Текст книги "Дом паука"

Автор книги: Пол Боулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Глава двадцать вторая

И все же, подумал он, когда снова вернулся в мир, узнавая солнечный свет там, за окном, и все же мне, должно быть, удалось уснуть – ведь то, что я сейчас чувствую, так напоминает обычный ритуал пробуждения. Он был убежден, что не спит, не спал и не уснет, и только сейчас понял, что всякий раз приходилось просыпаться, чтобы напомнить себе: «Я не сплю». Несмотря на долгое путешествие, которое проделало его воображение после того, как он лег – «А что, если?..», вопрошал его ум, экран высвечивался и начинали мелькать кадры, – в какой-то момент все замерло и мгновенно померкло; хотя проспал он не так уж долго, потому что рассвет только занимался, чувствовал он себя на удивление бодрым. Конечно, это мог быть ложный прилив сил, как бывает порой после короткого сна, когда после первой же чашки кофе снова чувствуешь себя вконец разморенным. Потянувшись и сладко зевнув, он вдруг вспомнил, что проспал вчера почти весь день; мысль об этом утешила его: выходило, что, в конце концов, он спал достаточно долго, и можно рискнуть посмотреть на часы, то есть пора вставать, так как в этот час все равно не удастся уснуть снова.

Было почти десять; непривычный серый свет над мединой, серый день, а не рассвет. Стенхэм привстал и дернул за звонок. На сей раз в дверь постучал Абдельмджид. Не вставая и не открывая дверь, Стенхэм крикнул, что хочет завтракать. Потом прошел через комнату к умывальнику, плеснул холодной воды в лицо и причесался. На обратном пути к постели отпер дверь. Лег, откинувшись на подушки, и в ожидании завтрака стал глядеть на смутные очертания холмов за городскими стенами. Легкий дождь затуманил воздух, обесцветив пейзаж: в сером блеске расплывались привычные ориентиры.

Абдельмджид явно не спешил. Когда же он вошел с подносом, лицо его было каменным, что лучше всяких слов давало понять, что он не настроен вести разговоры. Взглянув на него, Стенхэм тоже понял, что ему не хочется говорить со слугой. Они обменялись парой слов о погоде, и Абдельмджид вышел.

Под конец завтрака Стенхэм всегда начинал обдумывать, что написать за утро. Но сегодня о работе не могло быть и речи. Было совершенно невозможно фантазировать о прошлом, когда настоящее таилось за окном, точно бомба, ежеминутно готовая взорваться. Это, а вовсе не предупреждения националистов или угрозы французов, был самый веский аргумент в пользу того, чтобы покинуть город. Раз не удастся работать, нет смысла оставаться; разумнее всего перебраться в другое место – скажем, в испанскую зону, где он по-прежнему будет в Марокко, но Марокко, еще не отравленном ядом настоящего. Стенхэму не хотелось уезжать, он боялся идти к Моссу и обсуждать с ним отъезд, но сейчас приходилось иметь дело с непреложными фактами. Обычно в эти минуты, пока поднос с завтраком все еще лежал у него на коленях, он понимал все яснее. Идеи, возникавшие позднее, могли увести его далеко от реальности, потому что тогда подключался механизм самообмана, который в этот ранний час еще не работал.

«Ладно. Решено. Уезжаю». Пусть Мосс остается, если хочет, а он больше колебаться не будет. Одеваясь, Стенхэм взглянул на пасмурную дымку за окном, он был благодарен дождю, из-за которого решение казалось менее болезненным. Было легче отречься от такого города – бесцветного и мокрого, когда холмы за стенами были не видны, а улицы превратились в потоки жидкой грязи.

Примерно час он методично укладывал вещи, ставя упакованные чемоданы в ряд возле двери, чтобы их можно было сразу отнести вниз. Вместо того чтобы заранее извещать контору об отъезде, он решил попросить счет в последний момент: так у администрации будет меньше времени добавить плату за выдуманные дополнительные услуги, которыми они любили насыщать свои factures[119]119
  Счета (фр.)


[Закрыть]. Когда он запихивал грязные рубашки в спортивную сумку, набитую книгами, раздался телефонный звонок.

– Привет, – произнес веселый голос.

Он уже открыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал, просто держал трубку в руке и глядел на стену в нескольких дюймах перед собой.

– Алло, – вновь донесся голос.

– Ли? – спросил Стенхэм, хотя уточнять не было необходимости.

– Доброе утро.

– О Господи! Где вы были? Где вы сейчас?

– Я была везде, а сейчас – у себя в комнате в гостинице, той самой, вашей гостинице, «Меринид-Палас», Фес, Марокко.

– Вы здесь, в гостинице? – переспросил Стенхэм. – Но когда вы приехали? – Он чуть было не спросил «Зачем вы приехали?» и, обернувшись, взглянул на чемоданы, выстроившиеся возле двери. – Когда мы встретимся? Я должен вас видеть прямо сейчас. Мы не можем разговаривать по телефону.

В ответ послышался довольный смех.

– Мне очень хотелось бы вас повидать, – сказала Ли. – Можем встретиться в той комнате наверху, с большим окном.

– Когда?

– Когда угодно. Хоть сейчас.

– Я тотчас же спущусь.

Стенхэм пришел первым, но Ли появилась буквально через минуту; она ничуть не изменилась, разве что выглядела еще лучше. Кожа ее посмуглела, а волосы, выгоревшие на солнце, из каштановых стали золотистыми.

Они сели на подушки у окна. Сам Стенхэм больше молчал, предоставив ей вести разговор. Ли объяснила, что просто решила съездить в Мекнес, потом поехала в Рабат, послала телеграмму своей парижской приятельнице – француженке, которая вышла замуж за военного, служащего в гарнизоне в Фум эль-Хенеге, это на самом краю Сахары, они пригласили ее погостить, она поехала, и все было замечательно. Почему она так неожиданно покинула Фес и, прежде всего, почему вернулась обратно – когда очередь дошла до этих двух вопросов, Стенхэм почувствовал, что не способен их задать.

– Знаете, – сказал он, – а ведь я чуть было не поехал тогда за вами в Мекнес.

– Правда? – спросила Ли, явно заинтересованная. – Зачем?

Стенхэм достал бумажник и вынул из него сложенную телеграмму.

– Взгляните. Это ваша телеграмма, которую я тогда получил, – сказал он, расправляя телеграфный бланк на подушке перед Ли. – Взгляните. Разве здесь не написано: СОБИРАЯСЬ МЕКНЕС? Я не был уверен, где тут опечатка. Принял желаемое за действительное.

– Ну и хорошо, что не приехали, – рассмеялась Ли. – Все равно бы меня никогда не нашли.

– Держу пари, что нашел бы. Вы ведь остановились в «Трансатлантик»?

– Нет. Я была в маленькой арабской гостинице «Реджина». Довольно мрачное место.

Стенхэм недоверчиво взглянул на нее, чувствуя, как вновь пробуждаются тревожные подозрения. На этот раз, даже если это положит конец их дружбе, он выяснит все до конца.

– Ну и ну, – произнес он сокрушенно. – Вы просто сумасшедшая.

Ли явно заметила, что с ним творится что-то неладное, и с любопытством разглядывала его.

– Но почему? Вы что – считаете, что мне не пристало останавливаться в дешевых гостиницах, или есть другая причина? Знаете ли, все эти разъезды обходятся недешево. Невозможно жить в «Меринид-Паласе» или в «Трансатлантик» все время.

Стенхэма такой ответ не вполне устроил.

– Ли, вам прекрасно известно, что я имею в виду. – Но, разумеется, он не мог раскрыть все карты сразу. – Здесь идет самая настоящая необъявленная война, стреляют, каждый день рвутся бомбы, а разгуливать так, как вы, люди и в спокойные времена не решаются. Что скажете?

Ли снова рассмеялась.

– Скажу, что все дело в том, что живешь только один раз.

– А ничего получше вы не могли придумать? Что-нибудь более искреннее, – сказал Стенхэм, пристально на нее глядя.

– Более искреннее? – переспросила Ли удивленно.

Стенхэма неожиданно одолели сомнения, он рассмеялся.

– Вы поставили меня в безвыходное положение, – произнес он, делая вид, что искренне раскаивается. – Я хотел спросить – уж не шпионите ли вы тут для кого-нибудь?

– Что за странности вы говорите! – воскликнула Ли, недоуменно откинув голову. – Презабавный вы человек!

Стенхэм снова рассмеялся, но смех его прозвучал слабо и неубедительно.

– Пустяки. Просто шальная мысль.

Но на этот раз глаза Ли горели неподдельным гневом.

– Нет уж! Это не пустяк! Что вы имели в виду? Вы явно на что-то намекали. Хорошенькие же у вас шальные мысли!

– Считайте, что я ничего не говорил и примите мои глубочайшие извинения, – произнес Стенхэм с напускным сожалением и, прежде чем Ли успела ответить, крикнул, указывая за окно: – Вы только поглядите! Дождь кончился. И даже солнце показалось. Будем надеяться, что это доброе предзнаменование.

– Предзнаменование? Какое же? – Голос ее по-прежнему звучал сердито, и, вместо того чтобы последовать призыву Стенхэма и взглянуть в сад, она достала пудреницу, открыла ее и принялась изучать свое лицо в зеркальце.

– Что будет хороший день. Что ничего страшного не случится.

– А что? Все успело осложниться? Все действительно так плохо?

– Плохо – не то слово. Ужасно! Вы ничего не заметили на вокзале? Солдат или толпу народа?

– Я не на поезде ехала. Наняла машину в Рабате, и меня привезли прямо сюда.

Стенхэм был доволен, что ему удалось выбраться из тупика, и стал пересказывать услышанное прошлой ночью от Мосса, опустив все подробности, связанные с визитом молодых людей. Ли слушала, и на лице ее мало-помалу возникал испуг.

– А я все гадала, отчего это Хью так неожиданно уехал, – сказала она, когда Стенхэм закончил свой рассказ. – Так непохоже на него – даже записку не оставил.

– Для вас? Но откуда ему было знать, что вы вернетесь в Фес?

– Я послала ему телеграмму из Марракеша.

– Понятно. – На мгновение Стенхэм позабыл, что Ли – приятельница Кензи и что именно он познакомил их.

– Да, – сказал он, помолчав. – Вы уверены, что он не черкнул вам пару слов? Они вполне могли затерять где-нибудь в конторе.

– Нет, он ничего не оставил.

– Вы очень расстроены, что разминулись с ним?

– О, это действительно очень скверно. Но надеюсь, что увижу его в Танжере на обратном пути. Я собираюсь пробыть здесь день-два, не больше. Мне надо возвращаться в Париж.

Вряд ли это так легко удастся, подумал Стенхэм. Ли, казалось, до сих пор не понимает, что может произойти, если вспыхнет насилие; это удивляло его, однако он решил, что незачем ее тревожить, объясняя истинное положение дел.

Они спустились к обеду. Увидев пустой зал, Ли удивилась.

– Вы хотите сказать, что кроме вас и мистера Мосса в гостинице нет ни одной живой души?! – воскликнула она.

– Еще вы и прислуга. Больше никого.

Их столик был у окна; они смотрели, как солнце пожирает остатки тумана, курившегося над мединой.

– Сегодняшний день может войти в историю Феса, – сказал Стенхэм. – И я вовсе не собираюсь сидеть в гостинице. Хотелось бы выбраться и посмотреть, что творится. По крайней мере, взглянуть, есть ли на что посмотреть.

– Отлично. Так давайте выберемся.

– Ладно. Давайте. Но прежде оставлю записку мистеру Моссу. В принципе мы с ним собирались уехать сегодня, если дела примут дурной оборот, – (Стенхэм с удивлением, почти с недоверием вспомнил о стоявшем наверху багаже), – и хотели устроить нечто вроде военного совета.

– Может быть, вам следует повидаться с ним?

– Встречусь, когда вернемся. Мне кажется, он не горит желанием уехать. Мосс прекрасно понимает, какова ситуация в целом – по крайней мере, то, что видно со стороны, – и, по-моему, она не кажется ему такой уж опасной. Беда в том, что никто действительно ничего не знает кроме, быть может, горстки арабов и еще меньшей горстки французов.

Ли рассказала о своей поездке в Фум эль-Хенег – о том, как трудно туда добираться, какая там невероятная жара, какой вымерший пейзаж, какой замечательный дом построили себе капитан Амель с женой во враждебной пустыне, об их вылазках на джипе в горы, в берберские касбы.

– В этой долине я не был, – ответил Стенхэм, – но мне приходилось бывать в подобных местах. Там великолепно.

– Великолепная природа, – согласилась Ли, – но цивилизация, прямо скажем, несколько устрашающая, настоящий феодализм. Сами знаете, эти саиды имеют полную власть распоряжаться жизнью и смертью своих подданных. Подумайте, какую пропасть придется им преодолеть, чтобы когда-нибудь стать другими.

Стенхэм почувствовал, что гневные слова готовы сорваться с его губ, но сдержался и сказал только:

– Мне кажется, я не совсем вас понимаю. Вы хотите, чтобы они изменились, перестали быть самими собою, то есть совершенно счастливыми людьми?

Ли взглянула на него, словно измеряя его умственные способности.

– Тогда будьте добры, объясните мне, почему вы решили, что эти беззащитные рабы счастливы? Или вам не приходилось над этим всерьез задумываться? Или они счастливы по определению, потому что полностью изолированы от остального мира? Ведь они же рабы, живущие в невежестве, суеверии, болезнях и грязи, а вы сидите здесь и преспокойно уверяете меня, что они счастливы! Вам не кажется, что вы слишком далеко зашли?

– Не дальше, чем вы. Я говорю: предоставьте их самим себе. Вы же говорите, что они должны измениться, должны стать чем-то.

Стенхэм не на шутку разволновался. Именно это все время стояло между ними. Может, на сей раз удастся все прояснить.

Ли нетерпеливо мотнула головой.

– Их изменят, – сказала она тоном человека, имеющего доступ к секретным источникам информации.

– Вы и Истиклал, – пробормотал Стенхэм.

– Послушайте, мистер Стенхэм. Мне кажется, мы недостаточно хорошо знакомы, чтобы затевать ссоры. Я не права?

Стенхэм промолчал. Обращение «мистер Стенхэм» подчеркивало дистанцию между ними – она существовала всегда, но осознал он ее только сейчас. Ли была не так досягаема, как ему казалось, бесконечно недосягаема – и действительно, сейчас даже трудно было представить, что они могут говорить откровенно. Стенхэм оглянулся: выстроившись вдоль стен, друг напротив друга, официанты – марокканцы и европейцы – исподволь наблюдали за ними.

– Улыбнитесь, – сказал он.

Ли смутилась, ее губы чуть дрогнули в подобии улыбки.

– Острые у вас зубки, – сказал Стенхэм. – В детстве у меня был лисенок с густой шерсткой и большим пушистым хвостом. И всякий, кто его видел, пробовал приманить и погладить. Остальное можете представить сами.

На этот раз Ли улыбнулась.

– По-моему, мистер Стенхэм, у меня нет ни большого пушистого хвоста, ни густой шерсти.

– Вам не кажется, что нашей дружбе-вражде пошло бы только на пользу, если бы вы называли меня не мистер Стенхэм, а просто Джон?

– Возможно, – согласилась Ли. – Постараюсь не забыть о вашей просьбе. Постараюсь не забыть также, что вы – безнадежный романтик, который ни на йоту не верит в человечество.

Она пристально смотрела на него, и он почувствовал раздражение оттого, что ее взгляд пробуждает в нем такое беспокойство.

– Вы сообразительная, – заметил он не без иронии.

– Вы здорово напоминаете мне одного моего приятеля, – продолжала она, по-прежнему не сводя с него глаз. – Довольно симпатичный парень, но вконец запутавшийся в своих теориях о жизни. Хотите – верьте, хотите – нет, но вы даже внешне на него похожи. Еще он пишет неплохие стихи. По крайней мере, они кажутся такими на первый взгляд, пока вы вдруг не остановитесь и не спросите себя, а что все это, собственно, значит.

– Я стихов не пишу, – ответил Стенхэм хмуро, но все же улыбнулся Ли.

– И готова спорить, что в ваших судьбах тоже много общего, – продолжала она, словно не расслышав замечания Стенхэма. – Вы никогда не состояли в коммунистической партии? Он – состоял. Помнится, надевал спецовку и торчал на углу, продавая «Дейли Уоркер». Потом увлекся йогой, а последнее, что я слышала, это то, что он принял католичество. При этом не переставая быть алкоголиком.

На лице Стенхэма промелькнула тревога, но теперь он улыбался.

– Что ж, – сказал он, – думаю, вы нарисовали вполне законченный портрет человека, категорически на меня не похожего.

– Я так не думаю, – твердо возразила Ли. – Я способна чувствовать сходство. Интуиция, – добавила она, словно стараясь предупредить подобное же саркастическое замечание Стенхэма.

– Ладно, оставим это. Может быть, я и вправду похож на него. Может быть, когда-нибудь мне вздумается стоять на голове, или ходить к мессе, или вступить в Общество анонимных алкоголиков – или все сразу. Кто знает?

– И еще кое-что, – не отступала Ли. – Только вспомнила – ну конечно же! – когда он вышел из партии, у него появились разные мании. Он подозревал всех и каждого в том, что тот тайный коммунист. Чтобы он доверял вам, надо было быть по меньшей мере каким-нибудь индуистским божком. Он чуял пропаганду повсюду.

– Вот как, – сказал Стенхэм.

– Не знаю, может быть, вы сами не сознаете этого, но за то время, что мы сидим здесь, вы дважды успели обвинить меня. Вспомните, что вы сказали минуту назад.

Стенхэм сидел молча, пока официант не отошел от стола. Тогда он наклонился вперед и заговорил быстро и напряженно:

– Послушайте, Ли, я вовсе не делаю из этого никакого секрета и не стыжусь своего прошлого. Разумеется, я был членом партии. Ровно шестнадцать лет назад. И официально состоял в ней ровно двадцать месяцев и посетил ровно двадцать четыре собрания, ну и что с того? Большую часть времени меня даже не было в Соединенных Штатах…

– Вы совершенно напрасно оправдываетесь, – рассмеялась Ли. – Меня абсолютно не волнует, как долго вы были в партии, почему вступили в нее и что там делали. Просто приятно, что я была права, вот и все.

– Хотите кофе?

– Нет, спасибо.

– Думаю, нам пора идти. Грязь, должно быть, уже подсохла.

– Минутку, минутку, – сказала она с притворной суровостью. – Вы ведь все-таки обвинили меня, не так ли?

– Ладно, согласен. Но вы сами подстрекнули меня своими намеками.

– Вы сумасшедший.

– Нет, я вполне серьезно.

– Пойдемте, – сказала Ли, вставая.

Метрдотель с поклоном проводил их и закрыл за ними дверь. Стенхэм шел за Ли по влажному коридору с украшенными соломенными циновками стенами и думал о том, что разговор так и не получился. «Вы сами во всем виноваты с вашим незрелым псевдодемократическим идеализмом», – вот что он на самом деле хотел ей сказать. Но он знал, что она не потерпит с его стороны никакой критики, она была американкой, а американка всегда все знает лучше всех. Беря на себя роль терпеливой и заботливой матери, она начинает ласково и нелепо опекать вас как маленького мальчика. Но если вы осмеливаетесь сказать хотя бы слово в свою защиту, что неизбежно означает разоблачение ее фальши, быстренько призывает на помощь неписаные законы рыцарства. К тому же он завидовал Ли, которая могла так бойко и беспечно говорить о том, что порождало в нем глубокое, пусть и не поддающееся рациональному объяснению чувство вины.

Грязь подсохла, и теперь под ногами похрустывала безобидная корочка глины, небо прояснилось, а светящаяся туманная дымка окончательно рассеялась. Оказавшись на улице, Стенхэм почувствовал, что вся враждебность осталась позади, сознавать это было приятно, так как бродить по городу в дурном расположении духа было бы тяжким испытанием. Пока они шли по петляющей между домами улочке, он гадал, принесло ли то, что они наконец оказались на улице, такое же облегчение и ей, и вообще нуждалась она в нем или заботилась только о том, чтобы выглядеть победительницей в недавней словесной баталии. Похоже, сейчас Ли вообще ни о чем не думала, только смотрела по сторонам. Она то и дело потихоньку принималась напевать какую-то мелодию, осторожно обходя места, где можно было поскользнуться. Стенхэм прислушался: это была «Солнечная сторона улицы» – случайные фразы, приспособленные к ритму дыхания.

Они вышли на голубиный рынок возле старой мечети недалеко от Баб эль-Гиссы. Было что-то неестественное в сегодняшнем дне, однако Стенхэм никак не мог понять, что же постоянно наводит его на эту мысль. В квартале, как всегда, работа шла своим чередом, – в основном, здесь разместились маслобойни и столярные мастерские. Ослики, не чаще и не реже обычного, сновали взад-вперед, ребятишки несли подносы с тестом и уже испеченным хлебом к печам и назад, девушки и старухи шли от общественных источников с полными кувшинами. В то же время была какая-то четкая, пусть и трудноопределимая разница между сегодняшним днем и другими днями – не плод воображения, в этом Стенхэм не сомневался, но в чем она состояла, он сказать не мог. Быть может, выражение лиц? Нет, решил Стенхэм, оно было, как всегда, непроницаемым, непостижимым.

Наконец они зашли в глухой проход, сразу за школой Лемтийин, – узкий, длинный проулок, кончавшийся аркой, ворота в которой всегда были открыты нараспашку. Раздвоенные листья бананов покачивались над стеной, точно скомканные бумажные украшения давно прошедшего празднества. Вдруг, глядя на обезлюдевший проход, Стенхэм разом понял, чего же не хватает.

– О! – удовлетворенно произнес он.

– Что случилось?

– Я все думал: как-то странно выглядит сегодня это место, но никак не мог догадаться, в чем дело. Теперь я понимаю. Все мальчишки и молодые люди куда-то подевались. Мы не встретили ни одного паренька старше двенадцати и ни одного мужчины до тридцати с тех пор, как вышли из гостиницы.

– Это плохо? – спросила Ли.

– Судя по всему, не очень хорошо. Дураки-французы думают, что если им удастся засадить весь молодняк за решетку, можно миновать серьезной беды. Возможно, сегодня в городе происходит что-то грандиозное, и все хотят посмотреть. Только трудно сказать что.

– Я не хочу попасть в толпу, – заявила Ли. – Мне все нравится, куда бы мы ни шли и что бы ни делали, но только до тех пор, пока нам не встретится толпа. Я знаю, что бывает, когда попадаешь в давку. По-моему, нет ничего ужаснее.

Они пошли медленнее.

– Пожалуй, я с вами согласен, – сказал Стенхэм. Неожиданно он остановился. – Послушайте, что я вам скажу. Если вы не раздумали погулять еще немного, – пожалуй, безопаснее будет вернуться, выйти через Баб эль-Гиссу и пройти с той стороны стены. Так мы, по крайней мере, не попадем в западню в Талаа. Просто доберемся до Бу-Джелуда чуть позже, вот и все.

Ли посмотрела на него, словно не понимая, почему он не предложил этого с самого начала, но сказала только:

– Хорошо.

Еще минут десять они шли обратно, пока не вернулись к мечети. Массивная арка ворот Баб эль-Гисса осталась позади, чуть выше на склоне холма; она выглядела как небольшая крепость, внутри французы все переделали и разместили там полицейский участок. Стенхэм и Ли миновали первые ворота и оказались в прохладном полумраке. Потом свернули налево, направо, и тут впереди показались поросшие деревьями холмы. Когда они проходили внешнюю арку, двое французских полицейских, о чем-то коротко посовещавшись, окликнули их.

– Куда направляетесь, господа?

Стенхэм ответил, что они гуляют.

– Вы из «Меринид-Паласа»?

Стенхэм ответил, что да.

– Когда пойдете обратно в медину, в гостиницу, вам придется воспользоваться другими воротами, – сказал полицейский.

Стенхэм ответил, что они так и сделают.

– А когда вернетесь с прогулки, постарайтесь больше не выходить вплоть до дальнейших распоряжений. Вас должны были предупредить об этом еще в гостинице. В квартале беспорядки.

Стенхэм поблагодарил полицейского, и они прошли дальше.

– Теперь нам придется немного уклониться от нашего маршрута, – быстро шепнул он Ли, – иначе они заметят, что мы идем не туда, куда велено, и опять нас остановят.

Они пошли прямо в сторону холмов, пока не добрались до шоссе. Остановившись там, они оглянулись. Позади виднелась гладь крепостной стены, разорванная лишь аркой Баб эль-Гиссы. Можно было различить и полицейских – два крохотных синих пятнышка на фоне чернеющего входа.

Когда дорога свернула, Стенхэм и Ли двинулись через кладбище, срезая путь, чтобы попасть на тропу, идущую, в основном, параллельно стене, по очень неровной, бугристой почве. Двигаясь вровень с верхом стены, они видели дальние окраины медины, потом оказались в глубокой лощине, где тропинка вилась между рядов кактусов и алоэ, а с обеих сторон теснились крутые пыльные склоны, уходящие в небо. Затем насыпи ушли вниз, а тропинка, выбравшись из оврага, потянулась по извилистому гребню холма. Козы бродили внизу под оливами, пощипывая чахлую траву. Стенхэм и Ли обошли отвесные утесы: оттуда доносился лай собак, охранявших вход в пещеры, вручную вырытые в глине, пронзительные детские вопли и время от времени – стук барабанов.

Потом они очутились на выжженном солнцем поле, прорезанном широкими черными трещинами.

– Вот это да! Все равно что в духовку залезть, – сказала Ли.

– На обратном пути возьмем такси.

– Если доберемся. Далеко еще?

– Нет. Но предупреждаю – очень скоро вам придется зажать нос.

С вершины нелепой земляной гряды, через которую вела тропинка, им открылись сады и крыши касбы эн-Нуар, скрывавшие центр медины. Они остановились, чтобы оглядеть прихотливые изгибы почвы. Земля тут была, точно волосы на всклокоченной голове. Космы то взвивались кверху нелепыми колтунами, то отвесно обрушивались в таинственные котловины и овраги.

– Прислушайтесь, – сказал Стенхэм. Издалека, точно пронзительное жужжание пчелиного роя, долетал протяжный гомон множества голосов. – Похоже, началось.

– Что ж, слава Богу, что мы решили пойти в обход. Ни за что на свете не хотела бы оказаться там.

Зловоние появилось в воздухе задолго до того, как показалась сама деревня. Наконец они дошли до первых жилищ, сооруженных из упаковочных ящиков, веток и канистр из-под масла, скрепленных веревками и лоскутьями мешковины. Большей нищеты и убожества нельзя было представить. Дети, голые или в перепачканных грязью лохмотьях, играли на усыпанном отбросами пустыре между хибарами, земля блестела от осколков битого стекла и искореженных жестянок.

– Поселок новый, – сказал Стенхэм. – Еще несколько лет назад здесь ничего не было.

– Боже! – ужаснулась Ли.

Тут грязь еще не успела подсохнуть, и им пришлось идти по краям дорожки. Земля напоминала шевелящийся ковер из мух. На каждом шагу небольшая стайка взмывала на несколько дюймов, чтобы тут же вновь опуститься на землю. Пока они шли через деревню, люди глазели на них, но бесстрастно, разве что с легким любопытством. Теперь тропинка устремилась круто вверх к крепостной стене. Тонны мусора и отбросов были свалены на вершине холма и, скользя по длинному склону, угрожали смести стоявшие внизу хижины; у подножия этой накренившейся горы жалкими призраками бродили тощие псы, осторожно обнюхивая предметы, то и дело переворачивая какую-нибудь жестянку, которая скатывалась вниз. Бродили здесь и люди, тщательно исследуя мусор и время от времени откладывая что-нибудь в переброшенные через плечо мешки.

Добравшись до вершины холма, Стенхэм и Ли не остановились взглянуть на оставшуюся сзади деревню, а торопливо продолжали идти дальше, пока воздух не стал чистым. Пройдя через двойной портал Баб Махрука, они оказались на рынке, где торговали плетеными корзинами, и на минутку задержались в тени стены, чтобы перевести дух.

– Хочу сказать нечто, почти достойное самого Джона Стенхэма, – произнесла Ли. – А именно, что лучше бы вам было меня туда не водить. Это, знаете, несколько отравило общее впечатление.

– Всего лишь одна десятая того, что можно увидеть за стенами, – ответил Стенхэм. – Почему трущобы кажутся вам чем-то противоестественным? Вы хоть раз видели город без них?

– Да, но не таких ужасных! Не таких безнадежных. О Господи, нет!

– А я то думал, что вы обрадуетесь. Еще одна вещь, которую нужно изменить.

– Разумеется, нужно, – мрачно ответила Ли, игнорируя сарказм Стенхэма.

– Одно преобразование они недавно осуществили, – сказал он, указывая на широкую арку Баб Махрука, все с той же нарочито невинной интонацией, – убрали головы, украшавшие эти прекрасные ворота. Обычно они висели тут рядком, насаженные на пики, чтобы люди, проходя мимо, могли ими полюбоваться. Враги паши и прочие злодеи. Заметьте, это было не в средневековье, а в двадцатом веке, всего несколько лет назад. Как вам кажется – теперь лучше?

– Да, – раздраженно ответила Ли, – гораздо лучше.

Приятно было идти в тени платанов по проспекту, который вел обратно к Бу-Джелуду. Выйдя на площадь, где стояли автобусы, они увидели полицейских, выстроившихся в ряд перед ярко-синими воротами; все вместе напоминало сцену из пышного водевиля. Стенхэм и Ли остановились на дальнем конце площади, изучая ряды людей в форме. Обрамленный аркой Баб Бу-Джелуда, среди глинобитных построек виднелся невысокий минарет с большим соломенным гнездом на крыше: в гнезде стоял аист, подобрав под себя ногу; в ярком солнечном свете он казался ослепительно белым.

– Думаю, на этом наша экскурсия завершена, – сказал Стенхэм. Если мы пройдем через ворота, то окажемся в медине, а ведь мы туда не хотим. К тому же мне кажется, они не очень-то жаждут нас пропускать. Тут рядом чудесное маленькое кафе. Не желаете ли чашечку мятного чая?

– Чего угодно, лишь бы поскорее сесть, – ответила Ли. – Просто сесть – такая роскошь. Но только давайте зайдем куда-нибудь, где нет этого несносного солнца.