Текст книги "Иное царство"

Автор книги: Пол Керни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Где ты?..

…И свалился с крутого обрывчика, покатился вниз, выронив череп из уставшей руки. С плеском он упал в ледяную воду реки и погрузился в нее с головой, забил руками и ногами и всплыл. Ледяная вода была глубокой. Он закричал, пытаясь восстановить дыхание, поплыл к берегу и остановился. Череп лежал где-то на дне.

Майкл нырнул. После исчезновения Розы он научился плавать. Сам. Его пальцы шарили в иле, переворачивали камни, один задел молнию рыбешки. Потом он почувствовал твердость черепа.

И всплыл, отчаянно глотая воздух. Башмаки тянули его на дно. Он доплыл до противоположного берега, выбрался из воды, как старик, дряхлый старик, и растянулся, прижимаясь щекой к траве, ожидая, чтобы его сердце перестало колотиться так отчаянно.

– Господи!

Он лежал на левом берегу речушки, и в десяти ярдах от него зияла арка моста, точно темный и пустой коридор.

6

– Матерь Божья! Майкл, что это такое? Так меня напугать!

Он застонал, заворочался на постели, открыл смутные глаза. Бабушка трясла его за плечо.

– Откуда он у тебя? Не смей держать такое в доме!

Ничего не соображая спросонья, он сказал правду:

– Нашел у речки. Это просто череп.

– Череп! А зачем тебе понадобилось тащить череп в дом и класть на гардероб? Надеюсь, ты не череп Демона выкопал? А то твой дед не обрадуется. Это же сродни ограблению могил!

– Да нет. Совсем другой череп. Какой-то другой собаки, – он зевнул, хотя уже совсем проснулся. Утро за окном было сизым и туманным, по стеклам барабанил дождь.

– Ну-ка, поторопись! Твой дед уже завтракает, а Муллан запрягает лошадь в большую повозку. Мы не собираемся опаздывать из-за одного сони, – она пошла к двери. – Череп! Лучше ты ничего не придумал?

Майкл сполз с кровати. Все тело у него ныло, он чувствовал себя выпачканным. Череп ухмылялся ему – черная кость в углу. Черт, ну и большой же!

Воскресное утро. Месса. Он снова застонал.

Пока они ехали в город, дождь лил как из ведра, вода стекала с колес повозки. Шон ворчал что-то про то, чтобы купить машину и жить в двадцатом веке, но дед с бабушкой словно бы не имели ничего против дождя. Завернутые в клеенчатые плащи с капюшонами, они больше смахивали на матросов, чем на благочестивых прихожан.

Майкл и тетя Рейчел мрачно сидели сзади, а вода стекала им на глаза. Майкл чувствовал, как воротничок его лучшей рубашки медленно холодеет и холодеет от дождя. Рейчел словно не замечала его. Красной от работы рукой она придерживала шляпу за край полей.

На лугу у дороги возле самой живой изгороди был Всадник.

Когда повозка прогромыхала мимо, Майкл мог бы дотронуться до морды его коня. Но увидел его вроде бы только он один. Всадник был даже еще чернее из-за дождя, шерсть его коня выглядела гладко прилизанной. Плащ и повязки льнули к нему как вторая кожа, а под ними он был худым и гибким. Рука в перчатке небрежно держала хлыст. Конь вскинул голову и фыркнул, продувая ноздри от нескончаемых дождевых капель, но его наездник вполне мог быть трупом, притороченным к седлу. Однако затененное капюшоном лицо повернулось следом за повозкой.

Ночью небо прояснилось, и ветер стих. Ночь была холодной, воздух морозно пощипывал. Майкл лежал в кровати и смотрел на череп, венчающий его гардероб. Окно у него в ногах выходило в синий мрак. Ферма спала, но к нему сон не шел. Ему чудилось, что он – у границы иной страны, что он заглянул в дверь, которая открывается нечасто, и она осталась открытой. Чтобы неведомые существа могли проходить сквозь нее.

Череп смотрел на него, скалясь в темноте. Не надо было брать его! Теперь он знал, что по-настоящему видит его только он один, и ему не с кем поделиться находкой, никто не увидит того, что видит он. Собачий череп, сказал он, и дед посмотрел на него с обескураживающей проницательностью.

– За годы и годы, Майкл, на берегах реки закопали много собак. Нашей семьи, моего отца, моего дедушки. Их там, наверное, лежит десяток-другой, сдохших пятьдесят лет назад. Ну и пусть лежат спокойно. Тебе бы не понравилось, если бы кто-нибудь выкопал Демона, а?

И он молча помотал головой.

Заржал старый Феликс, и звук далеко разнесся в ночном звездном воздухе.

Майкл отбросил одеяло и пополз по постели к окну. Его глаза уже привыкли к темноте комнаты, и двор по сравнению выглядел почти освещенным, а постройки окутывала тень. Он схватил будильник, почти прижал циферблат к носу и скосился на стрелки. Самое начало пятого.

Из одного пятна тьмы в другое быстро метнулось нечто высокое, угловатое и исчезло за углом.

Он вглядывался глазами, круглыми, как у совы.

Оно вновь показалось – теперь на всех четырех, держа нос у самой земли, будто вынюхивая след. Оно было черным, мохнатым, поджарым с широкой грудью, длинной мордой и большими ушами торчком. Потом оно снова встало и оказалось выше шести футов, с несоразмерно длинными руками, свисавшими вдоль туловища. У него не было хвоста.

И оно побежало через двор, задирая нос к окну Майкла.

Он попятился, оледенев от страха. Рама была приподнята дюймов на шесть, и ему было слышно, как оно нюхает под окном. Умеют оборотни лазить? В мешающихся мыслях тревожно всплыл непрошенный вопрос. Он почувствовал, как в горле у него поднимается вопль и заклинился там, так что он не мог издать ни звука.

Оно вновь появилось – около конюшни. Засовы на верхней и нижней половинах двери были задвинуты, и оно когтистыми руками взялось за засовы. Феликс заржал совсем отчаянно, к нему присоединились другие лошади. Раздался удар, громкий как выстрел, – одна из них лягнула дверь. Волк-оборотень отпрянул. Майкл услышал голоса в спальне деда и бабушки. Хлопнула задняя дверь, и во двор, хромая, вышел Муллан с переломленным дробовиком в руках. Он заложил патрон и защелкнул ствол. Оборотень скользнул за угол конюшни. Майкл видел, как он припал у стены, открыв пасть, пыхтя, точно собака. И изо всех сил стукнул рамой, потому что все еще не мог произнести ни слова. Муллан обернулся, и его брови взлетели на лоб, когда он увидел в окне Майкла. И в ту же секунду зверь метнулся от стены конюшни и выскочил со двора. Муллан снова обернулся и выстрелил с бедра, отступив на шаг из-за отдачи. Выстрел прозвучал оглушительно, вспышка ослепила Майкла, а Муллан снова переломил дробовик и захромал со двора в погоню, нащупывая в кармане еще патрон. Двор залил свет – из задней двери с фонарями вышли Пат и Шон, накинув на пижамы длинные рабочие халаты. Они чуть не столкнулись с Мулланом, вступившим в круг света с дробовиком на плече. До Майкла доносились обрывки их разговора.

– …какая-то собака, очень большая.

– …надо бы овец проведать.

– …весь чертов дом перебудила.

– …Рейчел до смерти напугалась.

И они засмеялись в светотени озаренного фонарями двора.

– Попал в нее? – просипел Майкл.

– Удрала, – ответил Муллан, похлопывая по дробовику. – Но я ее хорошо пугнул, как бы не обложилась, верное дело. Бродячий пес, Майк. Ложись-ка снова спать.

Он лег, но прежде запер череп в нижнем ящике гардероба, слушая, как мужчины расхаживают по двору, успокаивают лошадей. Только бы никто из них до зари не отошел далеко от дома. Это было его чудовище, но если они его увидели, так вдруг оно может… Что, если оно для них все-таки реально. Волк-оборотень, рыскающий в лугах. Он плотно закрыл окно, и задернул занавески, прячась от синей ночи. Скорей бы рассвет!

Конечно, не имело смысла объяснять остальным, что ночью во двор приходила не собака. Он попытался, но, описывая чудовище, вдруг заметил, что дед начал снисходительно улыбаться, а по лицу бабушки скользнуло раздражение, а потому он умолк на полуслове, унизительно смутившись. А когда вышел за дверь, до него донеслись слова бабушки:

– Воображение у этого мальчишки… слишком много времени проводит в одиночестве… ему нужен кто-то его собственного возраста.

День он провел в школе, думая о волках, о Всаднике, которого видел дважды, о Розе… о девушке в лесу, которая показала ему дорогу домой.

Год проходил обычным чередом вопреки сверхъестественным событиям, наложившим на него свою печать. Стремительный рост Майкла чуть замедлился, его кости начали обрастать мышцами, и он утрачивал сходство с огородным пугалом. Как-то вечером, когда бабушка примеряла ему старую одежду Шона, дед оценивающе оглядел его и сказал ему с веселым блеском в глазах, что он очень торопится, куда бы ни направлялся.

События, которые Майкл привык связывать с Иным Местом, приключались все реже, и его жизнь постепенно вошла в нормальную колею. Однако порой он видел вечером темную фигуру у лесной опушки, иногда верхом, иногда спешенную. Он ни разу не осмелился пойти в ту сторону, а потому не был уверен, кто это там. А иногда он ощущал слежку за собой, когда шел по лесу один – словно, успей он внезапно обернуться, и увидел бы позади чье-то лицо. Постепенно он свыкся с мыслью, что около реки, или среди деревьев, или возле моста он редко бывает по-настоящему один. Иногда он прикидывал, не дух ли Розы наблюдает за ним, но в конце концов решил, что это ощущение слишком уж сильно. Да и вряд ли ее дух с хрустом наступал на сухие ветки или хихикал, следя за ним, а подобные звуки он слышал нередко. И вновь его мысли обращались к тоненькой, черноволосой девушке, которая спасла его от волков.

Между ним и тетей Рейчел было безмолвно заключенное перемирие. Имя Розы в доме больше не упоминалось. Словно она и вовсе никогда не существовала. В ее комнате переставили мебель, ее вещи снесены на чердак, одежда отослана в благотворительное общество при церкви. Она превратилась в запретную тему. В скелет в чулане.

Вновь наступило лето, и Пат каким-то образом умудрился получить на день в свое распоряжение массивный, сверкающий лошадиный фургон – это чудище внушило всей семье благоговейный трепет и прибыло в комплекте с промасленным, дымящим окурками водителем в кепке по имени Алоизиус – Алли для друзей. А мы тут все друзья, заверил он их, с кивком и ухмылкой подмигнув Рейчел, а она ответила ему свирепым взглядом и взвесила в руке тяжелый термос. Семья погрузилась в фургон вместе с Феликсом, Плутоном (вторым тяжеловозом, могучим и добродушным), а также с кобылкой, чья законная кличка была Курок, но обычно ее называли Мечтой. И покатили к побережью, к длинным пляжам, таким удобным для пикника и дьявольски хорошего галопа, сказал Пат, и жена толкнула его локтем, чтобы он не употреблял черных слов при детях.

Они громыхали по дороге будто цирковой фургон, отбившийся от остальных. Старенький «бедфорд» гремел, как ракета, и дыма оставлял за собой не меньше. Феликс и Плутон переминались с ноги на ногу, били копытами, нервно фыркали, зато Мечта чувствовала себя как дома. Она прижалась мордой к боковой прорези и втягивала свистящий мимо воздух широко раздутыми ноздрями.

В Рашаркине они прихватили четверку родственников – не то двоюродных дедов и бабушек, не то еще кого-то – Майкл толком не понял, но все равно вынужден был уступить свое место в выгородке для сбруи и скорчиться позади широкого крупа Феликса, чтобы они могли кое-как устроиться, и прямо перед ним поднимались и опускались огромные, с суповую тарелку, копыта.

Задний пандус был опущен полчаса спустя, и деревянные двери открыты. К Майклу присоединилась парочка детей, его ровесников – и вдвое его ниже, как обычно бывало тогда, – и он догадался, что это еще какие-то дальние родственники, которых они подобрали, остановившись в очередной раз. Его не переставало изумлять, когда люди, которых он никогда не видел (или видел несколько лет назад, что в его возрасте сводилось к тому же), приветствовали его деда и бабушку ухмылками и улыбками, объятиями и хлопками по спине, а затем оказывались их братьями или сестрами. И то, что они выросли в том самом доме, который он называл своим, и уехали давным-давно – уехали на непреодолимое расстояние в сорок миль, а то и больше.

Муллан втиснулся в заднее стойло к Майклу и молчащим детям. (Они застенчиво посматривали на него, их праздничные платья уже украсились соломинками и брызгами навозной жижи. Девочки, которых можно не замечать). Во рту старика торчала погасшая трубка. Он обезопасился от толчков и раскачивания пердящего фургона, привалившись к массивному крупу Плутона. Вид у него был сердитый.

– В него весь свет набился, да еще с женами. Помяни мое слово, Майк, с таким грузом мы до Портраша не доедем.

Но они доехали.

Спереди донесся общий вздох, а солнечные лучи, косо падавшие в пропахшую лошадьми заднюю часть фургона, принесли с собой отдаленный шум и шипение, и еще – соленый запах, от которого пылинки словно веселее затанцевали в золотистом свете. Обе девочки внезапно начали подпрыгивать, встряхивая кудряшками. «Море! Море!» – кричали они нараспев. Майкл смотрел на них с отвращением, а лошади беспокойно задвигались, ловя ноздрями непривычный запах.

– Погляди-ка, Майк, – сказал Муллан, и мозолистая ладонь помогла ему приподняться с тесного, опасного пола и выглянуть в щель.

Они съезжали с холма по выемке, и со стороны Майкла вниз уходил крутой склон, где жесткая трава росла на бледном песке. Песчаные холмы поменьше словно скатывались к белой, ослепительной, как солнце на воде, полосе пляжа, на которую накатывались пенные валы Атлантики, а за ними простиралась необъятная глубокая синева самого океана. Вверху кричали чайки, соленый воздух ворвался в легкие Майкла. Позади него стойло звенело голосами. Он просунул нос дальше в узкую щель, пил воздух, слушал, как шипит пена на песке и громко смеялся.

Фургон с трудом полз по песку, пока они не выгрузили лошадей – Феликс вскидывал голову, как жеребенок, и они подталкивали его плечами в круп. Да и тогда им пришлось бы нелегко, если бы Муллан, просто лоснясь от самодовольства, не припряг Феликса и Плутона к фургону, и они не вытащили его из глубоких рытвин, которые выкопали его колеса. Это вызывало дружный смех, только Шон, казалось, не знал, то ли смеяться, то ли хмуриться. И выбрал золотую середину – грустно покачал головой. Дальше фургон двигался без происшествий, хотя водитель предусмотрительно высадил всех пассажиров, прежде чем тронулся с места, и они брели за ним, а две девочки с локончиками сидели на широкой спине Феликса, так что процессия напоминала отступление от Москвы.

Пески отнюдь не были безлюдны: ветровые стекла легковушек сверкали, как крылья жуков под ярким солнцем: на тартановых пледах лежали краснолицые люди, покрытые лосьонами, точно слизью, термосы торчали, как тупоносые артиллерийские снаряды, а дети весело орудовали лопатками и руками, воздвигая эфемерные замки. Песчаные царства.

Их процессия постепенно остановилась с подветренной стороны дюны с крутыми сторонами, и началась битва за создание прямо-таки настоящего лагеря. Агнес, бабушка Майкла, забрала дело в свои руки. Она, ее сестры и дети принялись выгружать корзины, коврики, ведерки, мячи, лопатки, купальные костюмы и штормовки. Тем временем Пат и другие мужчины (включая Майкла, и никого из детей, как он заметил, упиваясь гордостью) вытирали лошадей, потому что после поездки они были мокры от пота. Особенно кобылка – она показывала белки глаз и вскидывала задом. Слишком много народа вокруг, пожаловался Муллан. Ей бы немножко покоя. Он увел ее за дюну. Раскуривались трубки, ветер задувал огоньки спичек. Пат снял сапоги и подсучил брюки. Хихикающие девочки прятались голышом за полотенцами, и их мать натягивала купальники на их худые ноги. Майкл прислонился к крупу Феликса и уставился на море. Как далеко оно было от деревьев, запаха прелых листьев, реки и угрюмого моста! Здесь было так ясно, распахнуто и пусто – самое место, чтобы вымести мусор из памяти. Роза всегда любила море.

Муллан вернулся с гнедой кобылкой и оседлал ее, вопросительно поглядывая на Майкла. Майкл кивнул, надел уздечку на Феликса, взобрался на его широкую спину и ударил каблуками по бокам. Обе лошади зашагали по песку – огромные копыта Феликса отбрасывали его в стороны. Мечта ступала так, будто на ней было платье и она не хотела запачкать его низ. Трубка Муллана подскакивала у него во рту, рассеивая пепел по ветру. Дети смотрели им вслед, тыкали пальцами, родители прикладывали ладони козырьком ко лбу. Майкл-и Муллан гордо их не замечали.

Сначала Муллану пришлось повозиться с кобылкой, она обрела резвость, а морской воздух будто пьянил ее. Она гарцевала, пританцовывала, выделывала курбеты, а Муллан ругался, и Майкл ухмылялся на спине Феликса. Но потом она присмирела и трусила рядом с тяжеловозом вполне дружески.

– Быстроты в этой поганке хоть отбавляй, – буркнул Муллан, а из-под его кепки стекали струйки пота. – Ей нужна твердая рука, – он обильно сплюнул, и бриз унес его плевок в сторону. Минуту-другую они ехали молча. Фургон уже остался на милю позади.

– Майк, помнишь собаку, в которую я стрелял, ну, ту, которая шастала по двору?

– Так что?

– Чертова была тварь – легче, девочка, легче.

– Почему? – спросил Майкл, хотя он-то знал.

– Дьявольски крупная, это во-первых. С доброго теленка. Ну, как сенбернар или там волкодав. И я готов поклясться, что точно прицелился, когда выстрелил.

– С бедра, – небрежно бросил Майкл, а сам подумал, что у него уши зримо насторожатся, если он будет слушать старика внимательнее.

– С бедра-то с бедра. Но расстояние было всего ничего. Поклясться могу, я точно в него попал. Его должно было в клочья разорвать.

– Каша получилась бы жуткая, – заметил Майкл.

– М-м-м… – Муллан задумался. – То-то и оно. Хотя бы несколько дробин должны были в него угодить, и ни капли крови на земле. Словно они сквозь него пролетели, как сквозь воздух… Майк, ты меня как-то давно спросил про собак, которые околачивались возле овец или в лесу. Значит, ты что-то необычное видел, а?

Майкл чуть не засмеялся. «С чего мне начать?» – подумал он. Но нет, слишком далеко все зашло. Было время, когда он бы рассказал Муллану. Но теперь уже поздно. В этом как-то замешана Роза, а он не собирался связывать ее имя с чем бы то ни было, хотя с Мулланом было бы легче – он же протестант и не родственник.

– Ничего я не видел, – ответил он коротко.

– А череп, который ты выкопал? Твоя бабушка говорила, что он был просто огромный.

– Собачий череп, и только. Может, собаки с фермы, которую закопали у реки, – он подумал, а что, если он сказал почти правду, и по спине у него пробежала холодная дрожь.

– Так-так, – Муллан словно был сбит с толку. На секунду он оскалил зубы, сжимавшие трубку. – Я потому спросил, что не идет это теперь у меня из головы. Что-то в лесу пугает овец. Они держатся у южного конца луга в низине и выщипали там всю траву до корней. А ближе к деревьям есть что пощипать, но они туда не идут. Твой дед понять не может, в чем дело. Мы с ним подумываем, не посидеть ли в лесу ночку-другую, глядишь, и разделаемся с тем, что там бродит.

– Нет, не надо! – вырвалось у Майкла против его воли.

– Почему, Майк? Скажи мне, почему. Ты что-то знаешь, это ясно.

– Нет! Ничего я не знаю. Может, лучше капканы поставить, чем сидеть там всю ночь?

– Тут ты прав, – сказал Муллан. – Только потребуются чертовски большие капканы, чтобы поймать собаку, которая забралась во двор ту ночь. Если это была собака.

Майкл быстро взглянул на него, но глаза старика были сощурены, мысли блуждали где-то далеко.

Перед ним открылось длинное пустое пространство сверкающего песка. Трубка Муллана исчезла у него в кармане. Он ударил кобылку по ребрам и беззвучно крикнул. И Мечта тотчас рванулась вперед, как гнедая ракета, взметывая фонтаны песка позади себя. Старик пригнулся к ее шее и окликнул Майкла, который трясся на спине Феликса. Мерин перешел на рысцу, а потом на размашистую рысь, раскачиваясь и накреняясь, как корабль в бурю. Феликс бежал все быстрее, и в ушах Майкла свистел ветер, а живой джаггернаут под ним раскидывал песок. Он повернул коня на более твердый песок у воды, и она забрызгала под копытами Феликса. Впереди Мечта была в море по пузо и пронзительно ржала, – морская кобылка! – а Муллан вопил, точно мальчишка. Они понеслись галопом по набегающим волнам, оставляя пенный след.

Они выехали из реки в тучах брызг, и гнедая начала подниматься по крутому откосу. Земля выровнялась, а потом открылся пологий склон, заросший лесом, протянувшийся на мили и мили в золотистой дымке предвечернего солнца. Прямо перед ними лежала поляна в ширину не более ста ярдов, голубой древесный дым поднимался над убогими кровлями хижин, ютящихся среди деревьев. Колокольный звон нарушил тишину, и фигуры в бурых одеяниях повернулись посмотреть на пришельцев.

Майкл соскользнул с измученной лошади, Котт, позевывая, продолжала держаться за седло. Рингбон и его люди выскальзывали из речной долины, бесшумно, как полевки, агатовые глаза лисьих масок поблескивали на солнце. Они нервно поигрывали копьеметалками. На раскрашенных, грязных лицах глаза казались вытаращенными и белыми.

Рингбон положил руку на плечо Майкла и посмотрел на него вопросительно, осведомляясь на лесном наречии, безопасно ли здесь. Три его спутника отстали, что-то бормоча. Христианский колокол и люди в балахонах. Да, конечно, приют братьев.

Майкл кивнул, ободряюще жестикулируя. Нестерпимо, как знание языка оставляет его при приближении к опушке. Рингбон тоже ощущал беспомощную досаду. Они разделяли столько опасностей и всего прочего – и больше уже не могли говорить на одном языке и вынуждены махать руками, точно полоумные. Но Котт с раздражением заговорила с лисьими людьми на их языке. Майкл сердито посмотрел на нее.

– Что ты им сказала?

– Что они могут устроиться на ночлег у реки возле опушки, если хотят, и достаться на ужин волкам или же вместе с нами искать убежища на освященной земле.

Майкл невнятно буркнул. Вид у лисьих людей был угрюмый и подавленный. Рингбон неуверенно трогал свой нашейный талисман из старой кости.

– Будь я проклята, если лягу сегодня спать под деревом, – сказала Котт и ударила кобылу каблуками, направляя ее навстречу трем приближающимся фигурам в одеяниях, почти метущих землю. Старики с лысинами на макушке, с длинными бородами. Солнце светило им в спины, и лица их было трудно разглядеть. С их поясов свисали кресты из необструганных веток. Майкл уставился на Котт. Она ненавидела братьев. Всегда ненавидела. Даже Неньяну не доверяла, но готова была воспользоваться их гостеприимством теперь, когда лесной народ ее отверг. Она вызывала у него какой-то странный стыд.

– Pax vobiscum.[2]2
  мир вам (лат.)


[Закрыть]

Лисьи люди попятились, услышав звуки тайного языка – церковного языка колдунов. Майкл пожал плечами и присоединился к Котт.

– Et cum spiritu tuo,[3]3
  и с духом твоим (лат.)


[Закрыть] – пробормотал он. Этому научил его священник в Волчьем Краю. Давным-давно. Слова кремнями сорвались с его языка, но братья улыбнулись все как один, и лица их одинаково благодушно сморщились.

– Христианская пара, хоть и в странном обществе! И вы проделали долгий путь. Войдите же в Приют и подкрепитесь.

Майкл оглянулся, но Рингбон и его люди уже исчезли. Назад в деревья, проклятые дурни. Но винить их он не мог. Братья и их рыцари чинили в лесу немало насилия. Он было подумал, не вернуться ли и ему в чащу деревьев. Как-никак Рингбон его друг. Однако звери гнались за ним и Котт. Вернуться было бы безумием. Он выругался про себя, и подумал, что, может быть, близость Приюта оградит их от ночных зол. Потом он вздохнул и опустился на колени перед самым высоким из лесных братьев, тем, который заговорил с ними, и почувствовал, как его головы коснулась ладонь, легкая, как сухой лист.

– In nomine Patri…[4]4
  во имя Отца (лат.)


[Закрыть]

Во всяком случае эту ночь они проведут спокойно.

Община состояла из круга крытых дерном хижин, сгрудившихся на опушке. Только часовня была построена солидно – бревенчатые стены, щели замазаны глиной. Остальные обошлись стенами, плетенными из прутьев, обмазанных глиной с соломой, торфом и березовой корой, и дерновыми крышами. В воздухе пряно пахло лекарственными и съедобными травами, виднелись ровные ряды капусты и плодовый сад с ульями, не окруженными пчелами в это время года. Майкл почуял сильный запах брожения. Конечно, сидр, мутный и крепкий. Вина тут нет. Кровь Христова из сока и мякоти яблок, тело Его из ячменной лепешки.

– Мяса мы тут не едим, – сказал один из них. Но до чего хороши были свежие овощи и яблоки, хлеб, который можно рвать руками, масло и пахта. Где-то за деревьями у них должно быть пастбище. А часовня возносит свою квадратную башенку над лесом, крест осеняет каждый уголок, и можно не опасаться волков. На мгновение Майкл позавидовал вере братьев и вспомнил, как мальчиком дома ходил к мессе, вспомнил пряный запах ладана, приводивший ему на ум Византию, красноватое мерцание лампад. Детство.

Раненая рука подергивалась, чесалась. Воняла. Пластырь Рингбона был малоприятен, но целителен. Он сознавал, какой он вонючий. И Котт не лучше, если на то пошло. От них исходил запах леса, их собственного истомленного тела, лошади и дождя. Братья были такими чистенькими! Вот бы принять ванну… Все-таки не во всем дикарь, подумал он с улыбкой.

Они ели, ели и не могли насытиться. В низкую трапезную входили новые братья, благословляли их и садились за стол. Почти одни старики. У некоторых лица даже покрывал узор шрамов. Метки племен, дикарская татуировка. К Богу приходят всякие, подумал он. Устать от жизни в глухих лесах, прийти сюда в поисках покоя – это можно понять. Но без женщин. Грустно, грустно. Он заметил, что они отводят глаза от Котт, а ее это как будто забавляет, и, как мог незаметнее, снял ее проказливую руку со своего колена под столом.

Когда он под одобрительным взглядом улыбающегося брата-кухаря второй раз очистил деревянную тарелку, он увидел, что перед ним неловко остановился довольно молодой человек.

– Брат настоятель был бы рад побеседовать с тобой, когда ты кончишь трапезовать, – сказал он, и его взгляд скользнул по мечу Майкла, свисающего с его бедра. – Он долго тебя не задержит, а мы приготовим кадушку горячей воды и постель для тебя… для вас обоих, – молодой брат порозовел, и Майкл решил, что, наверное, Котт зазывно ему подмигнула.

– Если ты готов, я провожу тебя.

Настоятель, как ни странно, тоже не был стар. Полный сил человек, только-только вступивший в пожилой возраст, с перебитым носом и сложением боксера. Майкл не усомнился, что прежде он был наемным мечом или рыцарем – весь его вид говорил об этом. Глаза у него были синие, как васильки, и в них вспыхнул интерес, когда он узнал работу Ульфберта.

Он направился с Майклом в плодовый сад. (Котт умчалась принять ванну, и Майкл знал, что она будет нежиться в кадушке, пока вода не остынет.) Деревья стояли почти голые, но солнце казалось совсем не зимним – светло-янтарным и греющим, как костер. Они сели среди ульев и поджали ноги – так сидят воины.

– Волки близко, – без обиняков начал настоятель. – Мы ощущаем их у границы освященной земли. Ты влечешь за собой тревоги, странник.

Майклу стало не по себе.

– Наши друзья… лисьи люди. Они боятся Приюта. И остались среди деревьев.

– Они под нашей защитой, не беспокойся. Но едва вы покинете Приют, я ничем не смогу помочь ни вам, ни им. Одна лошадь далеко вас не увезет, – в его утверждении слышался скрытый вопрос.

– Опушка близко. Я надеюсь, там они отстанут от нас.

Настоятель кивнул.

– Два дня, если двигаться быстро. Ты не раз бывал ранен и носишь меч великого мастера… – он словно не решался задать прямой вопрос.

Майкл слабо улыбнулся.

– Я… нашел его на юге. У купца. Мы странствуем уже не один месяц и в плохое время года.

Настоятель опустил голову на грудь, и Майкл увидел, что его тонзуру пересекает сморщенный шрам. Да, бесспорно, старый воин, а не выходец из племени. Слишком уж крепко сложен. Лучше не говорить, откуда у него меч на самом деле, если он еще сам не догадался.

– В лесу есть многое хуже волков, – сказал настоятель. – Братья видели всадника возле наших пределов по ночам. В нем есть сила, какой я прежде ни у кого не встречал. И злая. Боюсь, он тоже тебя преследует.

Лицо Майкла утратило всякое выражение.

– Боюсь, что так. (Значит, Всадник опередил их и ждет. Дьявол, как Майкл всегда его мысленно называл.) – И давно.

Настоятель поднял голову.

– Мне надо оберегать моих людей. Мы снабдим тебя всем необходимым, дадим даже мула, если захочешь: Но…

– Мы останемся у вас недолго. Только до завтра.

Настоятель кивнул. Его лицо сморщилось… от стыда? Облегчения?

– А другие странники бывали тут? – спросил Майкл.

– Редко. Очень редко. Ты сам сказал, что сейчас плохое время года. Несколько коробейников, караван из-за большой реки на юге под надежной охраной. Племена спокойны, барсучьи люди на зиму затаиваются, пилигримы остаются ближе к дому. В лесах полно валков, черных волков. Говорят…

– Что в них вселяются души умерших. Знаю. Я тоже слышал.

Слышал от каждого лудильщика, каждого встречного между рекой и горами. Ему было тягостно услышать то же от этого человека, этого верующего, этого старого солдата.

– Не тревожься, – сказал он резко. – Долго мы не задержимся.

На этот раз лицо настоятеля выразило неприкрытое облегчение. Майкл еле удержался, чтобы не ударить этого чертового святошу.

Бутерброды с ветчиной, шипучка, сдобные булочки, мороженое. Песок скрипит на зубах, сыплется в бутылки с лимонадом. Клан Феев, собравшийся здесь, точно израильтяне в пустыне, укрывшись от ветра за цепочкой дюн, вольготно расположился на ковриках и со вкусом жевал. Лошадей вытерли, напоили, и они, глубоко засунув морды в торбы, стояли привязанные к фургону. Алоизиус, его водитель, изящно откусывал от толстого бутерброда. Его пальцы оставляли темные мазки на хлебе, а пот промывал светлые канавки на лице. Здесь в безветрии было жарко, хотя из воды дети выскочили, посинев, и визжали, пока не закутались в полотенца. Волосы свисали слипшимися прядями, к мокрым рукам и ногам липнул песок.

Майкл сидел с самого краю орды (самое подходящее слово, решил он) и жмурился, когда внезапный порыв ветра бросал песок ему в лицо. Песок повсюду. Домой они привезут с собой половину пляжа – в фургоне, в ковриках, в одежде, в волосах и на зубах.

Пат потягивал портер в компании с двумя своими братьями. Они тоже были высокими, с орлиными носами, задубленными лицами, седыми волосами и глазами цвета бурного моря. Шон сидел с ними, и ветер ерошил его шевелюру. Девочки восхищенно смотрели на него все время.

Женщины пили чай сами по себе. Одни старухи – Рейчел самая молодая, но гармонии она не нарушала. Говорили они о приходских делах, курах, умерших или умирающих родственниках, хотя, конечно. Роза не упоминалась. Они сплетничали, иногда переходя на шепот, – грозили пальцы, покачивались головы, поджимались губы. Неодобрение, выражаемое всем телом. Майкл отвернулся и посмотрел на чистое море.