Текст книги "Коулун Тонг"

Автор книги: Пол Теру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Тут еще хуже, – заговорил Чеп. – Все имущество А Фу исчезло. Мэйпин в шоке. Вот почему я повез ее в Макао. Чтобы успокоить.

Он посмотрел на мать. Да, она ему верит.

– Она боится Хуна, – продолжал он. – Хун хочет ее разыскать.

– Он же занятой человек. Зачем ему?

– Потому что она – единственная, кто видел его с А Фу. Кроме меня, я хочу сказать. На ее глазах он уходил из ресторана. Если она пойдет в полицию, то сможет описать, при каких обстоятельствах исчезла А Фу – а потом вся ее одежда исчезла, и вообще.

Бетти поднесла к глазам бинокль и направила его в сторону скакового круга, хотя лошадей на нем еще не было. И произнесла беззаботным тоном:

– Но она в полицию не пойдет.

– Может пойти, – возразил Чеп. – И я ее вполне пойму. Все указывает на Хуна.

Начался новый заезд. Бетти не сводила бинокля с дорожек.

– Жаль, что у меня не хватает духу на него заявить, – сказал Чеп.

– Тогда наша сделка сорвалась бы, – заметила Бетти, по-прежнему следя за лошадьми.

– Будут и другие сделки.

– Другого мистера Хуна не будет.

– Он – скот, – сказал Чеп.

– Ой, да ничего с твоей Мэйпин не случится, – произнесла Бетти, как бы утихомиривая его. – Сидит она теперь в своей квартирке.

– Нет, – запротестовал Чеп. – Мама, тут дело серьезное.

Его бесило, что она обсуждает важную тему, одновременно следя за ходом скачек – не глядя на него, то и дело подкручивая колесико бинокля… Это сбивало, вынуждало повышать голос, в особенности теперь, когда заезд близился к концу.

– Она прячется на фабрике, – сказал Чеп. – Я за нее беспокоюсь. Мама, ты меня слушаешь?

Под аккомпанемент восторженного рева на экране возникла одна-единственная лошадь – победительница; Бетти опустила бинокль и улыбнулась Чепу.

– По-моему, ты влюбился, – произнесла она.

– Ты чего улыбаешься?

Бетти показала ему билетик.

– Полная Луна. Я выиграла.

Нет, до чего же странная женщина. Всего через несколько дней ей предстоит получить свою кругленькую долю от миллиона фунтов, вырученного от продажи фабрики «Империал стичинг» в Коулун Тонге, а сегодня она выиграла двадцать шесть гонконгских долларов на скачках в «Счастливой долине» – и на радостях потеряла дар речи. Но, в конце концов, мать – суеверная язычница с китайской интуицией, а скачки – совершенный ею ритуал: ведь все дело в имени лошади. Победа Полной Луны – это знамение, предвещающее успешное завершение сделки.

Вот на что она поставила. Чеп тоже пошел ва-банк – выложил ей все, – и теперь она улыбается. Настроение у него улучшилось. Он тоже выиграл.

Они просидели в клубной ложе до вечера. Бетти приветствовала своих подруг, те увидели корзинку, и Бетти вновь начала превозносить Вана. Они съели курицу. Выпили пиво, съели пирог, опустошили корзинку. «Скачущие лошади не перестанут скакать», – пообещал китайский диктатор. Но нет – это будут уже другие лошади, Мэйпин права: «Счастливая долина» больше подходит для казней. Кончаются не только сегодняшние скачки. Кончается Гонконг.

В коттедж они вернулись уже в сумерках. Таксист сказал: «Красивый вид». Они все так говорили.

– Полцарства за чашку чая, – произнесла Бетти. И окликнула: – Ван!

Ван не отзывался. Бетти вновь окликнула его, уже сердито, с искаженным лицом, теребя языком свои вставные челюсти в ожидании ответа. Тишина. Она направилась в его комнату, словно только для того, чтобы по дороге дать выход гневу, – хлопая дверьми, топая по полу, пиная мебель, шумно сетуя. И вернулась с озадаченным видом, все еще теребя языком челюсти.

– Удрал!

14

– Гнида, – бормотала Бетти, пока Чеп ходил по дому и проверял, не украл ли Ван чего. Столовое серебро в деревянном ящике, золотые часы Джорджа, музыкальная шкатулка, драгоценности, украшенные монограммой щипчики для сахара, боевые награды Джорджа, выигрыш Бетти на предыдущих скачках, хрустальная настольная лампа, коллекция сувенирных блях для лошадиной сбруи – Ван ничего не тронул, и ценности словно бы обесценились оттого, что ими побрезговал повар-китаец. Часы, которые Бетти помнились блестящими, потускнели, бляхи тоже покрылись патиной, щипчики погнулись. – Гнида, – вновь пробормотала она.

Каморка Вана на «черной» половине дома была пуста, вся его одежда исчезла. Остались лишь вещественные свидетельства его меланхоличной бережливости: пачки рекламных купонов («Предъявителю – скидка!!!») и автобусных билетов, россыпь скрепок, сцепленные между собой проволочные вешалки в шкафу, старая банка от варенья, заменявшая Вану чайную чашку, сломанный гребешок, растрескавшиеся пластмассовые шлепанцы, от шарканья которых по половицам у Чепа сводило челюсти. Чеп не мог простить Вану, что тот внушил ему паническую боязнь необычных рисовых зернышек: сам Ван их выплевывал и Чепа тоже заразил своим подозрением, что в действительности это не рисинки, а дохлые черви.

– Сбежал, – крикнул Чеп матери.

– Вот змей, – выдохнула она.

Было еще и такое: давным-давно, когда они еще жили на Боуден-роуд, Чеп услышал из соседней квартиры истошные басовитые крики. Ван сказал: «Он сам себе отрезал член. Потому что сильно рассердился на жену». Сосед вопил всю ночь напролет. Чепу было пятнадцать лет, как и Вану, который только начал им прислуживать. Бетти всегда считала, что, держа Вана при себе, они его просто-таки спасают – жертвуют собой ради Вана и его матери Цзя-Цзя. Этакое пожизненное благодеяние. А следовательно, исчезновение Вана – черная неблагодарность с его стороны.

Ван явственно присутствовал в пустоте, оставшейся после его ухода. В этой пустоте витали его байки, суеверия и словечки, его страхи, запах его стряпни. Застыв посреди комнаты, взбудораженный всеми этими воспоминаниями, которые нельзя было назвать дурными или хорошими, Чеп недоуменно хлопал глазами – но вдруг его осенила простая и толковая догадка. Пустая комната Вана похожа на комнату А Фу. Из той комнаты тоже изъяли все имущество ее обитательницы – и выглядело это точно так же. Точно такие же дребезжащие вешалки, точно такие же обертки от конфет и треснутое блюдечко, точно такие же просыпанные чайные листья, похожие на раздавленных насекомых, точно такие же вензеля из переплетенных букв О – отпечатков чашек с мокрыми донышками – на комоде и тумбочке, точно такой же запах мыла и волос, точно такой же пожелтевший матрас. И исчезновение в том же стиле – внезапное, как похищение. Все исчезновения, вопреки логике, ассоциировались у Чепа с Хуном. Три исчезновения, если считать дворника Фрэнка By. Четыре, если считать мистера Чака. Все эти люди испарились бесследно, если не считать осадка – такого вот мусора.

Подумав о Мэйпин, он болезненно скривился, но его отвлекли слова матери.

– Ван никогда не грозился уйти, даже если я его песочила, – говорила она, – так почему же теперь?

– Разве что как-то догадался о нашем отъезде.

– Быть не может.

– Подслушал что-нибудь, – рассудил Чеп.

– Гнида.

– Я хотел на прощанье сделать ему подарок, – сказал Чеп.

– Электрический фонарь под глаз, – проворчала Бетти.

Чеп рассмеялся ее болхэмскому выражению и болхэмскому выговору. Обнял мать за плечи. Уход Вана стал неожиданностью, но зато они теперь сами себе хозяева. Сбежав, Ван снял у них камень с души – теперь им не будет стыдно, что они его бросают. Ван перехватил инициативу, бросил их первый. Они с ужасом ожидали момента, когда придется объявить ему об их возвращении в Англию. Что сделает Ван – завоет? Обольется слезами? Разобидится? Бог весть. Бесстрастные китайцы порой закатывают истерики, достойные итальянцев. «А вдруг он беситься начнет?» – вопрошала Бетти. Но проблема решилась сама собой.

Маллердам повезло: теперь они могли без малейших угрызений совести презирать Вана за побег, вместо того чтобы стесняться своего собственного бегства. Больше всего Чеп страшился поддаться сентиментальности – тут ведь не только слезы, но и деньги: премиальные, выходное пособие, подъемные. Но Ван убежал по собственному почину: трусцой, выбрасывая вперед длинные ноги, уставившись прямо перед собой, с обычной своей змеиной гримасой на худом лице.

– Все они одинаковы, – сказала Бетти.

Чеп все еще созерцал пустоту – и видел в ней пустую комнату А Фу.

– Китайцев боится. Своих же боится, – продолжала Бетти. – Наводит на кое-какие мысли, да? – Она кивнула, сама себе поддакивая; ее глаза стали жесткими, как у Тэтчер. – Скатертью дорога, – добавила она. – Без него обойдемся.

Пошел дождь. Вначале, пока Бетти заваривала чай, он просто скребся по крыше, словно полчище проворных грызунов. Бетти устроилась вместе с Чепом в «зале», выпила – назло Вану – чаю, и дождь застучал чаще. Что небо, что крыша, что потолок – все едино. Бетти вспомнилось, какой был ливень в то утро, когда она узнала о смерти мистера Чака, вспомнилось, как она глянула на портрет Ее Величества и подумала: чему-то очень важному приходит конец. Тогда она и помыслить не могла, что речь идет о такой колоссальной перемене, как их отъезд из Гонконга. Ход событий ускорился. Смерть мистера Чака была только началом: она повлекла за собой много всего такого, чего Бетти никак не ожидала, такого, на что она и повлиять-то не могла. Вот как делается история: ни с того ни с сего человек чихнул и умер и потащил за собой в тартарары все, и тебя в том числе; а потом оказывается, что твое дело – смотреть на это со стороны, а потом ты возвращаешься домой.

– Вкусненький чай, – сказала Бетти. Лучше, чем у Вана. Как только она мирилась десятки лет с его бурдой? «Он просто клад», – говорила она Монти и вообще всем, кто хвалил Вана, но сама в это никогда не верила. А теперь он оказался просто лицемерным гаденышем, да и с головой у него, наверно, не все в порядке.

Чеп согревал ладони о чашку и думал, что никогда еще в жизни не был так близок с матерью. Бетти включила «Робертс»: на волне «Радио вооруженных сил» звучала музыка. Это была «Витрина Вест-Энда» – любимая передача Бетти.

Услышав «Однажды я тебя найду», она сказала:

– Мне всегда нравилась эта песня. Джордж ее часто пел.

Эта фраза прозвучала как отпущение грехов мужу.

– Удачно мы съездили на скачки, – сказал Чеп.

– Я слегка озолотилась, – заметила она. – Но самое главное, что мы ездили вместе. Съешь овсятку, Чеп.

– Не откажусь. – Он выбрал себе рассыпчатый квадратик, куснул.

Какой странный вкус стал у овсяных лепешек Вана после исчезновения повара. Они испечены вчера. У них чуть-чуть кисловатый привкус самого Вана. Чеп обнаружил, что у него кусок в горло не идет. Он положил лепешку на тарелку и испытал слабое отвращение при виде отпечатков своих зубов.

Мать изменилась – а что не изменилось? Это уже не ожесточенная, подозрительная женщина былых времен. Вначале, когда на нее свалились наследство мистера Чака и посулы мистера Хуна, у нее голова пошла кругом и она начала чудить. Но теперь успокоилась, оттаяла, сильно повеселела, стала его прежней заботливой матерью и даже в некотором роде светской дамой, балующей себя пикниками, поездками на скачки и в казино. Чеп был ей очень признателен – ведь она сочувственно выслушала все его страхи по поводу Мэйпин. Теперь он доверял матери и чувствовал себя с этой заурядной англичанкой на этом китайском острове очень уютно, точно на старом, привычном диване.

Он сказал:

– Пойду позвоню Мэйпин. Просто проверю, все ли в порядке.

– Звони-звони. Только прошу тебя, никуда не езди. Ночь просто ужасная.

У Бетти была одна старомодная черта – все свои действия она сообразовывала с погодой. В туман и дождь она носу на улицу не высовывала. «Я слабогрудая», – поясняла она. А Чеп погоды практически не замечал. Мать всегда дулась, когда он возвращался домой промокший.

– Что ей сказать?

– Да что хочешь.

– В смысле, насчет нашего отъезда.

– Назначено на понедельник.

– Ты не будешь против, если завтра она переночует здесь?

Бетти призадумалась, словно высчитывая что-то на своих зубах, передвигая их туда-сюда, как костяшки примитивного устройства для сложения.

– Устроим ее в комнате Вана.

В этом плане его мать также держалась старых правил. Чепу сорок три года. Мэйпин он собирается взять с собой в Британию и там на ней жениться – это единственный выход. А теперь ему, значит, надо прикинуться, будто между ними ничего нет? Но это мелочи. Сейчас главное – безопасность Мэйпин. Когда они приедут в Лондон, все те проблемы, которые в Гонконге казались такими серьезными, будут забыты. Поинтересоваться, не родня ли ему Венделл, могут, лишь пока Чеп в Гонконге. Из-за семи морей об этом уже не спросят. Что до наследства мистера Чака – фабрики, А Фу, пропавшего без вести Фрэнка By, мистера Хуна и так далее и тому подобное, – все проблемы китайцев станут проблемами Китая.

Тщательно подбирая слова – поскольку эта мечта выросла из его давних школьных грез и в ней фигурировала Мэйпин, – Чеп рассказал матери, что воображает себя и ее живущими в поместье среди зеленых лугов южной Англии.

– В Суррее об эту пору очень красиво, – и Бетти пояснила, что туда они ездили поездом из Болхэма. – Пересадка в Ист-Кройдоне. Мы всегда сходили на станции Вестхамбл и взбирались на Бокс-хилл. Меловые обрывы. Ежевичные заросли. Столько зелени. Видно на много миль окрест. Но лучше всего была могильная плита.

Когда она произнесла «могильная плита» и рассмеялась, Чеп придвинулся к ней вплотную и переспросил:

– Мама?

– Она была на вершине холма, в лесу. Могила одного местного. Наверно, он был тронутый. Перед смертью велел похоронить себя наперекосяк, головой к Китаю. Меня пусть похоронят наоборот!

– Мама! – воскликнул Чеп, и оба захохотали.

За Передачей Гонконга они будут наблюдать по телевизору, сидя в своем доме в Лезерхеде или Доркинге. «Туда ему и дорога, – скажет она. – Сдача по-китайски».

Чеп набрал свой рабочий телефон. Мэйпин не брала трубку. Включился автоответчик Чеп с отвращением услышал свой голос, произносящий парадоксальное: «Вы позвонили в дирекцию фабрики „Империал стичинг“. В данный момент здесь никого нет, но ваш звонок для нас очень важен…»

После сигнала он сказал:

– Это я… это я… возьмите трубку, Мэй. Надеюсь, вы меня слышите. Пожалуйста, возьмите…

– Да, – тихо отозвалась Мэйпин.

– У вас все в порядке?

– Я боюсь. Мистер Хун хочет найти меня.

– Ему вас не найти.

– Может быть, кто-то ему скажет.

– Кроме меня, никто не знает, – возразил Чеп. – Послушайте, Мэй, я не смог сегодня сюда выбраться. Нужно было остаться с матерью. Завтра я приеду.

– Да, – сказала Мэйпин.

– В понедельник мы уезжаем в Лондон. Пожалуйста, не волнуйтесь.

Воцарилась пауза, встревожившая Чепа.

– Вы у телефона?

– Да.

– Мэй, я все рассказал матери. Она знает насчет нас. Она прямо тут, рядом.

Звонок другой женщине, любимой женщине, в присутствии матери наполнял его дотоле неведомым чувством уверенности в себе. Наконец-то он стал мужчиной.

– Она ужасно рада, – сказал он и глянул в другой угол комнаты, на мать. В тусклом свете лампы он не мог различить ее лица, но знал: она улыбается. – Она на седьмом небе. И вот еще что, Мэй.

– Да?

– Теперь нет смысла звонить в полицию.

Опять воцарилась пауза, еще более нервирующая, чем первая. Чеп вновь произнес ее имя.

– Я здесь, – сказала она. – Я жду вас.

Это было самое пламенное признание, какое он когда-либо слышал; он подумал: «Моя жизнь только начинается». Ему захотелось сказать в ответ: «Я вас люблю», но что-то заставило его замешкаться. Тут мать громогласно, энергично закашлялась – слабая грудь, сырая погода, – и волшебство рассеялось.

На следующее утро, в воскресенье, Бетти стояла у окна и говорила:

– Дождик все собирается – никак не может решить, капать или нет, – и улыбалась капризным тучкам-глупышкам, зависшим над Китаем. А Чепу было все равно: погода больше не играла никакой роли, они оставляли ее – еще одно проявление ненадежного характера Гонконга – здесь, вместе с Ваном, который даже накануне своего побега казался образцом преданности.

– К обеду я привезу Мэйпин сюда, – сообщил Чеп.

Он поставил на Гонконге крест, бросил фабрику, настроился на Англию. Монти дал ему гарантии – те еще гарантии, конечно. О работниках Чепу теперь даже думать не хотелось.

– Программа меняется, – сказала Бетти, повернувшись спиной к окну. Она смотрела на Чепа точно так же, как на тучки, с той же улыбкой на лице, прищелкивая вставными челюстями.

– Это как? – спросил он. Если бы мать перестала улыбаться, он вообще впал бы в панику. Впрочем, вставные зубы придавали ее улыбке оттенок неискренности, более того, фальши.

– Хун угощает нас ланчем, – объявила Бетти. Наклонившись к столу, она начала хлопотливо раскладывать воскресный выпуск «Саут Чайна морнинг пост» на разные тетрадки. – Он звонил спозаранку, пока ты еще баиньки.

Чеп попытался что-то сказать заплетающимся языком.

– Я знала – тебя лучше не тревожить, – продолжала мать.

Внезапная перемена планов взбудоражила Чепа. Он не просто растерялся, а почувствовал физическую боль. Сам не зная почему, ощутил себя голым, застигнутым врасплох. Так на него всегда действовали неожиданности. Если клиент аннулировал заказ, у Чепа начинались приступы забывчивости и нервозности, слабело зрение; дурные новости отражались на вестибулярном аппарате – он начинал спотыкаться. Стоило мисс Лю на фабрике воскликнуть: «Ой, извините, это не здесь, а там» – и Чеп ошалело оборачивался, часто ушибая голову. Ему ко всему требовалось готовиться задолго, он любил порядок, обожал предвкушать удовольствия, наслаждаясь ими заранее, в мечтах. Неожиданный обед, пусть даже самый изысканный, никогда не оказывался так вкусен, как тот, который Чеп просмаковал заранее. Он считал, что в этом они с матерью похожи, – и в прежние времена действительно так и было. В изменениях планов есть что-то неуклюжее. Нерешительно мнешься, выглядишь форменным дебилом.

– Скажи ей, что потом за ней заскочишь, – сказала Бетти. Говорила она ровно, и это его немного успокоило.

И вновь ему пришлось представиться автоответчику прежде, чем Мэйпин взяла трубку.

– Голос у вас усталый, – сказал Чеп.

– Я не спала. Я боялась.

Поскольку мать слушала разговор – по крайней мере, находилась с ним в одной комнате, – Чеп не мог высказать того, что было у него на сердце: что он любит ее, хочет прижать ее к себе, что жизнь для них только начинается.

– Сегодня вечером я за вами приеду. Все будет хорошо.

– Я жду.

15

Опять «Золотой дракон», бурчание Бетти: «Разве мы ему не говорили, что эту еду не переносим?»; а вокруг большие китайские семьи болбочут чего-то между собой за большими круглыми столами. Еще одна картинка из жизни Китая. Интересно, что за свойство такое у Гонконга – что делает его теплицей анахронизмов, где буйным цветом цветут всяческие старинные обычаи? Здешние китайцы верны своим древним обрядам: поклоняются духам предков, тащат с собой на пиршества детей, внуков и крикливых младенцев, обмениваются дрянными подарками и конвертами с деньгами в нелепых ресторанах наподобие этого, где перемешались современность и ветхая старина.

Дружба во все горло, большие семьи, обжорство на пирушках – все это продолжало существовать в Гонконге, а в Китае уже много лет находилось под запретом как подрывающее устои общества. В дни «культурной революции» коммунисты вспарывали животы за улыбку, за красивое платье, за приемник, настроенный не на ту радиостанцию. Об этом Чеп знал от мистера Чака. Беженцы, нелегальные иммигранты, «неим» – все они единодушно твердили, что Китай – это кошмар; и вот Китай готовится их всех пожрать. Может быть, так гонконгским китайцам и надо – нечего было презрительно коситься на англичан, не желавших им ровно ничего дурного. «Это не они на меня работают, – любил повторять Джордж Маллерд. – Это я на них работаю».

В Китае теперь нет больших семей. Дети вне закона: за лишнего спиногрыза расстреливают или штрафуют. Но у здешних китайцев семьи многочисленные и шумные – Британский Гонконг ничего против них не имеет. И для каждого из их отпрысков в гудящем улье колонии находится дело; однако энергичнее всего эти люди ведут себя именно среди блюд с блестящей, вязкой едой, сражаясь на палочках за лучшие кусочки.

Проходя мимо шумных столов, где китайцы подносили к губам синие узорчатые чашки, Чеп увидел за их спинами, в подсвеченной рождественскими электрогирляндами кумирне, богиню-демоницу с малиновым лицом, а перед ней на тарелке – обычное подношение, апельсин. Язычество чистой воды. Подмечая такие вещи, сознавая, как они его коробят, Чеп лишний раз убеждался: пора уезжать.

Перед ним, за угловым столиком, словно в далеком закоулке Китая, сидел Хун в обществе Монти Бриттейна. Монти поманил их с Бетти. Монти и Хун словно поделили роли: поверенный вел себя активно, а Хун, наоборот, сидел истуканом. Как только Бетти с Чепом уселись, официант привез на тележке какие-то кушанья.

– Не обессудьте, – сказала Бетти, – но китайской еды мы в рот не берем. В жизни не пробовали. Сплошной жир да клей. И такая она всегда мокрая. Прямо плеваться хочется.

– Видите ли, она не для наших желудков, – подтвердил Чеп.

К тому же, если не тратить времени на еду, со всем этим мутным делом скорее будет покончено.

Монти сказал:

– Мистер Хун хочет вам кое-что сообщить.

С каких это пор Монти тут главный? В его манере говорить все еще сквозил Лондон, хотя теперь у этого типа австрийский паспорт и, вероятно, рыльце в пушку. Чеп никак не мог забыть, как этот наглец Монти уговаривал его сменить британское гражданство на негритянский документ.

Теперь, когда до заключения сделки оставалось всего ничего, Хун задрал нос. Он восседал за столом важный и неподвижный, как жаба.

– Прошу вас, съешьте что-нибудь, – сказал он, точно и не слышал, как Бетти признавалась в ненависти к блюдам китайской кухни.

– Это не в их вкусе, – пояснил Монти.

Бок о бок с Хуном Монти казался скорее поверенным Хуна, чем их собственным. Чепу вспомнилось, как Монти познакомил его с Хуном в Крикет-клубе, а впоследствии признался: «Я дал ему рекомендацию. Надо идти в ногу со временем»; именно Монти предостерег Чепа насчет связей Хуна с гангстерами, поведал о бандитах из китайской армии, рассказал ужасную историю расчлененного адвоката. Монти много знает – он из тех, кто отсюда не стронется, из тех, кто скрывает за шуточками-прибауточками полное отсутствие патриотизма, – а если кому он и верен, то уж точно не Британии.

– Я рад этой сделке, – произнес Хун.

Бетти и Чеп сидели за столом, ни к чему не притрагиваясь. «У них даже чай – не чай», – когда-то говаривала Бетти.

– Но если рад только я – это не хорошая сделка. Вы тоже должны радоваться.

– Мы рады, – сказала Бетти, щелкнув вставными зубами; при этом, впервые за все время обсуждения сделки, лицо у нее было совсем не радостное.

Вероятно почуяв нетерпение Бетти, Хун скривился, а затем вперил в нее свои непроницаемые глаза-камушки. Осклабившись, сказал:

– Я был добр и щедр.

– Минуточку, – возразил Чеп. – Вам помогло стечение обстоятельств. Не умри мистер Чак, до такого никогда бы не дошло.

Реплика Чепа понравилась Хуну. Он захохотал – точнее, из его волосатых ноздрей раздался гнусавый скрежет.

– Пожалуйста, выпейте чего-нибудь, – сказал он.

– Оранжад, – заказала Бетти. – Безо льда.

Хун выждал, пока Бетти подали оранжад в бокале на белом блюдечке. Бетти покосилась на него, но пить не стала.

– Мистер Чак покушал здесь последний раз в жизни, – произнес Хун с нарочитой четкостью, словно в этой фразе было значимо каждое слово.

Чеп поглядел на Монти, для которого, по-видимому, эта информация не была новостью. Во всяком случае, от еды Монти не оторвался.

– Он сидел там, где сейчас сидите вы, – продолжал Хун, указав подбородком на Бетти. – Судя по всему, еда ему показалась вкусной.

– Ерунда, – заявила Бетти. – Он сюда и на милю не приближался. Он умер в своей квартире на Мэгэзин-Гэп-роуд.

– Его нашли мертвым у него на квартире, – сообщил Хун.

– Верно, – подтвердил Монти, жуя не поднимая глаз.

Чепа разозлило, что Монти не оспаривает слов Хуна. Обернувшись к Хуну Чеп резко спросил:

– Это как же понимать: вы что-то сделали с мистером Чаком?

– Я просто говорю, что мы подали ему его последний ужин, – ответил Хун.

– «Мы»? Вы что, имеете отношение к этому ресторану?

Хун ответил не сразу. Вначале он принялся снимать пробу с кушаний, подхватывая палочками один кусочек за другим.

– Этот ресторан принадлежит китайской армии. Армии вообще принадлежит много предприятий. Мы владеем почти всем районом Шэнчжэнь. Скоро территория вашей фабрики будет в наших руках.

При упоминании о китайской армии Бетти словно бы проснулась.

– Так что же тут произошло? – спросила она.

– Вы имеете дело с весьма влиятельным лицом, – произнес Монти. – Именно поэтому я без малейших колебаний дал ему рекомендацию в Крикет-клуб.

– Я о мистере Чаке говорю, – возразила Бетти. – Много лет он был компаньоном моего покойного мужа. Очень толковый был человек и порядочный.

– Он был близорук – сказал Хун и поднял кверху палочки, давая Бетти понять, что еще не все сказал. – Ваш мистер Чак никогда бы не продал свой пай в «Империал стичинг» китайской фирме.

Чеп слушал, сцепив руки на коленях, подавшись вперед, недоумевая, почему они никак не перестанут толковать о мистере Чаке. Сам Чеп мог думать только о Мэйпин.

– Я же говорю, – произнес Чеп. – На редкость удачное стечение обстоятельств.

– Но, конечно, вы были упомянуты в его завещании, – сказал Хун.

– Как выяснилось, да, – заметил Чеп и уставился на мистера Хуна, дожидаясь его реакции. Видя, что тот никак не реагирует, он продолжил: – А вы знали, что мы упомянуты в завещании мистера Чака? Поскольку, если вы знали…

– Мы только время зря тратим, – прервал его Монти. Поверенный жевал очень быстро – как голодный зверь, знающий, что неподалеку бродят другие, еще более голодные.

Бетти заявила:

– Что-то я совсем запуталась, Чеп. Ты это о чем?

– Может быть, смерть мистера Чака не была случайной. – Чеп так обозлился на мистера Хуна, что к глазам у него прилила кровь. Но Хуна это, казалось, лишь забавляло.

– Дело давнее, – сказал мистер Хун.

– Прошу вас, – вмешался Монти, подняв палочки, точно жезл регулировщика. – Мистер Хун должен вам кое-что сказать.

– То есть он хотел сказать не это, а кое-что другое? – вопросил Чеп.

Повернувшись к Монти, Хун сказал:

– Возможно, они поймут лучше, если объясните вы.

– Вы уезжаете сегодня, – сказал Монти Чепу. – Деньги уже высланы по телеграфу.

«Программа меняется», – сказала мать сегодня утром, и это сбило его, ошарашило. У него тогда даже дыхание перехватило. А ведь она имела в виду всего лишь посещение ресторана, обед, перенесенный на время ланча. Тут совсем другое – отъезд из Гонконга, – но выражено в тех же самых словах. Программа, дескать, меняется. У Чепа заныло в груди и закружилась голова. На миг он заподозрил, что умирает, – в таком случае его, наверное, отравили?

– Нет, нет, – выдохнул он.

– Но сегодня воскресенье, – возразила практичная Бетти.

– На Большом Каймане суббота, – пояснил Монти. – Это ведь там зарегистрирована «Полная луна». Они еще производят операции. Нас уже известили о трансферте.

– Рис сварился, – подтвердил мистер Хун.

Бетти вскинула голову, выставила подбородок в сторону мистера Хуна. Вставные челюсти прибавляли драматизма ее лицу когда они слегка съезжали набок, Бетти начинала походить на неумолимую волчицу.

– Кто ж так делает? – заявила она. – Ничего не собрано. Билеты и то не заказаны.

– Вы вылетаете в Лондон в час двадцать. Авиакомпания «Катэй-пасифик». Бронь подтверждена. Я устроил вас в первом классе.

– У нас нет билетов, – возразил Чеп.

– Держите. – Монти залез в портфель и выудил из него пухлый пластиковый бумажник билеты, буклеты с расписанием пересадок… Вручил его Чепу и сказал: – Следующий вопрос.

Раздраженным тоном человека, которого приперли к стенке, тяжело пыхтя, Чеп объявил:

– Мы никуда не летим. Сделка отменяется. Мама?

Она пристально посмотрела на Хуна. И произнесла:

– Похоже, вы нам не даете особого выбора.

– Выбор есть, – ответил Хун. Он агрессивно набычился, его английский огрубел, утратил изящество и даже беглость – у Хуна явно испортилось настроение. – Вы можете улететь сейчас – или подождать и уйти вслед за мистером Чаком. Что до вашей фабрики – теперь она наша. В некотором роде она всегда была наша.

– Мы бы хотели получить гарантии, что о работниках должным образом позаботятся, – не сдавался Чеп.

Сердясь, Хун был загадочно-непроницаем, но от его улыбки вообще мороз подирал по коже. Этой-то улыбкой он и ослепил Чепа, а затем спокойно выбрал зубочистку и, не меняя выражения лица, начал ковырять ею в зубах.

– Мама, – вновь взмолился Чеп. Вид у него был жалостный. Он потянулся за своим сотовым телефоном. – Нам нельзя этого делать. – И вновь повторил: – Мама!

Взгляд, которого Бетти не сводила с Хуна, выражал страх и смирение с судьбой, но одновременно казалось, будто она ведет с Хуном безмолвный диалог.

– Мне нужно позвонить, – заявил Чеп.

Еле переставляя ноги, он выбрался из-за стола. В гомоне переполненного ресторана, чуть ли не утонув в штормовых волнах болтовни – и это заведение принадлежит китайской армии? – он набрал номер своего кабинета на «Империал стичинг».

Звонок, еще звонок, конца, кажется, не будет… затем включился автоответчик. «Вы позвонили в дирекцию „Империал стичинг“…»

– Это я, – воззвал Чеп. – Пожалуйста, возьми трубку… Мэй, возьми, пожалуйста, трубку… Ответь… ответь… Мэй, ты здесь?

Все еще заклиная телефон, он обернулся и увидел, что к нему идет мать.

– Пойдем, Чеп.

Она остановилась рядом. А по обе стороны от нее стояло по китайцу. Они были такие же высокие и плотные, как Хун, с худощавыми лицами и остриженными по-солдатски волосами.

– Она не берет трубку, – выдохнул Чеп.

– Да? – переспросила мать. Казалось, это известие ее ничуть не взволновало. Затем она добавила: – Я бы на твоем месте не беспокоилась.

– Если ее там нет, куда еще она могла подеваться?

– А я-то почем знаю? – капризно протянула мать.

– Мама, нам нельзя ее бросать, – взмолился Чеп.

Но мать схватила его за руку и потащила к двери.

– Почему она не отвечает?

Теперь двое китайцев, следуя за ними по пятам, подталкивали их к выходу из ресторана – к раскрашенной золотой краской арке.

– Я ей сказал, что за ней заеду, – произнес Чеп. – Она сказала, что будет ждать. – Один из китайцев пихнул его пониже спины. – Извините!

На «Империал стичинг» неоднократно случалось, что Чун рекомендовал уволить кого-то из работников, и Чеп всякий раз санкционировал эти увольнения. Иногда уволенный – такое чаще бывало с мужчинами, чем с женщинами, – возвращался поскандалить: стоя на улице под окнами, выкрикивал нецензурные ругательства или пробирался в здание и набрасывался с кулаками на мистера By. Но главной целью уволенных было увидеть Чепа и его оскорбить. Кое-кому удавалось добраться до восьмого этажа, и каждый раз это было ужасно: негодующий, озверевший от ярости человек поднимал крик на все здание.