Текст книги "Вильгельм Завоеватель"

Автор книги: Поль Зюмтор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Глава третья.В ПОИСКАХ РАВНОВЕСИЯ (1076-1084)

Величие и терзания

Возвращение Рауля де Вадера в Бретань с новой силой распалило там утихшую было гражданскую войну. Герцог Конан II, умерший холостяком десятью годами ранее, оставил герцогство своей сестре Авуазе, супруге графа Корнуэлльского Хоэла, который с тех пор фактически и правил там. Группа недовольных его засильем сплотилась вокруг Жоффруа Усатого, графа Ренна, бастарда бывшего герцога Алена III. Сразу же по прибытии Рауль пополнил собою ряды сторонников Жоффруа. Объединив свои войска, они предприняли успешную атаку на замок Доль, овладев им. Часть герцогства была охвачена открытым мятежом. Хоэл, оказавшись в весьма затруднительном положении, срочно отправил в Англию гонца к королю Вильгельму, чтобы просить его о помощи. Захват Доля создавал угрозу для пограничных территорий Нормандии, поэтому Вильгельм, собрав англосаксонское ополчение, в конце лета или в начале осени 1076 года отправился за море. Его целью был замок Доль, к осаде которого он, верный своей тактике, немедленно приступил. Тогда Рауль и Жоффруа обратились к королю Франции, который всегда был рад случаю навредить нормандцам. Правда, Филипп I, не надеясь на свои собственные силы, сначала отправился в Пуатье, где в октябре 1076 года получил от герцога Аквитанского Ги-Жоффруа военную помощь, взамен предоставив некоторые привилегии аббатству Монтьернёф, недавно учрежденному герцогом с целью умилостивить папу римского, дабы тот прекратил противиться его браку с собственной кузиной Одеардой. Когда Филипп I во главе многочисленного войска подошел к Долю, для Вильгельма это оказалось неожиданностью, и он отступил, полагая тщетным пытаться оказывать сопротивление. Возможно, он не доверял своему войску, состоявшему в основном из англосаксов. Он отступил столь стремительно, что повозки с его скарбом не поспевали за ним и попали в руки людей короля.

Война в Бретани продолжалась еще три года. В конце концов в 1079 году Хоэл одержал верх, но Вильгельм еще долго после этого не появлялся на другом берегу реки Куэнон. Это было его единственное военное поражение за все годы правления. Он уже приближался к своему пятидесятилетию. Начавшаяся полнота затрудняла его движения, но хуже всего было то, что телесная тучность усугублялась душевной усталостью. Энергии ему было по-прежнему не занимать, но появилось осознание хрупкости человеческого бытия, неумолимо движущегося к своему концу. Его окружение более или менее смутно ощущало, что король меняется. Пережившие его сохранили в своей памяти представление (несомненно, ошибочное) о последних десяти годах его правления как периоде упадка. В Англии кое-кто был склонен усматривать в этом своего рода небесную кару за предание Вальтеофа казни.

Им восхищались как воином, удачливым авантюристом, обладателем фантастических богатств, опасались его ярости, добивались союза с ним. Никто не понимал глубинного смысла совершенного им завоевания: оно, обрубив нити, связывавшие Англию с нордическим миром, завершило формирование рамок и среды, в которых нарождалась цивилизация, со временем превратившаяся в мировую. Тогда как Скандинавия, предоставленная своей собственной судьбе, все больше теряла политическое значение, Англия, став неотъемлемой частью Европы, пошла в авангарде мирового развития. Однако в глазах тех, кто участвовал в этих событиях или хотя бы являлся их свидетелем, новаторский характер происходившего был далеко не столь очевиден. В открывавшейся тогда исторической перспективе Рим, например, усматривал лишь шанс для продолжения церковной реформы. В действительности же новаторство политики Вильгельма и его ближайшего окружения заключалось в том, что они, несмотря на совершавшееся ими насилие, старались опираться в своей деятельности на нормы права. Так, предпринимавшиеся в 1065—1066 годах попытки найти правовое оправдание предстоящей военной акции были для XI века чем-то совершенно новым, не сводящимся исключительно к политике поддержания «Божьего мира».

После одержанной победы эта ориентация на соблюдение правовых норм еще больше укоренилась. Отныне поддержание законности стало государственной политикой [32]32
  Примечательно, что прозвище Завоеватель было дано Вильгельму спустя много лет после его смерти: впервые оно появилось в латинской хартии около 1125 года в форме Wîllelmus Expugnator.


[Закрыть]. Именно тогда к английскому двору стали привлекать ученых людей, проявляя интерес к наиболее серьезной и «целенаправленной» (то есть поставленной на службу королевского двора) интеллектуальной деятельности. Там редки были проезжие поэты: так, однажды анжуйский клирик по имени Марбод, поднимая бокал за королевским столом, импровизированно прочитал эпиграмму латинскими стихами; Гуго, епископ Лангрский, прибыв с визитом, гекзаметрами приветствовал гостеприимного хозяина, Вильгельма Завоевателя; Фульк, архидиакон из Бовэ, адресовал ему стихотворное послание. Вильгельму льстили подобного рода выражения почтительности, но он не придавал им большого значения. В его окружении встречались, наряду с королевским золотых дел мастером Оттоном, изделия которого пополняли государственную казну, главным образом такие люди, как юрист Ланфранк, теолог Ансельм и историографы, призванные увековечить его деяния, – Ги Амьенский, Гильом Жюмьежский, анонимный автор сочинения «О короле Вильгельме» и Гильом из Пуатье. Король, как рассказывает Ордерик Виталий, помогал им в их трудах и не раз поддерживал их важные начинания. Тогда же нормандцы, осевшие в Италии, нашли в лице Эме, монаха из Монте-Кассино, первого повествователя об их подвигах.

Гильом, монах из Жюмьежа, автор «Истории нормандских герцогов», в 1071 или 1072 году посвятил свой труд «благочестивому, победоносному и твердому в вере верховному правителю Англии». В седьмой книге этой «Истории...» повествуется о его славном правлении до подавления мятежа в Нортумбрии включительно – рассказ, ставший официальной версией завоевания Англии нормандцами, который в XII веке прокомментировал в менее конформистском духе Ордерик Виталий и который продолжил Роберт де Ториньи. Капеллан Гильом из Пуатье в 1073—1074 годах сочинил «Деяния Вильгельма», скорее панегирик, чем биографию. Это компилятивное сочинение, изобилующее весьма вольными заимствованиями из произведения Гильома Жюмьежского, дошедшее до нас в урезанном виде (его окончание утрачено), символическим образом обрывается на рассказе о гибели Эдвина. Это – своего рода апология, построенная на резких противопоставлениях, превознесении добрых и разбивании в пух и прах злых. Она свидетельствует о потребности, которую испытывал тогда Вильгельм Завоеватель, убедить весь мир в своей правоте. Автор рисует идеальный портрет короля, видимо, такой, какой хотела представить официальная нормандская пропаганда. Великодушие, превозносимое Гильомом, было, строго говоря, достоинством, которое Вильгельм Завоеватель в реальности демонстрировал меньше всего. Своего персонажа автор представляет в поистине классическом величии, то Ахиллом или Энеем, то Цезарем или Титом, а его возвращение в 1067 году в Руан напоминает триумф Помпея. Гильом полной мерой черпает материал и вдохновение из сочинений Вергилия и Стация. Вместе с тем эта компиляция изобилует точными деталями, верными наблюдениями, меткими замечаниями. Красной нитью через произведение проходит великая идея, более или менее прямо заимствованная из римского права: существуют естественные законы, регулирующие отношения между правителями, действующими отнюдь не по законам джунглей. Любой поступок короля сам по себе мало что значит, поэтому справедливый король (Вильгельм) у Гильома из Пуатье противопоставляется тирану (Гарольд) – таким образом, представление о справедливости входит в понятие законности.

* * *

Судьба наиболее жестоко уязвила Вильгельма через его детей. Его дочери ускользали от него одна за другой. Агата, несостоявшаяся невеста Эдвина, в свою очередь постриглась в монахини. Второй сын, Ричард, безвременно ушел из жизни спустя несколько лет после завоевания Англии в результате несчастного случая на охоте в окрестностях Винчестера. Четвертый сын был еще ребенком. На старшего сына, Роберта, и третьего, Вильгельма, уже взрослых людей, качества, обеспечившие их царственному отцу общественный авторитет и признание, похоже, не производили должного впечатления. За младшим Вильгельмом закрепилось латинское прозвище Rufus(Красный), намекавшее то ли на ярко-рыжий цвет его волос, то ли на красный цвет лица. Он был скорее жесток, нежели храбр, мешал с отвагой коварство, был расточителен и предельно приземлен в своих интересах, время от времени разражался внезапными приступами веселья, был горделив и некультурен, являлся врагом духовенства и к тому же гомосексуалистом. Один только Ланфранк оказывал на него какое-то влияние, обуздывая худшие проявления его натуры.

Роберт походил характером на Вильгельма Рыжего, хотя и отличался большим чистосердечием. То привлекательный, то вызывавший презрение, он, в сущности, был противоположностью своего отца, хотя и не уступал ему в храбрости. Коренастый и приземистый, получивший за это прозвище Коротконогий, взбалмошный и легкомысленный до наивности, ленивый, склонный к разгульному образу жизни, он ближе других был со своим дядей, Одо из Байё, но не обладал его энергией. Своей непоседливостью и ребяческой наивностью он легко завоевывал симпатии окружающих. Тяга к наслаждениям побуждала его вести «современный» образ жизни, предаваясь роскоши и галантному времяпрепровождению. Его отец, не имевший ни способности, ни желания понимать все тонкости этой непостоянной натуры, не скрывал своего недовольства им. В 1073 году он пожаловал Роберту титул графа Мэна, однако рассматривал его как своего рода подставное лицо, продолжая именовать себя в официальных документах «государем обитателей Мэна», что могло быть истолковано как откровенное пренебрежение новоявленным «графом». Еще в 1066 году Роберт был объявлен наследником герцогства Нормандского, поэтому, возмужав, он заявлял о своем намерении реально управлять им в период отсутствия там своего отца, но тот совершенно не принимал в расчет подобного рода притязания. Между ними назревал конфликт. Поднимая мятеж, Роже де Бретей и Рауль де Вадер, похоже, считали неминуемым разрыв между отцом и сыном, намереваясь извлечь из этого собственную выгоду.

Этот разрыв и в самом деле произошел, но позднее, в конце 1076-го или в начале 1077 года. Королевская семья, рассказывает Ордерик Виталий, тогда находилась в имении одного из своих вассалов. Однажды, когда Роберт развлекался во дворе со своими приятелями, его младшие братья, высунувшись из окна, в шутку окатили его водой из ведра. Вне себя от ярости Роберт бросился в дом. Отец остановил его и стал читать ему наставление, однако Роберт оборвал его на полуслове: «Я не для того здесь, чтобы выслушивать нравоучения, господин король! Назначенные тобою наставники до тошноты напичкали меня ими!» Слово за слово, и между ними разгорелась шумная ссора. Роберт настаивал, чтобы отец в конце-то концов отдал ему обещанную Нормандию. Ответ Вильгельма был по-королевски лаконичен: «Я раздеваюсь, только когда отправляюсь спать!»

Окружавшие Роберта товарищи подталкивали его к восстановлению справедливости. Ночью эта компания молодых людей покинула гостеприимный дом и направилась в Руан, цитадель которого Роберт попытался захватить внезапным налетом, однако получил от гарнизона достойный отпор. Тогда он бежал в Перш, где нашел прибежище у Гуго де Шатонёфа, сочувствовавшего пресловутой Мабиль де Беллем. Феодальные интриги вновь сотрясали этот приграничный регион, в котором многие сеньоры являлись вассалами короля, поскольку часть своих доменов они держали как королевские пожалования. Гуго предоставил свои замки Сорель и Ремалар в распоряжение Роберта и его товарищей, молодых рыцарей, принадлежавших к самым древним нормандским родам. Горячие, отважные, с нетерпением искавшие случая показать свою силу и расточавшие ее в не суливших ничего хорошего авантюрах, они, едва выйдя из детского возраста, стряхнули с себя все ограничения, налагаемые дисциплиной. Отсюда проистекали их дружба, взаимное доверие и одинаково разгульная жизнь. Отныне они на долгие годы будут неразлучны.

Король конфисковал земли мятежников и направил на усмирение своего сына графа Ротру, сюзерена Гуго де Шатонёфа. Роберт, не выдержав натиска, бежал во Фландрию, однако граф Фландрский Роберт отказался прийти к нему на помощь. Отряду золотой молодежи пришлось удалиться, но вместо того, чтобы загладить свою вину, они продолжили развеселую жизнь, на протяжении почти двух лет переезжая в компании трубадуров, музыкантов и девиц легкого поведения от одного двора к другому, где их хорошо принимали, но старались поскорее спровадить с глаз долой. Однако чтобы вести такой образ жизни, нужны были деньги, а где их взять? Королева Матильда, разрывавшаяся между супругом и сыном, старалась не замечать вины последнего и тайком снабжала его деньгами, которые извлекала из королевской казны, хранившейся в замках Кана и Фалеза, поскольку, будучи регентшей герцогства, имела доступ к ней. Вильгельму вскоре открылась эта растрата государственных средств, явившаяся страшным ударом как по доверию, которое он всегда питал в отношении своей жены, так и по его самолюбию. Душевные муки породили в нем ярость. Между супругами разыгрался страшный скандал. Вильгельм велел доставить к себе связного Матильды с Робертом, бретонца по имени Самсон, и приказал выколоть ему глаза. Однако добрые люди помогли несчастному скрыться, и он, охваченный страхом, бежал в монастырь Сент-Эвруль, где и принял монашеский постриг. Пребывавшая в полном отчаянии Матильда обратилась, как рассказывает Ордерик Виталий, к некоему популярному тогда германскому прорицателю, ответ которого, как всегда достаточно туманный, казалось, предвещал катастрофу...

Тем временем король Филипп I, узнав об этой драме, вознамерился воспользоваться ею. После неудачной попытки Вильгельма захватить Доль он находился, по крайне мере временно, в выигрышном положении. В 1077 году он созвал в Орлеане генеральную ассамблею своих крупных вассалов, присутствуя на которой, Вильгельм был вынужден заключить мир с королем Франции, в ознаменование которого он уступил в королевский домен восточную часть графства Вексен; весьма кстати незадолго перед этим тамошний граф ушел в монастырь, принудив последовать его примеру и свою молодую супругу вечером того же дня, когда был заключен их брак... Не утруждая себя поиском оригинальных решений, Филипп повторил с Робертом Коротконогим такой же маневр, какой в свое время предпринял с Эдгаром: он пожаловал ему в 1078 году замок Жерберуа в Бовэзи. Роберт со своими друзьями устроился там, принимая к себе всех искателей приключений, как из Иль-де-Франса, так и из Нормандии.

Вильгельм без спешки готовил свои ответные меры. Ему удалось без особого труда уговорить короля бросить Роберта на произвол судьбы. Затем он, разместив своих людей в замках поблизости от Жерберуа, под Рождество лично приступил во главе англо-нормандского войска к осаде этого вражеского оплота. В конце третьей недели осажденные предприняли вылазку. Завязалось ожесточенное сражение. Неожиданно, в самый разгар схватки, отец и сын встретились лицом к лицу, тут же бросившись друг на друга. Под Вильгельмом рухнула лошадь, и Роберт прицельным ударом копья ранил его в руку. Наверное, он собирался убить его, но промахнулся. Вмешательство нормандских рыцарей прекратило поединок отца и сына. Весть об этом скандальном происшествии разнеслась по королевству. Король Филипп I лично прибыл в лагерь нормандцев. Советники Вильгельма и все духовенство Нормандии требовали примирения. Тогда Вильгельм снял осаду и возвратился в Руан, а Роберт на какое-то время отправился во Фландрию. За этим последовал мир, хотя и хрупкий. Роберт вернулся ко двору своего отца, возвратившего ему конфискованные имения и права на герцогство Нормандское.

Как раз тогда, в 1079 или в начале 1080 года, обострилась обстановка на другом конце англо-нормандского мира: шотландцы под предводительством своего короля Малькольма в очередной раз вторглись в северные пределы Англии, опустошив территорию вплоть до реки Тайн. Епископ Даремский Гоше, ответственный за оборону этого края, ничего не сделал.

Вильгельм воспользовался этим случаем, вероятно, для того, чтобы испытать своего раскаявшегося сына – если не для того, чтобы услать его подальше от себя. Он поручил ему командование карательным отрядом, направлявшимся в Шотландию, чтобы принудить короля Малькольма принести вассальную присягу правителю Англии. При поддержке своего дяди Одо Роберт продвинулся вглубь шотландской территории до Фолкирка на реке Форт и, не добившись ни малейшего положительного результата, повернул назад. На обратном пути он построил на Тайне крепость Ньюкасл, положившую начало го-роду с тем же названием и предназначавшуюся для сдерживания агрессии шотландцев.

Причиной столь быстрого возвращения, вероятно, послужил королевский приказ. Начавшиеся в мае беспорядки в Дареме потребовали срочного вмешательства [33]33
  Мы не знаем, в какой последовательности происходили события в Шотландии и Дареме. Известно лишь, что они имели место в 1080 году.


[Закрыть]. Епископ Гоше, неспособный навязать свою волю непокорному местному населению, всецело поглощенный церковными делами, делегировал политические полномочия одному из своих родственников по имени Жильбер. Вместе с тем при епископском дворе пользовались неограниченным влиянием два фаворита – тан Лигульф и капеллан Леобвин, между которыми в 1080 году разгорелась вражда. Леобвин вступил в сговор с Жильбером, намереваясь организовать покушение на Лигульфа. Гоше своевременно узнал об этом замысле и, придя в ужас от собственного открытия, созвал общее собрание свободных людей своей епархии. Ощущая враждебное к себе отношение со стороны местного населения, он, дабы заручиться покровительством святого места, решил проводить собрание в церкви. Однако и это не помогло: во время вспыхнувшего мятежа церковь подожгли, и Гоше погиб в пламени пожара вместе со многими «французами» и фламандцами.

Получив приказ совершить акт возмездия, Эд и Роберт подвергли окрестности Дарема такому опустошению, которое превзошло своей жестокостью репрессии, в свое время проводившиеся Вильгельмом в Йоркшире. Однако и эти меры не привели к быстрому результату: потребовалось около десяти лет беспощадного подавления любых проявлений недовольства, чтобы окончательно «умиротворить» этот регион.

В самый разгар этой карательной экспедиции Роберт Коротконогий бесследно исчез. Миссия, порученная ему отцом, предполагала наличие у него воли к поддержанию любой ценой единства управления в Нормандии и Англии. Но как раз этого-то Роберт не понимал и не допускал. Он предпочел вновь пуститься в странствия, отправившись в Южную Италию. Он привязался не столько к самой стране, сколько к царившей там среди знати роскоши и нравам, впитавшим в себя восточную изнеженность арабов и византийцев. Спустя семь лет он привез оттуда в Нормандию экстравагантные моды: мантии со шлейфом, невиданные прически (выбривание волос спереди и отращивание сзади) и те самые короткие сапожки, которым он обязан своим вторым прозвищем – Роберт Короткий Сапог (Courte-Heusé).

Папа и король

В самом начале своего понтификата на церковных соборах, проведенных в Риме в 1074 и 1075 годах, Григорий VII предал анафеме николаизм, запретив верующим даже присутствовать на мессах, проводимых женатыми или сожительствующими с женщинами священниками. Настойчиво требуя неукоснительного соблюдения дисциплинарных аспектов церковной реформы, новый папа опирался на клюнийское движение, находившееся тогда в апогее своего развития. Он склонен был делать упор на этические ценности, которые содержал в себе идеал монастырской жизни. Вместе с тем его программа включала в себя политические идеи, на протяжении вот уже полувека отстаивавшиеся папством. Он сам, еще будучи кардиналом, немало размышлял над ними, придавая им концептуальное оформление и тот динамизм, который рано или поздно привел бы к практическому их применению. Став папой, он, по примеру своего предшественника, уже успел привязать к себе узами вассальной присяги несколько государей, правивших на периферии христианских земель: в 1074 году – короля Венгрии, а в 1076-м – Хорватии. Кроме того, он ввел в литургию два вида елея: один использовался при помазании епископов, а другой – во время королевской коронации. Тем самым он уменьшил значение, которое обычно придавалось помазанию светского владыки при совершении обряда коронации, чего никак не хотели допустить Вильгельм и его преемники на английском престоле.

В 1075 году Григорий VII бросил императору неслыханный с точки зрения феодального мира вызов, опубликовав декрет, вошедший в историю под названием Dictatus рарае(«Папское повеление»), которым он, обобщив ранее изданные папские буллы, прямо и недвусмысленно запрещал прелатам и прочим клирикам принимать светскую инвеституру. Тем самым он со своим негибким и лишенным малейшей дипломатичности характером подверг Церковь испытанию на прочность, последствий которого, возможно, и сам не предвидел. Император Генрих IV, человек в расцвете своих молодых сил (тогда ему как раз исполнилось 25 лет), по характеру чем-то напоминавший Вильгельма Нормандского, считал своей главной задачей возвратить себе всю полноту власти, на которую покусились его подданные-феодалы, римский же понтифик посягнул не только на его традиционные права, но и на саму разделявшуюся многими идею христианской Римской империи. На Рождество 1075 года, когда Григорий VII проводил торжественную мессу в римском соборе Санта-Мария-Маджоре, в храм ворвались вооруженные люди, схватили его, стащили с амвона и несколько часов удерживали в заключении, пока возмущенный народ не освободил его. В 1076 году синод германского духовенства по требованию императора объявил папу низложенным. В ответ на это римский понтифик низложил императора, подтолкнув тем самым его вассалов к мятежу. Что за этим последовало, известно всем: изъявление Генрихом IV мнимой покорности и вымаливание им прощения январской ночью 1077 года у ворот замка Каносса...

Долго ли могло Англ о-Нормандское королевство избегать втягивания в подобного рода конфликт? Уже Григорий VII тщетно пытался протестовать против привилегии, которую в 1068 году получил в Риме герцог-король Вильгельм для учрежденного им аббатства Святого Стефана в Кане: оно, вопреки клюнийскому уставу, подчинявшему монастыри непосредственно юрисдикции Святого престола, зависело от Руанского архиепископства. Вильгельм отказывался от какого бы то ни было изменения этого порядка, поэтому с тех пор и до конца его правления ни одно из аббатств Нормандии не получало папских привилегий. По воле случая Гильдебранд взошел на престол святого Петра как раз в то время, когда Вильгельм, завершив свое трудное завоевание, более не испытывал, как прежде, потребности в поддержке со стороны папского Рима. У него уже было больше свободы для маневра, когда идеи, высокомерно провозглашенные новым папой, породили в нем желание дистанцироваться от папской курии и даже, возможно, ослабить связи с ней англо-нормандского духовенства. Он запретил Ланфранку отправляться в Рим на церковные соборы, которые проводились в те годы, и Ланфранк подчинялся ему – значительно охотнее, чем папе. В 1078 году состояние здоровья архиепископа Руанского Иоанна ухудшилось настолько, что он не мог исполнять свои обязанности, и герцог-король выбрал в замену ему Вильгельма, прозванного Добродушным, – монаха Бекского монастыря, известного своей ученостью и благочестием. Григорий VII отказался утвердить это назначение и направил в Нормандию одного из своих клириков с наказом расследовать дело. Примерно тогда же он наделил архиепископство Лионское верховными правами по отношению к архиепископствам Турскому, Санскому и Руанскому, что означало упразднение церковной автономии Нормандии. Герцог-король ответил протестом, выдержанным в достаточно почтительных тонах и не затрагивавшим глубинной сущности проблемы, одновременно побудив к действию своих друзей в Риме. Завязалась переписка, в которой обсуждалось множество второстепенных вопросов и не затрагивалось главное. В 1080 году конфликт был по-тихому урегулирован: верховенство Лиона осталось мертвой буквой, Вильгельм Добродушный был утвержден в своей должности, а Григорий VII согласился даже вступить в контакт с Робертом Коротконогим, дабы побудить его к более достойному поведению.

Но вернемся к конфликту папы с императором, который, временно утихнув, разгорелся с новой силой. 7 марта 1080 года, несмотря на «хождение в Каноссу» Генриха IV, Григорий VII во второй раз отлучил его от церкви, открыто заявив о своей поддержке Рудольфа, которого мятежные германские феодалы избрали антикоролем в пику Генриху. Пикантность ситуации состояла в том, что против этого нового «короля» было почти все германское духовенство. Ввязавшись в бескомпромиссную борьбу с императором, Григорий VII вынужден был, хотел он того или нет, поддерживать отношения с королем Англии. 24 апреля он отправил к Вильгельму пространное послание, в котором, не скупясь на похвалу в адрес Завоевателя, как бы между прочим напомнил об услугах, в свое время оказанных ему папой. Это была лишь подготовка почвы для более решительного демарша. 8 мая он отправил со своим легатом в Руан другое послание, в котором сравнивал, прибегая к риторическим оборотам, полным двойного смысла, власти церковную и королевскую, соответственно, с солнцем и луной, которые оба светят, но вторая заимствует свой свет у первого. Эта принципиальная декларация должна была подготовить устное сообщение легата, передавшего два требования своего хозяина: более пунктуально выплачивать подать, высокопарно именовавшуюся денарием святого Петра, – и принести вассальную присягу Святому престолу за вновь приобретенные земли. Вильгельм холодно отверг второе требование, которого, как он заметил, не одобряют английские обычаи. Что же до первого, то его он в принципе согласился удовлетворить, поскольку и другие независимые государства платили Риму. Трудно сказать, какой оборот приняло бы это дело, если бы не бурные события, вскоре развернувшиеся в Италии.

Тридцать первого мая, вскоре после прибытия папского легата, Вильгельм созвал в Лильбонне провинциальный собор. Принятые на нем решения имели этапное значение в политическом развитии герцогства Нормандского. Постановили, что все судебные полномочия на территории герцогства проистекают исключительно от самого герцога и могут быть делегированы им. Только он мог определять содержание и размеры этих полномочий и вмешиваться в принятие судебных решений в спорных случаях. Это решение совершало переворот в обычном праве, существенно урезая права сеньоров в пользу становившегося на ноги государства. Тогда вновь были подтверждены принципы церковной реформы, в частности, предписывалось неукоснительное соблюдение безбрачия духовенства, что можно было расценивать как примирительный жест в сторону Рима.

Двадцать пятого июня, вскоре после того, как Григорий VII получил от Вильгельма отрицательный ответ на свое послание, Генрих IV вновь объявил римского понтифика низложенным и провозгласил папой (а фактически – антипапой) епископа Равеннского Гвиберта. В октябре того же года антикороль Рудольф погиб в сражении против императора. В марте 1081 года, как только таяние снегов открыло альпийские перевалы, Генрих IV вторгся в Италию во главе большого войска, намереваясь силой утвердить на папском престоле Гвиберта, который бы провел официальную церемонию императорской коронации, – ее германский король, уже четверть века сидевший на королевском престоле, ждал давно. Звезда постаревшего, изрядно потрепанного жизненными невзгодами Григория VII клонилась к закату. И тем не менее он не отступался от своего: тогда как императорские войска приближались к Риму, он изложил в письме епископу Мецскому собственную теорию происхождения королевской власти, несколько упрощенную, но вместе с тем поразительно смелую, учитывая то, в каком положении сам он находился. Первый король, уверял он, был разбойником, достаточно удачливым, чтобы суметь длительное время господствовать над другими, равными ему людьми. Этими словами предельно категорично выражалась простая мысль: королевская власть, так же, как и власть сеньоров, порождена насилием и является результатом захвата. Эмоции, переполнявшие понтифика в то время, как он сочинял это послание, придали гиперболизированную форму античной по своему происхождению концепции, которую в IX веке возродил на Западе Хинкмар Реймсский и которая нашла немало приверженцев среди высшего духовенства: источником любой суверенной власти является народ, в результате общественного договора делегирующий полномочия правителю. На деле это делегирование оказалось окончательным и бесповоротным, даже наследственным, разве что оно может быть отменено во имя высшей справедливости, воплощением которой является Церковь.

Целых два года императорская армия держала Рим в осаде, не имея возможности или не осмеливаясь брать его приступом. Римляне, которым уже надоело поддерживать безнадежное дело папы, духовенство и большинство кардиналов готовы были капитулировать. Наконец, в 1083 году Генрих IV овладел градом святого Петра. Григорий VII, сломленный неудачами, обратился к нему с предложением освободить его от церковного отлучения и короновать императорской короной, если он публично покается. Однако император, которому доложили об этом папском обращении, отказался, и Григорий VII, не считая возможным идти на дальнейшие уступки, укрылся за мощными стенами замка Святого Ангела.

Таким образом, борьба, развернувшаяся между императором и папой, отвела угрозу конфликта между Римом и королем Англии, по крайней мере в личной и наиболее острой форме. Вильгельм мог на время покинуть Нормандию, чтобы появиться в своих английских владениях, куда он и отправился в 1081 году. Нестабильная ситуация, сохранявшаяся на границе с кельтскими племенами, требовала, как ему представлялось, продемонстрировать силу. Под видом паломничества к мощам святого Давида он отправился в сопровождении нормандских рыцарей, один внешний вид которых способен был заставить местных жителей призадуматься, на полуостров Пемброк в Южном Уэльсе. По пути он заложил в устье реки Тафф крепость Кардифф. Освободив несколько сот человек, захваченных в плен кельтами в ходе их грабительских набегов на приграничные территории, он возвратился в Лондон. Что касается Шотландии, то ему удалось навязать ей мир, который, однако, не решал проблему трудного англо-шотландского сосуществования. Возможно, он даже и не ставил перед собой такой задачи.