Текст книги "Дом паука"

Автор книги: Пол Боулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Глава двадцать третья

На площади расположились четыре кафе, перед каждым был большой участок, где обычно стояли столики и стулья. Сегодня их благоразумно решили не выставлять, периметр площади казался пустынным, да и вообще все вымерло – через центр тоже никто не отваживался пройти. Да, конечно, солнце здорово припекало, и в любом случае в этот час прохожих здесь было бы немного, но отсутствие людей было настолько вопиющим, что вся сцена в целом – даже если не обращать внимания на цепочку полицейских – лишилась столь привычной повседневной естественности.

– Очень странно, – пробормотал Стенхэм.

– Может, я ошибаюсь, – сказала Ли, – но не кажется ли вам все это зловещим?

– Идемте.

Он взял ее за руку, и они поспешили к кафе, возле которого стояли автобусы. Мокхазни, стоявший на пешеходном мостике через реку, взглянул на них подозрительно, но останавливать не стал. В кафе человек тридцать-сорок, притихнув, стояли и сидели возле окон, глядя сквозь свисающие ветви перечных деревьев на безлюдную залитую солнцем площадь. Стенхэма мгновенно поразила не только непривычная напряженность лиц, но и царившая в помещении тишина: никто не произносил ни слова, а если кто и решался заговорить, то очень тихо, полушепотом. Конечно, поскольку радио было выключено, не было нужды перекрикивать его, как обычно, но Стенхэм чувствовал, что, даже если бы оно и работало вместе со всеми усилителями, вынесенными в задние комнаты, люди все равно не решились бы говорить громко. И ему не нравилось, как они глядели на него. Впервые за многие годы он уловил на лицах марокканцев враждебность. Как-то раз, лет двадцать назад, он осмелился зайти в хорм Мулая Идрисса – не в само святилище, только прошел по окружающим его улочкам, – тогда он тоже заметил, что некоторые люди смотрят на него с ненавистью, и чувство, которое он тогда испытал, не забылось. И теперь, когда он вновь увидел разъяренные лица, реакция Стенхэма тоже оказалась чисто физической: спина напряглась, по шее побежали мурашки.

Он громко заговорил с Ли, не обращая внимания на то, что говорит, но стараясь сообщить своим словам безошибочно американскую интонацию. Ли удивленно посмотрела на него.

– Сзади есть еще много маленьких комнат, – продолжал Стенхэм. – Давайте устроимся там, где поменьше народу.

Ли была раздосадована, Стенхэм это ясно видел. И к тому же заметил, что его импровизация произвела нежеланный эффект: еще больше бородачей в чалмах и тарбушах отвернулись от окон, взирая все с той же враждебностью.

– Давайте просто сядем куда-нибудь и перестаньте обращать на себя внимание, – произнесла Ли, делая несколько шагов к свободному столику, стоявшему у дальней стены. Но Стенхэму хотелось, если это вообще возможно, вырваться из окружения этих недружелюбных людей. В соседней комнате компания пожилых крестьян, разлегшись на полу, курила киф и ела. У соседней двери стоял мальчик. Комната за его спиной казалась пустой. Стенхэм подошел и заглянул в нее; мальчик не шевельнулся. В комнате действительно никого не было. За окном в задней стене в небольшом пруду блеснула на солнце вода.

– Ли, – позвал Стенхэм, и, проскользнув в комнату, они наконец сели.

– Вы нарочно так завывали, чтобы они подумали, что вы американец? Ну, признавайтесь, – настойчиво потребовала Ли.

– По крайней мере, очень важно, чтобы они не решили, что мы французы.

– Но слушать вас было уморительно! – Ли расхохоталась. – Было бы еще более убедительно, если бы вы прорычали: «Окей, гони деньги, двадцать баксов, порядок, вона чего еще, а ну пошел прочь, чертов сукин сын!» Пожалуй, тогда они бы скорее смекнули, кто вы на самом деле. А в вашем исполнении, я думаю, до них еще не скоро дойдет.

– Во всяком случае, я очень старался.

Здесь, в задней комнате, недосягаемый для враждебных взглядов, он чувствовал себя лучше.

Официант принес стакан чая для мальчика за соседним столиком. Стенхэм заказал чай и сласти.

– Проклятье! – сказал он. – Я забыл оставить Моссу записку.

– Это я виновата, – заявила Ли.

– Очень мило с вашей стороны, но только это не совсем так.

– Вы могли бы позвонить ему.

– Увы. Здесь нет телефона. Прямо не знаю, что делать. Порой понять не могу, что со мной не так. Я знаю, как себя вести, но только до или после того, как все происходит. Когда приходится действовать, не раздумывая, я просто цепенею.

– В этом вы не оригинальны, – ответила Ли.

Стенхэм подозревал, что она ожидает бурной реакции на это заявление, поэтому решил смолчать. Какое-то время оба сидели молча. Мальчик-араб пил чай, звучно, как принято у мусульман, прихлебывая. Стенхэм, окончательно успокоившийся, не имел ничего против того, что он сидит рядом. Это была частица национального колорита. Он не возражал бы, даже если бы мальчик принялся громко рыгать, как делают все воспитанные марокканцы, когда хотят показать, что им очень нравится то, что они едят или пьют. Однако мальчик сидел тихо, потом встал и, взяв с пола увесистый камень, принялся колотить по задвижке на двери, ведущей в садик позади кафе. Стенхэм перегнулся через стол и взял Ли за руку. До этого момента он никогда не обращал внимания на обручальное кольцо – гладкую золотую полоску.

– Так хорошо видеть вас рядом, – сказал он и тут же пожалел о своем жесте и словах: стоило ему коснуться руки Ли, лицо ее омрачилось. – Впрочем, вас всегда приятно видеть рядом, – добавил он уже не так жизнерадостно, пристально на нее глядя. Казалось, что она колеблется – отвечать или нет. Потом сказала:

– Почему вы так себя ведете?

– А что я сделал не так? – произнес он мягко, надеясь, что они не поссорятся снова.

Она ответила с подкупающей искренностью:

– Вы ставите меня в двусмысленное положение. Я чувствую себя крайне неловко. Не могу удержаться от мысли, что вы от меня чего-то ждете. Мне кажется, что я должна либо кокетничать с вами, либо держаться очень холодно, а мне не хочется ни того, ни другого.

– А почему бы просто не вести себя естественно? – кротко предложил Стенхэм.

– Я и пытаюсь быть естественной, – нетерпеливо ответила Ли, – но, похоже, вы не понимаете. Вы ставите меня в положение, в котором практически невозможно быть естественной.

– Так ли уж это плохо? – печально улыбнулся Стенхэм.

– Принято считать, что ни в коем случае нельзя говорить мужчине, что вы находите его недостаточно сексуально привлекательным, а успех женщины основан на том, чтобы дать каждому мужчине понять, что при любом подходящем случае она готова забраться к нему в постель. Однако мне все же кажется, что должно найтись хоть несколько мужчин, сообразительных настолько, чтобы не впадать в депрессию, услышав обратное. Вы не согласны?

Она вызывающе улыбнулась.

– Я думаю, что вы и сами понимаете, что это не так. При чем здесь сообразительность? С таким же успехом вы могли бы сказать, что умный человек не может быть голоден, как какой-нибудь тупица.

– Что ж, может, вы и правы, – весело сказала Ли. – Кто знает?

Стенхэм почувствовал себя задетым; чтобы Ли этого не заметила, он еще крепче сжал ее руку.

– Меня не так-то легко отвергнуть, – непринужденно произнес он.

Ли пожала плечами и опустила глаза.

– Я вела себя с вами как друг, – сказала она, надув губы. – Потому что вы мне действительно нравитесь. Мне просто нравится быть с вами. Если этого недостаточно, – она снова пожала плечами, – что ж, черт с ним.

– Вот и прекрасно. Может быть, вы еще передумаете.

– Может быть. Хотелось бы думать, что я не так уж закоснела.

Стенхэм ничего не ответил и, откинувшись на спинку стула, выглянул в окно. Мальчик снял сандалии и бродил по колено в воде – картина, которая, учитывая взволнованность Стенхэма, поначалу его не заинтересовала. Но когда мальчик, склонившись, выловил большое грязное насекомое, Стенхэм присмотрелся. Мальчик поднял руку к лицу, изучая свою добычу и улыбаясь ей, он даже несколько раз шевельнул губами, будто объясняя что-то.

– Что там такое? На что это вы так уставились? – спросила Ли.

– Пытаюсь угадать, что делает этот парнишка в пруду.

Неожиданно насекомое унеслось прочь. Мальчик стоял, глядя ему вслед, скорее с удовольствием, а не разочарованием, которое ожидал увидеть Стенхэм. Выбравшись из воды, мальчик сел на краю пруда.

– Как странно, однако, он себя повел, – покачал головой Стенхэм. – Специально забрался в воду, только для того чтобы вытащить какое-то насекомое.

– Значит, у него доброе сердце.

– Да, я понимаю, но они не такие. Вот в чем все дело. За все то время, что я здесь, мне ни разу не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь поступал подобным образом.

Он внимательно оглядел мальчика: круглое лицо, типичные тяжелые черты, вьющиеся черные волосы.

– Его вполне можно было бы принять за сицилийца или грека, – сказал он, как бы разговаривая сам с собой. – Если он не марокканец, в его поступке нет ничего удивительного. Но если – да, то я сдаюсь. Марокканец такого никогда не сделает.

Ли резко встала, выглянула в окно, снова опустилась на стул.

– Он похож на модель для всех самых бездарных картин, которые иностранцы писали в Италии сто лет назад. «Мальчик у фонтана», «Цыган с кувшином воды», помните?

– Хотите еще чаю?

– Нет! – решительно ответила Ли. – Сыта по горло. Слишком сладко. И все равно не могу поверить, что можно было так быстро и жестко оценивать людей.

– В данном случае – можно. Я наблюдал за ними годами. Я знаю, какие они.

– Но, в конце концов, это же не значит, что вы знаете личность каждого.

– В том-то и суть, что они не личности в том смысле, который вы подразумеваете, – ответил Стенхэм.

– Вы на опасной почве, – предупредила его Ли.

Боясь, что она будет возражать, Стенхэм промолчал и не попытался объяснить, как жизнь среди менее развитых людей помогла ему взглянуть на свою культуру извне и лучше понять ее. Явным желанием Ли было стремление считать все народы и всех людей «равными», и она встретила бы в штыки любое мнение, которое противоречит этой аксиоме. По правде говоря, решил про себя Стенхэм, с ней вообще невозможно о чем-либо спорить, так как, вместо того чтобы видеть в каждой частице реальности дополнение к остальным, она с неколебимым упрямством шла напролом, замечая только то, чему могла придать видимость иллюстрации к своим убеждениям.

Откуда-то снаружи донесся слабый звук; не знай Стенхэм, что это человеческие голоса, он вполне мог бы вообразить, что это ветер воет в сосновых ветвях. Мальчик, сидевший на краю пруда так, словно солнце светило только для него, тоже, казалось, услышал этот гул. Стенхэм быстро взглянул на Ли: она явно ничего не услышала. В ее актерском арсенале, подумал он, всего два приема. Первый – вытащить пудреницу и изучать свое отражение, второй – закурить. На этот раз она воспользовалась пудреницей.

Стенхэм молча наблюдал за ней. Для Ли марокканцы были вялыми зеваками, стоящими на обочине парадного шествия прогресса, их надо было так или иначе уговорить присоединиться к нему, даже если придется применить силу. Она вела себя как миссионер, но миссионер предлагает полный, пусть и негодный к употреблению, свод идей и правил поведения, а модернизатор общества вообще не предлагает ничего, кроме места в общих рядах. А мусульман, которые со слепой интуитивной мудростью победоносно противостояли льстивым посулам миссионеров, теперь обманом пытались привлечь к бессмысленному движению всемирного братства, ради которого каждый должен пожертвовать частицей самого себя – достаточной, чтобы почувствовать себя ущербным, – и, вместо того, чтобы обращаться за поддержкой к своему сердцу, к Аллаху, оглядываться на остальных. Новый мир будет триумфом безысходности и разочарования, когда человечеству придется самому тянуть себя за волосы из трясины, – равенством обреченных. Чего же удивляться, что религиозные лидеры ислама считали западную культуру творением Сатаны: им дано было узреть истину, и они выражали ее в простейших понятиях.

Выкрики и вопли неожиданно стали громче; не оставалось никаких сомнений, что колонна приближается. Сколько тысяч глоток, мелькнуло у Стенхэма, могут издать такой рев?

– Послушайте, – обратился он к Ли.

Шествие продвигалось медленно, и, следуя законам акустики, звук то становился громче, то отступал на задний план. Но толпа явно направлялась к Бу-Джелуду.

– А вот вам и беда, о которой я говорил, – сказал Стенхэм. Ли прикусила верхнюю губу и растерянно посмотрела на него.

– И что же нам теперь делать? Бежать?

– Конечно, если вы не против.

Мальчик вошел через заднюю дверь, робко поглядел на них и снова сел за свой столик.

– Qu'est-ce qui se passe dehors?[120]120
  Что там происходит? (фр.)


[Закрыть] – обратился к нему Стенхэм. Мальчик непонимающе уставился на него. Значит, все таки марокканец.

– Smahli, – сказал Стенхэм. – Chnou hadek el haraj?[121]121
  Прости. Что там за шум? (араб.)


[Закрыть]

Мальчик посмотрел на него широко раскрытыми глазами, явно недоумевая, как можно быть таким глупым.

– Это люди кричат, – ответил он.

– От радости или от злости? – поинтересовался Стенхэм. Стараясь скрыть внезапно возникшую в нем подозрительность, мальчик улыбнулся и сказал:

– Наверное, одни радуются, другие злятся. Только сам человек знает, что творится у него в сердце.

– Да он философ, – рассмеялся Стенхэм, обернувшись к Ли.

– Что он говорит? Что происходит? – нетерпеливо перебила она его.

– Просто он скрытный. Egless[122]122
  Садись. (араб.)


[Закрыть]. – Стенхэм указал на третий стул за их столиком, и мальчик осторожно пересел, по-прежнему пристально, не отрываясь, глядя в лицо Стенхэму.

– Предложу-ка я ему сигарету, – сказал Стенхэм и протянул мальчику пачку. Тот отказался, улыбнувшись.

– Чая? – спросил Стенхэм.

– Я уже пил чай, спасибо, – ответил мальчик.

– Спросите его, не опасно ли здесь оставаться, – нервно попросила Ли.

– Этих людей нельзя торопить, – ответил Стенхэм. – Иначе вы ничего от них не добьетесь.

– Я знаю, но если мы собираемся идти, то пора идти, вам не кажется?

– Да, если мы собираемся. Не уверен, что это удачная мысль – бегать сейчас по площади и искать такси, вам не кажется?

– На вашей стороне опыт. А мне откуда знать? Но, ради Бога, постарайтесь все же выяснить. У меня вовсе нет желания быть зверски растерзанной.

Стенхэм рассмеялся, потом обернулся и взглянул на нее в упор.

– Ли, если бы нам действительно угрожала серьезная опасность, неужели вы думаете, я предложил бы прийти сюда?

– Откуда я знаю, зачем вы это предложили? Но говорю вам, что если толпа может в любую минуту ворваться и разгромить это кафе, я не собираюсь этого дожидаться.

– Отчего вдруг такая истерика? – спросил Стенхэм. – Я не понимаю.

– Истерика! – Ли презрительно рассмеялась. – Похоже, вы никогда в жизни не видели истеричных женщин.

– Послушайте. Если вы хотите уйти, давайте уйдем прямо сейчас.

– Вот как раз этого я не говорила. Только попросила вас быть серьезным, понять наконец, что вы несете ответственность за нас обоих и вести себя соответственно. Вот и все.

Прямо как школьная училка, сердито подумал Стенхэм.

– Ладно, – сказал он. – Будем сидеть здесь. В конце концов, это арабское кафе. Снаружи почти полсотни полицейских и poste de garde[123]123
  Сторожевой пост (фр.)


[Закрыть] – прямо через площадь. Не знаю, где бы мы могли чувствовать себя в большей безопасности, разве что в Виль Нувель. Ну и, уж конечно, не в гостинице.

Ли ничего не ответила. Гул приближающейся толпы стал громче, теперь он походил на протяжный восторженный рев. Стенхэм снова повернулся к мальчику.

– Люди идут сюда.

– Да, – ответил мальчик; было видно, что ему не хочется говорить на эту тему. Другой взгляд, иной подход, подумал Стенхэм, но, так или иначе, ничего личного.

– Тебе нравится это кафе? – спросил он немного погодя, и тут же вспомнил, что, если хочешь установить контакт с марокканцем, лучше утверждать, а не задавать вопросы.

Казалось, мальчик в нерешительности.

– Нравится, – неприязненно ответил он, – только это плохое кафе.

– А я думал, это хорошее кафе. Мне оно нравится. Тут со всех сторон вода.

– Да, – согласился мальчик. – Я люблю посидеть здесь. Но только это плохое кафе, – он понизил голос. – Хозяин кое-что закопал за дверью. Это плохо.

– Понятно, – растерянно ответил Стенхэм.

Теперь шум толпы уже нельзя было игнорировать; ритмичный напев перерос в оглушительный рев, явно исполненный гнева, и теперь в нем можно было различить отдельные детали. Это была уже не сплошная волна звука, а огромное смятенное месиво человеческих криков.

– Smahli, – сказал мальчик. – Пойду посмотрю.

Он быстро встал и вышел из комнаты.

– Нервничаете? – спросил Стенхэм.

– Да как-то не очень уютно. Дайте мне сигарету. Мои кончились, – ответила Ли.

Когда она прикуривала, донесся одинокий выстрел – еле слышный глухой хлопок, который, однако, заставил рев стихнуть. Стенхэм и Ли застыли. Смолкнувший было на секунду-другую рев вновь исступленно разнесся над площадью.

Затем – как им показалось, прямо перед кафе – застрочил пулемет: короткая дробная череда выстрелов.

Стенхэм и Ли вскочили и бросились к двери. Соседний зал опустел, подметил на бегу Стенхэм, только один старик сидел на полу с трубкой кифа в руках. Им удалось добежать только до входных дверей в большом зале. Через них уже ломились внутрь кафе люди, стараясь поскорее добраться до окон. Двое официантов запирали двери огромными засовами. Закончив свою работу, они поставили перед дверью большой сундук, а в оставшееся пространство втиснули несколько столиков и подперли дверь бревном. Они действовали машинально и слаженно, словно только так можно реагировать на подобную ситуацию, а потом зашли за стену ящиков с бутылками и стали беспокойно выглядывать в маленькое окошко. Оттуда, где стояли Стенхэм и Ли, через узорные решетки на окнах были видны только смутные тени на плотно утоптанной земле площади. Но вот за одной из рам мелькнула бегущая фигура. В эту минуту звук слился в единый вопль, недолгие промежутки затишья заполняло дребезжанье оконных стекол. Неожиданно – словно завелся мощный мотор – со всех сторон площади раздалась пулеметная пальба. Когда пулеметы смолкли, наступила относительная тишина, нарушенная несколькими пистолетными выстрелами, донесшимися издалека. Прозвучал полицейский свисток, и можно было даже расслышать отдельные голоса, выкрикивавшие команды на французском. Стоявший перед одним из окон мужчина принялся бить кулаками по решетке, точно запертый в клетке зверь, визгливо выкрикивая арабские проклятья; несколько рук протянулось к нему: товарищи оттащили его от окна и повалили на пол. Стенхэм схватил Ли за запястье и потянул за собой, коротко сказав: «Пошли». Они вернулись в заднюю комнату.

– Сядьте, – сказал он. Потом вышел в залитый солнцем дворик, оглядел стены, вздохнул и вернулся в комнату. – Отсюда не выбраться. Придется сидеть и ждать.

Ли ничего не ответила, она сидела, опустив голову, упершись подбородком в ладони. Стенхэм внимательно посмотрел на нее, он не мог сказать наверняка, но ему показалось, что она дрожит. Он положил руку ей на плечо: ее действительно била дрожь.

– Может быть, выпьете горячего чая, без сахара? – спросил он.

– Ничего, все в порядке, – ответила Ли, помолчав, не глядя на Стенхэма. – Все в порядке.

Он беспомощно стоял, глядя на нее.

– Тогда, может быть…

– Сядьте, пожалуйста.

Стенхэм машинально повиновался. Потом закурил. Ли встрепенулась, подняла голову.

– Дайте и мне, – попросила она. Зубы ее стучали. – Курить я еще способна, но больше…

Почувствовав, что кто-то стоит в дверях, Стенхэм быстро обернулся. Это был все тот же мальчик, неподвижно уставившийся на Стенхэма. Старик по-прежнему копошился в углу в клубах кифного дыма.

– Сходи, принеси стакан чая для мра[124]124
  Женщина (араб.)


[Закрыть], – сказал Стенхэм мальчику, но тот, казалось, не понял его. – Леди хочет чая.

Он так смотрит на меня, как будто я – говорящее дерево, подумал Стенхэм. Он взял мальчика за руку и с силой сжал ее – реакции не последовало. Глаза были широко раскрыты, абсолютно пустые. Стенхэм оглянулся и увидел, что Ли всхлипывает, ссутулившись над столом. Потянув мальчика за руку, он подвел его к стоящему рядом с Ли стулу и усадил. Потом прошел в главный зал, к нише, в которой горел огонь, и заказал куаджи три чая; официанта тоже словно поразил столбняк.

– Три чая, – повторил несколько раз Стенхэм. – И в один – поменьше сахара.

Пусть хоть чем-нибудь займется, подумал он.

Слабый беспорядочный шум снаружи теперь почти полностью заглушался голосами зевак, сидевших в кафе. Они говорили негромко, но в каком-то исступлении, так что никто никого не слышал. К счастью, это полностью их увлекло, и на Стенхэма внимания не обращали. Он почувствовал, что, если предоставит приготовление чая кауаджи, тот снова впадет в летаргию, и потому решил не отходить от официанта, пока чай не будет готов. В маленькое оконце перед ним была видна только центральная часть площади. Сейчас она была пуста, если же в рамке окна и появлялась движущаяся фигура, то это был либо мокхазни, либо полицейский. Случившееся не вызывало никаких сомнений: толпа попыталась выйти из медины через Баб Бу-Джелуд, но ее остановили в воротах. Теперь под аркой то тут, то там завязывались потасовки, по мере того как участники процессии отступали. Услышав рев колонны грузовиков, Стенхэм понял, что можно, не рискуя, подойти к окну и посмотреть, как будут развиваться события; он протиснулся между ящиками с пустыми бутылками и стеной и выглянул. Четыре больших армейских грузовика выстроились в линию перед двумя брошенными автобусами. Солдаты-берберы в форме, сжимая в руках винтовки, перепрыгивали через борта машин и бегом устремлялись к воротам. Должно быть, не меньше двухсот, прикинул Стенхэм.

Теперь там, за стенами, на улицах и в переулках, начнется неторопливая резня, пока последний из обитателей города не доберется хоть до какого-нибудь убежища, а снаружи не останется никого, кроме солдат. Не успел он это подумать, как характер стрельбы изменился: одиночные, разрозненные выстрелы сменились залпами – так взрывается связка шутих. Стенхэм стоял, не отрываясь от окошка, хотя ничего не было видно; это было все равно, что смотреть кинохронику, когда показывают только начало и финал, но не само событие. Даже выстрелы могли быть записью на отдельной звуковой дорожке; с трудом верилось, что винтовки, которые он видел пару минут назад, теперь используют, чтобы убивать людей, и пальба это неподдельная. Если прежде не видел таких жестоких сцен, подумал Стенхэм, они кажутся нереальными, даже если происходят у тебя на глазах.

Он вернулся к нише, где горел огонь, и был приятно удивлен, увидев, что кауаджи уже заварил чай. Когда все было готово, Стенхэм, стараясь держаться как можно ненавязчивее, проследовал за официантом в заднюю комнату. Увидев сидящих за столом, он не знал, досадовать ему или радоваться оттого, что мальчик и Ли увлеклись таинственной двуязычной беседой.

– Выпейте горячего чая, – обратился он к Ли.

Она подняла голову, по лицу ее невозможно было сказать, что она только что плакала.

– Как это мило с вашей стороны, – Ли взяла стакан, но он оказался слишком горячим, и она тут же поставила его на стол. – Действительно они люди прелюбопытные. Этот ребенок успокоил меня за две минуты. Сначала я почувствовала, как он тянет меня за рукав, причем с совершенно неотразимой улыбкой, да еще бормочет что-то на своем смешном языке, но так ласково, так мягко, что мне сразу же стало лучше, вот и все.

– Вот уж действительно странно, – сказал Стенхэм, вспоминая, в каком состоянии был сам мальчик, когда он оставил его. Он повернулся к мальчику и спросил: – О deba labès enta? Тебе лучше? Похоже, ты чувствовал себя неважно.

– Нет, мне не было плохо, – решительно ответил мальчик, но на лице его промелькнули одно за другим: стыд, обида и какое-то доверчивое смирение, будто он сдавался на милость Стенхэму, лишь бы тот ничего не сказал Ли о его слабости.

– Когда мы сможем выбраться отсюда? Мы хотим домой, – обратился к нему Стенхэм.

Мальчик покачал головой.

– Пока еще не время выходить на улицу.

– Но леди хочет вернуться в гостиницу.

– Конечно, – мальчик рассмеялся так, словно Ли была неразумным животным и серьезно относиться к ее желаниям не следовало. – Это кафе – очень хорошее место для нее. Солдаты не узнают, что она здесь.

– Солдаты не узнают? – резко подхватил Стенхэм, интуиция подсказывала ему, что за этими словами крылся двойной смысл, который был ему непонятен. – Что ты имеешь в виду? Chnou bghisti ts'qoulli?[125]125
  Что ты хотел мне сказать? (араб.)


[Закрыть]

– Разве вы не видели солдат? Я слышал, как они приехали, когда вы готовили чай. Если они узнают, что она здесь; то сломают дверь.

– Но зачем? – спросил Стенхэм, сам понимая, что задает идиотский вопрос.

Мальчик ответил коротко и недвусмысленно.

– Да нет же, – недоверчиво сказал Стенхэм. – Они не могут. Это же французы.

– Какие французы? – горько переспросил мальчик. – Французов тут нет. Французы послали их, чтобы они крушили дома, убивали мужчин, насиловали девушек и брали все, что им приглянется. Берберы не стали бы драться за французов за несколько франков в день, которые они получают. Неужели вы этого не знали? Так уж повелось: французам не нужно тратиться, городские остаются бедными, берберы довольны, а люди ненавидят берберов больше, чем французов. Потому что, если бы все ненавидели французов, они не могли бы здесь оставаться. Пришлось бы им убираться к себе во Францию.

– Понимаю. Но откуда тебе все это известно? – спросил Стенхэм, пораженный ясностью и простотой, с какой мальчик обрисовал суть дела.

– Мне это известно, потому что известно всем. Даже ослам и мулам. И птицам, – добавил он без тени улыбки.

– Если тебе все это известно, может ты знаешь, что случится дальше? – спросил Стенхэм наполовину всерьез.

– В сердцах мусульман будет копиться все больше яда, все больше и больше, – лицо его исказилось гримасой боли, – пока их всех не прорвет и они уже будут не в силах сдержать свою ненависть. Они сожгут все и поубивают друг друга.

– Нет, я имею в виду сегодня. Что случится сейчас? Мы хотим домой.

– Глядите в окно, пока не увидите, что на улицах остались одни только французы и мокхазни – никаких партизан. Потом попросите открыть вам дверь и выпустить вас, а как выйдете, разыщите полицейского, и он отведет вас домой.

– Но нам не нравятся французы, – сказал Стенхэм, решив, что это самый подходящий момент уверить мальчика в том, кому принадлежат их симпатии; ему не хотелось, чтобы тот сожалел о своей наивной искренности, когда возбуждение спадет.

На юном лице появилась циничная усмешка.

– Binatzkoum[126]126
  Это ваше дело. (фр.)


[Закрыть], – с безразличием произнес мальчик. – Это ваше дело, сами разбирайтесь. Как вы приехали в Фес?

– На поезде.

– А живете где?

– В «Меринид-Паласе».

– Binatzkoum, binatzkoum. Значит, вы приехали вместе с французами и живете с ними. Какая ж тогда разница, нравятся они вам или нет? Если бы их здесь не было, и вас бы не было. Так что разыщите французского полицейского. Но не говорите ему, что он вам не нравится.

– Послушайте! – неожиданно воскликнула Ли. – Я вовсе не собираюсь сидеть здесь, пока вы берете уроки арабского. Я хочу как можно скорее отсюда выбраться! Он хоть что-то конкретное вам сказал?

– Немного терпения, – сердито ответил уязвленный Стенхэм. – Мне нужно во всем разобраться. Ведь я уже говорил вам: этих людей подгонять нельзя.

– Извините. Но скоро стемнеет, а нам еще идти и идти до гостиницы. Я только надеюсь, что вы не просто так болтаете.

– Нет, нет, – заверил ее Стенхэм. Он взглянул на часы. – Сейчас только двадцать минут пятого. До вечера еще далеко. Мальчик считает, что нам не стоит выходить прямо сейчас. Полагаю, он прав.

– Возможно, он знает об этом меньше вашего, – ответила Ли. – Но ладно, продолжайте ваши расспросы.

Выстрелы были уже еле слышны.

– Может, пойдешь, посмотришь, что происходит? – обратился Стенхэм к мальчику.

Тот покорно встал и вышел.

– Хороший парнишка, – сказал Стенхэм. – Светлая голова.

– Да, он такой милый. Каждый из нас должен подарить ему что-нибудь перед уходом.

Мальчик долго не возвращался, и Стенхэм с Ли сразу же заметили, что настроение у него резко изменилось. Он медленно прошел к своему стулу и сел, казалось, он вот-вот расплачется.

– Chnou? Что там? – нетерпеливо спросил Стенхэм.

Мальчик в упор взглянул на него, во взгляде его сквозило отчаяние.

– Теперь вы наберитесь терпения, – сказала Ли.

– Можете идти, – наконец произнес мальчик бесцветным голосом. – Дверь вам откроют. Теперь нечего бояться.

Стенхэм подождал, не скажет ли мальчик еще чего-нибудь, но тот все сидел, сложив руки на коленях, понурив голову и глядя перед собой.

– Что случилось? – наконец повторил он свой вопрос, сознавая, что его опыта, равно как и знаний арабского, недостаточно, чтобы вмешиваться в ситуацию, требующую особого такта и деликатности. Мальчик медленно, очень медленно покачал головой, не отрывая глаз от невидимой точки. – Ты увидел что-нибудь плохое?

– Город закрыт, – промолвил мальчик с глубоким вздохом. – Все ворота заперты. Никто не может войти. Никто не может выйти.

Стенхэм пересказал услышанное Ли, добавив:

– Думаю, что теперь нам будет чертовски трудно добраться до гостиницы. Официально она находится в городской черте.

Ли досадливо прищелкнула языком.

– Мы-то проберемся, но вот как насчет него? Где он живет?

Стенхэм поговорил с мальчиком, ставя вопросы так, чтобы они требовали только самого короткого ответа. Через минуту другую он повернулся к Ли:

– Он не знает, где ему теперь есть и спать. Это скверно. Его семья живет где-то в центре медины. Тоже приятного мало. И денег у него, конечно же, нет. Пожалуй, дам-ка я ему тысячу. Это хоть как-то поможет.

– Бедняга нуждается не в деньгах, – покачала головой Ли. – Какая ему польза от денег?

– Какая польза?! – воскликнул Стенхэм. – Но что вы можете ему предложить?

Ли протянула руку и хлопнула мальчика по плечу.

– Смотри! – сказала она, указывая на Стенхэма. – Подойди к нему. – Она поболтала в воздухе двумя пальцами, как бы изображая идущего человека. – Я, – она ткнула большим пальцем себе в грудь. – В гостиницу. – Описав широкую дугу, она добавила: – Да? Oui?

– Вы с ума сошли, – сказал Стенхэм. В глазах мальчика вспыхнула надежда. Увлеченная своей игрой, Ли наклонилась, продолжая выделывать пальцами разные фигуры. Стенхэм встал: – Но как мы можем возлагать на него такое трудное дело?

Ли не обратила на него никакого внимания.

– Пойду посмотрю, что там в другой комнате, – прежде чем выйти, Стенхэм еще раз взглянул на Ли и мальчика: те сосредоточенно наклонились друг к другу, Ли жестикулировала и выговаривала слово за словом с подчеркнуто отчетливой интонацией: ну да, совсем как школьная учительница, снова подумал Стенхэм.

«Чего она хочет? Благодарности?» Он знал, чем все кончится: мальчишка исчезнет, а потом обнаружится, что что-нибудь пропало – фотоаппарат, часы или авторучка. Ли будет негодовать, а ему придется терпеливо объяснять, что это было неизбежно с самого начала, что подобное поведение просто является неотъемлемой частью их морального кодекса.