Текст книги "Три сердца и три льва (Сборник)"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Пол Андерсон
Три сердца и три льва

Три сердца и три льва [1]1
  Перевод Э. Гюннера


[Закрыть]

Пролог

Теперь, через много лет, я имею право предать огласке эту историю. С Хольгером я познакомился лет двадцать назад, и тогда все было иным – и времена, и люди. Жизнерадостные парни, которым я читаю сегодня лекции, – отличные, разумеется, ребята, но мы с ними давно говорим на разных языках, и нет никакого смысла делать вид, будто мы можем понять друг друга. Поэтому я совсем не уверен, что эта история придется им по вкусу. Они гораздо рациональнее, чем были когда-то мы с Хольгером, и этим, на мой взгляд, сильно обедняют себя. Правда, им не привыкать к чудесам. Откройте любой научный журнал, любую газету, откройте собственное окно и спросите себя: обычна ли наша обыденность и не полна ли чудес повседневность?

Мне рассказ Хольгера кажется правдоподобным, хотя я и не настаиваю на его абсолютной истинности, так как не имею никаких тому доказательств. Но, публикуя его, я далек от мысли о скандальной славе. Просто мне кажется, что если он правдив, то из него можно извлечь кое-какие уроки и, может быть, они кому-нибудь пригодятся. Если же – что вероятнее – он только сон или откровенная мистификация, то и в этом случае заслуживает огласки – хотя бы из-за его оригинальной увлекательности.

Безусловно достоверно то, что осенью далекого 1938 года в конструкторском бюро, где я служил, появился Хольгер Карлсен, и в течение последующих нескольких месяцев я имел возможность узнать его довольно хорошо.

Был он датчанином и, как большинство молодых скандинавов, нес по всему миру великое любопытство. В юности он исколесил пол-Европы, на велосипеде и пешком, позднее, исполненный традиционного для жителя его страны восхищения перед Соединенными Штатами, добился стипендии в одном из наших восточных университетов и стал осваивать профессию инженера. В летнее время он скитался по Северной Америке (в основном – «автостопом») и брался за любую подвернувшуюся работу. Он так полюбил нашу страну, что после получения диплома устроился на неплохое место и стал подумывать о натурализации.

Хольгер легко сходился с людьми и быстро превращал их в своих друзей. Симпатичный, спокойный, со здоровым чувством юмора и скромными запросами, он не был ханжой и довольно часто позволял себе отпускать поводья в датском ресторанчике. Он не слишком блистал как инженер, но вполне соответствовал занимаемой должности: его мозги были приспособлены больше к рещению практических задач, чем к глубоким аналитическим рассуждениям. Короче говоря, его умственные способности я бы не назвал выдающимися. Чего нельзя было сказать о его внешних данных. Он был высок – больше двух метров ростом – и в то же время так широк в плечах, что никто не называл его долговязым. Разумеется, он играл в футбол и, если бы не отдавал столько сил наукам, стал бы звездой университетской команды. Грубая лепка его лица – с широкими скулами и выдающимся подбородком – была неправильной, но выразительной. Добавьте сюда очень светлые волосы и широко расставленные голубые глаза – и вы получите его точный портрет.

Ему бы побольше наглости, и он мог бы стать настоящим донжуаном. Однако какая-то робость удерживала его от желания умножать приключения такого рода.

Итак, Хольгер был славным, но, в общем-то, довольно заурядным парнем того типа, который многие определяют как «свой в доску».

Он поделился со мной некоторыми подробностями своей биографии.

– Хочешь верь, хочешь нет, – сообщил он мне, усмехнувшись, – но я настоящий подкидыш. Да-да, ребенок, буквально подброшенный на крыльцо. Такие случаи в Дании очень редки. Полиция изо всех сил пыталась что-либо разнюхать, но у нее так ничего и не вышло. Мне было, наверное, всего несколько дней, когда меня нашли в одном из дворов в Хельсингере. Это очень красивый городок, вы называете его Эльсинором, родиной Гамлета. Меня усыновила семья Карлсенов. И больше в моей жизни не было ничего примечательного.

Так казалось ему тогда.

Помню, как однажды я уговорил его пойти со мной на лекцию иностранного физика, одного из тех великолепных талантов, какие рождаются только в великой Британии – ученого, философа, острослова, поэта, эссеиста, – короче, человека Возрождения, хотя и лишенного, может быть, печати гения.

Он излагал новую космогоническую теорию. Лекция завершилась несколькими смелыми гипотезами о характере будущих научных открытий. В частности, лектор говорил, что если теория относительности и квантовая механика доказывают, что не бывает наблюдения без участия, если логический позитивизм утверждает, что многие из известных сущностей всего лишь абстракции или результат общественного договора, если ученые твердят, что о многих способностях разума мы даже не подозреваем, то, может быть, в основе многих старинных мифов и волшебных сказок лежат не суеверия, а что-то иное. Когда-то откровенно смеялись над шарлатанами, занимающимися гипнозом и телепатией. Кто скажет, сколько великих загадок было осмеяно без осмысления? Фактами магии и волшебства пестрит история любого народа, любой фольклор. Может быть, эти факты когда-нибудь будут поняты с точки зрения науки. В нашем мире великое множество загадок. А в других вселенных? Принципы волновой механики уже сейчас позволяют допустить существование самостоятельной, параллельной нашему миру вселенной. Докладчик именно так и выразился: «Совсем нетрудно вывести математическую формулу существования бесконечного количества параллельных миров. В каждом из них фундаментальные законы природы будут немного другими. Следовательно, где-то в бесконечно удаленной вселенной должно существовать абсолютно все, что только можно и даже нельзя вообразить!»

Хольгер откровенно зевал на лекции, а когда после нее мы зашли пропустить по маленькой, иронично заметил:

– Эти математики так парят свои мозги, что в осадок у них, конечно, выпадает в конце концов метафизика.

– Ты употребил, хоть и сам не понял, именно то слово, что нужно, – не без ехидства заметил я.

– Это какое же?

– Метафизика. Дословно – до и после физики. Иными словами, там, где заканчивается физика, с которой ты привык иметь дело и которую ты меряешь логарифмической линейкой, или там, где она еще не начиналась. Именно о метафизике и шла речь в лекции.

– Ха! – он прикончил виски и заказал еще. – Вижу, тебя эта тема волнует?

– Пожалуй, да. Что такое единицы физических мер? Это сущности или условные знаки, которыми мы пользуемся, чтобы соотнести одно явление с другим? Что такое ты, Хольгер? Кто ты есть? Или, точнее, кто ты, где ты, когда ты есть?

– Я – это я, я сижу здесь и в настоящий момент потребляю не совсем неприятную жидкость.

– Ты пребываешь в равновесии с данным континуумом, точнее, с рядом частных его проявлений. Я тоже – с тем же самым. Он для нас общий. Он представляет собой материальное воплощение определенных математических формул, связывающих воедино пространство, время, энергию. Некоторые из этих формул мы называем «законами природы». И потому строим на них целые науки – физику, астрономию, химию…

– Хей-хо! – он поднял стакан. – Кончим умничать и начнем пить с умом!

Я махнул рукой. Хольгер больше не возвращался к этой теме, однако, думаю, наш разговор позднее сослужил ему неплохую службу. По крайней мере, льщу себя такой надеждой.

За океаном разразилась война, и поведение Хольгера изменилось. День ото дня он становился все более взвинченным. Твердые политические убеждения никогда не были его амплуа, но теперь он на каждом углу с горячностью, удивлявшей нас, стал твердить, что всей душой ненавидит фашизм. Когда же немцы вступили на территорию его страны, он несколько дней беспробудно пил.

Оккупация Дании протекала довольно спокойно. Правительство проглотило пилюлю и осталось на своем месте – единственное из всех европейских правительств. Просто объявило о своем нейтралитете под немецким протекторатом. Думаю, что этот выбор потребовал определенного мужества: благодаря сознательному унижению небольшой кучки политиков на протяжении нескольких лет удавалось удерживать оккупантов от жестоких, как во всех европейских странах, репрессий, особенно в отношении еврейского населения.

Хольгер буквально ошалел от радости, когда датский посол в США обратился к Белому дому с призывом вторгнуться в Гренландию. К тому времени большинству из нас было очевидно, что Америка рано или поздно будет втянута в эту войну. Самым простым выходом для Хольгера было дождаться этого дня и немедленно встать в ряды ополченцев. Впрочем, он мог поступить еще проще – вступить в британскую армию или примкнуть к «Свободным норвежцам». В доверительных беседах со мной он часто повторял, что сам не поймет, почему не делает этого.

В 1942 году начали, однако, поступать известия, из которых можно было понять, что терпение Дании лопнуло. Дело еще не дошло до взрыва (который в конце концов прогремел в виде всеобщей забастовки, после чего немцы немедленно низложили короля и превратили страну в еще одну порабощенную провинцию), но уже пошли в ход карабины и динамитные шашки.

Вопрос о возвращении домой стал для Хольгера своеобразной idеe fix. Он обсуждал его и так и этак, но никак не решался поставить точку. На принятие окончательного рещения у него ушло много вечеров и пива. Наконец последовала капитуляция. После седьмой и последней, как говорят в Дании, Хольгер перестал быть американцем и решил исполнить свой гражданский долг. Он уволился, мы устроили ему прощальную вечеринку, и на следующий день он уже всходил на борт судна, идущего в Швецию. Из Хельсингборга он добрался домой на пароме.

Некоторое время он старался держаться в тени, не без основания побаиваясь, что поначалу немцы будут держать его под особым контролем. Он получил место на заводе «Бурмейстер и Вайн», специализирующемся на производстве корабельных двигателей. В середине 1942 года он решил, что оккупанты уже вполне уверились в его лояльности, и присоединился к движению Сопротивления. И тут оказалось, что его служба – настоящая золотая жила для диверсий и саботажа.

Не стану утомлять вас длинным перечнем его подвигов. Довольно сказать, что он работал на совесть. Их небольшая организация в сотрудничестве с английской разведкой действовала не менее успешно, чем эскадрилья бомбардировщиков. Во второй половине 1943 года они совершили самую дерзкую из своих акций.

Необходимо было вывезти из Дании некоего X. Союзникам был нужен его талант. Немцы, прекрасно осведомленные о способностях X., держали его под строжайшим надзором. Подпольщикам удалось, однако, вывести X. из дома и доставить в Зунд, где уже ждала лодка, приготовленная для отправки в Швецию. Оттуда он должен был попасть в Великобританию.

Наверно, навсегда останется тайной, пронюхало ли гестапо об этой засекреченной операции, или ночной патруль наткнулся на пляже на группу подпольщиков совершенно случайно. Кто-то вскрикнул, кто-то спустил курок – завязался бой. Пляж был каменистым, плоским. Звезды и огни со шведского берега лили на него тусклый, но ровный свет. Лодка уже отчалила, и подпольщики решили вызвать огонь на себя, чтобы дать ей без помех добраться до цели. Откровенно говоря, на это было мало надежды. Лодка была неуклюжей и тихоходной. Тот факт, что ее так отчаянно прикрывали, говорил о ценности груза. Через несколько минут, в течение которых датчанам удастся в лучшем случае убить десяток солдат, немцы вломятся в ближайший дом и по телефону свяжутся со штабом оккупационных войск в Эльсиноре. И мощный патрульный катер перехватит беглецов прежде, чем они достигнут нейтральной территории. Но подпольщики сделали свой выбор. Пути к отступлению не было.

Хольгер Карлсен понял, что сегодня умрет. Перед его внутренним взором пронеслись картины безмятежного прошлого, в котором было так много солнца, где кричали над головой чайки, а на крыльце дома, полного дорогих ему мелочей, стояли его приемные мать и отец… И почему-то он вспомнил старинный замок Кронборг, красную черепицу, и высокие башни, и покрытые патиной перила моста над зеркальной водой…

С пистолетом в руке он укрылся за камнем и палил в темные расплывчатые силуэты. Вокруг свистели пули. Рядом раздался чей-то стон. Хольгер в очередной раз прицелился и выстрелил…

Мир вокруг взорвался ослепительной вспышкой, и упала тьма.

Глава 1

Когда он пришел в себя, все его ощущения сводились только к одному – адской головной боли. Потом стало медленно возвращаться зрение. Вскоре он смог различить, что странный предмет, маячивший в тумане перед его глазами, – корявый древесный корень. Он шевельнулся – под ним зашелестели сухие листья. Ноздри щекотали запахи земли, мха, влаги.

– Где я нахожусь? – пробормотал он. – Что за черт?

Он сел. Потрогал голову и нащупал запекшуюся на волосах кровь. Должно быть, пуля только скользнула по черепу. Сантиметра бы на два ниже – и…

Ладно, но что же случилось потом? Сейчас ясный день, он в диком лесу, и вокруг никого. По-видимому, его товарищам удалось покинуть побережье, и они вынесли его на плечах. А потом спрятали в этой чаще. Но почему они раздели его догола и бросили одного?

Он заставил себя подняться на ноги. Мышцы ломило, во рту было сухо и гадко. Подташнивало от голода. Голова разламывалась от боли. По бьющим сквозь кроны деревьев лучам он определил, что солнце уже в зените: утренний свет не имеет такого золотистого отблеска. Ого! Он провалялся без памяти часов двенадцать!

Рядом по пятнистому ковру из листьев и мха бежал ручей. Он наклонился и стал жадно пить. Потом умылся. Холодная вода несколько взбодрила его. Пытаясь понять, где же он находится, он внимательно осмотрелся по сторонам. Гриибский лес?

Нет, конечно, нет! Здесь настоящая чаща: огромные буки и ясени, наросты лишайника на стволах, буйные заросли боярышника, черный бурелом… В Дании со Средневековья не было таких лесов.

Красной искрой взлетела на дерево белка. Пронеслась пара скворцов. Сквозь разрыв в листве он увидел ястреба, парящего в небе. Разве в его стране еще остались ястребы?

Он вдруг сообразил, что совершенно наг. Что делать? Предположим, его товарищи имели самые веские причины раздеть его и оставить здесь. Но тогда они не могли бросить его надолго… С другой стороны, не стряслось ли чего-нибудь с ними самими?

– Не дай бог, тебе придется провести здесь еще ночь в таком виде, друг мой, – сказал он сам себе. – И еще очень хотелось бы знать, куда тебя занесло.

До его слуха донесся непонятный звук. Он прислушался. Звук повторился, и Хольгер узнал в нем лошадиное ржание. Он воспрянул духом. Значит, где-то поблизости ферма. Он уверенно двинулся вперед, в ту сторону, откуда донеслось ржание, продрался сквозь заросли кустарника и остановился в изумлении.

Таких лошадей он никогда не видел. На поляне стоял жеребец громадного роста – настоящий першерон, но изящного и благородного сложения. Черный и блестящий, как дождливая ночь. Уздечка украшена серебром. Поводья с бахромою. Седло тонкой кожи, с высокой лукой. Белая шелковая попона с вытканными на ней черными орлами. Притороченный к седлу вьюк…

Хольгер протер глаза и подошел ближе.

– Все нормально, – произнес он, – кто-то питает слабость к костюмированным прогулкам верхом. Эй! Есть здесь кто-нибудь?

Конь потянулся к нему, встряхнул длинной гривой и радостно заржал. Потом подвинулся к Хольгеру и фыркнул ему в щеку. Хольгер потрепал его по шее. Славный коняга. Что это у тебя на уздечке? На серебряной пластинке было выгравировано архаичным шрифтом: «Папиллон».

– Папиллон, – позвал Хольгер. Конь снова заржал, откликаясь на свое имя, переступая с ноги на ногу, и ударил копытом.

– Значит, тебя зовут Папиллон? – Хольгер взлохматил коню гриву. – По-французски это бабочка, не правда ли? Удачная шутка – назвать бабочкой такого зверюгу.

Его заинтересовал вьюк за седлом, он пощупал его и отогнул край ткани. Что за дьявол? Кольчуга!

– Эй! – крикнул он снова. – Есть тут кто? Выходи!

Тишина. Только прострекотала, словно издеваясь, сорока.

Оглянувшись вокруг, Хольгер заметил еще кое-что: к стволу дуба был прислонен длинный шест со стальным наконечником и защитной, как на шпаге, чашкой посередине. Копье? Ей-богу, настоящее турнирное копье!

Тот образ жизни, который вел Хольгер Карлсен во время войны, превратил его в человека, не робеющего перед буквой закона, как большинство его соотечественников. И потому он, не медля более, снял с седла вьюк и развязал его. Он обнаружил там длинную, до колен, кольчугу, конический шлем с пурпурным оперением, стилет, кожаный пояс и толстый кафтан. Кроме того, несколько комплектов одежды: штаны до колен, рубахи с длинными рукавами, короткие туники и другие предметы старинного туалета. Часть одежды была из грубого крашеного полотна, другая – из обшитого мехом шелка. Он уже не удивился, когда, обойдя коня, обнаружил висящие на седле щит и меч. Щит был прямоугольный, фута четыре длиной, в новеньком полотняном чехле. Он снял чехол: стальная пластина на деревянной основе была с лазурным покрытием, и на ней – три красных сердца и три золотых льва.

Герб. Чей? Показалось, что где-то его уже видел… Странно. Кто здесь собрался на карнавал? Он вытянул меч из ножен – длинный, двуручный, обоюдоострый, с эфесом в форме креста. Низкоуглеродистая сталь, профессионально определил он. М-да, так старательно не мастерят реквизит даже в кино. Странно. Он вспомнил мечи, которые видел в музеях. Средневековые предки не могли похвастаться высоким ростом. Этот же меч как будто был сделан специально для него, а ведь его считали верзилой в двадцатом веке.

Папиллон заржал и попятился. Хольгер резко обернулся. И увидел медведя.

Здоровенный бурый медведь, по-видимому, был просто привлечен шумом. Он уставился на Хольгера маленькими глазками, постоял с минуту и, удовлетворив любопытство, развернулся и убрался обратно в чащу.

Хольгер перевел дух. Сердце прыгало, как мячик.

– Не исключено, что где-то сохранился заповедный участок леса, – услышат он свой рассудительный голос. – Не исключено, что в нем и сохранилось несколько ястребов. Но в Дании нет – это абсолютно исключено! – медведей!

Может быть, медведь сбежал из зоопарка? Бред… Скорее всего, он сам свихнулся и у него начались галлюцинации. Или он видит сон… Нет, непохоже. Все слишком отчетливо и подробно: и пляска пылинок в луче, и запах лошадиного пота, и мха, и собственного тела. К черту! Как бы там ни было, во сне или в бреду, все равно надо что-то предпринимать. В любой ситуации прежде всего нужно искать информацию и пищу, подумал он. Именно в такой последовательности – информацию и пищу.

Жеребец казался настроенным дружелюбно. Грех покушаться на чужую собственность, однако его нужда, безусловно, острее, чем у того, кто так беспечно бросил здесь свое имущество. Прежде всего Хольгер оделся. Облачение в непривычный туалет требовало некоторой смекалки, однако все предметы, включая сапоги, странным образом оказались ему впору. Лишнюю одежду и оружие он снова упаковал и приторочил вьюк на прежнее место. Вставил ногу в стремя, уселся верхом. Конь фыркнул, сделал несколько шагов и вдруг остановился возле копья.

– Не думал, что лошади так умны, – вслух удивился Хольгер. – Ладно, намек понял.

Он поднял копье и поставил его концом на петлю, свисавшую с седла рядом со стременем. Потом взял поводья левой рукой и чмокнул. Папиллон пошел.

Только проехав уже не меньше мили, Хольгер обратил внимание на то, что на удивление уверенно сидит в седле. Его опыт в верховой езде до сих пор исчерпывался несколькими неуклюжими попытками в прокатных пунктах. Он вспомнил даже свою шутку о том, что если лошадь – это приспособление для сокращения расстояния, то проще сократить приспособление. Но откуда, скажите на милость, его внезапная симпатия к этой черной зверюге? Может быть, в его роду были ковбои?

Он предпринял попытку осмыслить технику езды и сразу почувствовал себя неуклюжей деревенщиной. Папиллон фыркнул. Хольгер мог бы поклясться, что насмешливо. К черту! Подумаем о маршруте. Они продвигались по тропе, но лес вокруг был так густ, что езда верхом, да еще с копьем наперевес, была сильно затруднена.

Тропа шла на запад. Солнце клонилось к закату. На фоне багрового неба стволы деревьев казались обугленными. Нет, это невозможно: в маленькой Дании нет таких обширных заповедников! Или, пока он был без сознания, его переправили в Норвегию? В Лапландию? В Россию? К черту на кулички?.. Что ж, черепная травма могла лишить его сознания и надень, и на неделю, и на месяц… Нет, нет, рана на голове слишком свежая. Он в сердцах плюнул.

Но все черные мысли вмиг испарились, стоило ему вспомнить о еде. Сейчас бы две… нет, три крупные копченые трески и кружку холодного пива… Или по-американски – отбивную с косточкой в жареном луке…

Хольгер чуть не вылетел из седла: Папиллон резко встал на дыбы. Из-за темных стволов выступил лев. Хольгер остолбенел. Лев остановился и яростно захлестал хвостом по бокам. Раздался рев. Папиллон нервно загарцевал и стал рыть землю копытом. Хольгер обнаружил, что рука сама подняла копье и направила его острием в свирепую морду.

Из глубины леса донесся протяжный волчий вой. Лев не торопился атаковать, а у Хольгера не было никакой охоты вести с ним дискуссию о правилах движения по лесным тропам. Зато Папиллон был настроен воинственно. Но Хольгер сильно натянул поводья и заставил сопротивляющегося жеребца обойти зверя слева. Когда лев остался позади, Хольгер вытер рукой мокрый лоб.

Они продолжали свой путь, и вскоре настала ночь. В голове у Хольгера как будто вертелась дикая карусель. Медведи, волки, львы… В каких же странах эти звери живут бок о бок? В какой-нибудь глухой провинции Индии?.. Но в Индии, кажется, нет европейской растительности… Он попытался вспомнить что-нибудь из Киплинга, но ничего, кроме общих мест – «Запад есть запад, восток есть восток», – не приходило в голову. Тут невидимая в темноте ветка хлестнула его по щеке, и мысли о Киплинге закончились чертыханьем.

– Кажется, эту ночь мы проведем с тобой под открытым небом, – сообщил он коню. – Давно об этом мечтал. А ты?

Папиллон – черная масса среди царства тьмы – уверенно шел вперед. До слуха Хольгера доносилось то уханье филина, то хриплый визг вдалеке, то жуткий вой… Что это?! Мерзкий хохот откуда-то прямо из-под копыт!

– Кто туг?! Кто это?!

Топот убегающих ног. Улетающий смех. Озноб по спине. Ладно, едем дальше. Ночи здесь довольно прохладные.

Внезапно небо над его головой взорвалось звездами. Хольгер не сразу сообразил, что они выехали из чащи на открытое место. Впереди мерцал огонек. Неужели жилье? Он пришпорил коня.

Вскоре Хольгер разглядел ветхое, убогое строение, стены которого были сплетены из ивовых прутьев и обмазаны глиной, а крыша покрыта дерном. Внутри горел огонь, светилось крохотное окошко без стекол. Хольгер остановил коня и облизал пересохшие губы. Сердце отчаянно колотилось, словно он снова встретился со львом.

Самое разумное сейчас – остаться в седле. Он ударил в дверь древком копья. Дверь заскрипела и распахнулась. В дверном проеме на фоне тусклого света показалась черная сгорбленная фигура и каркнула скрипучим старушечьим голосом:

– Кто здесь? Кто это пожаловал в гости к Матери Герде?

– Я, кажется, сбился с пути, – произнес Хольгер. – Не пустишь ли меня на ночлег?

– О, это рыцарь! Молодой и прекрасный рыцарь! Хоть Мать Герда совсем ослепла от старости, но хорошо видит, кто ночью стучит в ее дверь, хорошо видит! Слезай, слезай с коня, славный рыцарь, и располагай всем, что есть у бедной старухи, которая тебе искренне рада. Я так стара, что уже не боюсь греха, хоть и знала другие времена, знала, знала… Но те времена кончились, увы, еще до того, как ты появился на свет, а теперь я стара, одинока и рада любой вести из большого мира, стучащейся ко мне в дверь. Входи, отринь опасенья, входи, прошу тебя. Здесь, на краю света, ты не найдешь другого убежища.

Хольгер протиснулся в дверь. В хижине больше никого не было. Кажется, здесь он мог чувствовать себя в безопасности.