Текст книги "Соглядатай Его Величества"

Автор книги: Пол Догерти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Пол Доуэрти
«Соглядатай Его Величества»

Посвящается «Матушке Грозной» (Грейс Фогарти-старшей)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Корабль был в безопасности, несмотря на бурю, которая, налетев с севера, поднимала волны и сотрясала судно. Судовладелец Джон Юэлл, член парламента от Саутгемптона и старый мореход, хорошо знал здешние моря и чувствовал норов бури. Корабль был достаточно крепкий – с двумя высокими надстройками, на которых находились укрепленные площадки для лучников, одна на носу, другая на корме, а на невысокой, но крепкой мачте, над волновавшимся парусом, под самым флагом Англии – белым, с красным крестом, – был устроен дозорный пост. Юэлл не сомневался в надежности своих глубоких трюмов и ловкости своих матросов – они-то не доставляли ему забот. Он расхаживал по палубе, обратив взгляд льдисто-голубых глаз на морской горизонт и изредка с подозрительностью вперяясь вверх, на дозорных – так же ли усердно и пристально наблюдают они за взборожденными ветром просторами, высматривая, нет ли погони.

Юэлл поздравлял самого себя. Все прошло хорошо: ему удалось беспрепятственно провести свой корабль в гасконский порт и вывести обратно. Он простоял там недолго, но за это время успел забрать маленькие свитки пергамента, запечатанные в кожаном мешочке, и запереть их в окованном железом сундуке, что стоял в его узкой каюте. Эдуард Английский щедро заплатит за эти донесения – золотом, особыми привилегиями, даже рыцарским званием. Стоя на ледяном ветру, Юэлл согревался своей радостью и отчаянно желал поскорее достичь тихих вод Ла-Манша, где его судно, «Святой Христофор», окажется в полной безопасности.

Юэлл гордился своими достижениями. Пускай проклятые французы вторглись в английское герцогство Гасконь, захватили его города, крепости, замки и оборвали торговые связи между Англией и Бордо, – скоро мы поменяемся ролями! Французский король Филипп IV еще будет ползать в пыли и на коленях молить Эдуарда Английского о прощении. Юэлл перестал вышагивать по палубе и уставился перед собой: быть может, при этой сцене будет присутствовать и он, член парламента от Саутгемптона, рыцарь, обладатель земель и титулов, пожалованных ему благодарным королем. Внезапно мечтания Юэлла оборвал крик одного из дозорных с мачты:

– Парус! Я вижу парус на юго-востоке! Один когг, – нет, два!

Юэлл всполошился и ринулся к поручням, но ничего не разглядел из-за ливня.

– Где? Где? – прокричал он в ответ.

– На юго-востоке, два когга, на всех парусах!

– Какого цвета паруса? – снова проорал Юэлл, пытаясь перекричать ветер, и у него защипало в горле.

– Расцветок не видно. Два вымпела на мачтах! – раздалось в ответ.

Юэлл надеялся, что это англичане. О, Боже милостивый, как он на это надеялся! Теперь он думал уже не о землях и не о рыцарских привилегиях, а о миловидной жене, о юных дочерях и о своем любимом корабле. Капитан нутром чуял, что это – французские корабли, посланные за ним вдогонку, как борзые – за перепуганным зайцем. Юэлл, еще не веря в происходящее, глядел по сторонам: полотнища парусов были ослаблены, и каждым своим дюймом ловили ветер, двое матросов на корме управлялись с огромным румпелем, а остальные члены экипажа стояли у снастей, ожидая команд. Он обернулся и увидел перепуганное, побелевшее лицо старшего боцмана Стивена Эпплби. Юэлл совладал со страхом, стиснувшим ему сердце и желудок, и постарался изобразить хладнокровие.

– Поднимай людей, Стивен, – сказал он спокойным голосом. – Раздай им шишаки и шлемы, плащи и арбалеты и колчаны со стрелами.

Стивен, поморщившись, кивнул и начал спускаться вниз. Порывы ветра заглушали его громогласные команды.

Вскоре матросы высыпали на палубу – усталые, изможденные, бледные. Они на ходу застегивали кожаные куртки, надевали шлемы и поручи, отчаянно силясь защитить тетиву своих арбалетов от секущего дождя. Юэлл велел им занять места на носовой и кормовой надстройке корабля, а также у веревочных снастей, которые, словно змеи, опутывали грот-мачту. Он обрушил на матросов новый поток команд, и двое юнг притащили песок и соль, чтобы посыпать обледеневшие доски палубы, а еще один принялся разводить огонь в маленькой жаровне под колпаком, стоявшей в трюме. Юэлл вернулся к борту и сквозь дождь с надеждой воззрился вдаль. Вначале он ничего не увидел, но потом, напрягши зрение, вдруг различил смутные очертания кораблей. Французы настигали его. Юэлл тихонько выругался, стараясь не выказывать тревоги. Может быть, он еще уйдет от погони. Но сейчас лишь раннее утро, и до наступления спасительной темноты еще целый день. В глубине души английский капитан понимал, что его кораблю не уйти, и намерения французов не вызывали у него ни малейших сомнений. Они не питали любви к английским морякам, да и рыцарские правила не распространялись на войну на море.

Погода не переломилась, и к полудню французы уже приближались к ним – два больших когга, купеческие суда, переделанные в военные. Огромные паруса позволили им набрать скорость, и теперь они подходили к английскому кораблю с обеих сторон. Юэлл разглядел синие флаги, украшенные серебряными лилиями, и – еще более грозный знак – стяг с орифламмой, возвещавший, что французы не собираются брать пленных. На гигантских надстройках на корме и носу столпились французские лучники, палубы блестели от доспехов, а еще Юэлл заметил небольшой столб черного дыма, говоривший о том, что у французов есть катапульты. Юэлл с отчаянием поглядел по сторонам. Он ничего не мог поделать: о том, чтобы сдаваться, и речи не было, потому что в морском бою пленники не нужны. Он глубоко вздохнул, помолился святой Анне и надел на себя старый, в пятнах ржавчины, нагрудник и разболтанный стальной шлем. Французы надвигались с обеих сторон, из их катапульт уже вылетали в хмурое серое небо большие огненные шары – горящая смола. Первый шар пролетел мимо, но вскоре на палубу «Святого Христофора» обрушился целый град огня.

От смолы загорелись снасти и деревянная обшивка, и языки пламени принялись жадно лизать корабль, разрастаясь от новой пищи. Команда отчаянно пыталась потушить пламя песком и водой, но все было тщетно. Новые снаряды – огромные огненно-черные глыбы – поджигали паруса, превращая их в сплошную завесу огня, и дозорные на мачте среди пылающих снастей с воплями падали на палубу, охваченные пламенем. Юэлл крикнул арбалетчикам, чтобы стреляли, и тут же, повернувшись, увидел, что один из французских кораблей с треском врезается в бок его судна и на борт уже устремился поток неприятельских солдат. Англичане успели попасть в нескольких из них, пронзив им грудь арбалетными стрелами, и французы теперь корчились и кричали от боли. Однако врагов было слишком много. Подошел второй корабль, и из его чрева тоже показались воины.

Юэлл ринулся в свою каюту, чтобы спасти от французов тот кожаный мешочек с восковой печатью, когда в его обнаженное горло впилась стрела, и он рухнул на палубу. Он думал, что еще может шевелиться. Но кровь фонтаном хлынула у него изо рта, он увидел, словно сквозь туман, лицо жены, старшей дочери, а потом на него навалилась тьма. Через час «Святой Христофор» пылал от носа до кормы. Французские корабли отошли подальше, их команда наблюдала, как бушприт погружается в волны, увлекая за собой мрачный груз – тело боцмана, еще подергивающееся и корчащееся. Стивен Эпплби умирал медленно. Петля сдавливала ему горло и не давала дышать, но и перед смертью, и в миг смертной агонии он продолжал дивиться, как французам удалось вычислить и разыскать его корабль.

В Париже, на рю Барбетт, Николас Пер сидел сгорбившись над миской с тошнотворным варевом из мяса, порея и лука, хлебая роговой ложкой, с которой никогда не расставался. Он обводил взглядом грязную таверну, украдкой всматриваясь в других посетителей, которые сидели на перевернутых бочках, поставленных тут вместо табуретов. Помещение кабака тускло освещали толстые свечи, от которых несло прогорклым салом. Перу не нравилось здесь. Он услышал, как под грязной соломой, устилавшей утоптанный земляной пол, зашуршала крыса – и снова уставился в свою миску, гадая, что же ему все-таки подали на ужин. Он поднял помятую оловянную кружку, осушил ее, и от недоваренного пива защипало во рту. Ему стало не по себе, его чуть не трясло от страха, но он постарался справиться с дрожью и, чтобы успокоиться, взялся за длинный кинжал, висевший у него под плащом.

Сын родителей-гасконцев, Пер бегло изъяснялся по-французски и хорошо знал Париж. Он всегда был уверен в надежности своей личины: никто бы не заподозрил в этом небритом оборванце с сальной шевелюрой вышколенного секретаря королевского Казначейства Англии, прекрасно обученного шпиона Эдуарда I, отправленного в Париж, чтобы собирать важные сведения и передавать их королю. Пер без труда перемещался по городу, искусно прокладывая себе путь из преисподней на левом берегу Сены к небрежному великолепию королевской усадьбы в Лувре. За последние недели Перу удалось разузнать ошеломительное известие. Оказывается, французский король вместе со своими братьями, Карлом и Людовиком, обдумывал новый коварный ход против Эдуарда Английского. Это будет нечто бесподобное, «Великий Замысел» – так заверял его привратник королевского дворца, набравшись по самые жабры; Пер думал, что надо бы разузнать, в чем же состоит этот замысел, однако в последнее время его то и дело охватывал страх.

Он не сомневался в том, что за ним следят, что кто-то крадется за ним по пятам, по каким бы закоулкам и канавам Парижа он сам ни ходил. Несколькими часами раньше, оказавшись на большой площади перед собором Нотр-Дам, наблюдая, как фигляр глотает огонь, пока его сыновья жонглировали разноцветными погремушками, – Пер вдруг опять ощутил приступ жути, как и несколько дней до того. Кто-то следит за ним – но, хотя Пер нарочно чаще сворачивал в переулки, ему ни разу не удалось приметить вездесущего злодейского взгляда преследователя. В этот вечер, возвращаясь к себе в комнатушку, нанятую в доме торговца тканями, Пер чувствовал особенно сильную тревогу: ему чудилось то плавное скольжение кожаных подошв по мокрым булыжникам, то мелькание теней в дверных проемах, то еле слышное цоканье вышколенного боевого коня… Но, едва он оборачивался, все пропадало.

Пер доел похлебку и снова медленно обвел взглядом грязную таверну, где ему пришлось искать убежища в тщетной надежде, что его преследователи наконец обнаружат себя. Только старик-попрошайка с отрезанными по колено ногами вполз сюда, стуча по полу таверны деревянными дощечками, примотанными к рукам, и обрубками ног. Пер видел, как нищий лакает из миски, будто собака, а когда он сам поднялся, закутался в плащ и выскользнул в ледяную уличную тьму, калека уже уполз. Пер повернулся и зашагал по узкому переулку, где с обеих сторон высоко поднимались постройки из досок и прутьев, громоздясь, ярус за ярусом, все выше, так что крыши домов смыкались над ним, будто толпа заговорщиков, загораживая морозное небо.

Пер взглянул наверх – все окна и двери были плотно закрыты, не слышно было ни звука, кроме завывания ветра, который гнал клубы тумана и с каким-то злорадством хлопал незапертыми ставнями. Пер вытащил кинжал и зашагал по середине улицы, обходя грязь и отбросы, наваленные у каждой двери, и сторонясь от зловонной, смрадной сточной канавы, проложенной посреди мостовой. Он увидел, как в одном из дверных проемов шевельнулась тень, оттуда высунулась белая, тощая, как у скелета, рука, и раздался жалобный голос попрошайки:

– О, месье, ayez pitie, ayez pitie! [1]1
  Окажите милосердие! ( фр.)


[Закрыть]– Пер выхватил свой длинный безжалостный кинжал, попрошайка скрылся и больше не подавал голоса.

Пер осторожно зашагал дальше. В том, что только что произошло, было что-то подозрительное, но он никак не мог понять, что же именно. Он слишком устал, его слишком измучили страхи. Он не хотел, чтобы его схватили как шпиона, приволокли на телеге к виселице в Монфоконе, где палачи в красных капюшонах привязали бы его нагишом к колесу, и покуда оно крутится, старательно переламывали бы ему руки и ноги своими страшными, зазубренными стальными прутьями. Пер содрогнулся и, выставив вперед кинжал, вышел из переулка. Теперь у него на душе стало легче. Он оказался на перекрестке, где каждый вечер по приказу городских властей зажигали огонь в больших жаровнях, а перед статуей святого покровителя этого квартала, стоявшей в нише, горела огромная сальная свеча. Такое изобилие света и тепла, разгонявшего ледяную мглу, успокоило Пера.

Он повернул влево – и тут услышал стук дерева о камень, но из тумана выполз только нищий калека, виденный им в таверне. Скуля, он начал подбираться по булыжникам к ногам Пера. Шпион решил не обращать на него внимания и зашагал по площади, но стук позади него делался все быстрее, и вдруг Пер понял, что именно показалось ему подозрительным: безногий старик покинул харчевню почти одновременно с ним, однако уже успел очутиться у дальнего конца переулка. Пер обернулся – но было слишком поздно: старик набросился на него, вцепился в его ноги, и Пер, споткнувшись об попрошайку, запутавшись руками в складках плаща, упал, больно ударившись головой об острые булыжники.

«Безногий» высвободился, завел руки за спину, чтобы распустить ремни, которыми были подвязаны его голени, сорвал деревянные дощечки с коленок и встал во весь рост. Одного взгляда на упавшего человека хватило, чтобы понять, что торопиться нет нужды: его жертва еще не очнулась. Нищий тихонько свистнул, и в ответ раздалось цоканье копыт огромного черного боевого коня, который показался из мглы, словно призрак из врат ада. Всадник, закутанный в темную мантию с капюшоном, спешился и подошел к простертому на мостовой человеку, а потом из тьмы вышли еще какие-то люди и грозным кольцом обступили бесчувственное тело.

– Мертв? – спросил наездник бесстрастным голосом.

– Нет, – пробормотал нищий. – Только обеспамятел. Допросить его?

Главарь покачал головой и взял лошадь под уздцы.

– Не надо, – ответил он. – Зашить в мешок и бросить в Сену!

– Было бы милосерднее перерезать ему горло, – возразил старик. Главарь, уже сидевший в седле, яростно дернул за поводья, разворачивая коня.

– Милосерднее! – фыркнул он презрительно. – Если бы ты его проворонил, я бы тебе оказал такое милосердие. Он – шпион! И не заслуживает милосердия. Делай, что велено! – Он отвернулся, и вскоре лошадь со всадником уже скрылась в густом тумане.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Эдуард, король Англии и герцог Аквитании, был в ярости. В палате заседаний совета возле королевской часовни в Вестминстерском дворце он дал волю безудержному приступу гнева. Члены совета, закутавшись в мантии, сидели и кротко внимали: одни пристально разглядывали красно-золотые гобелены, покрывавшие беленые стены палаты, другие тихонько притопывали сапогами по застланному камышом полу, разминая онемевшие от холода ступни. Несмотря на то что в зал вкатили большие железные жаровни, здесь стоял промозглый холод. Ветер стучался в ставни, прикрывающие окна с роговыми пластинами, проникал во все трещины, в струях холодного воздуха трепетало и гасло пламя свечей и масляных ламп. Секретари сидели, занеся перья над толстыми, шелковисто-гладкими кусками пергамента, понимая, что король отнюдь не желает, чтобы они записывали все его проклятья, и терпеливо ждали, надеясь, что их пальцы не онемеют от холода, а чернила в медных чернильницах не превратятся в лед.

Эдуарду же подобная сдержанность была чужда – он снова и снова с грохотом обрушивал кулаки на длинный деревянный стол.

– Милорды! – ревел он. – Здесь измена, тлетворная и мерзостная, как нечистоты в сточной канаве!

– Ваше величество, – поспешно вставил Роберт Винчелси, архиепископ Кентерберийский, надеясь успокоить короля. – Мне представляется…

– Мне представляется, – грубо перебил его Эдуард, – милорд Кентерберийский, что король и пернуть не может без того, чтобы Филипп IV Французский не услышал!

Винчелси кивнул, полностью соглашаясь с этим утверждением, хотя сама манера Эдуарда выражаться и была ему не по душе. Архиепископ предпочел промолчать в ответ. Приступы ярости случались у Эдуарда все чаще: недавняя череда смертей – его возлюбленной супруги, королевы Элеоноры, а потом – канцлера и друга, Роберта Бёрнелла, епископа Батского и Уэлского, высвободила в душе короля некие темные силы. В его светлых волосах и бороде показались седые пряди, некогда бронзово-смуглая кожа приобрела землистый цвет, а вокруг пронзительных голубых глаз и тонкогубого рта пролегли глубокие морщины.

Винчелси отпил из кубка вина с пряностями и поморщился: уже холодное. Архиепископ откинулся на спинку стула и мысленно пожелал, чтобы королевский гнев остыл так же быстро, как и это вино. Наконец, король немного успокоился и уселся на свой большой дубовый стул с резьбой, стоявший во главе стола. Его сверкавшие кольцами пальцы сжались в кулаки.

– Милорды, – медленно проговорил он, жадно набирая в грудь воздух. – Среди нас прячется изменник. – Он ударил кулаком по столу. – Здесь, в Вестминстере, прячется изменник, соглядатай, который выдает французам все – наши тайны, наши намерения, наши замыслы. Не сомневаюсь, что корабль «Святой Христофор» захватили и потопили, а одного из наших ценнейших осведомителей, человека, которого многие из вас хорошо знают, высокопоставленного чиновника Казначейства, Николаса Пера, недавно убили в Париже. – Эдуард замолчал, а совет взволновался – послышались возгласы, стоны, бормотанья и проклятья. – Тело Пера – продолжил Эдуард, – выловили в Сене. Его заживо зашили в мешок и утопили, как котенка. Значит, кто-то, кто находится здесь, среди нас, донес на него французам – сам Пер был слишком умен, чтобы просто так выдать себя и попасться! То же самое относится к «Святому Христофору». Кто-то доложил Филиппу IV, черт его раздери, о том, что наш корабль должен был забрать донесение от наших лазутчиков в Гаскони. Одному Богу теперь известно, что произошло с ними самими!

Эдуард обвел палату притворно недоуменным взглядом, на самом же деле он тщательно взвесил слова и теперь изучал лица своих советников. Один из них был предателем. Но кто? Роберт Винчелси, его праведный архиепископ Кентерберийский? Прелат? Эдуард не доверял этому выскочке и ханже, ограниченному человеку, так ратовавшему на словах за благородные дела. По левую руку от короля сидел Эдмунд, граф Ланкастерский. Эдуард всмотрелся в худое бледное лицо своего брата, обрамленное длинными черными волосами. Всякий раз, глядя на брата, Эдуард испытывал чувство сострадания. Эдмунд с детства был хилым и вид имел жалкий, с этой его сухорукостью – правое плечо было навсегда искривлено жестоким увечьем. Несчастный случай при рождении – так поговаривали. Однако до Эдуарда доходили и другие слухи – что в действительности Эдмунд был первенцем, старшим сыном Генриха III, однако из-за болезненности ему не уделяли внимания, и корона перешла к более крепкому, более сильному брату. Ложь! Эдуард знал правду, но часто задавался вопросом – а знает ли ее брат? Делами в Гаскони ведал Эдмунд, однако он спокойно уступил ее французам, дав себя обмануть и перехитрить и сделав свое имя, а заодно и английскую корону посмешищем для Европы.

Эдуард перевел взгляд. Рядом с Эдмундом сидел Иоанн Бретонский, граф Ричмондский. Еще один глупец! Ричмонд владел землями во Франции и состоял в родстве, хотя и отдаленном, с Филиппом IV. Эдуард часто задавал себе вопрос, не купили ли Ричмонда по цене, навряд ли сильно превышавшей обычную в таких случаях плату в тридцать сребреников. А ведь он доверял этому румянолицему глупцу, как родному сыну. Зачем? Ричмонд повел экспедиционные войска во Францию, вторгся в Гасконь и вскоре капитулировал. Эдуард огляделся. Вот и другие – Богун, граф Херефордский, и Биго, граф Норфолкский. Мать честная, вот бесценная парочка! О, он понимает, до чего им не по душе его попытки удержать в узде высшую знать и что его нынешние неприятности с Шотландией и Францией они используют к собственной выгоде и корысти. Это-то ладно, думал Эдуард, дело понятное – он бы сам играл в такие игры десятилетиями. Но… измена? Ведь это совсем другое дело, продолжал рассуждать Эдуард, ведь снять их головы с плеч, а тела рассечь на части так же просто, как казнить любого иного злоумышленника. Разумеется, чтобы их схватить и отправить на эшафот, понадобятся явные, неопровержимые доказательства. Да, именно этого потребуют королевские судьи – доказательств измены, а не слухов о ней.

Эдуард уставился на секретарей: даже они, его ставленники, люди из крестьянского сословия, возвысившиеся благодаря удаче, сообразительности и королевской милости, не были вне подозрений. Эдуард придирчиво всмотрелся в одного из них, Ральфа Уотертона – темноволосого красивого юношу с улыбчивыми глазами и проворным умом. Уотертон был хорошим секретарем, однако соглядатаи Эдуарда докладывали ему, что Уотертон живет не по средствам, купаясь в такой роскоши, какая ни одному секретарю архива не по карману. Но что, если сами соглядатаи подкуплены? Можно ли им доверять? «Quis custodiet custodes?» – вопрошал блаженный Августин. «Кто устережет самих стражей?» Эдуард уже утомился, мысли вертелись в голове, топчась на месте, словно глупая собачонка, которая хочет укусить себя за хвост. Вдруг он заметил, что в палате висит гробовая тишина. Его советники, секретари и вельможи как-то странно поглядывали на него. Эдуард понял, что пора заканчивать представление.

– Милорды, – обратился он к ним, пряча за улыбкой свои тайные страхи и сомнения, – к нашей следующей встрече эти трудности должны быть разрешены. – Король повернулся к Уотертону. – Ральф, – сказал он ласковым тоном, – скажи сэру Томасу, что совет окончен, и распорядись, чтобы к королевскому причалу были поданы барки.

Уотертон поднялся, и члены совета начали расходиться – лорды и высокопоставленные просители раскланивались и с облегчением покидали палату, где тяжкой тучей повисли подозрения короля.

Вскоре зал опустел, и Эдуард остался наедине со своими мрачными мыслями. Раздался негромкий стук в дверь, и в зал молча вошел сэр Томас Тюбервиль, рыцарь-баннерет королевского дома и капитан гвардии.

– Сэр Томас? – Королю нравился этот человек – несмотря на длинное бледное лицо и пронзительные зеленые глаза, постоянно глядевшие на мир испуганно-тревожным взглядом, он был храбрым воином.

– Ваше Величество, – отозвался рыцарь, – лорды-советники ушли. Не будет ли каких-нибудь распоряжений?

– Нет, Томас, – спокойно ответил король. – Не нужно ничего. Оставайтесь на страже и не отпускайте людей. Я еще побуду здесь немного времени. – Рыцарь поклонился и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Король поднялся и подошел к одной из жаровен, чтобы согреть замерзшие пальцы. В его душу глубоко въелась тоска: королева Элеонора, его прекрасная, как сама Мадонна, жена-испанка, умерла; Бёрнелл, лукавый старый канцлер, тоже умер, и с тех пор чувство утраты постоянно угнетало короля. Он остался в одиночестве и никому не доверял – а именно сейчас ему требовался человек, которому можно было бы довериться: в Шотландии вспыхнуло восстание, тайные намерения короля подчинить ее власти английской короны были погублены – шотландские лорды вознамерились посадить на трон собственного короля, будь он даже сам Дьявол, – лишь бы не повиноваться приказам из Вестминстера. Гасконь, богатая провинция Англии в юго-западной Франции, тоже уплыла из рук – в течение какого-то месяца ее захватили коварством и обманом.

Король Франции Филипп IV, внук Людовика IX Святого, – воистину князь лжецов, горестно размышлял Эдуард, он способен снискать похвалу самого Вельзевула, властелина лжецов. У Эдуарда вырвался стон при мысли о том, как его одурачили: произошла небольшая стычка из-за нескольких замков на границе Гаскони и Франции, и Филипп, номинально бывший сюзереном Эдуарда на землях герцогства Гасконь, потребовал, чтобы область была передана ему на тридцать дней – до тех пор, пока не уладится спор. И любезный родной братец, Эдмунд, согласился на это, позднее оправдывая свои действия всяким законоведческим вздором. Французы немедленно заняли Гасконь, а потом Филипп IV, этот белолицый прохвост и мерзавец, отказался возвращать ее. Его войска хлынули в герцогство, словно мощная река, рушащая плотину, и все было потеряно.

Эдуард взывал с горькими жалобами на Филиппа к Папе Римскому и к другим владыкам Европы. О да, они сочувствовали ему. Они полагали, что это вопиющее нарушение феодальных прав вассала. Но Эдуард понимал, что помогать ему они не станут, что, несмотря на все их вежливые дипломатичные уверения, за глаза они потешаются над ним. Однако это было лишь началом: лазутчики Эдуарда стали присылать ему донесения о большом тайном замысле Филиппа – запереть Англию во вражеское кольцо, коварно действуя через Шотландию, Уэльс, Ирландию и Гасконь. Эдуард уже подчинил себе Уэльс твердой рукой, Шотландию тоже можно было бы покорить, а Гасконь заполучить обратно, – но что, если все выйдет наоборот? Что, если Филипп захватит все эти земли, а потом оттуда нанесет удар по Англии, как два столетия назад – Вильгельм Завоеватель, герцог Нормандский.

Дед самого Эдуарда, Иоанн, лишился всех английских владений в северной Франции, и был вынужден противостоять французскому вторжению в Англию. Неужели все это повторится снова? Эдуард, нахмурившись, хрустнул пальцами. Он допустил серьезную ошибку – недооценил Филиппа IV по прозвищу Le Bel, Красивый. Французский король всех одурачил своей мнимой застенчивостью, светлыми волосами, искренними голубыми глазами и якобы честным, прямодушным обхождением. Теперь-то Эдуарда не проведешь. Он понимал: Филипп мечтает создать такую империю, при виде которой у самого Карла Великого, случись тому воскреснуть, от изумления отнялся бы язык.

Эдуард пошевелил пальцами над жаровней. Должен же быть какой-то выход, размышлял он; нужно укрепить валлийские гарнизоны и отправить войско на север, чтобы сокрушить шотландцев. А как быть с Филиппом IV? Эдуард издал вздох. Придется ему пресмыкаться перед Папой Римским, целовать его атласную туфлю и вверять Англию с принадлежащими ей землями его святейшему покровительству. Дед Иоанн уже проделывал это, и тогда все закончилось хорошо. Ведь случись кому-нибудь напасть на Англию, он тем самым посягнет на Святейшего Отца и на само могущество католической церкви. Эдуард ухмыльнулся: придется целыми мерами слать золото этому старому прохвосту, Папе Бонифацию VIII, и умолять его о вмешательстве и заступничестве. Одновременно нужно выкорчевать измену тут, в Вестминстере. Но кому довериться? Кого бы выбрал Бёрнелл? Эдуард поразмыслил, и вдруг его ухмылка сделалась шире. Ну разумеется! Король Англии сделал свой выбор.

Хьюго Корбетт, старший секретарь Английской Королевской канцелярии, преклонил колени перед статуей Богоматери в пышной, благоухающей ладаном капелле Девы Марии в соборе Нотр-Дам в городке Булонь-сюр-Мер. Английский чиновник не был чересчур набожен, но полагал, что к Христу и его милосердной матери следует относиться со всяческим почтением, и потому он молился, когда не забывал это сделать. Молитва давалась Корбетту с трудом – ведь разговор приходилось вести ему одному, тогда как Бог всегда был слишком занят, чтобы отвечать ему. Корбетт уже зажег свечу из чистого воска и теперь, желая честно выполнить обет, стоял на коленях посреди островка света.

Он принес этот обет во время унылого плавания от берегов Англии на приземистом, толстобрюхом корабле, обладавшем, похоже, собственной волей – довольно злокозненной и вредоносной. Выйдя из Дувра, судно попало в шторм и долго колыхалось на грозно вздувшихся волнах. Ледяной пронизывающий ветер трепал паруса и швырял корабль, будто листик по озерцу. Корбетт в течение всего плавания сидел скорчившись у борта, маясь жестокой рвотой и страшась, что сердце не выдержит.

Холодная морская вода перехлестывала через борт, и Корбетту, и без того продрогшему, казалось, что смерть уже близка. Он не мог даже шевельнуться – да и что толку? Его бы снова вытошнило, и товарищи, которым приходилось так же туго, отвели бы его обратно к борту. Корбетт утешался лишь тем, что его верный слуга Ранульф мучится не меньше его. Ранульф, обычно крепкий и выносливый, на этот раз разделял недуг хозяина. Наконец, Корбетт принес обет, пообещав зажечь свечу в соборной церкви Нотр-Дам и простоять целый час в коленопреклоненной молитве в часовне Девы Марии, если Пресвятая доставит его к берегу живым.

Зажечь свечу было для Корбетта делом нетрудным, а вот часовая молитва превратилась в долгие раздумья о том, зачем же все-таки король отправил его во Францию. Корбетт вздохнул, поднялся с колен и, прислонившись к колонне, всмотрелся во тьму нефа. Теперь он занимал место старшего секретаря Королевской канцелярии и отвечал за письма, меморандумы, договоры, предписания и прочие документы, скрепленные тайной печатью Англии и находившиеся в ведении лишь главного юстициара, канцлера и английского короля. Это была надежная, хорошо оплачиваемая должность, дававшая ему изрядную прибыль и право пользоваться припасами из хозяйства самого короля. У Корбетта имелся небольшой дом в Холборне, часть накопленных богатств лежала у ювелира, а еще большая часть – у одного сиенского банкира.

У Корбетта осталось мало привязанностей – ни жены, ни ребенка. Он уже достиг тридцативосьмилетнего возраста и по-прежнему отличался крепким здоровьем, хотя в ту эпоху считалось удачей дожить до тридцати пяти. Корбетт тихонько сполз к основанию огромной желобчатой колонны и уселся на корточки. В желудке у него по-прежнему слегка бурлило, после морского путешествия мутило, он чувствовал слабость в ногах. Проклятье! Снова он пустился в странствия, снова ему доверили тайное и непростое задание. Он-то думал, что со смертью его наставника, Бёрнелла, скончавшегося четыре года назад, всему этому пришел конец. Старик Бёрнелл, хитроумный и праведный, одаренный гениальным чутьем сыщика, искоренял любые угрозы королевству. Когда его не стало, Корбетт, преклонив колена, истово молился над коченеющим телом епископа, прежде чем его закутали в саван и положили в сосновый гроб.

После смерти наставника жизнь Корбетта текла и петляла, будто ленивая речка, пока не вмешался король, пригласивший его на тайную встречу в свой Элтемский дворец. Король готовил новый поход на шотландцев, и зал был заставлен сундуками, коробами и кожаными кошелями из Канцелярии, набитыми письмами, меморандумами и исками, относившимися к шотландскому вопросу. Эдуард сразу перешел к сути: в самой Канцелярии или в его совете имеется изменник или несколько изменников, которые собирают жизненно важные тайные сведения о государственных делах Англии и передают их, бог весть какими путями, негодовал король, Филиппу IV Французскому. Корбетту предстояло стать посланником, присоединиться к посольству, отряженному ко французскому двору, и обнаружить предателя.