Текст книги "Коулун Тонг"

Автор книги: Пол Теру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

5

– Ну ладно, ты ему дал понять, что даже дослушать до конца не хочешь. Но зачем так грубо-то? Зачем сразу в штыки, а?

Тут Бетти прервала свою речь, чтобы набрать в рот воздуха и, округлив покрытые легким пушком щеки, подуть на свою чашку с «Майло» [10]10
  Майло – витаминизированный растворимый напиток на основе какао.


[Закрыть]. Они были уже дома – в Альбион-коттедже, на окутанном туманом Пике – и пили один из множества известных Вану горячих напитков, прежде чем по очереди посетить ванную и достать из сушильного шкафа (у матери и сына были отдельные полки) свои пижамы; этот ритуал отхода ко сну всегда вызывал у Чепа чувство неловкости, особенно после свиданий с Бэби или Мэйпин. Нет, он не чувствовал себя распутником или грешником, но у него появлялось ощущение, что он изменил матери, пренебрег ею. Когда какая-нибудь женщина стягивала с него джемпер, он порой говорил себе: «А ведь этот джемпер мать связала».

– Меня его предложение не заинтересовало, – сказал Чеп.

– А ты бы еще чуточку послушал.

– Я услышал все, что хотел.

В подобных ситуациях у него пробуждались неприятные воспоминания – он сознавал, что говорит отцовским голосом, и даже чувствовал себя тщедушным старичком, которого вечно пилит властная жена. Мать он любил и иногда жалел за малообразованность – бедняжка окончила всего четыре класса. Однако Чеп был просто вынужден проявлять здоровый эгоизм, чтобы не попасться в капкан сочувствия к матери с ее ранним горем – безвременной смертью Чепа Первого – и с ее нелепой заботливостью, которой она его сковала по рукам и ногам. Он часто замечал, что ее зловещие предостережения насчет местных женщин – дескать, все они одинаковы, все только о наживе думают – лишь распаляют в нем жажду, разжигают безрассудство. Вероятно, так вышло и с его отцом, если только можно верить маме-сан.

– А вот меня оно очень даже заинтересовало.

Бетти шумно отхлебнула «Майло» и, плотно сжав губы, пропустила жидкость через свои вставные челюсти, словно просто полоскала рот, не собираясь глотать.

– Такие деньги, – продолжала она.

– От добра добра не ищут.

– Ничего ты не понимаешь, – заявила мать. – Будущее колонии крайне сомнительно.

Чеп улыбнулся этой высокопарной фразе, которую произнесла мать, старуха с мокрыми от «Майло» губами.

– С будущим уже все ясно, мама. Будет Передача.

– А после Сдачи по-китайски – что? Невесть что начнется. Смешно даже – когда наш друг мистер Хун растолковывал мне свое предложение, я прямо обзевалась со скуки. А потом вдруг до меня дошло: он нам все равно что одолжение делает.

– Ничего себе одолженьице.

– Живые деньги, Чеп.

– Фирма процветает.

– Фабрика на ладан дышит.

Она говорила «фабрика», «цеха», «гоудаун» [11]11
  Гоудаун – англо-индийское слово, заимствованное из малайского языка; обычно обозначает склад.


[Закрыть]; а он – «фирма» или просто «Империал». Восемь этажей: на грех жужжит оборудование и трудятся люди, еще один занят дирекцией, еще один этаж с зачехленными машинками – на замке, на остальных – склад, экспедиция, транспортный отдел.

– Теперь вся фирма наша. Благодаря мистеру Чаку. Разве это совсем ничего не значит?

– Все остальные швейники перебежали в Китай. Как нам с Китаем конкурировать?

– Через год этот город будет в Китае.

– Открыл Америку! – вздохнула мать. – Какой же ты… упертый, Чеп.

Он жестом взмолился, чтобы ему позволили договорить.

– Вот тогда мы и сможем конкурировать.

– Нам выдадут виды на жительство.

– У нас они и так есть, мама.

– Эти задрипанные птичьи права? Тоже мне документы. Я говорю о документах, где между строчек написано: «Большой Брат смотрит на тебя».

– Какая разница, что там написано? У нас еще и британские паспорта есть.

– Паспорт Великобритании – это разрешение на выезд. Захотят – возьмут их да отменят. Захотят – заставят нас принять кидай-катайское гражданство. – Бетти, шумно чмокая, набрала полный рот «Майло». – Очень даже логично. Как ты сам сказал, Гонконг будет в Китае.

– Ты говоришь, что согласна получить китайский паспорт?

– Да я раньше удавлюсь. – Бетти вновь зачмокала, и Чепу показалось, что она сейчас извергнет напиток обратно: мать озиралась по сторонам, будто высматривая плевательницу. Но нет – проглотила все, как хорошая девочка.

– Ну продадим мы все мистеру Хуну. И что дальше? – спросил Чеп.

– Вернемся в Британию и найдем достойное жилье. Что-нибудь на побережье. Бунгало-шале. На условиях полноправного владения. И поновее.

Он снова почувствовал себя ее мужем.

– Там холодно и тоскливо.

– Дешево и привольно, – отрезала она. – И у нас будет – сколько там? – миллион гиней.

Слово «миллион» в устах его матери казалось полной нелепицей. Как только оно срывалось с ее языка, лицо у Бетти глупело. Чеп в принципе мог вообразить себя владельцем миллиона фунтов, но представить, как будет этот миллион тратить, не мог. На что такие деньжищи, собственно, тратят? На свете не было ничего такого – если не считать еще одной галунной фабрики, – что Чепу хотелось бы иметь, ничего, что обошлось бы в миллион фунтов. Ну купят они новый дом с центральным отоплением, новую машину, новый телевизор, ящик копченой лососины и прочие предметы роскоши, которые приобретают люди; все равно деньги останутся, еще несколько сот тысяч, – и куда их, скажите, девать?

– Живые деньги нам не нужны, – заявил Чеп. – Все долги погашены. С такой фирмой, как «Империал», мы куда богаче.

– В Гонконге?

– Разумеется.

– Чеп, у гуэйло здесь будущего нет, – заявила мать. – Вот почему я говорю: надо брать миллион.

Брать миллион! Чепу вновь показалось уморительным то, что его мать запросто разглагольствует о миллионах – та самая женщина, которая, рискуя попасть под машину, выискивает в урнах трамвайные билеты; отпаривает с конвертов нечетко погашенные марки, чтобы использовать еще раз, да и старые конверты тоже идут в дело; облизывает крышки банок с вареньем, а сами пустые банки служат вместо стаканов; веревочки собирает так же прилежно, как ее покойный муж, от которого она и переняла эту привычку; хранит отмытые дочиста бутылочки от соусов, а свое изношенное фланелевое белье пускает на тряпки – Чепа всю жизнь коробит, что Ван вытирает пыль панталонами его матери. Произнося «миллион», она казалась легковерной дурехой.

Тем паче что люди, которые употребляют слово «гинея», в жизни не имели миллиона чего бы то ни было – даже миллиона пенсов. Слыша из уст матери «миллион», Чеп только отчетливее чувствовал: перед ним простушка Бетти Маллерд из Болхэма, которая до сих пор сгорает со стыда, вспоминая, что после визита угольщика оставила Джорджу записку: «Угол при весли».

– Пораскинь мозгами, – заявила Бетти.

– Мне его афера сразу не понравилась.

– Он все продумал.

– С первого взгляда ясно – дело скользкое.

– Больно уж косо ты на него смотрел.

– Потому что он мерзавец.

– Откуда ты знаешь? Ты его впервые в жизни видел.

Было слишком поздно признаваться, что он видел Хуна не впервые в жизни и что из их беседы, начавшейся по инициативе Монти, ничего хорошего не вышло.

– Изъясняется он как культурный человек, – продолжала мать.

«Вот тоже нашлась судья, – подумал Чеп, – сама из простых, а об аристократическом акценте рассуждает, как настоящий сноб». Однако это было в ее духе и очень по-английски, под стать ее собственноручно связанной кофте, под стать манере невольно присвистывать и прищелкивать вставными челюстями. Над простонародным выговором обычно насмехаются продавщицы: одержимые самоуничижительным снобизмом, они презирают сословие, к которому принадлежат, чтобы хоть в этом приблизиться к напыщенным покупателям своих магазинов.

В таких случаях Чепу вспоминалось, что его отец познакомился со своей будущей женой в Магазине армии и флота на Виктория-стрит. Бетти стояла за прилавком в галантерейном отделе. Ее мать была из почти нищей семьи, а предки по отцовской линии – потомственные «господские слуги». Папаша, заядлый картежник, не вылезал из долгов; Бетти именовала его возвышенно – «джентльменом при джентльменах». Он занимался чисткой серебра – тщательно драил его особой пастой. «Белые перчатки носил». Впрочем, все это было пустое хвастовство. Как-то раз, рыдая, Бетти поведала сыну, как бедняга, доведенный до отчаяния карточными проигрышами, бродил по улицам Южного Лондона, пытаясь набраться решимости и покончить с собой. Однако, так и не наложив на себя руки, он вернулся домой в Болхэм, весь посерев от безысходности, еще острее чувствуя себя неудачником. «Но изъяснялся он как культурный человек». При одном только упоминании о дедовой манере выражаться Чеп вскипал и еле удерживался от искушения перейти на язык кокни.

– Мистер Хун – не чета нашим местным кидай-катайцам.

– Ну и что? Мистер Чак был местный.

– Мистер Чак был джентльмен, – провозгласила мать.

Этого статуса их компаньон-китаец удостоился лишь посмертно.

– И очень щедрый человек, – продолжала она. – Съешь еще овсятку, Чеп.

– Я уже сыт. Кушай, мам, на меня не гляди.

– Я свою меру знаю, – заявила она.

Значит, вопрос закрыт? Но нет. Чепа насторожило, что она перестала толковать о предложении Хуна – значит, еще много чего имеет сказать, но решила выждать: до завтра, до будущей недели, до следующего месяца, до китайской Сдачи. Она хочет «миллион гиней». И ради этих денег всю душу из него вынет. В болтливость она впадает от растерянности; когда же мозг у нее пухнет от множества путаных мыслей, Бетти, полностью утратив мыслительные способности, погружается в загадочное – а иногда даже агрессивное – молчание, словно это Чеп виноват, что у нее голова кругом идет. Чеп почувствовал усталость. Когда он наедине с матерью, она из него все жизненные силы высасывает.

Так закончился еще один вечер: пустые разговоры, «Майло», ванная, сушильный шкаф, постель.

На следующий день, в субботу, мистер Хун пригласил Бетти и Чепа к себе домой, в квартиру в центре Коулуна. Он им хочет кое-что подарить, сообщил он. «Это по пути к вашему зданию».

Чеп отказался наотрез, но мать стала настаивать. «Это же по дороге на фабрику». Чепу все равно нужно было на «Империал» за почтой. «Если уж человек тебе что-то дарит, нельзя швырять ему подарок в лицо».

– Я один съезжу, – заявил Чеп. Он чувствовал, что мать уже проявила чрезмерную уступчивость, и хотел показать мистеру Хуну: его лично предложение о покупке «Империал стичинг» ничуть не впечатляет.

Сколько Чеп себя помнил, местные китайцы никогда никого не приглашали в гости. Жители Гонконга встречались в ресторанах, а свои дома окружали тайной. Почему – потому ли, что твой дом и обстановка слишком много о тебе говорят? Или из-за беспорядка: домочадцы все как один в пижамах, шаркают шлепанцами, истошно орут друг на друга – и тут же шумные соседи, убогий быт?

Как бы то ни было, Чеп согласился заехать к Хуну прежде всего из любопытства: хоть какое-то разнообразие. Кстати, мистер Хун не соврал: его квартира действительно была Чепу по пути, в десяти минутах пешком от «Империал».

Мистер Хун принял Чепа в своем элегантном костюме с нашитым на рукав лейблом. Жил он на восьмом этаже в доме неподалеку от Эргайл-стрит. Из одного окна Чеп увидел Гонконг и горную гряду за трамвайной линией Пик – Пристань, где под сенью небольшой рощицы ютился Альбион-коттедж; за противоположным окном, величественное, как древний памятник, возвышалось здание «Империал стичинг». Прямо над фабрикой пролегал «воздушный коридор» аэропорта Кай Так.

– Чаю?

– Нет, спасибо. Надо бежать. Вы говорили, у вас что-то есть для моей мамы?

– И для вас.

Когда мистер Хун вышел из комнаты, Чеп обрадовался – ему хотелось хорошенько рассмотреть обстановку. Когда на «Империал» приезжал заключать договор новый заказчик, Чеп частенько посылал мистера By на автостоянку поглядеть машину гостя – марка, год выпуска, внешний вид? По автомобилю человека, будь то англичанин или китаец, можно составить достаточно точное представление о его характере.

В квартире мистера Хуна Чепа весьма озадачили белые мохнатые ковры – последний крик моды двадцатилетней давности, а также застекленная горка в гостиной, заполненная фарфоровой посудой: синие фарфоровые миски, суповые ложки того типа, что больше напоминают рожки для обуви. Когда Чеп подошел к горке по неровному полу, все ее содержимое зазвенело. На верху китайского буфета, похожего на алтарь, – совершенно дурацкие часы: подделка под Францию, эрзац-деревянный корпус на львиных лапах, покрытых эрзац-позолотой, идиотское тиканье. На стеклянном журнальном столике – пепельница. Рядом с ней – спичечный коробок с надписью «Толстячок». На дне пепельницы значилось «Золотой дракон». Какая изысканность манер: Хун спер пепельницу из коулунского ресторана!

Чтобы подковырнуть мистера Хуна, Чеп заметил:

– Мистер Чак там обычно обедал.

– Рад знать, что вам это известно, – отозвался мистер Хун. Намек Чепа его ничуть не задел. Напротив, он был, похоже, искренне польщен.

Краденые спички и пепельница еще больше усиливали впечатление безликого убожества, но Чеп почувствовал, что заглянул в душу мистера Хуна, и, чтобы увидеть побольше, спросил:

– Разрешите воспользоваться вашими удобствами?

Даже тут – на полу белый мохнатый ковер. Крышка унитаза опущена. Одно из предписаний геоманта мистера Мо гласило: держи унитаз закрытым, иначе животворная энергия ци покинет здание через слив.

Вернувшись в гостиную, Чеп обнаружил, что мистер Хун уже разложил подарки. Эти дешевенькие мелкие презенты вовсе не требовали чем-то отблагодарить дарителя; по китайским обычаям их следовало понимать в чисто ритуальном смысле, как знак щедрости.

Корзина с фруктами, содержащая, помимо всего прочего, лонганы, личжи и манго, – очень мило, но Чеп сказал себе, что мог бы купить все это и на рынке. Засахаренные сливы. «А это что?» – поинтересовался Чеп. «Холодные закуски-ассорти», – пояснил мистер Хун. Мать к ним и на милю не подойдет. Вышивка шелковыми нитками – изображение котенка – в огромной ромбовидной рамке, запечатанной в пластик. Зонтик. Пара наволочек. Термос. Мазь «Оленьи панты». Чай «Лун-Цин» в расписной жестяной банке веселенькой расцветки. Бутылка ликера «Мао тай» в деревянном ящичке с откидной крышкой.

Из всего этого явствовало, что Хун скареден, причем скареден даже не нарочно, а по неискоренимой привычке. Чеп изобразил на лице удивление и радость – он-то знал, что Бетти такие подарки только взбесят. Все эти грошовые приношения лишний раз доказывали Чепу, что мистер Хун не заслуживает доверия. В тот же вечер он принес их в двух пакетах домой.

Мать заявила, что дорогие подарки были бы гораздо подозрительнее – вот уж что точно не в китайском стиле.

– Посмотри еще, подумай, – сказала она.

– Я все равно не согласен, – стоял на своем Чеп.

В понедельник утром мистер Хун позвонил Чепу на фабрику.

– Хочу спросить: вы сегодня вечером свободны? Пропустим по рюмочке?

– По понедельникам я в Крикет-клубе не выпиваю, – ответил Чеп.

– Я надеялся, что мы могли бы найти местечко повеселее. Как насчет «Киски»?

– Извините, – отрезал Чеп.

Зачем это Хун приплел к разговору «Киску»? На той же неделе, как-то после окончания рабочего дня, Мэйпин тихонько поскреблась в дверь кабинета Чепа. Она была в голубой кофте, пушистой, свободного покроя, – ангора, наверное, – и Чепу ужасно захотелось эту кофту погладить. Мэйпин нежно улыбалась.

– Я просто сказать спасибо, – произнесла она.

Чеп попятился, убрал руку в карман. О чем это она?

– За кофту, – докончила она.

А Чеп уставился на кофту, потому что в гардеробе Мэйпин таких дорогих вещей еще не бывало и потому что он этой кофты Мэйпин не дарил.

Она смущенно рассмеялась:

– Тот китаец сказал: это ваша идея. Сделано в Китае, – Мэйпин профессиональным жестом провела пальцем по швам, ощупывая стежки. – Хорошая работа.

Значит, кофту ей подарил Хун и тем самым дал Чепу понять, что знает об их связи – их встречах после работы, тайно распиваемых бутылках, соитиях украдкой, – но как он докопался? И какой мерзкий способ оповестить, что твоя тайна уже не тайна: ведь Чеп не может сказать Мэйпин правду, не может ее предостеречь, а то она до смерти испугается этого пронырливого мерзавца.

Она стояла в своей новой кофте на пороге его кабинета, и Чеп запаниковал, осознав, что его тайну кое-кто знает и что этот «кое-кто» – мистер Хун.

– Вам меня?

– Нет, – выпалил Чеп. – Пожалуйста, уйдите.

– Спасибо еще раз, – проговорила Мэйпин, окончательно испортив ему настроение. Чепу захотелось ее обнять, но он чувствовал на себе взгляд мистера Хуна.

Чепа потянуло выпить. В тот же вечер он отправился в «Бар Джека» и влил в себя сразу две порции виски. А затем увидел в зале филиппинку Бэби и ее подругу Лус. Чего, спрашивается, этим красоткам не сидится на их положенном месте – в «Киске»?

– Мы пресредоваем тебя, – сказала Лус.

А Бэби заявила:

– Наверно, я тебе больше не нравлюсь.

– У меня много забот, – сказал Чеп.

– Все мы не ангелы (это слово она выговаривала как «анхелы»). Так танцуй со мной, Невилл.

Когда это он открыл Бэби свое настоящее имя? Ведь он из принципа всегда представляется выдуманными именами. Это вторжение в его частную жизнь насторожило Чепа. Правда, еще две порции виски загасили беспокойство. Но впереди его ждал сюрприз – попытавшись расплатиться за виски, он услышал, что с него ничего не причитается.

– Вас друг заплачил, – сообщила Лус.

И, расхохотавшись, пошла танцевать с Бэби. Чеп отвлекся от своих тревог, не без изумления наблюдая за их жеманными движениями. Но вскоре его вновь обуяла паника. Какой еще друг?

По-видимому, мистер Хун знает его маршруты, его подружек, его любимые бары. Когда в тот вечер он вернулся в Альбион-коттедж, мать – как всегда, когда он задерживался, – уже стояла на посту, заполняя собой дверной проем.

– Почему ты на меня так смотришь?

– У меня пастилка от кашля в горле застряла, вот и все.

Сдвинув вбок вставную челюсть, мать состроила гримасу.

– Красивый джемпер, – заметил Чеп.

– Наш друг подарил.

– О господи, – вырвалось у Чепа. Его мутило.

– Сейчас орать начнешь? Так я и знала, – проговорила мать. Затем со вздохом добавила: – Придержи-ка язык! Я считаю, что с этим человеком можно иметь дело.

6

В четверг вечером, как обычно, Чеп отправился в Крикет-клуб – поиграть в боулинг, а заодно обсудить свою проблему с Монти. Но говорить с ним следовало обиняками. «Есть у меня один приятель, так вот он все гадает, что будет после Передачи…» Вообще-то разговоров на эту тему Чеп никогда в жизни не поддерживал – что толку? О Передаче всякий имел свое мнение, но никто не мог однозначно сказать, чем она обернется. А поделать ничего нельзя – она надвигается, словно предсказанный синоптиками атмосферный фронт, который скоро накроет Гонконг. Причем тут перемена необратимая: тучи придут, но не уйдут. Климат в Гонконге изменится раз и навсегда.

– Вечер добрый, сквайр.

Не дожидаясь, пока Чеп откликнется, Монти кого-то поманил рукой. На миг Чеп испугался, что поверенный опять подзывает этого гнусного Хуна. Но нет – на зов Монти явился странновато одетый американец: дорогой костюм, ковбойские сапоги, ремень с огромной серебряной пряжкой, голубая рубашка, крикливый шелковый галстук.

– Вот, Невилл, хочу тебя познакомить с Хойтом Мэйбри. Это мой коллега, только что приехал из нашего сингапурского офиса меня навестить.

– Здравствуйте, – произнес Чеп. Обнаружив, что рукопожатием его не удостоили, Хойт Мэйбри сжал пальцы в кулак.

– У Невилла фамильное дело.

– И какое же?

– Швейно-текстильное, – сказал Чеп.

– Мы создали ряд успешных совместных предприятий, – сообщил Хойт. – В области текстиля Китай совершил настоящий скачок. Речь о продукции высочайшего класса. Лучших брэндах. И все это проплывает мимо Гонконга.

– Потому что мы не используем детский труд, – сказал Чеп.

– Секундочку, – возразил Хойт, заметив, что Монти засмеялся. – Я хочу ответить.

– Не стоит, я все это уже слышал, – сказал Чеп. – Знаю я вас, янки!

Монти обернулся к Хойту:

– Он вас дразнит.

– Гонконг – случайный огрех истории, который вскоре будет исправлен, – продолжал Хойт.

– В качестве британской колонии Гонконгу жилось прекрасно, – сказал Чеп.

– Куда уж прекраснее. Никаких выборов. Никакой демократии. Однокашник однокашника поддерживает – только по знакомству все и делается, – не унимался Хойт. – Не надо мне ничего рассказывать.

– Здесь была свобода, – продолжал Чеп. – Свобода жить или умереть, свобода в духе «выживает сильнейший», но толк от нее был, и ничего лучшего не смогут сделать ни китайцы со всеми их чертовыми полицейскими, ни вы, американцы, со всей вашей ханжеской болтовней насчет демократии.

– Китайцы – чудной народ, – сказал Хойт. – Я их вот как воспринимаю: что бы ты ни делал, они вечно держат фигу в кармане. Вот вам, в принципе, вся китайская философия – фига в кармане.

– Хойт во многом прав, – заметил Монти.

Хойт улыбнулся Чепу:

– И давно вы здесь?

– Я здесь родился, – проговорил Чеп и, игнорируя американца, обернулся к Монти: – Одному моему приятелю некий китайский чиновник предложил сделку. Всех подробностей я не знаю…

– Да они тут вообще-то не важны, – затараторил Хойт. – Просто рассчитывайте на быстрые и грязные деньги, с поправкой на большую вероятность подставы.

– Простите? – и Чеп вновь обернулся к Монти: – Ситуация такая. Земельный участок моего приятеля стоит семь миллионов. Ему предложили учредить зарубежную фирму, через которую и будут производиться расчеты. Цена продажи оговорена заранее – девять миллионов. Китайский чиновник платит девять миллионов из средств своего министерства. Деньги переводятся на счет новой фирмы. Продавец – этот мой приятель – получает семь миллионов плюс еще кое-что наподобие комиссионных, примерно около миллиона.

Монти выслушал, не моргнув и глазом; зато Хойт Мэйбри заулыбался.

– Ты когда-нибудь слышал о таких сделках? – спросил Чеп.

– А разве другие бывают? – воскликнул Хойт.

Чепа это задело; он устыдился своей наивности. Но, по крайней мере, он не выдал себя, свалив все На выдуманного приятеля. Сохранил тайну.

– Сейчас живых денег просто море, ликвидность бешеная, – сообщил Хойт. – На инвестиции в Китай специально выделено двадцать пять миллиардов. Тут и американцы участвуют, и транснациональные компании.

– Мой приятель пока колеблется, – проговорил Чеп и заглянул в лицо Хойту. – Он говорит, что хотел бы здесь еще пожить.

– Умные деньги уезжают, – заметил Монти.

– Я хочу посмотреть, что будет, – сказал Чеп.

– Будет бум, – сообщил Хойт.

– Я вам скажу, что будет, – заговорил Монти. – Китайская Народная Республика начнет исподтишка, постепенно затягивать петлю. Поглядите, что делается в школах, что говорят детям об англичанах. Думаете, им там будут расписывать достоинства британского колониализма? Нет, им будут вдалбливать официальную китайскую версию всемирной истории. Рассмотрим иммиграцию. Кто получит вид на жительство? Только те, кто нужен китайцам. Остальных – взашей. Чтобы заниматься бизнесом, нам всем понадобятся разрешения на работу – специальные такие бумажки. Аннулировать их ничего не стоит.

– Всех подозрительных они вышлют, – подхватил Хойт.

– Это и к вам относится, – заметил Чеп, – и ко всем американцам вообще.

– Хойт не американец, – сообщил Монти. Словно декламируя стишок, ибо он явно повторял эту фразу уже не впервые, Хойт пояснил:

– Я не американец, но я из Америки.

– Что это значит? – осведомился Чеп.

– Отказался от гражданства.

– А как вам это удалось?

– Легко. Пошел в американское консульство. Подал заявление. Вернулся домой. На следующий день опять пошел в консульство, подписал «Клятву об отказе». Сдал паспорт. – Хойт засунул большие пальцы под ремень. – На том и разбогател.

– Я никогда не отрекусь от Великобритании, – произнес Чеп.

– Или взять моих партнеров по фирме, – вставил Монти. – Квок – канадец. Лум – подданный протектората Тонга. Левин – гражданин Каймановых островов. Да хоть здесь, прямо в этом зале погляди по сторонам – кто белизец, кто панамец, кто вообще с Кабо-Верде.

Чеп невольно осмотрелся. И узрел вокруг только англичан – по большей части знакомых. Вот это новость…

– У меня паспорт Гвинеи-Бисау, – продолжал Хойт.

– Господи, а где это?

– Недалеко от Кабо-Верде, – пояснил Хойт. – Если не врут.

– Ага, государство с черным лицом. Значит, вы черномазый.

– Полегче! – воскликнул Хойт.

– А ты, вероятно, израильтянин, – сказал Чеп Монти, зная, что тот – еврей.

– Австриец, – поправил Монти, отхлебнув пены из своей глиняной кружки. – Здешний австрийский консул предложил. По собственной инициативе. Ему известно прошлое нашей семьи. – Монти слизнул с верхней губы ошметок пены и с серьезным видом добавил: – Я воспринял это как акт искупления грехов с их стороны.

– Монти, ты что же это, перец-колбаса?

– Австрийцев так не называют, – возразил Монти. – Ты нас с немцами перепутал.

– А разве страна не одна и та же?

Чеп был в шоке – ведь Монти всегда с такой любовной интонацией говорил о своем отце, лечившем бедняков в Уайтчепеле, и его бескорыстной преданности пациентам, о своих студенческих годах в Лондонской школе экономики, об офисе на Чэнсери-лейн. Лондонец до мозга костей, господин в котелке и с туго стянутым ремешками зонтиком – вот как Чеп воспринимал Монти, а себя самого считал англичанином колониального розлива, так как мог похвастаться лишь аттестатом зрелости гонконгской средней школы Куинс-колледж.

– Ничего общего, – заявил Монти, вновь поднося к губам глиняную пивную кружку. – Я из старинной династии венских интеллектуалов.

Чеп заключил, что виноват тут не Монти, виноват Гонконг – город, обрубающий у людей корни, заражающий их себялюбием и высокомерием, алчностью и бесхребетностью. Его родная мать и та не устояла. И Чеп ничего говорить не стал. Окинул взглядом зал Крикст-клуба и понял, что все эти люди сбегут при первых же признаках опасности.

– Если твой приятель надумает насчет сделки, скажи, чтобы связался со мной, – сказал Монти.

– Или со мной, – вставил Хойт.

«Какой приятель?» – чуть не сорвалось с языка у Чепа, но он вовремя спохватился.

Вернувшись в тот вечер в Альбион-коттедж, он увидел, что мать выставила на стол корзину с фруктами. Отчего, интересно, у нее такое сияющее лицо? Фрукты – они фрукты и есть. Назавтра на фабрике Мэйпин тоже принесла ему в кабинет корзину с фруктами. Очередную. На сей раз – с японской мушмулой, лонганами, мангустанами и киви. Красивые пальцы Мэйпин крепко стискивали ручку корзины.

– Человек дает это вам.

– Что за человек? – Чеп развернул записку, приклеенную к корзине скотчем. «Позвоните, пожалуйста».

– Из Китая, я думаю. Я его не знаю.

– Но он вас знает?

– Может быть.

Чепа взбесило это уклончивое «может быть», означавшее, что просьбу автора записки придется исполнить.

Провожая Мэйпин взглядом, он вновь ощутил, что возбуждается. В манере уходить, свойственной как ей, так и почти всем женщинам на свете, сквозила какая-то поразительная невинность: женщины всегда казались несколько беспомощными, неуверенными, робкими. Мужчины по большей части удаляются враскачку, словно в любой момент готовы обернуться, презрительно ощерить зубы; но женщины всегда как бы спешат убежать. У Чепа часто возникало безотчетное желание схватить уходящую за худые плечи и повалить на пол; он ненавидел себя за эти фантазии, больше подобающие какому-нибудь насильнику-психопату.

Когда в то же утро он позвонил мистеру Хуну, тот мгновенно взял трубку, судорожно схватил – вот именно схватил, словно всю неделю держал над телефоном руку в ожидании звонка.

– Вэй! – впопыхах произнес Хун на родном языке, а затем добавил: – Да?

– Я бы хотел с вами повидаться по одному делу, – сообщил Чеп, надеясь навязать Хуну свои правила игры.

– Большое спасибо, что перезвонили, – ловко увернулся мистер Хун. – Я так рад, что вы получили мою записку.

– У меня не очень-то много времени, – прервал его Чеп.

– У меня еще меньше, – отозвался мистер Хун. – Допустим, в клубе в шесть?

– В Крикет-клубе?

– В «Киске», – отрезал мистер Хун и положил трубку прежде, чем Чеп успел возразить.

Чеп и сам не мог бы сформулировать, чем его так напугала перспектива увидеться с мистером Хуном в подобном месте. И все же сердце у него екало. В «Киску» он явился, снедаемый чувством своей беззащитности. Мистер Хун, напротив, был сама бодрость и учтивость. Ага, вот в чем штука: в самоуверенности этого типа, а также в том, что он уже втерся в жизнь Чепа – великолепно поладил с матерью, свел знакомство с Мэйпин, мамой-сан, Бэби и Лус. Да и с Монти они, верно, закадычные приятели. Таким-то образом мистер Хун и обрел власть над Чепом.

Встретились они случайно еще на улице, у двери клуба, подле которой находился красный ящик-кумирня со злорадно ухмыляющейся богиней-дьяволицей, подсвеченной двумя красными лампочками. Мистера Хуна богиня не заинтересовала, но Чеп при ее виде, как всегда, внутренне поежился.

Мама-сан провела их в кабинку в дальнем зале. Мистер Хун держался в «Киске» как завсегдатай. Он поздоровался с барменом Венделлом, а тот, прежде чем отвернуться к телевизору, радушно помахал Хуну рукой. Это тоже насторожило Чепа. Девушки держались поодаль – видимо, Хун с ними об этом договорился заранее.

– Выпьем? – спросил мистер Хун.

– Мне – ничего, – заявил Чеп. – И никакие подарки мне больше не нужны, так что, пожалуйста, перестаньте их присылать.

Лицо мистера Хуна было скрыто тенью, но Чепу почудилось, что китаец мрачно улыбнулся, отвечая:

– Я пригласил вас встретиться со мной здесь именно потому, что для вас больше нет подарков.

Чеп, заранее отрепетировавший сцену отказа от даров, опешил.

– Да и ценными их, честно говоря, не назовешь, – тем не менее сказал он. – Фрукты были помятые, да и, как ни странно, у нас в хозяйстве уже есть один или два термоса.

Мистер Хун сказал:

– Думаю, вы согласитесь, что мне лучше пропустить мимо ушей то, что вы сейчас сказали, – и его улыбка, точнее, ухмылка сделалась очень зловещей. Но что он может сделать Чепу, этот заезжий китаец?

– Послушайте, – заговорил Чеп. – Мы вполне довольны нашей фирмой и участком, который она занимает. Мы не намерены ничего продавать.

– Это я знаю, – отозвался мистер Хун. – Но есть несколько моментов, которых не знаете вы.

Музыка в клубе играла, пожалуй, слишком громко. Она раззадорила Чепа, и он даже начал подумывать, не наорать ли на мистера Хуна так, как орал сейчас певец.

– Первое: если вы не продадите, через год вы будете уже не так довольны.

– Вам, значит, это наперед известно?

– Да. В моей власти будет сделать так, чтобы вы не были довольны.

Предчувствия Чепа оправдались: мистер Хун явился сюда, чтобы его запугать. Чеп весь затрясся, взбешенный наглостью этого китайского агрессора.

– Даже слышать не хочу, старина.

– С вашей стороны было бы умнее выслушать.

– По английским законам угрозы – это преступление. Стоит мне только вызвать сюда констебля из Лай Чжи Кока, и вас упрячут в каталажку.