Текст книги "Венера Прайм 5"

Автор книги: Пол Прюсс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

XX

Я не хочу занимать здесь место еще одним описанием всех чудес Амальтеи. На эту тему уже накопилось достаточно документов, фотограмм, карт и научных изысканий – кстати, мой собственный трактат скоро будет опубликован издательством «Сиджвик, Рутледж и Анвин», – вместо этого я хотел бы дать вам некоторое представление о том, каково это – быть одним из первых людей, вступивших в этот странный Водный мир.

 Билл Хокинс повернулся, устраиваясь поудобнее, и продолжил бормотать во сне  свой монолог:

Я знаю, в это трудно поверить, что я просто не могу вспомнить, все свои чувства, когда европейская подводная лодка выбросила меня в темноту. Наверное, можно было бы сказать, что я был так взволнован и так ошеломлен всем этим чудом, что забыл обо всем остальном…

 В своем сне Хокинс был великолепным оратором, учтивым и, конечно, скромным. Он говорил в переполненный лекционный зал, а через минуту это оказывалось небольшой гостиной с бородатыми мужчинами в вечерних костюмах, на столах географические карты – смутно воображаемый Клуб исследователей.

Конечно, я припоминаю свое ошеломление от огромности всего окружающего, этого невозможно ощутить рассматривая голограммы. Создатели этого корабля-мира, пришедшие из мира вод, были гигантами, по крайней мере, в четыре раза больше людей, об этом можно было догадаться по размерам входов и коридоров. Мы были головастиками, извивающимися среди всего ими созданного.

Мы встретили несколько научных чудес на верхних уровнях и занялись их осмотром, оставляя нижние уровни более поздним экспедициям. Мы предполагали, что исследуем жилые помещения, диспетчерские и тому подобное, но архитектура была настолько странной, что мы никогда не были полностью уверены, на что смотрим. О, там было множество надписей, миллионы иероглифов, и я потратил большую часть своего времени, пытаясь расшифровать хотя бы их суть. Большинство из них было просто списками припасов или обозначениями на схемах непонятных устройств.

Там не было никаких изображений хозяев. Из марсианской таблички мы знали, что они не лишены тщеславия, но нигде они не оставили своих изображений...

 Хокинс бормотал и ворчал. Во сне он смотрел в зеркало, исписанное тысячью чужих иероглифов, а за ними на него смотрело лицо, не его собственное. Лицо напоминало лицо женщины-психиатра, с которой ему пришлось беседовать перед тем, как его приняли в экспедицию.

Я мог бы сказать, что был взволнован и ошеломлен всем этим чудом… но это было бы неточно.

 Его сновидения становились суетливыми, слова неразборчивыми. Психиатр из сна скептически посмотрела на него.

На самом деле, в первый раз, когда инспектор Трой вытащила меня из тесной маленькой «Манты» в теплое жидкое нутро ядра Амальтеи, проявив при этом удивительную для такой хрупкой женщины силу, мой разум был настолько заполнен мыслями о Марианне, что я мало обращал внимания на окружающее. Перед моими глазами почему-то возникла картина, как она и Мейс лежат в клинике перед пробуждением. Вот они просыпаются, а я вспоминаю как Марианна выглядела недавно…

Новое видение предстало перед ним во сне. Он громко застонал. Его глаза распахнулись в темноте. Сердце у него колотилось очень медленно, а на лбу выступили капельки пота. Он пошарил в мешочке на стене рядом с собой, нашел салфетку и тщательно вытер пот.

Хокинс никогда не сможет стереть из памяти ужасное, почерневшее, окровавленное лицо Марианны, лежащей без сознания внутри обломков «Лунного Круиза».

Но не прошло и двадцати четырех часов и все лопнувшие клетки были заменены, кровь исчезла с ее изуродованного лица, а кожа снова стала гладкой и свежей, как у десятилетнего ребенка. Красота Марианны ранила его сердце.

Хокинс делил крошечную каюту с профессором.– Жилищный кризис, появились трое новых членов команды. Но работа по исследованию корабля-мира велась посменно, и на данный момент Хокинс был здесь один. Он знал, что не скоро снова заснет. Его сон был слишком ярким.

Он не задумывался (во всяком случае, сознательно) о том, что будет делать со своими впечатлениями о увиденном, когда вернется в цивилизацию. Существовали различные соглашения о конфиденциальности и контракты, которые он подписал перед тем, как подняться на борт, но ограничения действовали лишь до тех пора не будут опубликованы научные результаты экспедиции. Форстер пообещал, что не намерен откладывать публикацию и не намерен затыкать рот своей команде.

Хокинсу пришло в голову, что на мемуары тех, кто действительно был на месте этого величайшего в истории человечества события, будет большой спрос, в том числе и на его собственные. Конечно, близость Рэндольфа Мэйса побуждала мечтать о славе.

Может быть, его сон пытался ему что-то сказать? Пока он все равно не заснет, не помешает начать делать кое-какие личные заметки. Он потянулся за своим диктофоном, включил его и начал шептать. Он начал с того места, где кончился его сон.

 Вот Мэйс и Марианна проснулись и заговорили с присутствующими. В основном говорил Мэйс. Поскольку в клинике было мало места, я наблюдал за разговором на мониторе в кают-компании и это было хорошо, поскольку сомневаюсь, что смог бы удержать руки от горла Мэйса. Эта телевизионная персона довольно хорошо известна, но в жизни он выглядит гораздо хуже, чем на экране. – Высокий, довольно мертвенно-бледный человек с редеющими волосами. В общении с другими добродушный. Но это добродушие поверхностное, чисто профессиональное. В глубине же души он плотояден.

– Полагаю, это такой же большой сюрприз для вас, как и для меня, – заявил Мэйс нам так, как будто он просто явился на обед чуть раньше оговоренного срока. – Я думаю, вы уже знаете, что это моя…

Была только малейшая пауза перед следующим словом Мейса, но это было более, чем достаточно, чтобы заставить меня покраснеть.

– …помощница, Марианна Митчелл.

– Мы, конечно вам рады,  произнес профессор с невозмутимым лицом, срывая свою неискренность. – И что же случилось? Масса неприятностей, очевидно. Почему бы вам не рассказать нам об этом?

Мэйс начал рассказывать нам историю скромного героизма – о своих Геркулесовых усилиях наладить неисправную программу системы маневрирования капсулы, в надежде обеспечить мягкую посадку на Амальтею. Мы уже знали, что это ложь. И, без сомнения, Мэйс знал, что мы знаем, что он лжет, но он ничего не мог с этим поделать, так как прекрасно понимал, что бортовые самописцы фиксируют каждое его слово и что все, что он скажет, может быть использовано против него на неизбежном расследовании катастрофы Космическим Советом.

Профессор вежливо не перебивал его. Когда Мейс наконец выдохся, я ждал, что Форстер разоблачит его ложь, но вместо этого профессор сказал:

– К сожалению, мы не скоро вернемся на Ганимед, а Амальтея все еще находится на карантине, объявленном Космическим Советом. Так что, боюсь, вы застряли здесь с нами надолго.

Мэйс изо всех сил старался выглядеть подавленным этой новостью.

– Но когда и если вы будете в состоянии, мы будем рады любой помощи, которую вы и мисс Митчелл окажете нам, (вы можете себе представить мое потрясение, когда я услышал это), потому что, видите ли, сэр Рэндольф, мы недавно сделали совершенно необыкновенное открытие.

Я взглянул на Марианну,  пристегнутую ремнями и системой жизнеобеспечения. Она была такая же голая, как в день своего рождения, – факт, о котором я бы не упомянул, если бы не мое острое осознание того, что Мэйс парил в том же виде рядом с ней. Что-то атавистическое шевельнулось во мне. Мне захотелось прикрыть ее чем-нибудь. Я  решил завоевать ее вновь.

Хокинс сделал паузу, чтобы вытереть вспотевшее лицо, и затем продолжил нашептывать:

То, что говорил профессор, не соответствовало действительности. При любых других обстоятельствах, учитывая то, на что мы наткнулись, мы были бы рады дополнительной помощи, но сэр Рэндольф Мэйс был змеей, и профессор это знал. И оставался вопрос, как на законных основаниях отказать ему в доступе к связи.

Как только мы собрались в кают-компании, вне пределов слышимости людей в клинике, Форстер сказал:

– Они могут идти, куда хотят, и записывать, что хотят. Но они ничего не заберут и ничего не передадут до того, как мы вернемся на Ганимед.

– Я не вижу, как мы сможем помешать, если он попытается починить рацию в своей капсуле? Тем более, что на самом деле, она не сломана. – Сказал Мак-Нейл в своей обманчиво вялой манере и было понятно , что он что-то замышляет.

– Об этом не может быть и речи, – с удовольствием ответил Форстер. – Я на тебя надеюсь. Он не сможет ее починить.

Я все еще терзался мыслями о Марианне, но в этот момент включился в разговор:

– Неужели мы даже не сообщим Ганимеду, что с ними случилось?

Фостер позволил себе намек на улыбку:

– Нет, Билл, я подозреваю, что у нас тоже произойдет сбой связи – такой же, как у капсулы сэра Рэндольфа. К сожалению, через день или два снимут карантин и мы больше не будем находиться под защитой Космического Совета. И если мы сумеем задержать вмешательство внешних сил, у нас будет возможность получше узнать наших гостей.

После этих слов в моей голове прозвенело: новые возможности – Марианна и я, и без связи с внешним миром…

 Но Форстер еще не закончил, у него был еще один туз в рукаве.

– Но прежде чем мы потеряем связь с остальной Солнечной системой, я зарегистрирую заявку на Амальтею. Она поступит на Ганимед, а потом в Манхэттен, Страсбург и Гаагу, прежде чем Мэйс и его… хм… ассистент освободятся от медицинского снаряжения.

– Как вы можете это сделать, сэр? – Опять вмешался я. – Позвольте мне констатировать очевидное. – Космическое право запрещает частным лицам претендовать на астрономические тела.

Форстер одарил меня своей фирменной кривой ухмылкой, подняв одну кустистую бровь и опустив другую:

– Я подам заявку не на  астрономическое тело, мистер Хокинс. Ядро Амальтеи – заброшенный космический корабль. От имени комиссии по культуре я подам заявку на его спасение. Если Мэйс попытается украсть какие-нибудь сувениры, он украдет их у Совета Миров. Я объясню ему ситуацию, прежде чем у него появятся на этот счет какие-нибудь блестящие идеи.

На этом разговор закончился. Последующие три дня профессор так усердно руководил нами, что я едва успел перекинуться с Марианной парой слов наедине.

Хокинс услышал стук люков и шипение газов. Смена уже началась. Было пора собираться на работу.

И у меня не было времени даже думать о ней. Исследования полностью захватили меня. А вчера днем мы нашли посла…

XXI

Внутреннее море Амальтеи кипело полное жизни и не хотелось думать, что пройдет немного времени и весь лед растает, и вся эта жизнь погибнет в вакууме.

Проникнув в корабль «Манта» легко скользила в воде, всегда находясь рядом с исследователями, облаченными  в белые брезентовые скафандры, подсвечивая им своими прожекторами. Они были самыми удачливыми археологами в истории человечества – им удалось найти громадный космический корабль.

Корабль представлял собой как бы несколько сфер, тонких, как воздушный шар, вложенных одна в другую. Все пространство внутри было заполнено водой. Замороженный почти до абсолютного нуля в течение миллиарда лет, этот корабль-большой-как-мир прекрасно сохранился.

Он казался совершенно пустынным, нигде не была заметно ни одного из тех существ, которые роилась в воде снаружи. Тысячи огромных камер производили впечатление естественных подводных образований, за исключением того, что в них не было жизни, но никто не мог сказать, что ее не будет прямо за следующим поворотом.

Находилось множество артефактов – орудий и инструментов, и то, что могло быть мебелью, и надписанные предметы простые и сложные, некоторые, назначение которых можно было угадать, некоторые сбивающие с толку… слишком много всего, чтобы несколько людей могли начать каталогизировать.

Форстер вместе со Спартой, пилотировавшей субмарину, обнаружил «художественную галерею» утром второго дня. Этот термин пришел ему на ум спонтанно, и действительно, лучшего названия для этого места нельзя было придумать, казалось, нельзя было ошибиться в его назначении.

– В этих отсеках мы можем надеяться найти ключ к душе культуры X. – Заявил Форстер.

Им потребовалось шесть драгоценных часов, чтобы перебазировать «Майкла Вентриса», поставив его на поверхности Амальтеи прямо над входом в корабль. Затем они использовали «Старого Крота» в последний раз, чтобы пробить еще одно отверстие в заметно более тонком льду.

Форстер разделил своих людей на три группы. Для археолога он был неплохим психологом, поэтому Мэйс, Марианна Митчелл и Хокинс попали в разные группы. Мак-Нил и Гроувз всегда оставались на борту, один спал, другой бодрствовал. С ними по очереди оставались Мэйс или Марианна Митчелл. Внутри корабля-мира, один человек всегда должен был оставаться в «Манте», в то время как двое других работали в скафандрах.

В первую смену работали Спарта, Хокинс и Форстер. Во вторую – Блейк,  Уолш и Марианна или Мэйс. Это был хороший план, и он сработал – по крайней мере, в первые два дня.

Затем у «Вентриса» возникла проблема со сверхпроводящим радиационным экраном. Даже в тени Амальтеи щит был жизненно важен для их безопасности, и если бы он вышел из строя, потребовался бы их немедленный отлет на Ганимед – так что Уолш и Мак-Нилу пришлось основательно потрудиться. А расписание Форстера пошло прахом и он набирал команды из тех, кто был достаточно свеж, чтобы работать.

Помещение, которое он называл «художественной галереей», было огромным даже по меркам расы, создавшей корабль-мир. Как и другие конструкции корабля-мира, оно было из того же блестящего материала, что и марсианская табличка. Пик самого высокого  здания поднимался на половину расстояния между двумя внутренними уровнями – самое большое открытое пространство во всем корабле. Здание было гораздо выше Эйфелевой башни и напоминало Нотр-Дам – контрфорсы и все остальное.

Сэр Рэндольф Мэйс настоял на том, чтобы назвать это здание «храмом искусства» и название прижилось.

После целого дня исследований Форстер пришел в восторг: «Опустошите лучшие музеи Земли, избавьте их от всех их законных, собственных сокровищ, а также от всей их злополучной, украденной добычи, и у вас не окажется такого количества предметов, которое находится здесь». По его приблизительной оценке, количество экспонатов в храме составляло от десяти до двадцати миллионов. Какую часть культурного разнообразия инопланетной цивилизации они представляли, естественно, никто не мог знать. А такое количество экспонатов указывало на то, что история исчезнувшей расы была намного длиннее, чем история людей на Земле.

Прошло еще два дня. Поскольку первоначальное расписание Форстера не работало, то Тони Гроувз находился в субмарине, а Билл Хокинс – в воде с Марианной. Первый раз после катастрофы он остался с ней наедине. Они болтали по гидрофону, не затрагивая щекотливые темы. Хокинс был благодарен ей за то, что она охотно с ним общалась. Работу, которую они выполняли, она освоила быстрее его.

Они фиксировали длинный фриз, изображавший океанское дно с богатым скоплением морских существ – сцена из природы похожая на коралловый риф у берегов Австралии. Рядом со многими растениями и животными были вырезаны слова – возможно названия. Хокинс их читал, пытался переводить, подсвечивал, чтобы лучше рассмотреть, фонарем, закрепленным у него на лбу, потому что прожектора «Манты» часто не хватало и не заметил, как заблудился. Свернул в проход налево, потом направо, а когда вернулся, как ему казалось назад, то не увидел ни «Манты, ни Марианны.

– Тони, ты где? Я тебя не вижу. – Ответа не последовало. Скафандры не были оснащены гидролокаторами, а гидрофоны плохо работали среди сильно отражающих поверхностей.

Хокинс не волновался: он не мог уйти слишком далеко. Но, после нескольких минут поисков, оказавшись в маленькой круглой комнате, из которой расходились в разные стороны шесть коридоров, он почувствовал первый укол беспокойства. В этот момент луч его фонаря упал на статую. Ее вид ошеломил Хокинса.

 Хокинс был первым человеком, увидевшим, как на самом деле выглядит представитель культуры Х.

Два глаза безмятежно смотрели на него – глаза, сделанные из хрусталя, как греки делали глаза из бронзы  Но эти глаза были в тридцати сантиметрах друг от друга, на лице, в три раза больше человеческого, на лице без носа и с ртом, который не был человеческим, возможно, вообще не был ртом, а скорее замысловатой складкой плоти.

В лице и теле не было ничего человеческого, но эта фигура глубоко тронула Хокинса, ибо художник удивительным образом преодолел барьеры времени и культуры. «Не человек, но все же человек» – подумалось Хокинсу. Почему-то сразу было ясно, что это высокоинтеллектуальное создание. От лица существа исходила спокойная, уверенная сила, мудрость и власть. И еще там была печаль, печаль расы, которая сделала какое-то колоссальное усилие и обнаружила, что все  оказалось напрасным.

Хокинс завороженно парил перед существом, которое казалось закутанным в собственную плоть. Как у гигантского кальмара, над его лицом возвышалась высокая мантия, и он был опоясан щупальцами, но в отличие от кальмара его тело было длинным, узким эллипсоидом, его нижняя половина была снабжена мощными плавниками. Жабры отмечали его мантию шевронами; их водозабор находился над лицом, отдельно от кажущегося рта, венчая «лоб» существа, как диадема.

Хокинс подумал, что эта статуя установлена здесь специально, чтобы перекинуть мост через время, чтобы приветствовать любые существа, которые могут однажды войти в большой корабль.

– Билл, это чудесно, – послышался голос Марианны.

Вздрогнув, он сделал неуклюжую попытку повернуться. Она плыла всего в трех метрах позади него.

– Как ты оказалась здесь? – резко спросил он.

– Я заметила отблеск фонаря в этой стороне. Ты напугал меня до смерти. Я была совсем одна…  наверно, целый час.

– Скорее пять минут, но я должен извиниться. Нам придется быть осторожнее. Я… боюсь, я просто увлекся.

Сияющий взгляд Марианны был прикован к статуе:

– Только подумай, что он ждал здесь, в темноте, все эти миллионы лет.

– Больше нескольких миллионов. По крайней мере, тысяча миллионов… миллиард, как вы говорите в Северной Америке.

– Мы должны дать ему имя. По-моему, это что-то вроде посланника, приветствующего нас.  Те, кто сделал его, знали, что однажды кто-то обязательно придет сюда и увидит. В нем есть что-то благородное и что-то очень печальное. – Она перевела восхищенный взгляд на Хокинса. – Разве ты не чувствуешь?

Он смотрел на нее, освещенную только отраженным светом их фонарей, и в этот момент он был убежден, что это самая красивая женщина, которую он когда-либо встречал, и чувствовал знакомую, все усиливающуюся боль, там, где должно было быть его сердце.

– Посол, – сказала она. – Назовем его «Послом». Смотри какой у него интеллектуальный взгляд.

Хокинс, напомнив себе, где он находится, снова посмотрел на статую и обнаружил, что реакция Марианны на… посла была практически идентична его собственной.

– Билл, тебе не кажется, что мы должны забрать его с собой? – прошептала она. – Чтобы дать людям всего человечества некоторое представление о том, что мы действительно нашли здесь?

Ему не хотелось с ней спорить:

– Лучше обсудить это с профессором.

Марианна хорошо запомнила дорогу, поэтому они легко выбрались из лабиринта и нашли Тони Гроувза, который даже не успел как следует испугаться. До того как они с Марианной подплыли к «Манте», Билл Хокинс мельком увидел что-то бледное в водной дали, быстро исчезнувшее.

Марианна и Мэйс разговаривали в коридоре «Вентриса», вокруг никого не было.

– Рэндольф! Объясни мне почему мы не можем забрать с собой эту удивительную статую.

Она заканчивала смену, снимая с себя мокрый скафандр, а он как раз пытался привести себя в сознание горячей чашкой кофе, которую Мак-Нил предусмотрительно принес ему.

– Дело в том, Марианна, что Форстер утверждает, что она такая массивная, что даже если выкинуть за борт «Крота», «Манту» и наш «Лунный Круиз», то все равно у нас не хватит топлива. Но знаешь, я ему не верю, по-моему, если не брать нашу капсулу, то топлива должно хватить.

– «Лунный Круиз», Почему Форстер так настаивает на том, чтобы забрать эту ужасную вещь с собой?

– Вендетта против меня, – прошептал Мэйс. – Я думаю, он хочет что-то сделать с капсулой, так, чтобы я оказался виновным в ее катастрофе.

Марианна была искренне возмущена:

– Да как о смеет!?

Мейс пожал плечами:

– Хуже того. Я думаю он хочет скрыть от общественности, что найден величайший в истории артефакт. Подозреваю, что Форстер играет на стороне «свободного духа». Мы должны ему помешать, нужно сделать наши собственные голограммы посла и отправить их по узкой связи как можно скорее.

– Как мы сможем это сделать?

Мэйс вздохнула с облегчением, оттого что она перешла к практическим вопросам, прежде чем сообразить, что в его речи не все логически увязано.

– Пойдем со мной в спальные отсеки, – настойчиво прошептал он. – Там спокойно поговорим. Это смелое предприятие, но я верю, что оно осуществимо.