оставалось иного средства, кроме войны. Чтобы восстановить свои законные права, предстояло силой взять Мант и Понтуаз. В конце июля или в начале августа (как раз в то время, когда в Лондоне пожар уничтожил собор Святого Петра) Вильгельм ценой бог знает каких усилий поднялся в седло и во главе войска форсировал Эпт. Продвигаясь к Манту, своей первой цели, он опустошал все на своем пути. Гарнизон города совершил вылазку, но Вильгельм, уклонившись от сражения в открытом поле, устремился на штурм бурга. Битва завязалась у самых его стен. Нормандцы одержали верх, и борьба продолжалась уже на улицах горевшего города, отданного на разграбление победителю. Вильгельм был в самой гуще сражавшихся, воодушевляя и подгоняя своих людей. Вдруг его жеребец споткнулся копытом о горящий брус, и грузное тело седока с силой ударилось о ленчик седла. Побледнев, Вильгельм Завоеватель стал бессильно оседать.

Удар серьезно повредил внутренние органы, вероятно, печень или брюшину. Врачи констатировали кровоподтек на животе, но не могли ничем помочь. Положив Вильгельма на носилки, они переправили его в Руан. Не оставалось ничего иного, кроме как ждать летального исхода.

***

В замке Руана у изголовья больного, самочувствие которого неумолимо ухудшалось, неотлучно стояли Жильбер Мамино, епископ Лизьё, и Гонтар, аббат Жюмьежского монастыря, славившиеся своими медицинскими познаниями. Жизненные силы покидали Вильгельма. Его беспрестанно колотил озноб, он с трудом дышал. Желудок уже не принимал ни еду, ни питье. Никакие средства не помогали ни от рвоты, ни от лихорадки. Шум порта, доносившийся через настежь раскрытые тем жарким летом окна, причинял королю нестерпимые страдания. Он велел перенести его в монастырь Сен-Жерве, стоявший на возвышении в западной части города.

Он боролся со смертью в течение шести недель, не теряя сознания. Зная, что обречен, и тревожась за будущее королевства, он позвал к себе сыновей Вильгельма и Генриха, а также Ансельма,  настоятеля  Бекского  монастыря.  Его  окружали прелаты и друзья – Вильгельм Добродушный, канцлер Жерар и Роберт де Мортэн, теперь уже тоже старик. Собравшихся охватил страх: они лишались своей опоры, а королевство – главного столпа. Убежденные, что за смертью Вильгельма Завоевателя последуют большие беспорядки, они пристально следили за каждым движением умиравшего, полные решимости до конца использовать к собственной выгоде свое теперешнее положение, услышав от уходившего в мир иной хоть что-то утешительное для себя, что позволило бы избежать худшего.

Вильгельм окидывал взглядом тех, кто был при нем в его, возможно, последние минуты. На них предстояло ему переложить бремя ответственности. В краткие периоды, когда боль утихала, он переставал бормотать молитву и начинал говорить. Ордерик Виталий донес до нас его последние слова. Вильгельм, уверяет он, до конца оставался благочестивым христианином, верным служителем церкви, помогал ученым клирикам и щедро наделял учреждавшиеся им аббатства. Правда, он много воевал, но не потому, что был кровожаден и находил в том удовольствие: враги своим коварством принуждали его к этому. О завоевании Англии он не проронил ни слова...

Вильгельм попросил своего сводного брата Роберта собрать всех, кто составлял его двор, чтобы они прошли перед его смертным одром, неся в руках драгоценные предметы из королевской сокровищницы: оружие, сосуды, короны, книги, парадное облачение. Проведя таким образом инвентаризацию своего имущества, король начал диктовать завещание. Часть этого богатства должна была выпасть на долю церкви, другую часть надлежало раздать в виде милостыни бедным. Остальное отходило его сыновьям, но кому, что и сколько? Поддался ли он затаенной обиде на старшего сына Роберта Коротконогого настолько, что вознамерился лишить его наследства, подвергая смертельной угрозе мир в королевстве? Наверное, такой вопрос задавали друг другу присутствовавшие прелаты. Король изрек свое решение: Вильгельму Рыжему он завещает королевскую корону, меч и скипетр, тем самым объявляя его наследником трона. А как же Роберт, старший сын, мятежник и изгнанник? Присутствовавшие, посовещавшись, поручили архиепископу Руанскому Вильгельму Добродушному выступить от их имени. Тот конечно же знал, сколь сильно уязвили короля непослушание и беспутство его старшего сына, но сумел найти нужные слова. Вильгельм задумался. «Хотя Роберт и не соизволил явиться к моему изголовью, – наконец произнес он, – я поступлю по вашему хотению и Божьей воле. В вашем присутствии я прощаю ему все прегрешения, совершенные против меня. Как и обещал прежде, я уступаю ему герцогство Нормандское. Но вы присматривайте за ним. Слишком часто он злоупотреблял моим долготерпением».

Свершилось! Король самолично разрубил крепление, соединявшее Англию и Нормандию. Он тут же велел Вильгельму Рыжему незамедлительно отправиться за море, чтобы присутствовать в Англии, когда придет туда весть о его смерти. Он передал ему печать, благословил его и пожелал доброго пути. Одновременно был направлен гонец к Ланфранку, дабы сообщить ему о принятых решениях.

Генрих Боклерк также потребовал свою долю. Король отказался от дальнейшего дробления своего домена и предложил младшему сыну денежную сумму в размере пяти тысяч ливров. Огорченный Генрих протестовал, заявляя, что подлинным богатством является земля. И тогда Вильгельм предрек любимому сыну, что настанет день, когда обе половины королевства вновь воссоединятся под его скипетром. Хронисту, писавшему спустя двадцать лет, легко было давать подобного рода предсказания. Но как бы то ни было, Генрих принял завещанное отцом и потребовал незамедлительно в своем присутствии отвесить ему пять тысяч ливров серебром, после чего, долго не мешкая, при помощи доверенных людей доставил свое богатство в надежное место.

Король исповедался, причастился. Оставалось совершить еще один акт правосудия, что было бы весьма благоразумно с его стороны. К умиравшему привели знатных узников, отдельные из которых уже много лет томились в его темницах: Роже де Бретей, Вульфнот, Моркар, множество других знатных англосаксов. Вильгельму посоветовали амнистировать их, и он согласился. «Содержание их в неволе было несправедливо, – заметил он, – но необходимо ради мира в королевстве». Всех этих людей освободили, предварительно потребовав от них клятвенного обещания хранить мир [36]36
  Вильгельм Рыжий спустя некоторое время вновь отправит их в тюрьму.


[Закрыть]. А как же Одо из Байё? Распространился ли на него этот акт милосердия? Своего сводного брата, ставшего для него врагом, король не простил. Однако Роберт де Мортэн настойчиво просил за него. Наконец король с превеликой неохотой согласился. При этом, словно бы еще не до конца преодолев свои сомнения, он сказал: «Вы не так хорошо, как я, знаете характер этого человека, за которого просите меня. Он навлечет на вас новые беды». Затем он освободил его.

И вдруг он вспомнил о несправедливом, как ему теперь казалось, приговоре, вынесенном в отношении малозначительного человека, о котором присутствовавшие магнаты, скорее всего, даже и понятия не имели. Некий рыцарь по имени Бодри, доблестно служивший во время кампании по взятию замка Сент-Сюзанн, прошлой весной без его позволения отправился в Испанию. В наказание король конфисковал его фьеф. Теперь он возвращал ему отнятое, сопроводив сей акт милосердия ироничным замечанием, в котором вместе с тем чувствовалось и сожаление: «Я не думаю, что в мире есть более доблестный рыцарь, но он расточителен и переменчив и слишком любит чужие земли». То же самое можно было бы сказать и о многих других нормандцах...

В среду 8 сентября король спокойно заснул. Ночь прошла тихо. На рассвете восточный бриз донес до Сен-Жерве звон колоколов кафедрального собора. Король проснулся и спросил, что это за шум. Ему ответили, что колокола зовут на заутреню, помолиться Пречистой Деве. И тогда он, приподнявшись и воздев руки, еле внятно пробормотал: «Вверяю себя Божьей Матери. Да примирит она меня с Сыном своим!» С этими словами его голова безжизненно опустилась на подушку. Вильгельм Завоеватель испустил дух.

Он правил пятьдесят два года в Нормандии и двадцать один год в Англии.

* * *

Началась паника. Люди, охваченные ужасом, бежали, кто куда. Кончились мирные дни, возвращаются времена безумных страстей! Ордерик Виталий нарисовал драматическую картину происходившего. Безжизненное тело одиноко лежало на смертном одре. Догадались ли хотя бы глаза закрыть покойному? Знать забаррикадировалась в своих домах. Прелаты предавались многословию в своих церквях. Какую катастрофу вызовет эта весть, когда она распространится! Тем временем в Сен-Жерве челядь пробралась в покинутое всеми помещение и принялась прибирать к рукам все, что ни попадя, – предметы обихода, драгоценности, одежду. Самые отчаянные из них донага раздели даже мертвое тело того, к кому еще недавно страшно было и подступиться.

Первым взял себя в руки архиепископ Руанский, повелевший, согласно последней воле покойного, похоронить его в Кане, в монастыре Святого Стефана. Начали готовить тело к погребению: вскрыли живот, удалили внутренности и начинили полость ароматическими веществами. Затем тело завернули в бычью кожу, служившую вместо гроба. Однако от Руана до Кана путь не близкий, требовалось организовать конвой. Ни один из вассалов покойного короля, чьей обязанностью было проводить его в последний путь, не появился. А время поджимало. И тогда в спешке, за неимением лучшего, транспортировку тела доверили простому рыцарю по имени Эрлуэн, который при помощи нескольких носильщиков повез его в лодке по Сене, а затем на телеге по большой дороге.

Весть о кончине Вильгельма Завоевателя распространилась повсюду, и герцогство Нормандское пришло в волнение. Вильгельм Рыжий, получив это известие, тут же поднял парус и направился к противоположному берегу Ла-Манша. Те, кто жил в ожидании удобного случая для мятежа, тоже не стали мешкать. Роберт де Беллем изгнал из Алансона королевских представителей, и многие последовали его примеру. Другие предпочли окопаться в собственных замках. Весть, передаваемая из уст в уста, вышла за пределы Франции, перевалила через Альпы и достигла Калабрии, куда только что прибыли, возвращаясь с Востока, люди, которым было поручено доставить в Нормандию останки Роберта Великолепного. Охваченные ужасом, они разбежались, неведомо где бросив свой бесценный груз...

А между тем другие останки медленно приближались к Кану. На некотором расстоянии от города образовалась процессия из монахов и церковных служек с колокольчиками. Крестьяне, горожане и рыцари стекались со всех сторон, чтобы проводить в последний путь того, кто на протяжении полувека был их государем. Но вдруг сверкнула молния, и страшный раскат грома заглушил голоса клириков, нараспев читавших «Избави меня от греха». Над городом взметнулись языки пламени. Пожар сразу же охватил множество домов. Толпа ринулась в город, позабыв о покойном, при котором, словно простом бедняке, остались только монахи аббатства Святого Стефана.

Погребальная церемония собрала все высшее духовенство Нормандии, включая и Одо из Байё, наконец-то обретшего свободу. На хорах церкви соорудили каменный саркофаг. Перед открытой могилой, в которой должен был упокоиться Вильгельм Завоеватель, епископ Лизьё произносил в его честь похвальное слово, как вдруг пространство церкви огласилось яростным криком. Нарушителем порядка был житель Кана, некий Асселен. Церемонию пришлось прервать. Невзирая ни на обстоятельства места и времени, ни на собравшееся духовенство, Асселен заявлял о своих правах: место, выбранное для погребения короля, еще до основания монастыря Святого Стефана принадлежало его отцу; герцог Вильгельм забрал его, чтобы подарить монахам, а он, Асселен, до сих пор еще не получил причитающуюся плату! Он кричал, призывая в свидетели самого покойника, требовал правосудия. Поднявшаяся в церкви суматоха заглушала голоса. Чтобы заткнуть рот смутьяну, ему тут же отсчитали 60 стерлингов.

Наконец, опять можно было заняться несчастным телом. Принялись укладывать его в саркофаг. Но что это? Какая такая причина помешала каменотесам снять с покойного точную мерку? Тело не помещалось! Пришлось, как сообщает Ордерик Виталий, силой втискивать его. Под напором лихорадочно действовавших рук бычья кожа, в которую было завернуто тело, лопнула, а вместе с ней прорвалось и кое-как набальзамированное чрево покойного, наполнив церковь ужасным зловонием...

Многочисленные писатели как в Нормандии, так и в Англии сочинили на латинском языке торжественные поэмы в честь усопшего, а золотых дел мастер Оттон по распоряжению Вильгельма Рыжего покрыл его саркофаг серебряными пластинами, инкрустированными драгоценными камнями.

* * *

Эта книга не содержит в себе заключения: финал любой истории в значительной мере условен.

Двадцать девятого сентября 1087 года Ланфранк короновал в Вестминстере Вильгельма Рыжего. Роберт Коротконогий вступил во владение Нормандией, но спустя четыре года, нуждаясь в деньгах, заложил своему старшему брату долину реки Брель, а в 1096 году – и всё герцогство, дабы выручить деньги, необходимые, чтобы отправиться в крестовый поход.

После того как в 1100 году Генрих Боклерк завладел короной Англии, ему удалось одержать верх над Робертом, возвратившимся из Святой земли с женой, красавицей Сибиллой Конверсанской, племянницей Роберта Гвискара. Битва при Теншебрэ, состоявшаяся 28 сентября 1106 года (спустя сорок лет, почти день в день, после высадки Вильгельма Завоевателя у Певенси близ Гастингса), восстановила единство королевства. Роберт, пленником увезенный в Англию, на протяжении двадцати восьми лет, до самой своей смерти, томился в тюрьме Кардиффа. Вильгельм Завоеватель нашел, наконец, достойного себя преемника. 19 лет безответственного и бестолкового правления не смогли поколебать того, что он построил: заложенный им фундамент оказался достаточно прочным.