Текст книги "Венера Прайм 5"

Автор книги: Пол Прюсс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Довольно, Хокинс. И больше никаких отступлений, мисс Митчелл. После того, что я вам рассказал, я уверен, вы понимаете, что время жизненно важно. Час и тридцать пять минут пролетят довольно быстро, но если бы вы могли наблюдать за тем, что происходит с Амальтеей, вы бы согласились, что у нас есть гораздо больше времени, чтобы проверить любую информацию, которую вы решите нам дать.

– Это блеф, – сказала Марианна.

Блейк встревожился. Все шло не по плану.

Потом она продолжила:

– Я не верю, что ты сделаешь что-то подобное. Твоя команда тебе не позволит.

Блейк расслабился.

Она пыталась передать жесткость и то, как она это делала было достойно похвалы, но все же в ее словах смешались ужас и недоверие.

Профессор выразительно вздохнул:

– Очень жаль. Мистер Мак-Нил, мистер Гроувз, пожалуйста, возьмите пленника и действуйте, как вам приказано.

На заднем плане послышалось торжественное «Есть, сэр» Мак-Нила.

– Что ты сейчас делаешь? – Спросила Марианна.

– Сэр Рэндольф и его друзья собираются на небольшую прогулку. – Жаль, что ты не видишь этого сама. – ответил Форстер.

Реплика Блейка – он взволнованно вмешался:

– Профессор, что мешает Марианне думать, что все это – колоссальный блеф? Она хорошо узнала вас за эти несколько дней – в конце концов, вы спасли ей жизнь, и она не верит, что вы действительно убьете этого парня, бросив его на Юпитер. И даже если бы вы это приказали, она знает Ангуса и Тони – и, вероятно, не верит, что они способны этот приказ выполнить.

Марианна молчала.

– Ну, – продолжал Блейк, – она, вероятно, считает, что видит нас насквозь, и мы выглядим очень глупо.

– Что ты предлагаешь? – Спросил Форстер.

– Я думаю, мы должны позволить ей выйти из этой консервной банки и посмотреть самой. Она знает, что мы не заинтересованы в том, чтобы схватить ее – если бы мы были заинтересованы, я бы уже отбуксировал ее обратно к «Вентрису». И она никогда бы этого не узнала.

На то, чтобы осознать это предложение, ушло около четырех секунд – чуть больше, чем потребовалось Марианне, чтобы запечатать шлем. Все взрывные болты люка капсулы разом сорвало, и квадратный люк полетел кувырком прямо в небо. Сама массивная капсула отскочила и медленно поплыла назад. Марианна выбралась из открытого люка.

Очевидно, она уже решила, что «Лунный Круиз» – бесполезный пережиток прошлого. Новая игра будет разыгрываться здесь, в вакууме; кто бы ни выиграл или проиграл, кто бы ни вернулся домой, он вернется домой на «Вентрисе», если не на космическом катере.

Она огляделась, заметив спиральную пуповину, соединяющую капсулу с «Мантой», – связь. «Манта» дрейфовала в нескольких метрах от нее, лицо Блейка было видно сквозь сферу, но она едва удостоила его взглядом.  В дали блестел над светящимся туманом «Майкл Вентрис». Огромный изгиб Юпитера окрашивал завитки тумана в мясисто-розовый цвет.

Три белые фигурки как раз выходили из открытого отсека «Вентриса».

– Она снаружи, профессор, – сказал Блейк.

– Теперь, когда вы не защищены в капсуле, мисс Митчелл, вы слышите меня в своем скафандре?

– Да.

– Если вы воспользуетесь увеличительным щитком на шлеме скафандра, то сможете убедиться, что Ангус и Тони не тащат между собой пустой скафандр. Через минуту они скроются за горизонтом, но вы сможете увидеть сэра Рэндольфа, когда он начнет ... э-э ... опускаться.

Марианна ничего не ответила, но протянула руку и натянула забрало на лицевой щиток.

Время, кажется, остановилось. Эфир молчал. Форстер ничего не говорил. Марианна молча смотрела в небо. Блейк лежал в Манте и молча изучал свои ногти, намеренно избегая любопытного взгляда Марианны.

Она хранила молчание. Неужели она ждала, как далеко зайдет профессор?

Размытый горизонт Амальтеи был до смешного близок. Марианна сделала едва заметный непроизвольный жест, нарушивший ее равновесие, она увидела, как выхлопные газы маневровых систем Мак-Нила и Гроувза прочертили тонкие прямые линии на оранжевом фоне Юпитера. Она быстро приспособилась, как раз вовремя, чтобы увидеть три фигуры.

Пока она смотрела, они разошлись. Двое из них замедлили ход и направились назад. Другой продолжал беспомощно опускаться к зловещей громаде Юпитера.

– Он умрет, – прошептала она. – Вы бросили его в радиационный пояс.

Форстер ничего не сказал. – Возможно, он не расслышал и Блейк взял на себя смелость развеять этот ужас:

– Об этом мы позаботимся на корабле. У нас есть ферменты, чтобы удалить мертвые клетки, восстановить поврежденные. Вы знаете по собственному опыту, что даже двенадцатичасовое воздействие не убьет вас, если вовремя начать лечение.

– Двенадцать часов…

– Да, – сказал Блейк.  – И Мэйс знал это, когда направил вас обоих сюда через радиационные пояса. Он рассчитывал, что мы спасем вам жизнь. И мы это сделали.

Почти сразу же Блейк пожалел о своих словах. Сейчас было не время уменьшать ее симпатию к Мэйсу.

В трубке раздался голос Форстера:

– Надеюсь, мне не нужно напоминать вам о срочности ситуации. Как я уже сказал, время падения с нашей орбиты в верхние слои атмосферы Юпитера составляет около девяноста пяти минут. Но, конечно, если подождать хотя бы половину этого времени…будет слишком поздно.

Марианна парила в пространстве, подбоченясь, запрокинув голову, и Блейк подумал, что даже в явной тоске, в громоздком скафандре, она являет собой воплощение достоинства и естественной грации. Наблюдая за ней, Блейк вздохнул. Ему стало жаль ее и Билла Хокинса. Вспомнилось: «любовь зла, полюбишь и козла».

XXIV

 Глубоко в самых темных водах корабля-мира Спарта плыла без света, скользя сквозь холод, сильная, как дельфин, скользкая и быстрая, как рыба.

Чтобы видеть, ей не нужен был свет в так называемом видимом спектре, поскольку она могла легко видеть инфракрасное излучение кристаллических тканей огромного корабля. Повсюду колонны и стены передавали вибрирующее тепло от его невидимого внутреннего сердца. Теплый свет пульсировал вокруг нее с глубоким биением этого сердца.

Даже в видимом спектре во́ды были буквально живыми – вокруг нее сверкали галактики крошечных живых огоньков, щедрость Амальтеи, животные синего, фиолетового и поразительно оранжевого цветов.

Спарта была с ними единым целым, не обремененная брезентом и металлом, не нуждавшаяся в баллонах с кислородом. Когда она двигалась обнаженная сквозь воду, темные щели открывались по обе стороны ее груди, от адамова яблока до крыльев ключиц. Вода пульсировала через них, лепестки плоти раскрывались. – Жабры, синевато-белая кожа.

Хотя она провела гораздо больше часов, исследуя чужой корабль, чем все остальные члены команды Форстера вместе взятые, даже она видела не больше, чем малую часть его. Миллионы (по крайней мере миллионы) разумных существ когда-то населяли эти пустые гроты и коридоры. Миллионы и миллионы других животных и растений, триллионы и триллионы одноклеточных существ, бесчисленных, как звезды в галактиках, заполняли бесчисленные ниши этого водного мира.

У Спарты сложилось более-менее ясное представление о том, какими были разумные существа, чем занимались, но она была далека от понимания того, как они это делали.

С каждой минутой, плывя в темноте, она узнавала все больше. Разноцветный планктон, личинки, медузы, даже анемоны, покрывавшие стены в некоторых частях корабля, пели ритмичную песню, закодированную в биении их желудков и сердец, биении их щупалец и крыльев.

Экосистема корабля-мира была, столь же скоординированной и целеустремленной, как и сам корабль. Корабль-мир был сделан не только из титана, алюминия и стали, но и из кальция, фосфора, углерода, азота, водорода и кислорода, а также из сорока или пятидесяти других элементов, собранных в бесчисленные разновидности молекул, в белках, кислотах и жирах, некоторые из них были простыми, как газы, некоторые из них были огромными и вплетенными друг в друга за пределами непосредственного понимания. Здесь были знакомые формы: ДНК, РНК, АТФ, гемоглобин, кератин, карбонат кальция и так далее, известные на Земле. И были молекулы, доселе невиданные, но казавшиеся здесь вполне обычными, и логичными. Здесь было все, что нужно живому существу, чтобы натянуть на себя плащ, полный жизни, блестящий костюм из слизистой, достаточно прочной, чтобы выдержать глубину или вакуум. Или ходить голышом по теплому мелководью.

Спарта вдыхала этих тварей, пока плыла, и съела их немало, – вот откуда она все это знала. Они не возражали, по отдельности у них не было разума. Пробовала их на вкус и нюхала – и, автоматически, на экране ее сознания появлялись целые массивы химических формул. Она сохраняла всю информацию, которую могла анализировать, но анализировать она могла далеко не все, поскольку ее методы анализа почти полностью зависели от стереохимии, от соответствия вкусовых рецепторов и обонятельных сенсоров формам молекул, представленных им, – в плотной ткани глаза ее души, где все можно было сортировать и сравнивать только с тем, что было известно.

Так она узнавала корабль-мир. Но таким образом нельзя было узнать его назначение, его организацию.

Команды профессора Форстера прошли по двум осям, экваториальной и полярной, составили карты двух узких конусообразных областей, на картах было показано, что корабль состоит из оболочек, одна внутри другой. Форстер представлял корабль в виде вложенных друг в друга эллипсоидных шаров. Но Спарта уже знала, что корабль был одновременно и проще, и сложнее – он был больше похож на спираль, на раковину наутилуса.

Она никогда не приближалась ближе пятнадцати километров к центру корабля, хотя ее тело было приспособлено к  любым возможным давлениям и температурам, как у морских львов или больших китов. Она встроила в себя механизмы сердца и кровеносных сосудов, которые были ей необходимы для подачи кислорода в мозг и другие органы на глубине. Она была уверена, что двигатель всего, что произошло с тех пор, как экспедиция «Кон-Тики» вошла в облака Юпитера, был сосредоточен именно там. Сила, которая расплавила Амальтею, и разум, который приказал воскресить жизнь корабля, были сосредоточены там. Потенциал того, что было еще впереди, был сосредоточен там.

Не то чтобы  у нее не было времени совершить это путешествие. Но что-то удерживало ее вдали от этого места. Она снова и снова возвращалась в комнату в «храме искусства», где «Посол» покоился в стазисе[20]20
  Стазис – в научной фантастике некое энергетическое поле, в которое помещаются живые организмы. Поле полностью останавливает любые физиологические процессы, а ощущение времени полностью теряется.


[Закрыть]. Ее влекло к огромной статуе не только естественное любопытство и восхищение ею, но и ожидание.

Тхоувинтха находился один в поющей тьме на протяжении ста тысяч кругов солнца, не видя снов.

Не тьма рассеялась первой, это произошло позже. Первое, что случилось, было то, что цельность мира очутилась на краю – ибо пришло время.

Было слышно, как бьется огромное сердце. Тхоувинтха был далек от бодрствования и даже не был жив, как живы мириады существ, но цельность мира сформировала способ познания самого себя: его великое сердце билось, и Тхоувинтха, не обладая сознанием, знал, что оно бьется.

Мир вел счет своего времени.

Последовал сигнал снаружи и затем сигнал изнутри. Тхоувинтха был способом мира вести счет своего времени, и, пока мир существовал, Тхоувинтха вел ему счет.

Тьма начала рассеиваться. Глаза Тхоувинтха стали прозрачными для света, который просачивался из стен мира и бился вместе с его сердцем. Стены не были черными, хотя свет от них не распространялся далеко в воде. Ярче звезд на небе были мириады существ, наполнявших сладкие воды.

Тхоувинтха не двигался и не нуждался в движении, а только ждал и наслаждался восхитительными водами. Все нужное для жизни растворилось в воде. В водах была жизнь и память о жизни.

Мир просыпался, как и было задумано: в этом была радость, как и было предсказано первым посещением. Самые опасные циклы Солнца, которых не без основания боялись пришедшие, ибо, увидев положение вещей в естественных мирах, они были погружены в печаль, были благополучно перенесены мириадами существ. Теперь прибыли их представители, как и было намечено. Все было хорошо.

Они прибыли. Их запах был в воде, вполне приемлемый запах, действительно прекрасный запах, но не такой , как было предсказано первым посещением. Ибо эти существа не дышали водой.

Неважно. Природа этих существ – мыслящих абстрактно, создателей машин и живых существ, рассказчиков – была открыта вторым посещением. Удивительным для Тхоувинтха было то, как мало их было. В воде их было так мало! У них было так мало разнообразия!

Их было меньше, чем пучок щупалец.

Где же их большие корабли? Почему мириады существ естественных миров не пришли тысячами и миллионами, чтобы занять подготовленные для них пространства? Ибо мир был приведен в порядок для них, когда стало ясно, что великая работа потерпела неудачу, что естественные миры должны потерпеть неудачу. Правда второе посещение утверждало, что еще есть надежда, что все еще будет хорошо, что они придут, развив в себе способность к абстрактному мышлению, не только к созданию машин, но и к творчеству, к рассказыванию историй, без чего было бы немыслимо вести их вперед… но момент настал. Мир проснулся и скоро придет в движение. Если это все, что нужно, то так оно и должно быть.

В воде неподалеку Тхоувинтха попробовал одну из них, ту, что приходила чаще всего. По биению трех сердец, по метке времени Тхоувинтха понял, что пришло время обменяться историями.

Проведя долгие часы в одиночестве в искрящейся жизнью темноте, Спарта начала глубже понимать то место, которое «Знание» играло в мифах и легендах бронзового века. От «Знания» произошло много современных религий. Теперь стало понятно, почему многие исторические герои провели так много времени под водой, почему Книга Бытия описывала небо и землю в начале как «бесформенные и пустые; и тьма была на лице бездны», и почему «Дух Божий двигался по лицу вод».

Спарта мерцала белым светом в коридорах храма искусства, где стены светились самым теплым светом, а туманности сияющей жизни роились наиболее густо. Она вплыла во внутреннюю комнату. «Посол» покоился на своем пьедестале, не меняясь, не давая никакого видимого намека на жизнь, не говоря уже о пробуждении сознания. Но по вкусу воды она поняла, что это не так. Кислоты, которые омывали его клетки в стазисе, вытекали из его системы.

Она парила перед «Послом» в воде, ее короткие прямые волосы, лишенные цвета, мягко покачивались в колеблющемся потоке, ее жабры открывались и закрывались так же грациозно, как колыхание водорослей в медленном морском приливе.

– Вы проснулись? – Она выдувала воздух, позаимствованный из жабр, накопленный в легких, через рот и нос и издавала щелчки глубоко в горле, говоря на языке, известном тем, кто реконструировал его как язык культуры Х.

Одинокий щелчок эхом отозвался в воде вокруг нее:

– Да.

– Как вас зовут?

– Мы – живой мир.

– Как вы хотите, чтобы к вам обращались?

В ответ раздались глухие удары, словно под водой ударили в деревянные гонги:

– В этом теле форма обращения – Тхоувинтха.

– Ты – Тауинтха? – Объем тела Спарты был в четыре раза меньше, чем у «Посла» – как она ни старалась, ей не удавалось точно воспроизвести звучание имени.

– Вы можете называть нас Товинта. Мы не называли бы себя так, но мы понимаем, что у вас другое впечатление… другое строение. Как вас зовут?

– Мы, все представители моего вида, – называем себя людьми. В этом теле большинство тех, кто меня знает, называют меня Эллен Трой. Другие зовут меня Линда Надь. Я называю себя Спартой.

– Мы будем называть вас обозначенным.

– Почему вы меня так называете?

– Вы похожи на других людей, которые пришли сюда, и на тех, кого мы наблюдали раньше, но также отличаетесь. Вы научились делать себя более похожими на нас. Вы могли обучиться этому только у обозначенных: поэтому будем называть вас обозначенным.

– Пожалуйста, объясните подробнее. – Спарта издала нетерпеливую череду щелчков и шипений. – Я хочу знать ваше впечатление.

– Мы расскажем друг другу много историй. Мы расскажем вам как можно больше о том, что произошло до нашего последнего визита. Вы расскажете нам обо всем, что произошло с тех пор.

С каждой фразой вода текла в мантию посла и вытекала из нее; жизнь струилась по его телу.

– Позже будет больше времени. Но сейчас у нас мало времени. А где остальные?

– Они находятся на нашем корабле в ближайшем космосе.

– Значит, вы хотите, чтобы их уничтожили. – Бесстрастное «лицо» посла не выражало ни малейшего намека на одобрение или неодобрение, когда «Посол» незаметно выплыл из сверкающего пьедестала и гнезда извивающихся микротрубочек, прикреплявших его к кораблю. – вы хотите пойти с нами один.

– Нет! – Гулкий щелчок. – Они не должны пострадать.

– Все должны прийти сюда. У нас мало времени. Очень скоро времени не останется.

– Я скажу им, если вы расскажете мне, как это сделать.

– Пойдем, и я расскажу вам, как.

Первой вошла в открытый отсек «Вентриса» Марианна, за ней Блейк. После того как отсек был закрыт, она стянула с головы шлем и направилась по коридору к переполненной кают-компании.

Марианна прибыла с огнем в сердце и огнем в глазах, и ей нужен был только окровавленный топор, чтобы соответствовать роли Клитемнестры [21]21
  Клитемнестра – Действующее лицо трагедии Эсхила «Агамемнон». Клитеместра, в греческой мифологии жена Агамемнона; пока муж воевал под Троей, вступила в связь с его двоюродным братом Эгисфом. Когда Агамемнон возвратился на родину, убила его.


[Закрыть]. Однако ее первые слова были обращены не к Форстеру, который выжидающе стоял перед ней, а к Биллу Хокинсу.

– Ты мог бы остановить их, – сердито сказала она. – Или, по крайней мере, опытаться. Ты что, хотел, чтобы он умер.

Он посмотрел в эти огненные глаза.

– Нет, Марианна, не хотел. И он этого не хотел.

– Потому я сдалась, – сказала она. – Если бы я не заставила его сказать мне, где он спрятал статую, он пошел бы на смерть за свои принципы. Он вел себя как Мэ… по взрослому. Но ты Билл…

– У вас будет много времени для взаимных обвинений позже, мисс Митчелл. – Форстер прервал ее прежде, чем она произнесла более жесткие слова. – Сейчас нам нужно уладить кое-какие дела.

– Вот, – сказала она и подтолкнула к нему блокнот. На нем был грубый набросок – карта участка «храма искусства» с крестиком, отмечающим место. – Это лучшее, что я смогла сделать.

– Так, прекрасно, – сказал Форстер, взглянув на рисунок и передав его Блейку. – Блейк, я полагаю, ты можешь  позаботиться об этом.

– Да, сэр, – Блейк взял блокнот и немедленно покинул летную палубу.

– Ну вот, теперь с этим покончено, – Форстер подошел к пустому дивану и наклонился, роясь в холщовом мешке под консолью. Он достал стеклянную бутылку с облупившимися этикетками, наполненную темно-янтарной жидкостью. Один из его заветных «Наполеонов». – Почему бы нам не расслабиться и не выпить, чтобы забыть все эти неприятности?

– Выпить? – Возмущение Марианны было почти осязаемым. Она указала на дисплей времени на пульте позади Форстера. – Ты что, с ума сошел? Рэндольф, должно быть, уже на полпути к Юпитеру!

Профессор Форстер неодобрительно посмотрел на нее:

– Недостаток терпения – распространенный недостаток молодых, – сказал он, и это прозвучало странно, учитывая его юношескую внешность. – Я не вижу причин для поспешных действий.

Марианна покраснела, но так же быстро снова побледнела – настоящий страх временно отодвинул ее гнев. – Ты обещал, – прошептала она.

На лице Билла Хокинса тревога сменилась угрозой:

– Профессор, вы сказали мне… Ну, я не вижу смысла продолжать.

Видя их волнение, Форстер понял, что, возможно, зашел слишком далеко, в конце концов, это была всего лишь шутка.

– Я могу сказать вам сразу, мисс Митчелл, – Билл уже знает, и именно поэтому он справедливо сердится на меня, – что Рэндольфу Мэйсу грозит не больше опасности, чем нам. Мы можем пойти и забрать его, когда захотим.

– Значит, ты мне солгал?

– Нет, конечно, нет. Мэйс неоднократно лгал тебе, но то, что я сказала, было правдой. Просто, ты сделала неверные выводы из моих слов. Билл тоже так думал, пока я ему не объяснил – его возмущение по поводу вас с Мэйсом было вполне искренним, и я сомневаюсь, что мы смогли бы его сдержать, если бы не убедили его, что говорим правду.

– Что именно? – Спросила она и добавила с шипением: если ты был готов зарезать этого своекорыстного быка.

Форстер невольно вздрогнул:

– Да, ну… когда я сказал, что тело упадет отсюда на Юпитер за девяносто пять минут, я опустил (не случайно, признаюсь) довольно важную фразу. Мне следовало бы добавить: «тело, покоящееся относительно Юпитера». Но мы не пребываем в покое по отношению к Юпитеру. Сэр Рэндольф разделяет нашу орбитальную скорость, которая составляет около двадцати семи километров в секунду.

Она уже догадывалась, что Форстер скажет дальше, сила ее гнева была слегка ослаблена. И лучшее, что она могла сделать, это показать свое презрение к его самодовольству:

– К черту ваши цифры. Не могли бы вы, ради Бога, перейти к делу?

– М-м-м, да, как скажешь. – Удивительно, но сейчас он выглядел почти смущенным. – Мы отбросили его подальше от Амальтеи, к Юпитеру. Но дополнительная скорость, которую мы ему дали, была обычной, он все еще движется практически по той же орбите, что и раньше. Самое большее, что он может сделать, говорит компьютер, это опуститься примерно на сто километров. Через один оборот, двенадцать часов или около того, он вернется туда, откуда начал, если мы вообще ничего не будем предпринимать.

Марианна встретилась взглядом с профессором. Для двух других наблюдателей на летной палубе, Уолш и Хокинса, смысл этого обмена взглядами не вызывал сомнений: Форстеру было стыдно за себя, но он держался вызывающе, потому что считал, что то, что он сделал, было нужно сделать, Марианна испытывала облегчение, но и разочарование и досаду от того, что ее обманули.

– Вот почему ты не позволил мне поговорить с ним, – сказала она. – Рэндольф достаточно умен, чтобы понять, что ему ничто не угрожает. Он бы мне так и сказал.

– Да, именно поэтому я и не позволил тебе поговорить с ним, – признался Форстер. – Что касается его искушенности в орбитальной механике, то я сам тебя об этом предупреждал. Сэр Рэндольф был настолько уверен в своих способностях, что без малейших угрызений совести рисковал вашей жизнью.

Она повернулась к Хокинсу:

– Ты знал.

Хокинс твердо ответил ей обвиняющим взглядом:

– Чего профессор не сказал тебе, Марианна, так это того, что Мейс пытался убить нас всех. И сделал тебя своей сообщницей. Вы двое не вырубили нас всего на несколько минут, вы нас здорово отравили газом и направили корабль в радиационный пояс.

Кровь отхлынула от ее лица, но она сказала:

– Радиационные эффекты излечимы. – Это прозвучало с большим вызовом, чем она чувствовала. – Об этом я знаю не понаслышке.

– Для этого нужно, чтобы кто-то не спал, чтобы ввести лекарство. Вы вдвоем дали нам такую дозу, что мы долго бы оставались без сознания, слишком долго, чтобы спасти себя после пробуждения. Он оставил тебя в живых, чтобы ты подтвердила его версию – но сделал все, чтобы ты не долго оставалась свидетелем.

Марианна уставилась на Хокинса, и лицо ее медленно исказилось от ужаса. Она перевела дрожащий взгляд на профессора:

– Тогда… зачем ему понадобилось прятать статую?

– Он, конечно, этого и не делал, – сказал Форстер. – Я отдал твою карту Блейку, чтобы он запечатал ее вместе с остальными уликами против него. Мэйс рассказал тебе запутанную историю, чтобы ты отослала его обратно к нам на «Вентрис». Ты бы подтвердила на следствии, что это была твоя идея, Марианна. Ты – виновная сторона, невиновный сэр Рэндольф Мэйс никогда бы не сделал этого сам. По крайней мере, так он сказал бы Космическому Совету.

– Если ты об этом знал, зачем ты все это затеял, все это представление со мной? – Спросила Марианна.

– Чтобы ты тоже знала, – тихо сказал Форстер.