Текст книги "Иное царство"

Автор книги: Пол Керни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Волчий Край!

Что-то зашевелилось в мокрой почве у его ног, и он отпрыгнул. От толчка зазубренные концы сломанных ребер заскрежетали друг о друга. Из раненой руки на землю капала кровь, но он этого почти не заметил.

Что-то вылезало из земли.

Он вспомнил, и его мозг утонул в белом ужасе. Лицо Неньяна, когда они разрывали его в клочья.

Два черных рога ушей, увенчивающие широкий череп. Из земли вырвалась черная морда. Могучие плечи под тяжелой головой – абсолютно черные, выпачканные в земле, воняющие истлевшими листьями и подпочвенной глиной.

Он бросился бежать.

У него хватило времени подумать: «Вот и все. Сейчас настанет конец, Я у последнего предела».

Тут он услышал жуткий вой зверя у себя за спиной, топот его ног по палой листве.

Он бежал, шатаясь, как пьяный, натыкаясь на стволы, спотыкаясь о корни, а по лбу его хлестали низкие ветки. Грудь у него вздымалась и хрипела, как дырявые мехи, а боль от переломов смешивалась с прохладной струей адреналина, творя коктейль энергии, высокооктановую панику. Тяжелое дыхание, побрякивание ключей в кармане – словно стонал и гремел цепями призрак.

Но и этого было мало. Он терял все больше крови, а каждый вздох отзывался мучительной агонией в разбитой грудной клетке. И он был в скверной физической форме – толстяк, который слишком много курил и пил и все время проводил то по одну сторону стойки, то по другую. Городская жизнь налила свинцом его тело, жерновом повисла на его груди.

«Я умру здесь, – подумал он. – Конец волшебной сказке».

Майкл! Сюда!

Как? Голос? Или ему почудилось?

Майкл!

Вот же она! Котт! Манит его к себе. Точно такая же, какой была много лет назад в лесу возле его дома. У него вырвался придушенный смех. Она опять его спасет. Все будет хорошо.

Удар сзади, и он упал ничком. В рот ему набился смрадный перегной, а над ухом раздалось скрипучее рычание, точно визг цепной пилы. Он покатился по лесному мусору. Зверь навалился на него, из его глаз бил зеленый свет. Черная пасть приблизилась, и он вздернул руку, чтобы отклонить ее. Словно липкое красное дерево, но бугрящееся мышцами. Его пальцы скользнули по гладкому горлу. Твердые, как камень, лапы скребли его грудь, рвали одежду, вырывали с мясом пуговицы, царапали кожу. Он завопил от боли и бешенства. У самого его лица щелкнули зубы, и он бил волчью морду кулаком, обдирая костяшки пальцев. Челюсти впились ему в предплечье, словно тиски с бритвенно острыми краями сокрушали его кости. Что-то металлически звякнуло. Из кармана выпали ключи.

Его ключи.

Свободной рукой он начал шарить в сырой земле и гнилых листьях. И ощутил под ладонью их твердость и холод. Привычным до нелепости движением он сжал в пальцах ключ от входной двери. Старый ключ от ветшающего викторианского кирпичного дома. Замки в нем ни разу не меняли.

Железный ключ.

Он всадил его в зеленый горящий глаз и увидел, как тот угас.

Хватка на его предплечье ослабела, зубы разомкнулись. Волк повалился набок со звуком, какой раздается, когда рубят сырое, полное соков дерево. Тяжесть соскользнула с его груди, и ему стало легче дышать.

Когда он посмотрел по сторонам, то увидел не зверя, а только остов, почти неразличимый в сумраке: точно скелет из веток, вместо мышц – свитки гниющей коры и что-то вроде черной поганки в деревянной грудной клетке. Затем он погрузился в лесную почву и исчез.

Майкл откинулся на спину. Его тело было сплошной ноющей раной, из него хлестала кровь, вязкими нитями свертываясь на листьях. Рука, которую укусил волк, онемела. Со страхом покосившись на нее, он увидел обрывки и клочки мышц над белеющей костью. Кисть свисала, как дохлый паук. Он не мог ею пошевелить. Кость осталась цела, но сухожилья и нервы были разорваны. Он отметил этот факт с какой-то странной отвлеченностью. Это не имело значения. Он же умрет здесь, уж это во всяком случае несомненно.

Но прежде надо было что-то сделать. Он же видел Котт. (Или это была Роза?) Вот почему ему необходимо встать, связать лохмотья рубашки и завернуть в них искалеченную руку.

Каждый неверный шаг давался с трудом. А впереди – лунный свет, легкое сияние за деревьями.

Позади – завывания. По его следу бежит их стая.

Будь бы у него Ульфберт! И силы, чтобы рубить им, добавил он про себя.

Чувства и сознание то покидали его, то возвращались, точно надувался красный воздушный шарик у него в мозгу. Мысли мешались, но боль очистила его сознание от паники и страха.

«Я умираю».

Но и это не имело значения. Единственное, что ему хотелось бы, это удовлетворить свое любопытство перед концом. И еще раз увидеть Котт. Может быть, это все-таки конец сказки, и он умрет в ее объятиях.

Он упал, слабо выругавшись, а потом вдруг обнаружил, что стоит на ногах. Кто-то помог ему? Его поддерживает чья-то рука?

Неважно. Идти стало легче. Он шел между деревьями, и вдруг все засияло в потоках серебряного света. Лес кончился, словно был ковром с ровными краями. Перед ним распахнулась равнина, уходящая к холмам. И прямо перед ним вставал, возвышаясь над своими собратьями, одинокий холм, увенчанный утесом, скалистые грани которого выглядели в лунном свете совсем черными. На вершине утеса поднималось здание, построенное так хитро, что невозможно было решить, где кончается природная скала и начинается кладка. Замок.

Он улыбнулся. Ну, конечно! Все, как должно быть.

Он вышел из леса, оставив его за собой в тот миг, когда на него бросились смертоносные тени. Они остановились под кровом деревьев, щелкая зубами, рыча, но не сделав ни шагу вперед. Майкл ухмыльнулся им.

– Пошли на …!

И заковылял на юг по залитой луной равнине к Замку Всадника.

22

Среди холмов было холодно. Лунный свет искрился на одетой инеем траве. Слой инея становился все толще и превратился в хрупкий снежный наст. Вскоре он уже по лодыжки проваливался в сыпучий снег, и мокрые ступни у него онемели. Он горстями сыпал снег в рот, пытаясь утолить жгучую жажду. От холода у него заломило зубы, запершило в горле. Глаза превратились в два горячих стеклянных шарика, вставленные в замерзающий череп, но он почти не испытывал боли. Наверное, шок, смутно подумалось ему.

Он безоговорочно подчинился неумолимой потребности добраться до замка и упорно карабкался вверх, спотыкаясь и соскальзывая по заснеженному склону. Один раз он упал и так ударился, что невольно закричал. А в лесу все еще выли волки, словно насмехаясь над его болью.

«Но я взял над ними верх, – подумал он. – Каким-то образом оставил их позади. Дошел сюда».

Его дыхание кудрявилось в лунном сиянии, как страусовое перо. Подъем стал круче, и теперь он карабкался на четвереньках. Позади оставался промятый в снегу окропленный кровью след. Он прокладывал путь на юг по девственной белизне – тропа, которая будет видна на мили и мили. Лесовик в нем встревожился, но он знал, что это не имеет значения. Он выжил в Волчьем Краю, после стольких лет достиг его конца. Погони больше не будет.

Замок вырисовывался все ближе, черный силуэт на фоне звездного неба. Нигде не светилось ни огонька, нигде не было заметно никаких признаков жизни. Будто развалины на краю мира, будто угрюмый монумент.

Он поднялся еще выше, тут склон выровнялся, он шел по волнистому гребню. В этом мире он еще никогда не забирался так высоко и, оглядываясь, обозревал широчайшую панораму от горизонта до горизонта. К северу под луной на бесчисленные лиги простирались леса, блестя заиндевелыми вершинами. На восток и запад уходили холмы, среди которых он брел теперь. По сторонам они вздымались выше, и он сообразил, что идет вверх по холмистой долине, а к западу и востоку громоздятся более высокие торы и обрывы. Словно ведущий на юг перевал. И надо всем тут господствовал замок.

К югу за черным утесом Замка Всадника простирался белый край выветренных кряжей и вершин, который поднимался к освещенным луной дальним окутанным снегами горам, зубчатым, с пиками, торчащими, будто рога. Даже на таком расстоянии он ощутил их громаду и холод. Тысячи футов голого обледенелого камня, непреодолимым барьером опоясывавшие мир с юга. Теперь он понял, почему многие лесные люди верили, что там земля кончается, что за ними нет ничего, кроме полной звезд бездны.

Замок нависал над ним, мощный и темный. Он почти добрался, а силы его совсем истощились. Остановившись, он увидел, что по утесу змеится врубленная в скалу дорога, кончаясь где-то наверху.

Он застонал. Раненая рука онемела по бицепс, но сломанные ребра ежесекундно напоминали о себе, а из царапин, оставленных когтями волка, сочилась кровь. Кровь, которая застывала у него на глазах. Холод стал пронзительней и пробирал его до мозга костей. Ступней он не чувствовал, а в ноздрях похрустывали ледяные иголки.

– Господи! – пробормотал он, весь дрожа. Этого он не ожидал. И видел ли он Котт в лесу, или ему почудилось? Он посмотрел на змеящуюся дорогу впереди.

– Нет, не смогу, не смогу!

Его грубо толкнули в спину. Он явственно ощутил на лопатках две ладони, но когда обернулся, то не увидел никого. Он бешено выругался.

– Ну ладно! Раз ты этого хочешь, я пойду!

И он, спотыкаясь, побрел вверх по последней извилистой дороге. Он ругался и ворчал, стараясь подстегивать себя. Но крутизна и стужа закупорили его легкие, и он хрипел, ловя ртом воздух, и был уже не в силах произнести ни звука. Он остановился сплюнуть мокроту, увидел темный ее комок в снегу и понял, что сломанные ребра проткнули легкое. Но все равно он брел вверх Что ему оставалось?

Поскользнулся на гладком камне, упал и стукнулся затылком. Его затянул мрак, и им вдруг овладело странное ощущение: будто ему тепло, будто он лежит дома у кухонной плиты. На него лился жар, согревая закоченевшие пальцы ног. Он почти перестал дрожать. Но лесовик в нем не позволил ему расслабиться. Гипотермия. Вставай! Но говорил ему это не его голос.

Он разлепил заиндевелые ресницы и увидел, что над ним наклоняется Котт. На ней, как в тот, первый раз, когда он ее увидел, был только белый балахон, но она, казалось, не чувствовала холода.

Он улыбнулся. Белый балахон! Как долго она его носила! Похожий на больничную рубашку, какие выдают беременным женщинам. Почему он прежде этого не замечал?

Она безмолвно смотрела на него, и он вздохнул.

– Ну ладно.

И кое-как встал на четвереньки, потом поднялся на ноги. На пальцах у него были белые пятна и на тыльной стороне свободной руки. О, Господи, до чего он устал!

– Черт бы тебя побрал, Котт!

И все-таки он побрел вперед.

Он шел как будто уже много часов, но небо на востоке не светлело, заря не занималась, да и луна словно бы висела все там же. Большой Медведицы видно не было, и он не мог определить время. Может, Всадник нарочно погрузил все в сумрак, чтобы помешать ему взбираться по дороге? А может, его чувство времени, как и все остальные, путалось и лгало?

Но он дошел.

Вот так. У него вырвался хриплый смешок, тут же превратившийся в кровавый кашель.

Перед ним, черные и сверкающие, вставали стены замка высотой в пятьдесят… в семьдесят футов, нигде ни щелки, ни полоски известки. Под подошвами он ощущал булыжник, только чуть присыпанный снегом, – ледяной ветер подметал утес вокруг. Он замерз так, что уже не дрожал.

Впереди высокие и черные зияли ворота.

Сухой ров, пробитый в скале, точно темная расселина. Осыпающийся каменный мост вел к черному провалу портала. Как мост дома, подумал он. Вход. Он знал, что должен войти в него, и знал, что надо торопиться: жизнь и сознание ускользали. Его тело было еще крепким и закаленным вопреки долгим годам небрежения, но он же человек. Смертный.

И, пошатываясь, он вошел под портал.

– Котт! Ты здесь?

По сторонам широкого двора поднимались огромные здания. Позади него торчали островерхие надвратные башни. Посреди двора – обвалившийся колодец.

Не здания, развалины: обрушившиеся стены, провалившиеся крыши, на булыжнике вокруг – разбитые черепицы, всякий мусор, гниющие обломки некогда толстых дубовых балок. Майкл брел среди хлама столетий. Сломанные мечи, обрывки кольчуг, кости, черепа. Глиняные и медные сосуды, льдисто поблескивающие обломки драгоценных украшений. Все это усыпало булыжник, будто конфетти после праздника. Заброшенность. Пустота.

– О, Господи! – простонал он.

И вдруг где-то совсем близко – музыка. Тамбурин, аккомпанирующая мандолина, золотые звуки арфы. Чудная, завораживающая музыка, от которой сжалось сердце, а она замерла в воздухе, точно эхо серебряных колокольчиков, одновременно и веселая и грустная. Он где-то уже слышал ее.

Высокие стены, вздымающиеся в солнечном свете, белые как мел. Парапеты, вьющиеся по ветру знамена, мужчины в сверкающих латах верхом на могучих конях. Мост через широкую искрящуюся реку, где плескались и ныряли девушки, как серебристые рыбы.

Картина, возникшая на миг, чтобы тут же исчезнуть. Почему у него такое чувство, будто он бывал тут прежде?

Потому что он ощущал ее присутствие. Она сопровождала его всю дорогу от деревьев.

Она здесь.

У него помутилось в глазах. Последние силы оставили его, и он рухнул на колени на жесткую землю.

Из теней выехал Всадник, копыта его коня мягко стучали по булыжнику. Всадник… немыслимо огромный, достигающий звезд. Луна была нимбом над его головой, а под капюшоном – непроницаемый мрак.

Сердце Майкла мучительно сжалось. Котт не звала его. Какая-то уловка. И его душа обречена.

Однако он не испытывал страха. На пределе боли и усталости – ясность мысли, ледяная логика. Худшее уже произошло. И теперь ему все равно.

Морщась от боли, он поднялся на ноги.

– Кто ты такой, черт дери? – буркнул он.

Вместо ответа Всадник поднял руку и откинул капюшон. Майкл охнул.

Ничего даже отдаленно человеческого. Голова была точно темный пень, обвитый побегами жимолости, как ожерельем. Поблескивающий остролист свисал, точно волосы, вперемешку с омелой и шиповником. Вместо глаз – красные ягоды рябины, а над ними – свернутая кольцом ветка терновника, будто корона.

– Я Дикий Лес, – негромко сказал Всадник, и голос его был шелестом огромных деревьев под ветром. В нем отсутствовала глубина, словно его грудь была незамкнутой, но полна колышущейся листвы.

– Котт, – прошептал Майкл. – Где она?

Здесь, Майкл. Слова пронеслись мимо него, как подхваченный ветром лист.

Мы все здесь, Майкл.

Он понял, что голос исходит от Всадника.

– Что ты сделал с ней… с Розой? Чего ты, черт подери, добиваешься?

– Тебя.

Майкл, дрожа, попятился.

– Нет.

Внезапно на коне перед ним оказалась Котт. Шрамы и рубцы исчезли бесследно, ее волосы сияли в потоках лунного света.

– Это я, Майкл. Я часть леса, какой была всегда. Я не изменилась. Просто я больше не боюсь.

– Он заполучил тебя, Котт. Все-таки заполучил. И по моей вине. Прости.

Она как будто рассердилась.

– Ты ничего не понял! – но ее лицо растворилось в воздухе, и он вновь смотрел на мшистые черты Всадника. Зеленый Рыцарь.

– Я Дикий Лес, – повторил он. – И я все, чем ты хочешь, чтобы я был. Ты видишь то, что хочешь видеть. В корнях и в ветвях мой сок такой же, как в любом дереве, вскормленном этой землей.

Теперь на неподвижном коне сидел Неньян. Его широкое лицо чуть улыбалось.

– Ты изменился, лесовик. Мир, в котором ты живешь теперь, не годится для тебя. Ты принадлежишь лесу, как и я.

– Он забрал твою душу, – прохрипел Майкл.

Священник продолжал улыбаться, покачивая головой.

– И все-таки ты ничего не понял!

Он исчез.

– А Роза? Что случилось с ней? Она тоже здесь?

– Она умерла в твоем мире, но да, она здесь. У нее родилась дочь, которая принадлежала лесу.

Котт. Майкл догадался об этом много лет назад. Его двоюродная сестра.

– Покажи мне Розу.

– Она умерла.

– Как и Неньян.

– Священник был частью леса, частью этого мира. А потому он никогда не умрет по-настоящему.

– Значит, поиски с самого начала были безнадежными. И у меня нет способа освободить Розу, – его душила горечь. Горечь и унижение. Все страдания были бессмысленными. Он потратил зря свое время в этом мире. А может быть, и время Котт.

Всадник ничего не ответил.

Холод въедался в Майкла, как кислота. Кровь в его ранах замерзла кристаллами, совсем черными в лунном свете. Времени у него почти не осталось.

– Почему я здесь? Ты притащил меня сюда, ведь так?

Увитая листьями голова слегка наклонилась. Конь обнюхивал белую землю. На его морде оседал иней, но он словно бы не замечал холода. Лицо Майкла превратилось в ледяную маску, его дыхание кристаллами оседало вокруг губ и ноздрей. Когда он говорил, маска трескалась. Его томила невероятная усталость.

– Когда ты умрешь здесь, ты будешь моим, – произнес голос-шелест. – Ты будешь весь принадлежать лесу.

Майкл осознал, что с ним говорит Дикий Лес. Замок был просто развалинами, крючком, чтобы повесить на него легенду. А Всадник – всего лишь эмблема. Ключом ко всему был лес, центр всего, сердце этого мира. Его бог. Бедняга Неньян хотел побороть Всадника, не понимая, что он всего лишь воплощение воли леса. И душ он не крал. Души просто заблудились в Диком Лесу. И душа Неньяна тоже в нем заблудилась.

Я люблю могучие деревья.

Да, Всадник был одно с лесом.

Я все, чем ты хочешь, чтобы я был.

Роза хотела таинственной романтичной любви. Майкл хотел Котт. Или Розу. Это не имело значения. Он хотел темноволосую девушку, и лес подарил ее ему.

А теперь лес хочет что-то взамен.

– Меня ты не получишь, – сказал он твердо. Холод сковывал его челюсть, и он словно выкусывал слова из глыбы льда. – Я не стану частью тебя, если ты не отпустишь Розу.

– Она умерла.

– Здесь у тебя ее сущность. Ее… душа. И у тебя – моя жизнь. Отдай мою жизнь ей и отпусти ее. Дай ей свободу, и я стану частью твоего леса. Я сделаю все, чего ты пожелаешь.

– И ты настолько силен, что ставишь мне условия? – голос был легким ветром, предвестием грозы.

– Я не Неньян. Меня тебе не ослепить. Моя жизнь за ее жизнь.

Лицо смотрело на вето. Как будто взвешивая, обдумывая. И внезапно Майкл понял, что в нем нет зла – не больше, чем в весенней буре или зимней вьюге. Стихия, такая же, как солнце.

– Она вернется в тот миг, в который ушла. К мертворожденной дочери, к опозоренной жизни.

– И все-таки жизни.

– Когда она вернется, ты тоже будешь там. Маленьким мальчиком. Мужчина, в которого ты вырос, вообще существовать не будет. В твоем мире будет другой Майкл Фей. История тех краев изменится.

Майкл улыбнулся. Значит, его второе «я» получит новый шанс – жизнь, не погубленную временем в Ином Месте. И там с ним будет Роза. Кто знает? Быть может, он даже когда-нибудь отправится в Англию и познакомится с девушкой, умеющей говорить изящно и грезящей о мужчине, который бормочет во сне по-гэльски.

Листья вокруг лица зашелестели – в тихом смехе, решил Майкл.

Счастливый конец волшебной сказки.

И Майкл понял, что победа осталась за ним. Его поиски наконец-то увенчались успехом.

Котт была рядом. И Неньян, благодушно улыбающийся. Майкл больше не замерзал.

Я сделаю все, чего ты пожелаешь.

Он сбросил изможденные останки того, чем был, и Котт, живая, гибкая, очутилась в его объятиях. Они стояли в солнечных лучах, оглядывая необъятность Дикого Леса – жизни, духа и сердца этого широкого мира. И вокруг царило лето.

Моя жизнь за ее жизнь.

Эпилог

Наконец-то наступили летние сумерки. Она поставила последнюю тарелку возле мойки и заслушалась вечерней песней птиц. Воздух снаружи темнел – солнце давно опустилось за западные горы. Только край неба там еще багровел, точно догорающие угли забытого костра.

В доме царила тишина. Почти все уже легли, и старый Демон подергивался и посапывал во сне под кухонным столом. На стуле поблескивала намыленная уздечка, где ее оставил Муллан, и в пустом безмолвии тихо тикали часы.

Она осторожно поднялась по лестнице, привычно избегая скрипучих ступенек, и остановилась на площадке. Звуки размеренного дыхания – тоже часы, бесконечно тикающие сами себе. Она вошла в самую маленькую комнату и постояла там, глядя на голову, утонувшую в подушке. Его рот полуоткрылся во сне, рука свисала с кровати. Она бережно убрала ее под одеяло и поцеловала мальчика в лоб, разглаживая морщинки. Потом на цыпочках спустилась вниз и бесшумно выскользнула во двор.

Небо было огромным и безоблачным. Днем стояла жара, и теперь вечерняя звезда поднималась над деревьями по безупречному куполу. Она слышала голос речки в низине, и где-то заухала первая сова. Ее босые ноги ступали по траве совсем бесшумно.

Тут, на верхнем краю низины, голос речки звучал громче, и под деревьями быстрее сгущался ночной мрак. Она села, прислонившись к стволу, обхватила колени обнаженными руками и стала ждать – как часто ждала в сумерках и на рассвете, сама не зная чего. Все эти годы.

Иногда ей чудилось, что за ней следят невысокие силуэты среди теней, а один раз она услышала конский топот. Но лес оставался пустым, речка бежала по своему руслу, унося свои воды в тьму под мостом за деревьями.

И опять – ничего. Окостенев от усталости, она встала и пошла через луг туда, где светилось окно кухни. У калитки она остановилась, оглянулась… и вот тогда увидела какое-то движение и словно услышала, как ее окликнули по имени, тихо, точно дуновение теплого ветерка.

Она бросилась бегом обратно, уверенная… Сердце у нее колотилось от необъяснимой радости, и у нее вырвался счастливый смех. Две фигуры стояли под сводом деревьев, и лес вокруг них казался непривычно густым, словно его перенесли сюда из каких-то других дремучих дебрей.

И она остановилась. Мужчина был высоким, широкоплечим, бородатым. В одежде из дубленой кожи. Он опирался на копье. Женщина рядом с ним была тоненькой и черноволосой. В руке она держала лук, а за плечом у нее висел колчан, полный стрел. Они стояли так неподвижно, словно были частью деревьев, их лица – два чуть более светлых овала во мгле.

Затем мужчина поднял руку, бледную в смутном свете, и сказал что-то на языке, который она не поняла. Но сказал что-то радостное, и слова были неведомой музыкой, такой же влекущей и древней, как холмы. А женщина засмеялась – звон серебряного колокольчика в наступающей ночи. Глаза Розы наполнились слезами, и все вокруг подернулось туманом. Когда он рассеялся, их уже не было. Лес дремал пустой. Она побежала домой по тихому лугу, цветы щекотали ей колени, земля льнула к ее подошвам. Ночное небо наполнилось блеском звезд, и она запела.