Текст книги "Соглядатай Его Величества"

Автор книги: Пол Догерти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Джону Баллиолу, королю Шотландии Божьей милостью и позволением Эдуарда Английского, казалось, будто сами стены Стерлингского замка сочатся и блестят потом под знойными лучами летнего солнца. Рои мух, плодившихся в навозных кучах на дворе, влетали в распахнутое окно и сновали над столом, где оставались крошки съестного и лужицы пролитого вина. Баллиол изнывал от жары в своих толстых, украшенных золотом облачениях – так жарко ему не было никогда в жизни. Он обливался потом, а из-под манжет его потрепанного золотого одеяния вытекала грязная струйка. Он старался не слушать трескотню епископов и шотландской знати, с отвращением глядя на стол с объедками мяса, перепачканными хлебными тарелками и огромными лужами красного бордо.

Эти лужи поблескивали, как кровь, и Баллиол, светловолосый, тонколицый, взирал на них своими кроличьими глазами и думал – уж не является это вино предостережением, пророчеством грядущего кровопролития. Ведь он вынашивал заговор против своего сюзерена, английского короля Эдуарда, и хотя Баллиол боялся всех и вся, Эдуард Английский вселял в него особый ужас. Одному Богу известно, когда этот страшный человек вздумает пойти войной на север. Его тяжелые обозы загрохочут по дорогам Шотландии, где копыта боевых коней оставят глубокие вмятины, предупреждая шотландцев, что Эдуард Английский, Карающий Молот их королевства, снова пожаловал.

Полчища англичан были величественным и жутким зрелищем – будто движущийся лес смерти, но, как Баллиол знал из собственных повторяющихся кошмаров, вящий ужас воплощала рослая фигура Эдуарда, закованного в черную броню, сидящего на черном боевом коне в золотой попоне. Желтоватые, а теперь поседевшие с годами космы развеваются на ветру, а крепкое стариковское тело упрятано под стальной панцирь. Баллиол раздумывал, уж не пророчит ли ему вино о том, что когда Эдуард прознает о его, Баллиола, кознях, то снова вторгнется в Шотландию и со своим огромным войском опустошит все королевство от Твида до подножий северных холмов и гор. Баллиол испустил вздох и заерзал на жестком стуле. Слабый желудок крутило, с урчанием и резкими болями, и Баллиол вновь ощутил уныние при мысли о собственной немощи, даже в палате совета не позволявшей ему управлять собственным телом.

Баллиол долгое время мечтал о короне, но, лишь сделавшись королем, понял, какое это страшное бремя. Шотландия являла собой бесконечную драку враждующих между собой клик: бароны Равнин презирали вождей северных кланов, а лорд Островов со своими гладкими, низко сидящими в воде галерами был вечно готов воевать против тех и других. Как можно сохранить мир в такой стране? Несколькими годами ранее истинный король Шотландии, Александр III, умер таинственной смертью, не оставив наследника мужского пола.

Шотландские лорды грызлись между собой за престол, а Эдуард Английский, будто большой черный кот, сидел в укрытии и наблюдал за этой крысиной склокой, пока все не устали, а потом вмешался и торжественно вынес свой приговор: лучшим претендентом из знати является Баллиол. Едва только Баллиол согласился принять власть, Эдуард связал его такими суровыми условиями, что стало ясно: король шотландский – не более чем вассал короля английского. Баллиол, разумеется, возражал против такого поворота дела, и Эдуард снова и снова наведывался на север, дабы напомнить шотландскому правителю о принятых обязательствах. Баллиол сознавал, что недостаточно силен, чтобы противостоять Эдуарду, не говоря уж о собственных баронах, и морщился от стыда, вспоминая былые унижения: английские купцы вызывали его в Эдуардов суд и, словно со своего слуги, требовали отчета обо всех действиях и решениях.

Разумеется, важные шотландские лорды, возглавляемые Брюсами и Коминами, наблюдали за всем этим с кривой ухмылкой, посмеивались между собой и презрительно называли Баллиола Эдуардовой пешкой или куклой. Баллиолу же ничего не оставалось, кроме как смиренно покоряться, несмотря на кипящую в душе злобу.

Однако теперь все было иначе: спасение явилось оттуда, откуда его никто не ожидал. Филипп Французский захватил Гасконь, коварно указав Эдуарду, что тот – такой же вассал Франции, как Баллиол – вассал Англии. Больше того, Филипп плел козни в Нидерландах, привлекал на свою сторону Эрика Норвежского и собирался втянуть Шотландию в свой великий замысел против Эдуарда Английского. Вначале Баллиол отказывался, колебался, боясь Эдуарда, но потом Филипп убедил его, что Англии грозит смута в Южном Уэльсе и в Гаскони, да и впереди ее ждет беда, потому что у Филиппа имеется соглядатай в Эдуардовом совете, – человек, близкий к королю, передающий французам все его слова и помыслы. Французы уверяли, что этот изменник поможет им ослабить могущество Эдуарда и подорвать его, как почти столетие назад Филипп-Август подобрал ключ к могуществу Эдуардова деда, короля Иоанна, и выгнал его из Нормандии.

Баллиол поспешно собрал совет в Стерлинге и огорошил всех, объявив о своем намерении сбросить владычество Эдуарда, вступить в союз с Францией и Норвегией, скрепив этот союз собственным браком с Жанной де Валуа, кузиной Филиппа IV. Вначале бароны и епископы обомлели от ужаса, а потом возликовали, видя, что впервые за все время царствования их король поступает по-королевски. Последовали многочасовые споры о том, каковы наилучшие способы добиться цели, и Баллиол самодовольно наблюдал за всеми ними, наконец ощутив подлинный вкус королевской власти и своего могущества. Он поглядывал на епископов и баронов – все наперебой рвались посоветовать и предложить ему каждый свое. Волки, подумал он, лютые звери, которые, случись ему потерпеть поражение и в этот раз, просто разорвут его на куски.

Наконец, устав от всеобщей болтовни и неразберихи в зале, Баллиол поднял кубок и со стуком опустил его на стол. Когда же, к своей досаде, он понял, что никто не обращает на него внимания, он снова грохнул кубком об стол и громким голосом призвал к тишине и порядку. Понемногу его советники прекратили спорить друг с другом и обратили взоры к королю.

– Милорды, – сказал Баллиол, вдруг осознав, что почти копирует голос и повадки Эдуарда, – милорды, мы должны принять решение. Нам известно, что власть английского короля подточил изменник в его совете, и теперь Эдуарду придется столкнуться с внушительными союзными силами, возглавляемыми нашим другом Филиппом Французским. Мы намереваемся отказаться от клятв, принесенных Эдуарду, и войти в союз с французами. Таково ли и ваше желание?

Ответом было дружное «да» и одобрительный гул. Баллиол улыбнулся, кивнул и устало опустился на стул, уже не обращая внимания на споры, заново вспыхнувшие за столом. И ни король, ни его советники не заметили, как один молодой сквайр выскользнул из зала, выбрался во двор замка, прошел через огромные, похожие на пещеру, ворота и растворился в городской толпе.

Роберт Огилви, сквайр при шотландском дворе, на самом деле был предателем. Он только что услышал известие, за которое английский агент в Стерлинге заплатит ему золотом, – ему стала известна личность изменника при Эдуардовом совете. Баллиол, король-простофиля, чуть ли не открыто объявил, кто это такой, однако остальные члены совета либо осовели от вина, либо оказались недогадливыми. Все – кроме Огилви, мечтавшего о богатстве и власти. Секрет, который он узнал, поможет ему осуществить эти мечты.

Огилви пробирался по узкой, заваленной конским навозом улице, которая смердела, как мусорная куча в знойный летний день. Он увидел, как оборванный однорукий попрошайка отгоняет собачонку, лаявшую на него, и зрелище чужого несчастья преисполнило его самодовольством. Он молод, здоров и вскоре сделается богат. Огилви поспешил пересечь рыночную площадь, не обращая внимания на крики разъездных торговцев и коробейников, нахваливавших грубые безделушки и прочую дешевую дрянь. Он нырнул в прохладную темноту харчевни, освещенной скупыми лучами солнца, которые проникали внутрь сквозь два грубо прорубленных окна. В дальнем конце помещения сидел английский собрат Огилви, уже поджидавший его.

«Ну, – подумал шотландский чиновник, – скорее не англичанин, а валлиец. Наверняка явился сюда якобы по делу, связанному с Эдуардом Английским, и задержался, надеясь раздобыть хоть какие-нибудь сведения». Огилви, улыбаясь, направился к нему: у него имелось известие, от которого этот надменный валлийский чиновник подпрыгнет на месте.

Гороноди ап Рис был рад увидеть Огилви. Эдуард Английский послал его сюда собирать секреты, и благодаря молодому шотландцу-задире это, кажется, удастся. Он заказал лучшего вина и, когда неряха трактирщица принесла его, принялся щедро наливать шотландцу, а сам лишь пригубливал. Он внимательно слушал болтовню собеседника, отсеивая зерна от плевел, а слухи от правды, факты от непристойностей, которыми пичкал его Огилви. Ап Рис чувствовал, что у сквайра есть для него какая-то важная новость, и понимал, что со временем, и не без помощи вина, тот выложит ее. Наконец, Огилви, раскрасневшийся от выпивки, умолк, сделал очередной большой глоток и со стуком поставил кружку на стол.

– У меня имеется, – объявил он громко, – кое-какое важное известие, но за него вы мне щедро заплатите. – Ап Рис, ожидавший этого, кивнул, и шотландец пустился в ошеломительные откровения. Ап Рис слушал, старательно пряча изумление, а когда Огилви закончил говорить, извлек из сумы позвякивающий монетами кожаный кошель и бросил его на стол.

– Вы заслужили это, шотландец! – сказал он. – Вы честно заслужили это. – И, больше не мешкая, валлиец встал и тихо выскользнул из таверны. Огилви, совершенно пьяный, уставился на кошелек, трясущейся рукой подобрал его, спрятал под одежду, допил остатки вина и поднялся, собираясь уходить.

За всей этой сценой наблюдали двое мужчин, сидевших в дальнем конце харчевни. После того, как Огилви, пошатываясь, вышел на улицу, они нарушили настороженное молчание.

– Думаешь, Огилви ему сказал?

– Конечно! – ответил второй. – Иначе бы тот не вручил ему кошелек!

– И что теперь?

Второй пожал плечами:

– Эдуардов человек заполучил, что хотел. А Огилви?

Первый мрачно улыбнулся в ответ:

– О, он сделал свое дело. Сегодня же вечером разыщи его и перережь ему глотку!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На шестой неделе пребывания в Ните Корбетт уже изнывал от беспокойства и нетерпения, как пес на цепи. Он так ничего и не разузнал, ему не хотелось расставаться с Мэв, но он все больше сознавал, что угодил в ловушку: лорд Морган неизменно вежливо отвергал все его просьбы о позволении вернуться в Лондон. Дни теперь тянулись так медленно, что Корбетта застигло врасплох внезапное разрешение его бед – оно явилось быстро и неожиданно, как меч, выхваченный из ножен, или стрела, со свистом рассекающая воздух.

В четверг, после дня солнцестояния, замок охватила какая-то бешеная суета. Вечером, вернувшись к себе в комнату, Корбетт и Ранульф застали там Оуэна: затянутый в черную кожу, он зловещей птицей сидел на узком подоконнике одной из бойниц.

– Я явился к вам с вестью от лорда Моргана! – выкрикнул он. – Вам предписано не покидать вашей комнаты.

– До каких пор? – рявкнул в ответ Корбетт. – Такое уже было несколько недель назад. У лорда Моргана весьма странные представления о гостеприимстве. Почему он так с нами обращается? Что он скрывает?

Оуэн спрыгнул с подоконника, как кот, и встал так близко к Корбетту, что тот уловил исходивший от него дурной запах и разглядел косые глаза с янтарным блеском.

– Лорд Морган, – ответил Оуэн, – волен делать все, что ему угодно, и в собственном замке, и в собственных владениях. Не забывай об этом, англичанин! – И, пройдя мимо Корбетта, он легко сбежал по каменной винтовой лестнице.

Оуэн был прав. Морган делал что хотел, а Корбетт с Ранульфом оставались настоящими узниками в своей каморке до понедельника. Ни один из них не пожелал бы, чтобы такое когда-нибудь повторилось: Корбетт вышагивал по комнате, огрызаясь на Ранульфа, или лежал на своем тюфяке, уныло уставившись в потолок, и размышлял о том, что на уме у Моргана. Впрочем, одна догадка у него имелась.

И все же Корбетт понимал, что, как ни любит он Мэв, ему придется покинуть Нит, причем с пустыми руками. Король будет в бешенстве – ведь за целых шесть недель, проведенных в Уэльсе, Корбетту не удалось разузнать ничего! Ранульф как мог утешал хозяина, предлагал научить его так ловко играть в кости, чтобы всегда выигрывать, но на такую заботливость Корбетт не отвечал благодарностью. Еду им приносили в комнату. Мэв навещала Корбетта, но присутствие Ранульфа было им помехой для сладостного общения, и во время этих свиданий Корбетт лишь спрашивал о том, что происходит в замке, а Мэв лишь уклончиво отвечала. Их каморка находилась под постоянным наблюдением: четверо или пятеро Оуэновых головорезов слонялись по узкому коридору возле их двери, а самим англичанам позволялось выходить лишь в «нужный чулан», помещавшийся в углу рядом с их комнатой.

Корбетт как только мог пытался постичь причину их содержания под стражей и почти все время проводил, задавая вслух вопросы – риторические, хотя Ранульф и силился честно отвечать на них. Наконец молодой человек, которому все это до смерти надоело, сердито заявил, что Корбетт может без труда найти причину их временного тюремного заключения.

– Каким же образом? – отрывисто спросил Корбетт.

– Да спросите у Гэрета, дурачка, – ответил Ранульф. – Он же всюду шатается и за всем наблюдает.

– Но он ведь слабоумный!

– Нисколечко, – улыбнулся Ранульф. – Он просто притворяется! Посулите ему горсть монет – и он сразу же заговорит, как разумный.

Корбетт только фыркнул в ответ. Какая чушь – а впрочем….

На следующее утро, в понедельник, ухмыляющийся Оуэн велел стражникам уйти и объявил, что Корбетт и Ранульф вольны ходить где им вздумается, могут даже в Лондон отправиться. В тот же вечер лорд Морган повторил приглашение, открыто намекнув на то, что англичане злоупотребляют гостеприимством, что им давно пора восвояси. Корбетт бросил страдальческий взгляд на Мэв, и та закусила губу, но едва заметно кивнула. Корбетту было понятно, что она пытается сказать ему, но на следующее утро Мэв, похоже, избегала его: Морган и Оуэн явно препятствовали их встречам и беседам.

Корбетт ощущал, что общий настрой в замке переменился: челядь с ними держалась более отстраненно, слуги и домочадцы открыто выражали англичанам свое презрение. В воздухе чувствовалась угроза, словно в дальних темных углах замка затаилась молчаливая опасность. Корбетт, несмотря на образование, полученное в Оксфорде, и на искушенность в хитросплетениях юриспруденции благодаря работе в суде и казначействе, больше доверял своему чутью. А оно подсказывало – ему грозит опасность и что придется либо сражаться, либо бежать. И все же, помня о Ранульфовом совете, он отправился на поиски Гэрета. Старик сидел на корточках, забившись в угол бруствера на каменной стене.

– Тебе нездоровится, Гэрет? – спросил Корбетт.

Старик в ответ улыбнулся, и изо рта у него закапала слюна. Корбетт торопливо огляделся и, запустив пальцы в кошель, достал серебряную монету.

– Она будет твоей, Гэрет, если ты расскажешь мне о кораблях, которые только что уплыли.

Гэрет уставился на Корбетта, и тому показалось, что в водянистых глазах старика появилась искорка понимания и разумности.

– Какие корабли? Что желает знать господин англичанин об этих кораблях?

– Значит, тебе известно об этих кораблях? – Корбетт сгорбился и вытащил еще одну монету. Гэрет торопливо огляделся – его глаза забегали, будто пузыри по воде.

– Три корабля, – прошептал он и протянул руку.

– А-а, – выдохнул Корбетт. – Но чьи корабли?

– Французские, – ответил Гэрет. – Я сказал себе, что французские: они шли под большими сине-золотыми флагами. О-о, дивное зрелище, мастер Шпион.

Корбетт всмотрелся в Гэрета и понял, что Ранульф был прав: это человек только прикидывается дурачком. Гэрет подтверждал его подозрения: в Нит наведывались французы, ведь их кораблям было легко проскользнуть в пустынные бухточки безлюдного побережья Южного Уэльса. Это сразу объясняло и присутствие сигнальных огней, и скрытность Моргана, и богатство его винного погреба. Впрочем, Корбетт подозревал, что французы привозили сюда не только бочки с красным бордо, но и оружие и боевой припас. Филипп намеревался разжечь восстание в Уэльсе, а Морган выступал его главным союзником, но была ли здесь какая-то связь с Филипповым соглядатаем при совете Эдуарда?

Корбетт вытряхнул из кошелька все его содержимое и показал Гэрету пригоршню монет.

– Все это достанется тебе, – сказал он, – если ты расскажешь мне, почему погиб Тэлбот.

Гэрет утер слюнявые дряблые губы и воззрился на Корбетта: бессмысленный прежде взгляд сменился хитрой осторожностью.

– Мастер Тэлбот, – промямлил он, – был пытливым человеком и щедро платил. – Он вытянул грязную ладонь со скрюченными, как когти, пальцами, и Корбетт уронил в нее несколько монеток.

– Гэрет, – предостерегающим тоном проговорил он, – ты испытываешь мое терпение.

Гэрет улыбнулся:

– Мастер Тэлбот поссорился с лордом Морганом.

– Из-за чего?

– Не из-за чего. Просто лорд Морган рассердился, что тот сует свой нос куда не следует.

– Что еще происходило?

– Ничего. Я слышал, как Тэлбот, то есть мастер Тэлбот, упоминал о седлах. Наверное, он собирался уезжать. И еще кое-что.

– Что именно?

– Он упоминал имя Уотердун.

– Может быть, Уотертон?

– Да, пожалуй. Я слышал это имя и от лорда Моргана, и от мастера Тэлбота.

– Еще что-нибудь?

Гэрет огляделся, лукаво водя глазами по сторонам.

– Нет, – ответил он. – Это все, что знает Гэрет. А теперь – почему бы не заплатить Гэрету обещанные денежки?

Корбетт высыпал ему оставшиеся монеты и повернулся уходить. Он услышал шаги на лестнице, которая вела к парапету, и поспешно отошел подальше от Гэрета, но Оуэн уже взбежал по ступенькам и, расставив ноги, встал на пути Корбетта. Облаченный в черное Оуэн походил на гладкую, лоснящуюся ворону. Он уставился блестящими глазами на Корбетта, а затем перевел взгляд дальше, туда, где в ужасе скорчился Гэрет.

– Итак, – проговорил своим певучим голосом валлиец, – англичане побеседовали, а теперь мастер Корбетт торопится уйти. Что ж, – он отступил в сторону и отвесил насмешливый поклон, изящным взмахом пропуская Корбетта к лестнице. Чиновник с жалостью взглянул на беднягу Гэрета, сжавшегося в комок, будто перепуганный кролик, но он ничего не мог поделать. Стиснув рукоять кинжала под плащом, Корбетт негодующе взглянул на Оуэна и прошел мимо него, чувствуя, как пересыхает в горле и как от страха начинает колотиться сердце. Он медленно спускался по ступеням, ожидая, что Оуэн вот-вот набросится на него, напрягая слух – не раздастся ли свист стали, не выскочит ли из ножен меч или кинжал.

Но ничего этого не случилось. Корбетт беспрепятственно спустился по лестнице, пересек двор замка и поднялся по ступеням в донжон. Оказавшись внутри, он закрыл дверь и прислонился к холодным серым камням, силясь прогнать ужас, от которого он весь покрылся потом, а внутренностей и ног почти не ощущал, словно их вдруг не стало. Корбетт делал мерные глубокие вдохи, пока сердце не прекратило бешено стучаться, а в конечности вновь не вернулось тепло.

Корбетту хотелось забиться в темный угол и замереть, но он понимал, что нужно собираться в путь. Он вздохнул и медленно пошел к своей комнате. Оставив дверь приоткрытой, он поспешно уложил седельные вьюки, тщательно запрятав кошельки, приказы и тайные меморандумы. Он порылся на дне самого большого дорожного сундука, нащупал и выудил то, что искал. Все это время он напряженно вслушивался в тишину, ожидая малейшего шороха с лестницы у себя за спиной. Вдруг он заслышал мягкую поступь и обернулся, в душе моля, чтобы это оказался не Ранульф. Он поправил потник, переброшенный через руку, и воззрился на дверь. Она отворилась, и в комнату, точно сама смерть, проскользнул Оуэн. В руке у него был меч, и Корбетт разглядел брызги крови на его лезвии и кончике.

– Похоже, ты ожидал моего прихода, англичанин?

– Я ждал тебя, Оуэн. – Корбетт поглядел на меч. – Что с Гэретом?

– А-а. – Оуэн невозмутимо улыбнулся. – Гэрет мертв. Я всегда догадывался, что он только притворяется безумцем. Я много раз говорил об этом лорду Моргану, но, как тебе известно, у него доброе сердце – как и у его племянницы Мэв!

– Как и у его племянницы Мэв, – передразнил его Корбетт и, к своему удовольствию, отметил, что Оуэн побагровел от гнева. – А вы, мастер валлиец, – продолжил он, – что привело вас сюда?

– Я пришел убить тебя, англичанин!

– За что?

– Во-первых, ты – англичанин. Во-вторых, ты – прислужник английского короля. В-третьих, ты – шпион. И наконец, в-четвертых, я хочу тебя убить!

– Почему – потому что Мэв меня любит? – поддел его Корбетт.

Оуэн сердито запрокинул голову, насмешливо фыркнув, и Корбетт решил, что пора. Он отбросил потник, дернул крючок маленького арбалета, и зазубренная стрела полетела в грудь Оуэну, в тот миг опускавшему голову, и вонзилась ему прямо под сердце, заставив откинуться на приоткрытую дверь. Оуэн испустил стон и, рухнув на пол, удивленно посмотрел на Корбетта. Вокруг стрелы, глубоко засевшей в его груди, уже расползалось большое темное пятно, а на полуоткрытых губах показалась кровавая пена.

– Почему? – прошептал он.

– Ты слишком болтлив, – ответил Корбетт, – как все убийцы.

Но Оуэн уже ничего не слышал – он стонал, кашлял кровью, а потом голова его безжизненно поникла, и он тихо умер. Корбетт перекрестился и ощупал шею Оуэна, остро чувствуя свою вину при соприкосновения с теплотой этого тела, но испытал облегчение, когда убедился, что сердце больше не бьется. Он вскочил на ноги и схватился за кинжал, когда дверь вдруг распахнулась и ударила мертвого Оуэна по лицу. Это была Мэв: она застыла с белым как мел лицом, раскрыв рот и еле сдерживая крик ужаса.

– Хьюго! – наконец воскликнула она. – Я видела, как Оуэн идет по двору с обнаженным мечом, я знала, что он идет… Я ожидала…

– Увидеть Оуэна живым, а меня – убитым? – перебил ее Корбетт.

Мэв кивнула, ее лицо по-прежнему оставалось белым от ужаса. Она взглянула на Оуэна:

– Он мертв?

Корбетт кивнул:

– Он заколол Гэрета, а потом явился сюда, чтобы убить меня.

– Почему?

– Что значит «почему»? – огрызнулся он, а потом устало опустился на кровать. – Мэв, – заговорил он медленно, – ты ведь сама догадываешься, зачем меня сюда послали. Мне известно, что твой дядя замышляет против короля. Пускай одумается! Филипп Французский лишь использует его в собственных целях. Оуэн знал, что я осведомитель короля, и ненавидел меня за это. А еще – за то, что я люблю тебя.

– Это правда? – Мэв переступила через тело Оуэна и приблизилась к Корбетту. – О, англичанин! – сказала она. – Я стою в собственном замке над трупом мужчины, который мог бы защитить меня от любой опасности в мире, – а я пренебрегла им ради англичанина, вдобавок шпиона, который заявляет, что любит меня. Так это правда? Ты в самом деле любишь меня?

Корбетт взял в свои руки ее белые, стиснутые пальцы, притянул девушку к себе и поцеловал.

– Всем сердцем, – проговорил он глухо и страстно. – Мэв, бежим со мною вместе! Прямо сейчас, бежим!

Она поцеловала его в лоб, погладила по щеке и провела пальцем вдоль морщин около губ.

– Не могу, – прошептала она, – но ты, – тут она встряхнулась, – ты должен бежать! Сейчас же! Нет! – Она запретила ему возражать, приложив ладонь к его губам. – Ты должен бежать, потому что дядя убьет тебя, в отместку за убийство Оуэна. Лошадей своих оставишь здесь, а сам уйдешь по морю. Я проведу тебя. – Она обвела взглядом комнату. Разыщи Ранульфа! – приказала она. – Немедленно!

Корбетт хотел было возразить, но, увидев ее решимость, молча повиновался. Ранульфа он отыскал в одной из служб, где он, по примеру гарнизонного люда, скрывался от палящего дневного зноя. Он вяло пытался соблазнять одну из местных девиц, но та говорила только по-валлийски и потому отказывалась понимать и принимать его комплименты. Корбетт вытащил слугу и шепотом сообщил ему о случившемся. Чтобы подавить вырвавшийся у парня невольный крик ужаса, Корбетту пришлось яростно пнуть его в лодыжку. Они поднялись к себе в комнату. Корбетт уже опасался, что в скором времени стража проснется и люди начнут задавать всякие вопросы. У него не было никаких иллюзий насчет того, что начнется в Ните, когда обнаружат тело Оуэна.

Мэв по-прежнему оставалась в комнате. Она уже собрала и затянула переметные сумы. При виде трупа Оуэна Ранульф вскрикнул, но Мэв велела ему замолчать и подала им знак: пора. Они бесшумно спустились по лестнице донжона, миновав главный зал, где, как с тревогой отметил Корбетт, уже заворочался кое-кто из домочадцев. Тявкнула собачонка – маленькое, сгорбленное существо, привязанное цепью к железному столбу, которое заставляли надавливать на зубья и колеса, вращавшие огромный вертел. Послышались чьи-то голоса, прошмыгнул кот с мышью в зубах. Мэв вывела англичан из башни и, обойдя ее, завернула за угол и остановилась, чтобы открыть засов окованной железом деревянной двери.

Корбетт беспокойно огляделся по сторонам: гарнизон уже пробуждался от дневного сна, где-то тихо напевала девушка, собака потягивалась и зевала, не обращая внимания на мух, которые кружились над ее головой, образуя подобье нимба. Вскоре тишину нарушит чей-нибудь вопль, когда найдут тело Оуэна или Гэрета. Мэв все еще возилась с засовом, а Корбетт старался совладать с тревогой, неловко переминаясь под тяжестью седельных вьюков, переброшенных через плечо; Ранульф, стоявший подле него, едва не хныкал от страха. Наконец, дверь со скрипом отворилась. Мэв шепнула им, что тут нужна осторожность, и они опасливо спустились по скользким ступеням вниз. Смоляные факелы мерцали и посверкивали в ржавых гнездах, бросая отблески на волглые, липкие стены.

Остановившись на нижней ступеньке, Мэв выдернула последний факел из гнезда и повела беглецов по похожему на пещеру тоннелю, осторожно обходя зловонные мутные лужи. От главного хода отделялись другие, боковые коридоры, и Корбетт догадался, что они ведут к подземельям и хранилищам замка. Мэв шла все дальше и дальше. Однажды она обернулась к спутникам и властным жестом потребовала полной тишины. Как-то раз Корбетт не удержался и кашлянул – и тут же услышал, как этот звук отзывается громовым эхом по всем переходам, словно кто-то пробежал в железных сапогах. Он замер на месте, точно испуганный кролик, но, повинуясь знакам Мэв, последовал за ней дальше. В проходе делалось все темнее и холоднее, и Корбетт спрашивал себя, куда же они идут: суровый, прохладный ветер заигрывал с пламенем, заставляя его плясать и подрагивать. С недовольным писком им перебежала дорогу крыса, а над головой Корбетт слышал шелест и трепетанье крыльев летучих мышей. Далекие раскаты грома, напоминавшие топот копыт, словно целая рать закованных в латы всадников устремилась в битву, заставили Корбетта застыть, но потом он понял, что это ревет море.

В пещере становилось светлее и влажнее. Они завернули за угол, и Корбетт чуть не вскрикнул от радости, увидев лучи солнца, падавшие в устье пещеры. Они вышли из тоннеля, и Корбетт огляделся по сторонам: позади него высились отвесные утесы Нита, а впереди, за полосой песка и гальки, под безоблачными голубыми небесами бушевало море. Мэв остановилась и сделала жест, показывая на горизонт.

– Держитесь вдоль этих утесов, и тогда вы придете в рыбацкую деревушку.

Она сняла с пальца кольцо, украшенное кельтским крестом, и вручила его Корбетту:

– Отдай это рыбаку Гриффиту. Скажи, что кольцо дала тебе я, и он поможет тебе добраться до самого Бристоля.

– Но ты, Мэв… Ты не можешь – не хочешь бежать со мной?

– Хьюго, беги, умоляю тебя! Это единственный путь к спасению – на суше люди моего дяди догонят и схватят тебя!

Корбетт сжал ее руку и улыбнулся:

– А рыбаки, промышляющие в морях, разве не подвластны лорду Моргану?

– Нет, – ответила Мэв. – Ты ведь знаешь, король пожаловал права на отлов рыбы графу Ричмонду. Сейчас дядя ведет переговоры о том, чтобы выкупить эти права.

Она заметила ошеломленный взгляд Корбетта.

– Что с тобой? Что случилось?

– Ничего, – пробормотал он. – Так, пустяки.

– Тогда поторопись. – Мэв коснулась поцелуем его губ и повернулась уходить.

– Мэв! – Корбетт снял с пальца кольцо покойной жены. – Возьми это! И не забывай меня!

Она кивнула, крепко сжала кольцо в ладони и тихонько скользнула обратно в тоннель.