Текст книги "Остаться до конца"

Автор книги: Пол Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Минут через десять вытащил, тщательно вытер и поместил обратно в бархатные футлярчики, а джин выпил. И враз солнце затмила укоризненная тень пророка Мухаммеда.

Мотовство до нужды доведет, вслух оправдал себя Ибрагим, и солнце засияло вновь, а по телу разлилось тепло. Он вышел на веранду и застыл на месте: сахиб сидел бледный как смерть. В трясущейся руке он зажал документ, губы беззвучно шевелились.

– Не желает ли чего сахиб? – начал было Ибрагим, но Слоник не обратил на него внимания. Так и держал в дрожащей руке документ и шевелил губами. Встревоженный Ибрагим спустился во двор, оттуда лучше видно и Слоника, и тропинку от калитки. Вот появилась и Люси-мем. Ибрагим бегом бросился к ней.

– Мем-сахиб, ваша правда, от шкатулки сахибу плохо.

– Вот как! – только и сказала она, застыв на месте. Разве настоящая госпожа начнет охать да ахать? – Что ж, на своих ошибках учимся. Очень плохо сахибу? – Ибрагим лишь пожал плечами. – Пойдем вместе, увидим. – И первой направилась к веранде.

Подойдя к Слонику, Ибрагим подумал, что сахиб мертв: тело обмякло, глаза закрыты, челюсть отвисла. Но вдруг Слоник приоткрыл один глаз.

– Дорогой мой, ты, никак, собирался баиньки, а я тебя разбудила.

– Не, мы не собирались баиньки. Твоему пай-мальчику пришли в головулечку разные мыслишечки и соображеньица.

– О чем, дорогой?

– Об убийстве!

– И кто же несчастная жертва?

Вместо ответа он протянул ей документ – точнее, письмо, написанное на одной страничке.

– Без очков мне не разобрать, – вздохнула Люси.

– Ага! Тогда все ясно! Потому-то и не поняла ни черта, когда в прошлый раз читала.

– В прошлый раз?

– Ну да. Читала да лепетала: «Вот и чудненько», «Ну и слава Богу» – или еще какую несусветицу.

– Раз я что-то говорила о письме, значит, читала. А раз читала, то непременно была в очках. Так что успокойся и напомни, о чем оно. – Едва мем-сахиб протянула руку, всю в шишках и узлах от артрита и взяла письмо, как Слоник вырвал его и стал читать.

– «Уважаемый полковник Смолли! – возопил он, видно вообразив, что жена так же плохо слышит, как и видит. – Мистер Булабой довел до моего сведения, что вы не согласны с повышением платы за жилье. Тем не менее мы считаем возможным оставить за вами аренду „Сторожки“ на следующий год (с 1.8.71 по 30.7.72) на прежних условиях, изложенных в пункте 2 договора, срок коего истекает. Просим подписать и вернуть копию настоящего письма, оно будет приложено к договору и, таким образом, избавит обе стороны от дальнейших формальностей, связанных с арендой на ближайший год. Подпись: миссис Булабой, влад.».

– Значит, все в порядке? – спросила Люси.

– В порядке? С чего ты взяла?

– Но ты же был тогда доволен. Прямо пузыри пускал.

– Пузыри пускал? Это еще что за идиотское выражение?

– Ты сам так всегда говоришь, когда сильно радуются.

– Не всегда! – Слоник по-прежнему орал что есть мочи. – Например, сейчас. Прочитала б это письмо повнимательнее. Кто ж знал, что ты ни шиша не разглядела! Откуда мне догадаться, что там написано, если ты прочитала и сказала, помнится: «Чудненько, Слоник».

– Разве я не права?

– Черта с два! Нас обвели вокруг пальца! Ты вечно твердила, что одна голова – хорошо, а две – лучше, я уши развесил и поверил. На тебя положился. Так вот, эта стерва нас-то в дураках и оставила. Нас, а не меня. С меня взятки гладки.

Люси-мем пододвинула стул и села. Ибрагим примостился рядом на корточках: как знать, вдруг и его совет пригодится, раз в семье разлад. Видно, даже собака своим умом почуяла неладное: подошла сзади к креслу Слоника, плюхнулась на пол у ног Люси-мем, скорбно поглядывая то на хозяина, то на хозяйку.

– Конечно, я мало что смыслю в делах, – начала Люси. Слоник уже готовился что-то возразить, но она продолжала. – Однако если ты хочешь, чтобы я поняла, как миссис Булабой обвела нас вокруг пальца, будь любезен, объясни толком, не рычи.

– Да куда уж толковее! На тебя в письме целых два слова смотрят, два простых, ясных слова. Я только что прочел письмо и все распрекрасно понял. Что, до тебя еще не доходит?

– Слоник, единственное, что до меня доходит, так это твои вопли и оскорбления. Я бы добавила «при слугах», хотя у нас всего один.

– Похоже, придется заводить другого!

Воцарилось долгое молчание: у Слоника лишь неистово сверкали глаза, Люси-мем теребила нитку бус из зернышек, Блохса тяжело дышала, а Ибрагим, напротив, затаил дыхание.

Вот Люси отпустила бусы, погладила Блохсу по голове. Собака повела налитыми кровью глазами на Ибрагима, словно делилась радостью – приласкали.

– Право, Слоник, я что-то тебя не пойму. Особенно после того, как Ибрагим нянькой за тобой ходил, пока ты болел!

Ибрагим склонил голову набок. Прислушался. За тихой и спокойной речью госпожи угадывались знакомые суровые нотки. Так же, как и Люси-мем, Ибрагим был страстным поклонником голливудских фильмов, и, судя по всему, сейчас госпожа представляла Бэтт Дэвис. Ибрагим не раз видел, как хозяйка, не замечая его, ходила по комнате взад-вперед, сложив руки на груди, виляла бедрами, подражая знакомой походке, и что-то бормотала не менее знакомым голосом.

Случись у сахиба приступ прямо сейчас, она – единственная свидетельница его страданий – продолжала бы невозмутимо (как ей сейчас думалось) гладить собаку, вперив взор в клумбу с каннами, не замечая – будто бы – ни плачевного состояния супруга, ни его просьбы достать таблетки, ни (как должно быть дальше по сценарию) его отчаянных попыток подняться с кресла. Спустя минуту-другую она пойдет в дом и, не повышая голоса, скажет Ибрагиму:

– Сейчас же беги за доктором Митрой. Скажи, хозяину худо. Очень-очень худо…

Хозяину, однако, было сейчас отнюдь не худо.

– Что за чушь ты городишь!

– Неправда, скажешь?! Ибрагим НЯНЬКОЙ за тобой ходил.

– Ну, так что ж?

– Как только у тебя язык поворачивается говорить о другом слуге?

– Ах, вон ты о чем, – Слоник заговорил уже нарочито смиренно – что поделаешь, глупцов надо терпеть. Он сложил письмо, запер шкатулку. – Я всю жизнь полагал, что «другой» – значит «второй», следующий за первым. Еще один. В дополнение, а не вместо. Поняла? Какой-нибудь мальчишка-мали, чтобы этот газон, будь он проклят, стричь. Правда, я скорее сдохну, чем позволю его нанять.

– Да, теперь поняла. Ты прав. Следить за газоном – это обязанность мистера Булабоя. Ты прав, так записано в договоре.

– Увы, уже не записано.

– Слоник, дорогой, этого не может быть!

– Может. У нас с прошлого июля и договора-то нет. Только это жульническое письмо! Я тебе его прочитал вслух от начала до конца!

Слоник откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Люси-мем недоуменно пожала плечами, взглянула на Ибрагима и скорчила гримасу.

Тот, осмелев, сказал:

– По-моему, мем-сахиб, хозяин имеет в виду, что в письме предлагают возобновить только второй пункт договора, а об остальных ничего не говорится. Например, о том, что владелец отвечает за внешний и внутренний вид дома и за состояние сада. По-моему, так.

– Ай да Ибрагим! – изумленно всплеснула руками Люси-мем. – Ну и умница! Верно, Слоник? Неужто смысл письма именно такой? Вовек бы не догадалась.

Ибрагим радостно улыбнулся, перевел взгляд на Слоника: тот открыл глаза и, похоже, не разделял радость Ибрагима.

– Куда уж умней! – бросил он. – Раз такой умный, пускай отправляется на все четыре стороны. Проваливай, ублюдок!

– За что, сахиб?

– Сам будто не знаешь! Так я тебе растолкую: за то, что ты заодно с нашими врагами. Так я и поверил, будто ты вмиг смысл письма разгадал. Поди еще с прошлого года знал, к чему дело идет. Небось животики надорвали вместе со всем этим жульем, что у мадам Булабой служит. Ха, – он сердито крякнул.

Ибрагим поднялся.

– Раз сахиб сказал – так тому и быть. Но сахиб на меня напраслину возводит. Откуда мне было знать, что в письме? И откуда слугам миссис Булабой – «жулью и лоботрясам», как вы их называете, – об этом знать. Да и газон перестали стричь совсем недавно, когда мали ушел работать в «Шираз». А разве стены и потолок в ванной не побелили, разве стульчаки не поменяли?

– Побелили, говоришь? Ха! Как бы не так – побелит эта хитрая сука, держи карман шире. В общем, сказано тебе – убирайся!

Ибрагим повернулся к Люси-мем.

– Сахиб говорит – убирайся. А куда – не сказал.

– А мне плевать, хоть в Мекку свою проклятую.

Плечи у Ибрагима устало опустились, непосильной, видать, оказалась даже мысль о таком путешествии.

– Мекка… Туда все мусульманское старичье тянется. Сядут в восемь вечера в туристский автобус – и вперед! Наберут с собой всякой снеди. До порта всю ночь горло дерут – поют. А там ручкой помашут – и на пароход. А сахиб меня средь бела дня гонит, как последнего бродягу.

Пробормотал он все это не очень разборчиво и с достоинством удалился в дом, где с не меньшим достоинством остался подслушивать под дверью.

– Как тебе, Слоник, не стыдно! Как тебе не стыдно обижать Ибрагима!

– Он ведь сейчас подслушивает, сукин сын.

– Да если и подслушивает! Хотя на него это непохоже. Гордый он. С ним нельзя как со слугой. Он нам больше чем слуга. Да к тому же он человек бывалый, немало повидал.

– Еще бы! В Англию, мошенник, пробрался, да получил пинка под зад, вот и все, что он повидал. Я так думаю.

– Я, Слоник, о другом. О гордости. В тебе гордости совсем не осталось. Не перебивай меня. Не осталось ее в тебе, не осталось и во мне. Напрасно мы не уехали в Англию.

– А кто ж больше всего хотел остаться?

– Ты, Слоник. А я согласилась. Нам бы вернуться в Англию хотя бы после тех долгих лет в Бомбее. Сразу после всех этих потрясений. Теперь-то что говорить – поздно.

– Каких еще потрясений?

– Ты, Слоник, прекрасно меня понял.

– Вовсе нет. Сорок с лишним лет с тобой живу и все никак в толк не возьму, о чем ты толкуешь.

– Сейчас я толкую о гордости. Ибрагимову гордость ты крепко уязвил.

– А ты, конечно, никогда себе этого не позволяешь! А скажи-ка, кто в прошлый раз его уволил? Кто на него потом неделю дулся? А?

– Была б у тебя гордость, Слоник, ты, вместо того чтобы здесь орать да буйствовать из-за шкатулки со старыми бумажками, написал бы вежливо, но решительно: так, мол, и так, миссис Булабой, что вы собираетесь делать в отношении сада.

– Чтоб она ткнула мне в нос это письмо?! Чтоб я выглядел дурак дураком? Она обманула нас, а ты хочешь, чтоб я еще ее и потешил: обман-то вижу, а поделать ничего не могу.

– Тогда не вспоминай о саде, пока не вернется Билли-бой.

– Не бойся, не вспомню. Только какой толк, что вернется этот затурканный недомерок. Раз толстуха что задумала, ее не свернуть. А она твердо решила, я это знаю, и причина мне ясна – она нарочно приводит дом в запустение. Ну что ж, пусть все идет прахом. Пусть трава хоть до окон растет. Мне плевать! Устал. Хочу в постель.

– Сейчас, Слоник, я помогу тебе.

– Можешь обо мне не беспокоиться.

– Это мой долг – беспокоиться о тебе.

– Да и выгода, а? Вот это уже ближе к истине. Ведь случись мне разом отдать концы, что с тобой-то будет?

– Вот об этом я меньше всего задумываюсь. Ну-ка поднимайся, опля!

Ибрагим неслышно, босиком, прошел через кухню на узенькую заднюю веранду и, присев, закурил. Интересно, что такое у них тряслось? И трясется ли сейчас? Что бы это ни значило, он, Ибрагим, как всегда, меж двух огней.

Минут через пять он заслышал шаги хозяйки, загасил окурок, разогнал рукой дым, но продолжал сидеть, пока не убедился, что Люси-мем рядом и вот-вот обратится к нему. Тогда он медленно встал, по-прежнему понурый, но не приниженный.

– Спасибо, Ибрагим. Ты чудесно почистил мне туфли. И бриллианты мои никак еще пуще заблестели.

Ибрагим лишь склонил голову. И с чего бы это хозяйке понадобилось вытаскивать кольцо с брошью?

Изуродованные артритом старые пальцы принялись теребить бусы.

– А с сахибом ты должен, просто обязан быть предельно терпеливым. И я тоже. Предельно терпеливой. Прости его, пожалуйста, за то, что он наговорил. Доктор Митра обеспокоен его здоровьем. Да и я вижу, что Слоник просто сам не свой. Он совсем – нет, лучше сказать, во многом переменился. Тебе, Ибрагим, я доверяю как близкому человеку.

Ибрагим выпрямился и заложил руки за спину: так, по его разумению, надлежало принимать чьи-то откровения.

Она продолжала:

– Понимаешь, человек всю жизнь привык заниматься делом, – глаза у Люси-мем потемнели, – и вдруг – он прикован к постели, и, как бы тебе сказать, всякое пустячное, крохотное событие вырастает в его глазах до катастрофических размеров. Понимаешь, малум?

– Малум, мем-сахиб.

– Он делает из мухи слона. Например, капризничает из-за бульона, из-за нескошенной травы, из-за увядших канн. Ведь из-за этого «Шираза» у нас в саду днем и солнца не видно. Поэтому роса держится дольше обычного и трава получает больше влаги, а значит, и растет быстрее. Малум?

Ибрагим дернул головой и чуть нахмурился, чтобы хозяйка видела, как работает его мысль; впрочем, разве сравнится он умом с Люси-мем.

– Пойдем погуляем, – после неловкой паузы предложила она. И Ибрагим пошел следом за ней на задний двор.

Глава третья

– Да, солнца нам больше не видать, – неторопливо шагая, сказала она. Потом остановилась, взглянула на соседнее здание из стекла и бетона: под сенью «Шираза» проходила теперь их жизнь. И от росы уже не прибавляется живительных сил, разве что ломоты в костях да желчности в разговоре. – Мне нужен молодой мужчина. Подойдет и паренек. Нет ли кого у тебя на примете?

Ибрагим часто заморгал:

– Простите, мем-сахиб, не совсем понял.

– Ну, наверняка среди твоих многочисленных знакомцев в Панкоте найдется крепкий парень. Я бы платила ему. Конечно, не ахти как много. Давала бы деньги тебе, а ты бы сам с ним расплачивался. Сахибу, разумеется, о нашем договоре ни слова, хотя я попрошу, чтобы он повысил тебе жалованье, и прибавку вместе с моими деньгами мы бы отдавали парню. Мне не так накладно выйдет.

Рехнулась на старости лет, подумал Ибрагим, а вслух тихонько спросил:

– Какого примерно паренька желает мем-сахиб?

– Да любого. Лишь бы сильного и исполнительного и чтобы много денег не просил. И чтоб обязательный был. Он мне понадобится не каждый день, а, скажем, через день. Если нужно, может жить при нас – всегда под рукой будет. Только вот в чем, пожалуй, загвоздка…

Ибрагим подивился: с самим предложением мем-сахиб – загвоздка, а она, видать, какую-то мелочь имеет в виду.

Хозяйка между тем продолжала:

– Инструментов у меня нет. А они еще как нужны! Придется, видно, нам ждать мистера Булабоя. До чего ж все непросто! Придется, наверное, и его в наши планы посвятить. Без его участия в нашем договоре не обойтись. Конечно, мы идем на обман: ведь паренька придется представить сахибу как работника мистера Булабоя, не говоря уж об инструментах – у меня их нет, придется одолжить у мистера Булабоя. Ты понимаешь меня, Ибрагим? Мне не по карману нанимать парнишку и еще брать в аренду или покупать инструменты, необходимые ему в работе. И вот еще что. Пожалуйста, запомни, что паренька я нанимаю лишь на время. Сулить ему постоянную работу не следует. Вот именно – на время. Пока не поправится сахиб, пока не наберется сил и не перестанет волноваться по пустякам. У него очень высокое давление. Ему вредно напрягаться, раздражаться. Но и о своем душевном покое мне забывать нельзя, поэтому, пока сахиб еще болен, я и решила нанять паренька, чтобы он приходил в положенное время, делал свое дело – тогда я буду спокойна. А выздоровеет сахиб, я признаюсь, что он вовсе не служит у мистера Булабоя, что это мой паренек, точнее, наш с тобой. Неужто мы вдвоем такого не сыщем да к делу не приспособим?

– Ох, мем-сахиб, – начал Ибрагим, подыскивая нужное слово, ибо мысли его роились и путались.

– Я хочу сказать, что он на пользу будет не только мне, но в чем-то и тебе. Хотя в основном он будет выполнять мои распоряжения: косить траву, ухаживать за цветами, особенно за каннами. Я не хочу лишиться мужа из-за всяких пустяков. Поэтому газон должен быть всегда подстрижен, канны – политы. Насчет шкатулки с документами ты дал промашку – сам это признал. Неправ ты и в том, что Слонику на пользу волноваться из-за сада. Все наоборот. Это ему во вред. Потрясений он сейчас просто не вынесет. И постоянная нервотрепка по мелочам тоже сведет его в могилу.

Наконец-то Ибрагим понял, в чем дело, и вздохнул облегченно и вместе с тем разочарованно. Самому ему проку от парня никакого, зато сколь занятной была бы жизнь в доме, если бы оправдались его первоначальные предположения. Увы, мем-сахиб хочет завести лишь мали, работника. Какая прозаическая развязка!

– У меня, мем-сахиб, есть на примете такой паренек. Молодой, крепкий, исполнительный – племянник шурина моей младшей сестры. Его недавно ни за что уволили, дескать, жизнь дорожает, во всем мире инфляция.

На самом же деле у Ибрагима на примете был не один, а несколько «таких пареньков», если не полностью, то частично удовлетворяющих хозяйкиным требованиям. Нужно лишь сходить на рынок, там на такую приманку клюнут многие. Да и самому Ибрагиму хозяйкина затея сулила выгоду; можно немного подзаработать.

– Сколько придется платить такому пареньку, а, Ибрагим?

Тот назвал сумму и прибавил:

– Не считая еды и жилья.

Люси-мем лишь ахнула.

– Есть, правда, еще один, не такой, может, смышленый, но крепкий и исполнительный. Этот подешевле обойдется.

– Вот-вот, его и давай. Хотя и с ним забота: как кормить? Ты ж знаешь, полковник-сахиб следит, чтоб гроша лишнего на хозяйство не истратить.

Ибрагим снова заморгал. Хозяйственными счетами ведала сама Люси-мем, а сахиб лишь изредка их просматривал да чертыхался. И потом у супругов бывал непременный скандал. Ибрагим тоже смекнул, что кормить нового мали будет не так-то просто – ведь Слоника придется убедить, что работника нанял мистер Булабой. Хотя с незапамятных времен и было оговорено, что Ибрагим должен столоваться вместе с гостиничной прислугой (в «Сторожке» кухню для слуг не держали), супруги Смолли ежемесячно выдавали ему кое-какие продукты: муку, чай, сахар, масло, а также довольно значительную сумму на мясо и овощи.

Готовила Ибрагиму обычно Мина; он нашел с ней общий язык отнюдь не только в делах кухонных. Гостиничная прислуга уважала их отношения. Ибрагим и впрямь катался как сыр в масле. Жалованья своего он почти не тратил. Дармового рома из гостиничных запасов ему хватало. Каждый год на мусульманский праздник сахиб и Люси-мем дарили ему что-нибудь из одежды. Стирал белье ему гостиничный дхоби, за что Ибрагим давал парню пачку-другую сигарет. Он словно состоял в профсоюзе, да только не платил членские взносы.

* * *

Самой драгоценной и бережно хранимой вещью у Ибрагима был белый костюм – легкий долгополый сюртук с брюками. Еще отец надевал его, прислуживая на званых обедах у полковника Моксон-Грифа. Давным-давно костюм этот перешел во владение сына, хотя надевал его Ибрагим всего лишь раза два, когда с мистером и миссис Смолли ездил на банкеты Панкотского стрелкового полка. Конечно, личный слуга на банкете сейчас уже давно не дань этикету, но все же признак высокого положения. Стоишь за креслом господина или госпожи: успеваешь и на кухню не раз сбегать, чтобы приложиться к бутылке; даже мурашки по спине ползут, когда задумаешься: и отец твой, и дед так же служили господам, правда, господа за роскошным столом теперь цветом кожи чернее слуг.

Сахиб подарил Ибрагиму кушак и ленточку к тюрбану – знаки отличия Махварского полка. Последний раз Ибрагим надевал их на прошлый Новый год; тогда, помнится, и младшие офицеры, а с ними кое-кто и из старших и даже некоторые дамы устроили славную попойку в честь недавней победы над Пакистаном. Кроме Слоника и Люси-мем англичан за столом не было. Ибрагим гордился своим господином: еще бы, тот единственный среди присутствующих напился до чертиков. Так, по рассказам Ибрагимова отца, обычно напивался и полковник Моксон-Гриф.

– Поначалу, сынок, – рассказывал отец, – полковник беседует очень живо, но не теряя чувства меры, ясно? Потом, к концу обеда, он уже с кем попало не заговаривает и сидит подчеркнуто прямо. Лишь отвечает на вопросы, но всегда впопад. Бокал из руки не выпускает. Причем бокал то и дело наполняют. Сидит полковник во главе стола. Ведь он – распорядитель праздника. Подходит время предлагать тост. Поднимается полковник сам, без моей помощи. Стоит прямехонько, навытяжку. Поворачивается к своему помощнику – тот тоже встает и произносит тост за Его Величество короля. Выпивает бокал до дна. Садится. И больше уж ни рукой, ни ногой не шелохнет. Так в кресле мы его и уносим. А кресло у него особое, к ножкам кольца приделаны – туда железные прутья можно просунуть, получается как бы паланкин. И так мы несем его через дорогу прямо к нему домой. Я укладываю его спать. А назавтра в шесть утра он уже принимает парад. Вот таков полковник Моксон-Гриф – настоящий господин, не чета нынешним. Да и на вечерах в честь офицерских жен он пил едва ли меньше. Всякий раз супруга его домой отводила.

Ибрагим лишь однажды попал на такой вечер, его взяли с собой Слоник и Люси. Без жены Слоник ходил на праздник всего один раз и вернулся удручающе трезвым. То ли дело январский банкет! Ибрагим сопровождал обоих супругов и весь обед простоял за креслом Люси-мем, нарядный, с ленточкой в тюрбане. А хозяин сидел на другом конце стола и опрокидывал рюмку за рюмкой. Вдруг, напыжившись, он встал и громко и четко произнес по-английски:

– Да благословит Господь матушку Ганди!

До Ибрагима донесся одобрительный шепоток гостей, а полковник Менектара, распорядитель банкета, даже улыбнулся. Правда, по дороге домой Люси-мем истолковала все иначе, дескать, шептались, скорее, осуждающе, а улыбнулся Менектара, чтобы скрыть неловкость.

– Так и не поняла ты Индии! – горячился Слоник. – А вот они меня прекрасно поняли. Я же предложил выпить за матушку Индию, за их родину, голова ты садовая!

Дня два после банкета Слоник пребывал то в подавленном, то в задиристом настроении. Потом воцарилось спокойствие, но ненадолго: Слоника хватил удар. Мем-сахиб было не обойтись без помощи Ибрагима, так как беда настигла Слоника ночью, когда он восседал на одном из «тронов». Ибрагим застал хозяина в весьма неприглядном виде, без сознания.

Ибрагима, конечно, эта сцена немало смутила, хотя был для его смущения и иной повод: в час ночи, когда к нему постучалась Люси-мем и позвала, он, как и подобает старшему в доме слуге, уже лежал в постели (вставать-то ему с петухами), но не один, а с Миной, причем та только-только разохотилась, и ее было уже не остановить. Ибрагиму приходилось с этим мириться, дабы не лишиться на следующей неделе как горячего расположения, так и горячего обеда.

– Иду, иду, мем-сахиб! – торопливо отозвался Ибрагим, узнав хозяйкин голос, хотя поспешал лишь на словах. Он сполз с кровати, зажав Мине рот, чтобы предупредить ее непременный недовольный вопль, и прошептал ей в ухо:

– Тише! В дом грабители залезли!

Закутав Мину одеялом, сам завернулся в другое, кое-как добрался в темноте до двери, снял крючок. В лицо ударил свет хозяйкиного фонаря.

– Выручай. Ибрагим, голубчик! Сахибу очень худо!

Так она говорила лишь в самые отчаянные минуты.

Люси-мем засеменила по тропинке к «Сторожке», а Ибрагим, остервенело натянув рубашку и брюки, поспешил следом.

– Проходи, – позвала его хозяйка. – Доктору Митре я уже позвонила. Но что дальше делать, то есть чем сейчас помочь – ума не приложу. То ли перенести Слоника в комнату, то ли оставить здесь. Одной мне его не поднять. Взглянул бы ты, а, Ибрагим?

Ванная и туалет сообщались со спальней прелюбопытнейшим образом: вместо двери было две створки, открывающиеся в обе стороны, наподобие тех, что небрежно распахивают ковбои в вестернах. Когда Ибрагим только что поступил на службу к супругам Смолли, ему объяснили: если с порога спальни он увидит на створках полотенце, значит, «ванная» (она же туалет) занята. Сейчас там тоже висело полотенце, и Ибрагим нерешительно остановился.

– Не обращай внимания на полотенце, заходи, Ибрагим. Хотя оно очень трогательно, в духе самых изысканных манер. – Сейчас Люси-мем говорила совсем по-другому, тише и мягче. Кого-то она изображала сейчас? – Ах да, прости, ты, наверное, не поймешь, о чем я. Господину стало, видно, очень плохо, и он тихонько, чтобы не разбудить меня, встал. Правда, я лишь дремала.

Над своей кроватью мем-сахиб повесила москитную сетку; видать, ей так нравилось – ни комаров, ни мошкары в Панкоте не водилось испокон веков.

– Я проснулась, нашла господина в ванной и сразу же позвонила доктору Митре. Ах да, об этом я уже говорила. Но может, пока доктор не приехал, мы и сами в силах помочь? Главное – не упустить время, ты меня слышишь? Ибрагим, принеси одеяло! И как я сразу об этом не подумала.

Ибрагим помог Люси-мем закутать Слоника в одеяло, потеплее укрыл шею и затылок, чтобы к застывшей спине притекло тепло – Слоник сидел, привалившись к стене. Запах дезодоранта полностью забивал запах хлорки и лишь частично – запах испражнений. Канализации, как в гостиничных туалетах, в «Сторожке» не было. Под тронами в выгребной яме помещались съемные поддоны – мусорщики вынимали их через отверстие в стене дома. Хозяйка гостиницы пользовалась современным туалетом – любо-дорого взглянуть. А чете Смолли приходилось довольствоваться допотопными стульчаками. Люси-мем лично следила, чтобы их содержали в безукоризненной чистоте, приплачивала мусорщику: тот до блеска натирал новые «под красное дерево» сиденья. По Ибрагимову разумению, следовало провести канализацию и в «Сторожку». Ведь сливные бачки, как и ванны (неужто не противно в собственной грязи сидеть!), являлись неотъемлемой частью христианского быта. Ведь если в большом, скажем человек на двенадцать, доме, как у шурина в Финсбери-парк, лишь одна ванна и один туалет, англичанин туда как к алтарю идет.

Впервые переступив порог «Сторожки» и увидев «троны», Ибрагим тут же мысленно распределил их меж хозяином и хозяйкой. И вот сейчас на «хозяйском» сидел Слоник. Вот он застонал, открыл глаза и пробормотал: «Где это я?» – на что Люси-мем тут же отозвалась: «Дома, Слоник, дома, со мной и Ибрагимом». Они вдвоем подняли больного, легкого как перышко (несмотря на такой тяжелый характер), и вместе с одеялом (назавтра его вместе с пижамой больного сожгут) перенесли в постель.

Потом Ибрагиму часа три пришлось бегать из спальни в кухню и обратно: вскипятил чай, приготовил грелку сахибу (ноги у того были словно лед), сварил кофе Люси-мем и доктору Митре, добавил чуточку бренди, присел отдохнуть на веранде под дверью спальни, чтобы явиться по первому зову мем-сахиб, выкурил дорогую хозяйскую сигарету (Слонику подарил их полковник Менектара), так как свои он оставил дома вместе с Миной. Дожидаться его она, конечно, не станет, поэтому Ибрагим счел себя вправе хоть чем-то возместить эту потерю.

Доктор Митра пробыл почти дотемна, Ибрагим с фонариком проводил его к машине и, не удостоившись и слова, пошел обратно. Из «Сторожки» его позвала Люси-мем:

– Сахиб хочет что-то сказать тебе.

Ибрагим вошел в спальню, встал подле кровати. Щеки у Слоника чуть порозовели, хотя бледность еще не спала. Глаза у полковника были закрыты.

– Слоник! Пришел Ибрагим.

Глаза тот так и не открыл, лишь приподнял левую руку. Ибрагим, чуть помешкав, догадался, что ее нужно пожать. Уже выйдя из спальни, Люси-мем пояснила:

– Я сказала Слонику, что ты, Ибрагим, донес его на руках до постели. Сейчас у него совсем нет сил даже поблагодарить тебя. Снова сердечный приступ. Вроде для жизни неопасный, но с постели Слоник ох как нескоро встанет. Доктор Митра велел его в больницу на неделю положить, а Слоник вряд ли завтра на это согласится.

Ибрагим слушал, сложив руки за спиной. Вот хозяйка закрыла ладонями свое худое, морщинистое, без пудры и румян, личико.

– Мем-сахиб должна поспать. Я принесу чаю и сонного лекарства.

– Снотворного, Ибрагим.

– Да не все ли равно.

Через десять минут он появился с подносом. Люси-мем уже сидела в постели, раздвинув москитную сетку, чтобы лучше видеть спящего Слоника.

Ибрагим тихо проговорил:

– Я, мем-сахиб, останусь на ночь в соседней комнате, присмотрю за сахибом. А вы спите.

Он свернулся калачиком на одеяле подле камина в гостиной, где еще тлело сосновое полено, и задремал. Просыпаясь, он всякий раз ползком добирался до спальни; свет Люси-мем не выключила, лишь завесила лампу, поэтому Ибрагиму было видно, что все в порядке и оба спят: мем-сахиб – привалившись к горке подушек, под москитной сеткой, паутиной свисавшей с потолка; может, сейчас во сне она – мисс Хэвишем из «Больших надежд», тщетно ожидающая возлюбленного в царстве паутины и плесени.

В пять утра он потушил последнюю искорку в камине: вдруг хозяйкины сны из «Больших надежд» смешаются с явью и «Сторожка» тоже сгорит дотла?

Теперь же, когда Ибрагим стоял с Люси-мем на заднем дворе, ему снова привиделась ужасная картина, и дрогнуло Ибрагимово сердце. Однако он тут же взял себя в руки. Люси-мем перебирала бусины – точно косточки на счетах, прикидывая, во сколько обойдется ей новый работник-мали.

«Тенета хитрые пытаемся сплести, когда хотим кого-то провести», – не совсем точно процитировала она [3]3
  Строки из поэмы Вальтера Скотта «Мармион».


[Закрыть],– даже с самыми благими намерениями и на самое короткое время.

Она, возможно, ждала, что, расчувствовавшись, Ибрагим предложит новому работнику делить с ним трапезу, чем снимет заботу о питании мали с плеч Люси-мем. Впрочем, разве это забота? Среди гостиничной прислуги вечно толкалось и кормилось множество самых случайных людей, о чем проницательнейшая миссис Булабой и не догадывалась.

– Поскольку мали будет нужен нам не каждый день, упрощается и вопрос с питанием. Может, ему одного жалованья хватит? Ведь он еще где-то подрабатывает? Я имею в виду того, что дешевле, пусть не очень смышленый; лишь бы крепким был да исполнительным.

– Поэтому-то он и дешевле, мем-сахиб, что положение у него самое что ни на есть бедственное и работы никакой. Другой-то паренек хоть и тоже без работы, но он посмекалистее, и то и это умеет делать, не пропадет. Я тоже думаю, что лучше взять того, кто подешевле. Он – простофиля. Тихий такой. Уважительный, честный и крепкий. Придется, видно, искать такого, чтоб хоть немного соответствовал описанию.

Мем-сахиб задумчиво смотрела перед собой.

– Крепыши обычно много едят.

Ибрагим хотел было возразить: дескать, этот скорее жилист, чем крепок, мяса не ест – но вовремя сдержался. Хорошо еще, что она имени не спросила и какой он веры – мусульманской или индуистской. И он произнес:

– Если этому пареньку платить столько, сколько мем-сахиб обещала, и кормить раз в день, он будет работать в саду полную неделю, пока не приведет все в порядок.