Текст книги "Вильгельм Завоеватель"

Автор книги: Поль Зюмтор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Домены, в связи с тем, что их хозяева приобретали или узурпировали властные полномочия, постепенно трансформировались в сеньории, реальные экономические, финансовые, политические и судебные единицы, живые ячейки того общества, единицы изменчивые, непрерывно менявшие свои очертания в результате передач по наследству, приобретений и военных захватов. Зачастую сеньории совпадали с тем, что в XI веке стали называть фьефом, однако в историческом и юридическом плане речь идет о двух различных реалиях. Что касается его происхождения, то в фьефе можно усматривать экономическое дополнение к отношениям, порожденным практикой оммажа: случалось, что крупный сеньор уступал своему «человеку» в качестве бенефицияили «держания» часть собственного домена, или же «человек», нуждавшийся в покровительстве, передавал сеньору в собственность свой земельный надел, а потом получал его обратно на правах пользования. С течением времени, примерно к концу X века, стало считаться нормой, что оммаж предполагает уступку держания. Правда, природа этого явления оставалась неопределенной, менявшейся в зависимости от обстоятельств: сеньор мог уступить на правах пользования объект, право сбора дорожной пошлины, труд крестьянской семьи, владение мельницей и взимание причитающихся платежей и даже плоды фруктового дерева. Подобного рода уступки зачастую служили также жалованьем для сержантов, работавших управляющими в крупных доменах. С течением времени стало преобладать мнение, что фьеф вассала должен располагаться на хороших землях, даже если размеры его при этом были незначительны. Большинство местных обычаев проводило различие между фьефом и цензивой:первый предполагал исполнение исключительно вассальных повинностей (помощь и совет), которые в принципе сохраняли характер добровольного приношения, а вторая, исполнявшая в основном хозяйственные функции, влекла за собой экономическую зависимость.

Уступка фьефа совершалась в форме специальной церемонии, инвеституры, включавшей в себя передачу символического предмета (например, комка земли) и подчеркивавшей индивидуальный характер соглашения, несмотря на то, что с конца X века фьеф обычно передавался по наследству в семье феодала: каждое поколение должно было пройти через церемонию инвеституры, точно так же как и оммажа. Этим порождалось множество практических проблем, когда покойный вассал оставлял после себя несколько сыновей, и в различных регионах обычное право предусматривало разнообразные способы их решения. Если наследник был малолетним, то сеньор исполнял обязанности опекуна, что давало ему право личного пользования фьефом, но лишь до тех пор, пока подопечный не достигнет совершеннолетия, которое, как правило, наступало в пятнадцать лет. В то же время сеньор, в частности в Нормандии и Анжу, в XI веке еще не утратил права конфисковать фьефы своих вассалов. Это была единственная санкция, которая могла применяться в случае неисполнения вассальных обязательств. Распространение практики пожалования фьефа внесло еще больше путаницы в феодальные отношения, изменив старинные связи, основанные на верности, к которым добавились соображения достоинства и выгоды. Вскоре стала считаться нормальной смена сеньора, если земля переходила в другие руки.

Цензиваотличалась от фьефа почти по всем этим пунктам. Определяясь коллективным обычаем, она уже не вела свое происхождение от персонального обязательства. Сопряженные с нею повинности заключались в отработках (барщине) и уплате оброка. Очень разные по природе и происхождению, барщина и оброк распределялись достаточно единообразно среди тяглового населения: барщина предполагала работу со своим рабочим скотом на землях сеньора в течение трех дней в неделю, предоставление подвод и поставку продовольствия в случае войны, а в состоянии крайней опасности – службу в пехоте, вооруженной дубинами, топорами, косами и обреченной в бою на истребление. Оброком назывался налог, уплачиваемый натурой – зерном, вином, яйцами, птицей, скотом, размер которого местные обычаи определяли весьма приблизительно с помощью таких единиц измерения, как пригоршня, пучок, полный передник, локоть... Денежный налог был поголовным или распределялся по домохозяйствам. Держатель должен был кормить дворню сеньора и обеспечивать своих «гостей» всем необходимым. Некоторые из этих сеньориальных прав возникли в результате произвольного расширения старинных каролингских пожалований: так, регламентирование цен на вино сеньоры превратили в свое право запрещать держателям продавать их вино до тех пор, пока сами не реализуют свою продукцию. Доходило до того, что аббаты, церковные сеньоры, с этой целью устраивали кабаки близ монастырских стен! По некоторым расчетам (не ручаюсь за их достоверность), суммарный размер обязательств держателей по отношению к сеньору не превышал среднюю норму арендной платы в современной Франции. Во всяком случае, система не была достаточно гибкой для того, чтобы адаптироваться к ситуации неурожайных лет. Для держателей, у которых размер оброка был заранее обусловлен, налоговое бремя снижалось по мере роста продуктивности производства, в иных же случаях налоги, размер которых исчислялся долей от урожая, увеличивались вместе с экономическим ростом.

Цензива, как и фьеф, в XI веке почти повсеместно стала наследственной, хотя еще встречалась сдача в аренду на определенный срок. Этот тип аренды, в частности применявшийся в Нормандии, предусматривал весьма различные сроки: иной раз, будучи заключенной в расчете на несколько поколений или пожизненно, она могла ограничиваться одним годом (одним урожаем).

Перемены, постепенно происходившие в течение Средних веков, привели к почти полному исчезновению прямого управления землями со стороны собственника. Крупные земельные владения уступили место держаниям на условиях аренды. Сеньориальный резерв(часть домена, изначально не сдававшаяся в аренду) все больше и больше сокращался. В недрах сеньории и на ее угодьях мелкие семейные хозяйства в конце концов составили стабильное производственное ядро. Практика сдачи в аренду изменила римское представление о праве собственности: вплоть до XII века продажу недвижимости рассматривали как ненормальное явление, которое можно было оправдать разве что крайним обнищанием или замаскировать под благочестивое дарение...

На этом фоне замечались едва заметные ростки коммерческой деятельности. Время от времени у стен замка или ворот аббатства собирались крестьяне – по собственной инициативе или по поручению сеньора – и предлагали на продажу случайным покупателям излишки плодов земледелия. Эти импровизированные рынки не только и не столько выполняли экономическую функцию, сколько становились местами общения: там люди встречались и вели беседы. Хозяин домена, в котором не было текстильного производства, покупал ткани у соседа или даже в более отдаленных местах. Эта торговля, столь беспорядочная и спорадическая, еще не имела большого значения для экономики, основу которой составляло аграрное производство. К тому же и церковь косо смотрела на это занятие, подвергая его столь же суровому осуждению, как и ростовщичество. Единственно приемлемой формой обмена считалось дарение, благодаря которому крепились связи между людьми и распределялись, пусть и неравномерно, наиболее ценные блага по всей социальной лестнице сверху донизу.

Производитель, земледелец или ремесленник, сам продавал продукт своего труда. Знатные особы, желавшие приобрести товар неместного производства, отправляли за ним своих слуг, причем зачастую в дальний путь. Редкие перевозчики изъявляли желание заниматься доставкой как небольших партий необходимых, но громоздких товаров (чаще всего соли, реже вина), так и предметов роскоши. Некоторые из них имели в пригороде дом, служивший товарным складом в зимние месяцы. С наступлением весны они отправлялись в путь со своей тележкой, ослом или переметной сумой. Эти торговцы знали друг друга и имели общие обычаи, из которых как из зародыша возникало торговое право. Зачастую эти крепкие ребята передвигались вооруженной группой, напоминавшей военный отряд, всегда готовый дать отпор. Им было от кого защищаться, ведь их повсюду сопровождали недоброжелательные взгляды завистников: они-де обогащаются без труда и продают то, что добрый христианин должен из милосердия раздавать даром; хуже того – они извлекают барыш. Любой промышлявший разбоем рыцарь или деревенский бездельник только и ждали случая, чтобы завладеть их добром. Большинство этих коробейников не отваживались пускаться в дальний путь, но были и такие, кто начинал в своих странствиях забираться всё дальше и дальше: так, жители Вердена поддерживали отношения с Арабской Испанией. Некоторые, преодолевая все трудности, пытались через Италию возобновить хрупкие связи с Востоком.

Функции и классы

Общественно-политический строй, который неправомерно называют феодальным(ибо этот термин характеризует лишь одну из его составляющих), представляется чрезвычайно разнообразным, подвижным, противоречивым. Тем не менее он как таковой образует оригинальную форму культуры, через которую только и может быть понята история того времени. Фактические властные полномочия тогда значили больше, чем право, само определение которого было весьма расплывчатым. Частное право сливалось с правом публичным, а общественные интересы – с интересами господина. Отсюда невозможность применения к этому обществу римских или современных юридических понятий. Феодальный строй – переплетение запутанных, частично совпадавших обычаев, которые невозможно привести в какую-либо систему. Существовали многочисленные не пожалованные в феодальное владение участки земли – аллоды, остатки старинных доменов, случайно избежавшие развития в общем направлении, а также земли, вновь ставшие фактически свободными владениями в ходе бурных событий X века. Случалось также, что владелец аллода жертвовал свою землю какому-нибудь могущественному господину, который возвращал ему ее в качестве цензивы, и наоборот, какой-нибудь богатый аллодист уступал часть своей земли в качестве фьефа человеку, становившемуся его вассалом.

Возникший в качестве защитной реакции в ходе длительного периода бедственной анархии, «феодализм» мало-помалу, начиная с конца X века, произвел в локальных сообществах экономическую, политическую и социальную дифференциацию. Около 1000 года ученые клирики отмечали, что у членов человеческого сообщества имеются три основные функции: трудиться, сражаться и молиться. Тем самым было положено начало теоретическому подразделению населения на сословия: простой народ, знать, духовенство. Однако в те далекие времена еще не прослеживалось даже в зачаточном состоянии классовое сознание в собственном смысле этого слова. Существовавшее с древних времен противопоставление свободных людей и рабов в значительной мере утратило свой смысл, но не столько благодаря отмиранию рабского состояния, сколько по причине фактического нивелирования социального положения массы сельского населения. Над сервами,составлявшими в некоторых регионах большинство сельского населения, действительно тяготело бремя зависимости, но не личной, а поземельной: прикрепленные к земельным наделам, они являлись их держателями, и никто не имел права отобрать у них землю, которую они возделывали. Собственно же рабство в те времена существовало лишь как пережиток: тогда еще встречались представители господствующего класса, владевшие не только сельскими сервами, но и домашними рабами, лишенными всяческих прав. Не было непреодолимых преград между вассалами, наделенными фьефами, и держателями цензивы. Случалось также, что крестьяне достигали высокого положения при своем сеньоре, а некоторые сеньоры, охваченные чувством раскаяния и движимые потребностью в покаянии, становились лесными угольщиками.

Крестьянство не было социально однородным: большие различия в уровне материального благосостояния разделяли его представителей на группы или слои, от зажиточных землепашцев, владевших собственными упряжками быков, до батраков, лишенных какого-либо имущества. Большинство сельского населения, по всей видимости, находилось на самом низу социальной лестницы, в положении, которое исключало всякую надежду на перемены к лучшему. Тем не менее, в отличие от люмпен-пролетариата нового времени, эти несчастные были интегрированы в общество, обеспечивавшее им хотя и спорное, но весьма важное благо – стабильность, с которой ассоциировался необходимый минимум реальных прав, в том числе право собирать колосья после жатвы и пользоваться лесными угодьями. Во всяком случае, какими бы ни были статус и материальное положение крестьянина, он в полной мере нес на себе бремя сеньориального гнета. Господа, прежде всего владельцы крупных сеньорий, взаимодействовали со своими крестьянами через посредников – ненавидимых всеми управляющих, людей грубых, всецело зависимых от господина и потому готовых ради него на все. Через управляющих обрушивалась на крестьян сеньориальная юстиция или, вернее сказать, сеньориальный произвол. Ни за что ни про что они подвергались штрафам, лишавшим их последних наличных денег, вырученных за урожай. Даже за мельчайшие проступки они порой подвергались увечьям и казни через повешение. Крестьянин становился первой жертвой любой войны, не имея защиты от бесчинствующей солдатни обеих сражающихся сторон. И вместе с тем крестьянина связывало с его господином чувство тесной солидарности, согретой человеческим чувством, как любовью, так порой и ненавистью – ведь господин оставался для него и единственным возможным защитником, и последней инстанцией, решение которой не подлежало обжалованию. Рассказывают трагикомичную историю о том, как крестьяне, задумав было воспользоваться проездом короля по их краям, дабы вымолить у него правосудный приговор, в коем отказы-вал им их господин, потом передумали, поскольку не знали, что делать с этим приговором...

Хотя группа крестьян, будь то семья или деревня, не обладала правоспособностью (единственным ее законным представителем был господин), жизнь крестьянина еще больше, чем жизнь сеньора или клирика, была укоренена в коллективных структурах. Это обусловливалось совместным проживанием и практически неделимыми обязанностями и правами, связанными с владением землей, поскольку держателем ее был род в целом, ответственный за это держание, некогда пожалованное их предку. Из поколения в поколение они жили и умирали там, где родились. Совместным был и труд: так, на западе Франции, на землях с тяжелыми почвами, для вспашки использовались комбинированные упряжки, и с этой целью создавались сезонные ассоциации, коллективно использовавшие вьючный и тягловый скот. Тут и там мелкие аллодисты объединялись в общества взаимной обороны и коллективными усилиями возводили на своих землях оборонительную башню. Во многих деревнях в рамках церковного прихода создавались братства взаимопомощи, общие собрания членов которых принимали неукоснительно исполнявшиеся решения относительно права пользования и распоряжения общими лугами и лесами, а также распределения повинностей. Эта социальная укорененность крестьянина частично объясняла, почему столь редкими были мятежи (крестьянские войны – явление более позднего времени). Отсутствие как официально провозглашаемого равенства, так и, за редкими исключениями, слишком большого фактического неравенства делало, несмотря на нищету, акты протеста крестьян против сеньоров редкими и стихийными.

Образ жизни крестьянина определялся характером выполнявшихся им работ, техника которых восходила еще к поздней Римской империи, если не к древней цивилизации кельтов, причем волны иноземных вторжений мало что изменили в этом отношении. Практиковалась двухпольная или трехпольная система земледелия, при которой значительная часть земли оставалась под паром. Землю обрабатывали не только плугом, но и (возможно, даже чаще) мотыгой. Использовалась также деревянная соха, которая не столько вспахивала землю, сколько царапала ее. Мотыга оставалась основным инструментом наряду с серпом и ступой для измельчения зерна – традиционный инвентарь, относящийся к древнейшему культурному фонду, причем эти практически идентичные орудия труда можно встретить во всех ранних аграрных цивилизациях. Зародившись на заре человеческого общества, они словно бы жили своей жизнью, порождая неискоренимые обычаи и традиции. Если они и претерпевали изменения, то не столько в результате внутреннего развития, сколько под воздействием внешних влияний. Эта примитивность техники земледелия, по всей вероятности, сглаживала различия между богатыми и бедными землями, низводя их на самый низкий уровень продуктивности. Тяжелый плуг с лемехом, наиболее эффективное средство обработки земли, уже существовавшее в те времена, был весьма непрост в обращении и требовал упряжки из восьми пар быков.

Домашний скот, чаще всего коровы и овцы, тощие из-за недостатка корма, играл второстепенную роль в этой аграрной экономике. Даже в Нормандии, известной своими выпасами, стадо обычно насчитывало не более десятка голов, в других же местах, вероятно, не более трех. Сохранение и транспортировка молочных и мясных продуктов представляли собой практически неразрешимую проблему. Самыми распространенными видами домашнего скота были свиньи и быки, причем последние служили главной тягловой силой и использовались на тяжелых работах. Бык был по преимуществу крестьянским животным. Масштаб хозяйства обычно определялся количеством пар использовавшихся там быков. Цена одного быка (хотя в принципе они редко служили предметом купли-продажи) составляла от трети до половины цены лошади, а его содержание обходилось в шесть раз дешевле. Постоянное общение с быками умиротворяющим образом влияло и на характер человека, поскольку бык – животное хотя и упрямое, но кроткое, требующее от тех, кто постоянно имеет с ним дело, терпения и неизменно ровного настроения и лучше работающее в атмосфере благодушия, под звук песен. Быки были преимущественно тягловыми животными, которых подковывали, как и лошадей. Запрягали быков парами, иногда образовывавшими длинные вереницы. В произведении ученого схоласта начала XI века Бернарда Анжерского содержится описание упряжки из 26 пар быков, используемой для транспортировки камня. Возможности гужевого транспорта существенно расширили две технические новинки, вероятно, скандинавского происхождения: запряжка лошадей с помощью хомута и телеги с оглоблями. Лесосплав являлся наиболее распространенным способом транспортировки древесины.

По причине худосочности скота навоз был в дефиците, поэтому в качестве удобрения использовали его смесь с перегноем из листьев. Кое-где по древнеримской традиции продолжали обогащать пахотную землю мергелем; в других местах тяжелые глинистые почвы облегчали с помощью песка; по окончании жатвы сжигали солому на корню, а зола впитывалась в почву вместе с дождевой водой.

Большая часть земли засевалась зерновыми культурами: прежде всего рожью, а также пшеницей, ячменем, овсом и суржей, смесью пшеницы с рожью. Возделывались горох, бобы, чечевица, вика. Культивирование льна и конопли обеспечивало сырьем прядильщиц и веревочников. Сенокосные луга занимали незначительную часть территории домена, от 2 до 10 процентов. Местом выпаса скота служили ланды и поля под паром. Лужайки близ деревень, городов, замков и аббатств могли служить как для временного выпаса скота и птицы, так и местом для развлечений, танцев, стрельбы из лука, рыцарских турниров и церемоний посвящения в рыцари.

Большинство сеньоров среднего достатка по образу жизни мало отличались от своих крестьян, а многих мелких сеньоров бедность вынуждала заниматься земледельческим трудом. Крупным сеньорам, отдельные вассалы которых сами содержали двор и осуществляли пожалования фьефов, противостояла масса мелких вассалов, в подчинении у которых не было никого, кроме крестьян. Во многих сеньориальных родах незначительность семейного фьефа вынуждала братьев и кузенов жить вместе, как в крестьянских семьях. В середине XI века зафиксирован случай, когда один маленький замок насчитывал тридцать одного владельца. Можно представить себе, какая атмосфера царила там! И все же в первой половине столетия тут и там стало проявляться чувство особой сопричастности, основанное на общности вассальных связей или осознании древности своего рода. Хотя около 1000 года среди баронов было много новых людей,сыновей и внуков авантюристов темного происхождения, однако почти все они уже успели породниться со знатными семействами, и практика подобного рода смешанных браков стала обычным явлением. Таким образом, прорисовывались еще неясные очертания представления об особом положении знати, хотя еще и не было абстрактного понятия «общественные классы».

Главным отличительным признаком сеньора средней руки было то, что его погреб никогда не пустовал, а самому ему не грозил голод, что он пользовался практически неограниченной властью над своими крестьянами, больше их ел мяса, наряднее одевался и владел настоящим оружием. Тут и там, в частности в Нормандии, сеньориальные роды начинали использовать в качестве фамилии прозвище какого-нибудь своего предка, которое все члены рода добавляли к своему имени и которое отличало их от представителей других родов. В языке появились слова, служившие для обозначения наиболее могущественных индивидов. Те, кому удалось унаследовать или присвоить старинные каролингские должности герцога или графа, использовали эти названия в качестве титула, прочие же довольствовались титулом барона – это слово изначально означало вассала, но со временем стало значить гораздо больше, ассоциируясь с господином, способным внушать страх и уважение. Барон, так же как и граф, обладал полномочиями, достаточными для того, чтобы по собственному усмотрению, когда ему заблагорассудится, вводить новые обычаи. По общему мнению, можно было только мечтать об участи столь важного господина, как барон, представавшего в эпической поэзии гордым, отважным, вспыльчивым, импульсивным и ревнивым человеком.

Средневековый эпос кишит и героями иного рода – предателями, вероотступниками, бунтовщиками. Кровавые конфликты порой вспыхивали из-за простой перемены настроения. Поведение сеньора зачастую представляло собой цепь противоречивых реакций: дабы компенсировать дарение, произведенное в пользу церкви во спасение своей души, занимались грабежами; охваченные раскаянием, отправлялись в дальний путь, босиком пройдя бесконечные дороги, чтобы вымолить у папы прощение за преступление – и вскоре совершить такое же. Процветали грубость и невежество, но при этом далеко не все бароны относились с презрением к ученым занятиям: некоторые из них вверяли своих сыновей заботам клириков, дабы те сообщили им азы книжной образованности. Многие разделяли мнение, что культура – не помеха воинской доблести. Укоренялась, приобретая иное обличие, древнегерманская традиция ритуальных боев, получивших урегулирование в своеобразном кодексе чести и положивших в середине XI века начало первым турнирам. Неподдельная отвага, которую бароны демонстрировали в сражении, происходила от избытка здоровья, от неизбывной потребности в физической разрядке, от чрезмерной гневливости, сопряженной со слепой преданностью. Готовые в любой момент отважно защищать честь своего рода, они бывали подвержены внезапной панике, но могли и безрассудно устремиться в атаку. С трепетной верой, воодушевлявшей их на благородные и героические поступки, на бытовом уровне в них зачастую уживался антиклерикализм, порождаемый зрелищем обеспеченной, но достойной презрения жизни монахов.

Менталитет барона той эпохи был исключительно мужским, и все человеческие отношения для него были окрашены мужскими чувствами. Реализация права мести, в котором все больше и больше ограничивались крестьяне, подпадавшие под юрисдикцию сеньоров, фактически становилась прерогативой баронов. Они затевали войны ради преследования представителей вражеских родов, захвата пленных и, не в последнюю очередь, ограбления территорий. Грабежи и бессмысленные разрушения, делавшие существование простого народа крайне шатким, в какой-то мере объясняют замедленность экономического развития. Людей на войне ждала двоякого рода участь: бедные подлежали истреблению, а богатых брали в плен для получения за них выкупа. Война нередко велась с единственной целью взять в плен того, за кого можно было выручить много денег. Не так поступал Вильгельм Завоеватель: он никогда не отпускал пленного противника, предпочитая кормить его в тюрьме до самой смерти, нежели освободить ради сиюминутной выгоды – своего рода признак политической зрелости.

Снаряжение воина XI века было простым и сравнительно легким. Пехотинец был защищен кожаным нагрудником, шлемом и маленьким щитом, а оружием ему могли служить длинный узкий меч, пика, боевой топор, лук или праща. Всадники носили тунику из конского волоса или кожи, иногда обшитую металлическими пластинами. Металлический, украшенный рисунком шлем в форме усеченного конуса защищал голову; к концу века шлем спереди стал дополняться носовой пластинкой, прикрывавшей часть лица. Ноги были обтянуты высокими сапогами – крагами. Продолговатый щит, достигавший полутора метров в длину, крепился к левой руке или свисал с седла. Главным оружием служил меч крестообразной формы – предмет почти мистического обожания. Короткое копье, использовавшееся в качестве метательного оружия, дополняло эту дорогостоящую экипировку, цена которой была сопоставима с ценой целого имения. Именно поэтому, по мере того как в течение XI века совершенствовалась техника оружейного производства, требования военной службы делали все более непреодолимой пропасть, отделявшую богатых, для которых война была единственным занятием, от прочих смертных. Видимо, далеко не у каждого сеньора был в доме полный комплект вооружения, а наиболее бедные из них имели в лучшем случае один хороший меч на всю семью. Однако самой дорогой частью военного снаряжения был конь – и сам по себе он стоил дорого, и недешево обходилось его содержание, поэтому он служил предметом гордости для своего владельца, порой даже предметом роскоши. Существовали хорошие местные породы лошадей, которых, например в Нормандии, разводили на воле. Першероны ценились не меньше, чем лошади из Аквитании: их большой вес давал им преимущество в атаке. Для улучшения породы ввозили арабских скакунов из Испании. Самцов не кастрировали, поскольку лучшим бое-вым конем считался жеребец. Глубокое седло, задняя лука которого охватывала поясницу, поддерживало всадника во время атаки. Стремена были еще редкостью и устраивались таким образом, чтобы наездник мог опираться на них прямыми ногами. Обладание боевым конем и всем, что к этому полагалось, создавало среди всадников, или, как их тогда называли, шевалье,тот тип отношений, которые делали их, даже в недрах сообщества вассалов, особой группой, что осознавалось и ими самими. Правда, традиционная церемония вручения оружия подростку, совершенно светская по своему характеру, тогда еще не считалась необходимой для придания законности несению военной службы, однако церковь стала предлагать обряд благословения меча, который превратился в XII веке в обряд посвящения в рыцари, своего рода таинство.

Вопреки расхожему представлению, не все сеньоры были шателенами, владельцами замков. Достаточно было иметь простое укрепление из земляного вала и деревянного палисада, чтобы оказаться в исключительном положении. Гораздо более серьезными сооружениями были старинные каролингские крепости, военные опорные пункты, которыми завладели бывшие начальники их гарнизонов. Воспользовавшись царившей анархией, не обладавшие соответствующими правами авантюристы понастроили множество замков, считавшихся незаконными ( adultérins). Строители этих замков с их помощью надеялись нейтрализовать враждебное отношение к себе со стороны соседей и местного населения, поскольку каждый знал, что замок, изначально служивший местом убежища и защиты, рано или поздно становился неприступным притоном разбойников. Однако главным препятствием для строительства частных замков долгое время оставались технические трудности их возведения. Только самые богатые владели каменными башнями. До середины XII века типичный замок представлял собой деревянную башню, построенную на холме, естественном или насыпном, и окруженную по склону холма палисадом, а иногда дополнительно к этому еще и рвом. За этим палисадом располагались хижины обслуживающего персонала, печь, давильный пресс и часовня. Несколько десятков крестьян могли построить такое сооружение за пару недель. Материал, использовавшийся при строительстве крепости, подсказывал и тактику ее осады: прежде чем штурмовать, ее поджигали, осыпая зажженными стрелами.

Являясь одновременно жилищем и казармой, башня представляла собой мрачную тюрьму, жизнь в которой протекала в томительном однообразии. Внизу располагалось подземелье, а над ним – зал (salle),выше которого в наиболее благоустроенных крепостях были покои (chamber),которые в Нормандии назывались solier.На самом верху башни часовые несли сторожевую службу С одного этажа на другой поднимались через люки. В зал можно было попасть снаружи по лестнице. Со скамьями вдоль стен, плохо освещаемый через узкие окна зал чаще всего был единственным жилым помещением. Там ели, спали и коротали длинные зимние вечера. В покоях жили и работали, сидя за прялкой и ловя доносящиеся извне звуки, женщины, главным образом незамужние девушки: со дня обручения они обретали право спускаться в зал, где угощали напитками мужчин. Между затворницами покоев и обитателями зала возникали, несмотря на ревнивую бдительность матерей, отношения, питавшие раннюю французскую поэзию.

Замок в обществе XI века представлял собой наиболее эффективный дифференцирующий фактор, в частности, вокруг него группировались элементы, постепенно становившиеся публичной властью. К концу столетия он превратился в реальный административный центр территории, размеры которой редко превышали расстояние, которое пешеход мог пройти за день туда и обратно. Сеньоры, не сумевшие стать владельцами замков, отсеивались в ходе последующего общественного развития и не входили в будущее сословие знати. В то же время некоторые наиболее могущественные господа владели несколькими замками, которые они жаловали своим вассалам, тем самым выступая в роли государей.