355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Пол Боулз » Дом паука » Текст книги (страница 11)
Дом паука
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 14:06

Текст книги "Дом паука"


Автор книги: Пол Боулз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глава шестнадцатая

Столик был совершенно пуст, и казалось, что Кензи не имеет ни малейшего намерения заказывать что-либо себе или своим приятелям. Стенхэм видел, что Мосс заметил это, и теперь ждал, чтобы посмотреть, как тот будет выпутываться из ситуации; сам он никогда не пил, но сейчас не отказался бы от стакана мятного чая, чтобы избавиться от привкуса пыли, которой он успел наглотаться, пока они поднимались по холмам медины. Однако он твердо решил ничего не предлагать и не делать никаких заказов. С одной стороны, последнее время он придерживался строгой экономии, рассчитывая на аванс за будущую книгу. С другой, полагал, что от него, единственного американца в компании, не ждут, что он будет оплачивать чужую выпивку. Кроме того, он подметил, что на протяжении последних двух недель между Моссом и Кензи в подобных ситуациях всегда возникало определенное напряжение – так, словно каждый про себя решил, что раскошеливаться почему-то должен другой, вплоть до того, что ни у одного из них никогда не оказывалось мелких денег. Кензи даже как-то раз признался ему, что если они с Моссом едут днем из Бу-Джелуда в Виль Нувель, то Мосс всегда бросается платить первым, чтобы Кензи пришлось покупать билеты обратно. «Ну и что? – сказал Стенхэм. – Почему бы и нет?» «А потому, что с шести часов цены выше», – без тени улыбки объяснил Кензи. Стенхэм решил, что ситуация само собой разрешится, если он будет просто сидеть и ждать. Пока, однако, все свелось к взаимному угощению сигаретами, но все попытки были отклонены, так что каждый сидел и курил собственные.

– Она остановилась здесь, в Зитуне, – сказал Кензи, возобновляя прерванный разговор.

– Любопытно, – заметил Мосс, выдыхая пухлый клуб дыма, и, проследив за тем, как он тает в воздухе, продолжал. – Американка – и здесь. Вряд ли она чувствует себя комфортно.

Стенхэм придержал язык, уверенный, что Мосс хочет поддеть его.

– Вообще она славная и даже неглупа, – продолжал Кензи. – Вчера я видел, как она сидит одна в саду и читает. Мы разговорились, и я сказал ей, что вы здесь, – он взглянул на Стенхэма, – и она ответила, что слышала о вас. Я подумал, будет забавно, если все четверо фесцев, говорящих по-английски, устроят грандиозную встречу.

– Не забывайте миссионеров и консула с супругой, – посоветовал Стенхэм.

– Я сказал «людей», – Кензи был заклятым врагом британского консула: отношения испортились из-за кипы затерявшихся писем. Стенхэм и Мосс хорошо знали эту историю.

– Жаль, что вы мне не сказали, что ждете гостей, – опечаленно произнес Мосс. – Дело в том, – он повысил голос, – что я голоден, как волк, а знай я, что будет кто-нибудь еще, позавтракал бы поплотнее. Но где она?

– Будет с минуты на минуту, – заверил Кензи.

– Между прочим, – сказал Стенхэм, – коллекция граффити на вашей машине пополнилась, пока вас не было. Я имею в виду слово «Мохаммед», написанное несмываемыми чернилами прямо на брезенте. Мне удалось схватить негодника на месте преступления.

– Надеюсь, вы задали ему хорошую взбучку, – сказал Кензи.

– Нет, сказать по правде, нет.

– Хорошая затрещина способна творить чудеса. Этого они не забывают.

– Возможно, – ответил Стенхэм, – но потом явится другой, не удостоившийся подобной милости. Одними затрещинами всю страну не перевоспитаешь.

– И все же, – мечтательно произнес Мосс, – это необходимо в качестве хорошей острастки.

– О какой острастке вы говорите? – не удержался Стенхэм. – Вы прямо как какой-нибудь лидер Истиклала. Почему вы так уверены, что они обязательно должны что-нибудь натворить? Неужели нельзя просто оставить их в покое и позволить им жить так, как они привыкли?

– Нет, мой дорогой друг, – улыбнулся Мосс. – Вы и сами прекрасно знаете, что нельзя.

Окинув взглядом сад, Стенхэм подумал, что это слишком красивое место, чтобы портить его ненужными спорами. И любезно обратился к Моссу:

– Мой вопрос носил чисто риторический характер. Право, вы хуже моей жены. Она вечно считала, что любой вопрос требует ответа.

Мосс прочистил горло и подозвал официанта, который обрывал засохшие листья лозы, со всех сторон обвивавшие чайный домик.

– Бутылку розового «Сиди Брахим», и, пожалуйста, накройте стол и принесите лед, чтобы охладить вино. На первое у нас бастела. Как она сегодня?

– Magnifique, monsieur, – важно ответил официант.

– Magnifique, eh?[84]84
  Великолепная, мсье. – В самом деле? (фр.)


[Закрыть]
– иронически откликнулся Мосс.

Официант бросился выполнять заказ. Стенхэм мельком взглянул на Кензи – посмотреть, как он отреагирует на нервозность Мосса. Кензи внимательно разглядывал кончик своей сигареты. Аист медленно проплыл в небе над ними, неподвижно раскинув крылья, паря, подхваченный невидимым воздушным потоком. Из стоявшего в чайном домике громкоговорителя неслись загадочные такты берберского танца: скрежет ребаба, взволнованность гуинбри[85]85
  Ребаб – смычковый инструмент, похожий на скрипку. Гуинбри – щипковый инструмент, наподобие лютни.


[Закрыть]
и по-детски высокие голоса горцев, затеявших гортанную перекличку под неровный, скачущий аккомпанемент.

Мосс действительно во всем поддерживает французов, думал Стенхэм. Как и они, Мосс отказывался рассматривать современную марокканскую культуру, пусть и пришедшую в упадок, как нечто определенное, реально существующее. Наоборот, она кажется ему случайным пережитком минувших столетий, ныне пребывающим в переходном состоянии; Мосс полагал, что народ нуждается во временном руководстве, чтобы жизнь хоть немного улучшилась. «А именно, – не без горечи подумал про себя Стенхэм, – чтобы они перестали быть марокканцами». По сути, французы держались тех же взглядов, что и националисты, расхождения у них были чисто поверхностные, но Стенхэм начинал подозревать, что эти кажущиеся расхождения есть не что иное, как часть гигантского макиавеллевского трюка, осуществляемого под покровительством французских и марокканских чиновников-коммунистов: прекрасно зная, что любым переменам должно предшествовать недовольство, они готовы были ввергнуть страну в бездну гражданской войны, чтобы это недовольство разжечь. Методы и цели Истиклала принципиально ничем не отличались от марксистско-лениниских, это стало ему совершенно ясно после того, как он прочел некоторые из их публикаций и побеседовал с членами организации и сочувствующими. Однако не было ли неизбежностью то, что любое движение в сторону независимости в колониальной стране, особенно такой, где феодализм сохранился практически нетронутым, должно было ступить на этот путь?

Ему часто доводилось слышать жалобы вроде: «Америка нам не помогла». Это было лишь начало устрашающе длинного обвинительного приговора, конечный смысл которого казался ему ужасающим. Время шло, и ненависть к Франции и Америке росла день ото дня, внушенная всем слоям общества специально отряженными для этого умными молодыми циниками. И все же, он никак не мог принять чью-либо сторону в этом противостоянии, так как всякий раз, когда пытался продумать ситуацию до конца, выяснялось, что никакого противостояния нет и в помине: словно обе стороны рука об руку трудились для достижения одних и тех же зловещих целей.

«Неужели Мосс прав, и я закоренелый реакционер?» Ключевой вопрос, по мнению Стенхэма, состоял в том, должен ли человек подчиниться природе или попытаться командовать ею. Мосс утверждал, что ответ давным-давно найден: суть человека сводилась к тому, чтобы повелевать. Но для Стенхэма подобный ответ звучал пустой фразой. Для него мудрость заключалась в радостном и сознательном подчинении природным законам, хотя, когда он сказал об этом Моссу, тот только участливо рассмеялся: «Милый мой, – сказал он тогда, – мудрость – примитивное понятие. Сегодня нам, прежде всего, нужно знание». Только великое разочарование могло заставить человека говорить подобные вещи, подумал про себя Стенхэм.

Чтобы не нарушать течения своих мыслей, он прикрыл глаза и откинул голову, так что со стороны казалось, что он прислушивается к разговору. Может быть, так удастся еще хоть несколько секунд пробыть наедине с собой. Однако скоро стало очевидно, что именно попытка на миг незаметно отключиться выдала его, и теперь его тянут обратно. Разговор Кензи и Мосса назойливо вторгался в его слух; полотняный шезлонг, солнце, заливающее сад, трепещущие тополя снова стали явственны и ощутимы.

– Вы, случаем, не уснули? – поинтересовался Мосс. Прежде чем открыть глаза, Стенхэм вынудил себя снисходительно улыбнуться:

– Нет, просто наслаждаюсь обстановкой.

– Помнится, вы сегодня приглашены к Си Джафару на один из этих бесконечных ужинов, верно?

– Ну вот и понаслаждайся тут с вами. Зачем вы мне об этом напомнили?

– Не думал, что вы об этом забыли, а упомянул потому, что собирался поговорить о Си Джафаре и хочу заранее попросить вас никому это не пересказывать. – Взгляд Мосса, устремленный на Стенхэма поверх очков, утратил серьезность, и он улыбнулся. – На редкость нелепая история, но я думаю, что вам с Хью понравится. Вчера мы случайно встретились со стариком в Виль Нувель, и я пригласил его посидеть со мной в «Версале». Он заказал один из этих ваших отвратительных американских напитков – заморскую аптечную бурду под названием «Типси-Кола» или что-то вроде – и так трепетно держал стакан, будто это был, по меньшей мере, арманьяк. Час спустя он все еще потягивал ее мелкими глоточками и, разумеется, говорил, говорил и говорил без умолку на своем немыслимом французском.

– О чем? – спросил Кензи.

– Ах, о разных скандалах с весьма сочными подробностями, прежде всего – о французах. И немножко о марокканцах. Они неподражаемы, эти фесцы.

– Надеюсь, он рассказал вам немало забавного.

– И даже очень, – рассеянно ответил Мосс. – Под конец нашей беседы мне удалось, одному Богу ведомо как, взять нити разговора в свои руки настолько, чтобы подвести его к весьма деликатной теме Мулая Абдаллаха. Я начал с того, что спросил Джафара, знает ли он, сколько проституток обитает в этом квартале. Его поросячьи глазки стали еще меньше, и он начал потирать руки, да с такой силой, что, мне показалось, вот-вот сдерет с них кожу. «Oh lá, месье Мусс! – простонал он, наконец. – Прошло уже столько лет с тех пор, как я последний раз посетил наш знаменитый квартал… вы меня понимаете…» Старый греховодник! Я слышал, он бегает туда каждую неделю. Потом я спросил, как он думает, сколько там все же проституток – тысяч пять, а может, все двадцать. Он снова принялся потирать руки, но на сей раз не так яростно – больно ведь все-таки. «Ах, месье Мусс! Никто из моих знакомых никогда не пробовал подсчитать, сколько именно там этих несчастных девушек!» Вот вам небольшой пример того, с какими непредсказуемыми трудностями приходится сталкиваться, если хочешь поговорить со старой лисой.

Стенхэму карикатурное изображение Си Джафара показалось неубедительным, хотя и вполне узнаваемым, слишком многое в этом человеке осталось незатронутым.

– Но меня не так-то легко сбить, – продолжал Мосс. – Я пустился в дальнейшие расспросы, не ведая жалости и стараясь разузнать то, что меня больше всего интересовало, прежде чем появится кто-нибудь из его друзей и все мои старания пойдут насмарку. Наконец мне удалось добраться до возраста, я упомянул маленькую Хему и мою божественную крошку Хад-дудж и ясно дал понять, что особы старше пятнадцати – не для меня. В этот момент улыбка на его старом лице буквально сочилась патокой, и он уже просто ласково и сладострастно поглаживал свои пальчики. «О, вы правы, правы, месье Мусс! Эти малышки – поистине бесценные жемчужины. У нас про них говорят, что они подобны первым нежным побегам пшеницы, которые возвещают о том, что жизнь вернулась на землю» – или какую-то ахинею в этом роде. Вряд ли мне удастся припомнить все, что он говорил, потому что его было уже не остановить, в такое упоение его привел оборот, который принял наш разговор, и он принялся восхвалять деревья в цвету, раннее отрочество, половодье рек, молодых голубков, которые еще только учатся летать, причем все – абсолютно безлично, так что, как я теперь понимаю, именно я выложил все, он же не сказал ровным счетом ничего, ничегошеньки. Тут я закинул удочку насчет того, что, как вы сами понимаете, найти здесь натурщицу чертовски трудно, такое разве что во сне может присниться, только вот если в квартале Мулая Абдаллаха, хотя и там это почти невозможно. А он все кивал и поддакивал: «О да, конечно, понимаю… Ах, да, в квартале Мулая Абдаллаха… Разумеется, почти невозможно, вы совершенно правы». Так что, в конце концов, пришлось мне поставить вопрос ребром. «Си Джафар, – спросил я, – как вы полагаете, сможете ли вы, используя свое влияние, достать мне натурщицу?» И тут эта старая образина просто закрыла глаза, как кот, которого чешут за ухом. Он уже успел нацепить обе пары своих очков, да еще этот белый шелковый капюшон поверх фески, так что кот из него получился презабавный, уверяю вас. Наконец он открыл глаза и изрек: «Я понимаю, месье Мусс, с какими трудностями вам приходится сталкиваться. Лично вы мне симпатичны. Я бы даже сказал, очень симпатичны, и, уверяю вас – чего бы мне это ни стоило, – натурщица будет у вас ровно в девять часов завтра утром». Именно это мне и хотелось услышать, и я решил, что это всего лишь дипломатический ход, дабы сменить тему.

Стенхэм вяло слушал болтовню Мосса. Всякий раз, когда двое англичан разговаривали в его присутствии, он чувствовал – разумеется, достаточно безосновательно, – что ему очень деликатно не дают принять участие в их беседе. Кроме того, поскольку он сам первый свел Мосса с семейством Си Джафара, он не мог одобрить намерения Мосса подтолкнуть старика к сводничеству. Тем не менее, рассказы Мосса никогда не были откровенно скучны, так как всегда следовали четко выверенной схеме. Так что волей-неволей он продолжал слушать. Внезапно, прежде чем история успела подойти к концу, он понял, чем все обернется. «Моя новая модель – чудовище!» – припомнилась ему утренняя записка Мосса. А вслед за ней и согбенный уродливый старец, которого он повстречал во дворе гостиницы. Почувствовав нечто вроде восхищения Си Джафаром, Стенхэм ухмыльнулся. Мосс взглянул на него с упреком.

– Злодей! – воскликнул он. – Не вздумайте испортить мне весь эффект!

– Ладно. Извините. – Стенхэм решил больше не смеяться вслух и сидел, просто улыбаясь. История закончилась точь-в-точь, как он и предвидел: старец и оказался моделью, которую прислал Си Джафар.

– Бесподобно, – сказал Кензи.

– Мне это кажется вполне цивилизованным развлечением, – сказал Стенхэм. Ему не хотелось, чтобы между Моссом и Си Джафаром разгорелась вражда: здесь, где круг знакомых и без того крайне узок, любая распря могла до крайности осложнить жизнь. – На самом деле это всего лишь шутка, но в тысячу раз более тонкая, чем наши, вам так не кажется?

– Нет, – возразил Мосс, поворачиваясь в кресле и ища взглядом официанта. – Мне это представляется больше, чем шуткой. Они ведь, знаете, никогда не шутят. Похоже, это было задумано как решительный отпор. Но в том-то все и дело: вы можете ломать себе над этим голову еще лет десять и так ни к чему и не придете. В следующий раз, когда мы повстречаемся, старая лиса будет держаться невинно, как новорожденный младенец. И ничего с ним не поделаешь. Должен сказать, все это довольно изнурительно.

– Но вот что больше всего забавляет меня, – не сдавался Стенхэм, – так это нотка безумия, которую они способны привнести во что угодно, не успеешь и глазом моргнуть. Помнится, однажды я столкнулся с владельцем гостиницы в медине и остановился на минутку поговорить с ним. Вы ведь знаете, я никогда не захожу в контору, а потому мы встречаемся только где-нибудь на улице, а такие встречи, само собой, располагают к небольшим рассуждениям о погоде. Именно этим мы и занимались, как вдруг подходит некий вполне респектабельный господин и говорит по-французски: «Pardon, messieurs, насколько могу судить, вы беседовали о янтаре. Позвольте поинтересоваться, о чем шла речь: об обработанном янтаре или янтаре в его природном виде?» Ну, что вы на это скажете?

Похоже, Мосс не увидел никакой связи между своей историей и тем, что произошло со Стенхэмом.

– Да, действительно, что? – рассеянно ответил он, снова вертя головой в поисках официанта.

В дальнем конце сада распахнулась калитка, и день, и весь сад внезапно приобрели какой-то новый смысл, пока девушка стремительно сбегала по ступенькам. Все, что мгновение назад представляло завершенный в себе космос, вдруг отступило на задний план, превратилось в декорацию, на фоне которой отныне предстояло перемещаться главному персонажу. Ей было немногим более двадцати, и одета она была в белую шелковую блузку и белые брюки. Мужчины встали, когда она приблизилась к ним, легким шагом огибая столики и кресла.

– Очаровательна, – пробормотал Мосс, но так тихо, что его практически никто не услышал.

Она принадлежала к той счастливой породе женщин, которые могут быть уверены в своей привлекательности при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах; ее манера держаться и походка ясно давали понять, что она это знает. Кроме того, Стенхэм почувствовал, что она считает это настолько очевидным, что не придает этому особого значения. Когда она подошла, он еще раз мельком взглянул на пронизанную солнцем, колышущуюся под ветром листву. Потом услышал, как Кензи произнес: «А это ваш соотечественник, мистер Стенхэм. Мадам Вейрон».

Официант, появившийся в саду вслед за женщиной, в первые минуты разговора держался позади, на почтительном расстоянии. И снова Мосс подозвал его и нетерпеливо потребовал накрыть стол.

– Если я заставила вас ждать, – сказала мадам Вейрон, – то вините во всем этот город. Вряд ли для вас это будет внове, но я начинаю бродить по этим суксам и просто не могу остановиться. Они завораживают.

– Такое не может надоесть, – заверил ее Стенхэм. – По крайней мере, тем, кому это нравится. Но нравится, разумеется, не всем.

Мадам Вейрон облокотилась о столик и наклонилась вперед.

– Нет, правда, неужели кто-то способен не любить этот город?

– О, поверьте, очень многие! – рассмеялся Кензи. – Так или иначе, его не отнесешь к числу излюбленных туристами мест. Когда впервые попадешь в него, он, я бы сказал, несколько подавляет.

Мадам Вейрон призадумалась, серьезное выражение лишь подчеркнуло ее красоту.

– Подавляет? Да, конечно. Но разве нам всем не хочется время от времени ощутить себя подавленными?

– Разумеется, – согласился Мосс. – Если ненадолго, то в этом даже есть своя приятность. Но как только перестаешь благоговеть перед лабиринтами улиц или нетронутой законченностью средневекового уклада, даже если в подобном городе обнаружатся еще какие-то привлекательные стороны, он неизбежно утрачивает свою способность подавлять и становится просто-напросто чертовски скучным, так мне кажется. Поэтому-то туристы приезжают сюда на денек-другой и едут дальше. И, признаюсь, я им премного за это благодарен.

– Ну ладно, – вдруг сказала она как-то очень запросто, по-американски (по мере того как она говорила, Стенхэм подмечал эти нотки – напоминание о той части света, где она выросла и где сложилась ее речь), – я пробыла здесь три дня и, надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что думаю, – а я действительно так думаю – что обнаружила в этом городе достаточно неприглядных сторон, чтобы зачислять меня в безоговорочные поклонницы Феса. – Сложив руки на груди, она вся как-то ссутулилась, точно маленькая девочка. – Это так захватывающе! – Из кармана брюк она вытащила пачку «Каса Спорт».

– Лучше возьмите вот эти, – сказал Кензи.

Она яростно замотала головой.

– Нет, нет. Мне нравится черный табак. Он здесь очень к месту. Стоит почувствовать его вкус, и я сразу вспоминаю здешние запахи – как пахнет кедр, мята, фиговые пальмы – и все остальные дикие, чудесные запахи. Дома, в Париже, я всегда курила «Голуаз», но эти – совсем другое дело. Совершенно иной вкус. – Сделав пару затяжек, она повернулась к Кензи. – Должна вам кое в чем признаться. Я отругала провожатого, которого вы мне подыскали, и сама наняла другого – он хоть, по крайней мере, может нормально ходить. Ваш старина Санта-Клаус никак не мог за мной угнаться. Вечно тащился где-то за милю сзади, отдувался и таращил глаза, как безумный. Короче, он меня возненавидел. Мне пришлось от него отделаться.

Вид у Кензи был недовольный, но он ограничился тем, что сказал:

– Вот как? Смотрите, вам следует быть осторожней.

Мадам Вейрон взглянула на Стенхэма, ища у него поддержки.

– Вы тоже так считаете, мистер Стенхэм? Мне говорили, вы знаете это место вдоль и поперек, а жителей видите насквозь.

Стенхэму не захотелось пикироваться с Кензи из-за того, что тот представил его таким всезнайкой.

– Девушке лишняя осторожность не повредит, – с усмешкой ответил он.

– А вы, мистер Мосс, что скажете? – продолжала мадам Вейрон, явно забавляясь этой игрой.

– О, я думаю, что если это профессионал, то на него вполне можно положиться.

– Нет. Я спрашиваю в принципе. Вы думаете, мне одной опасно бродить по городу?

– Видите ли, в старые добрые времена это было очень тихое место, но теперь, конечно… Они действительно-страшные фанатики.

– Вы просто шайка старых ворчунов, – жалобно произнесла мадам Вейрон.

Мосс и Кензи едва заметно внутренне подобрались и одновременно взглянули на Стенхэма – удостовериться, задевает ли его этот тон. Подобное замечание было явно не совсем уместно в первые минуты знакомства. Стенхэм предпочел не раскрывать свои чувства и решил сменить тему.

Пока все ели бастелу, которой мадам Вейрон не переставала восторгаться (слоеное тесто и мелко нарезанные голубиные грудки, приготовленные на пару были и впрямь отменны), Мосс принялся рассуждать об изворотливом складе ума туземцев, приведя в пример приключившуюся с ним анекдотическую историю. Затем возник вопрос – какое выбрать вино. Мосс настаивал на розовом, но какой-нибудь другой марки, Кензи считал, что больше подойдет белое.

– С бастелой не пьют вино, – возразил Стенхэм.

– Что за чушь! – оборвал его Мосс. Он хлопнул в ладони, и на этот раз официант явился в мгновение ока. – Une bouteille de Targui rosé[86]86
  Бутылку розового «Тарги» (фр.)


[Закрыть]
, – обратился к нему Мосс. – Вы сами убедитесь, – обратился он к мадам Вейрон. – Вино с бастелой – лучше не бывает. – А обращаясь к Стенхэму, сказал: – В вас, оказывается, есть пренеприятная пуританская жилка.

– Ну, какой же я пуританин? Скорее, пурист. По-моему вино и арабская кухня несовместимы.

– Правда? – спросила мадам Вейрон с любопытством человека, узнавшего далеко не общеизвестную истину.

Мосс проигнорировал ее замечание.

– Нет, я именно и хотел сказать, что в вас есть нечто пуританское. Дорогой мой, я наблюдаю за вами уже довольно долго и пришел к выводу, что вы не выносите, если кто-то рядом испытывает радость жизни. Вас раздражает, даже когда люди с удовольствием едят. Зато от пресной и скудной еды вы наверху блаженства. Я следил за вами, дружище. Всякий раз, когда нам приходилось довольствоваться какой-нибудь жалкой похлебкой, вы воспаряли духом. Пренеприятная черта.

– Вы сильно заблуждаетесь, – ответил Стенхэм, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно. Однако внутренне он обеспокоился. В словах Мосса была какая-то доля правды, но дело обстояло не так просто – истина лежала где-то посередине. Скорей всего причина таилась в чувстве самосохранения. Он не мог почувствовать себя вполне раскованно в компании гурманов и гедонистов, эта порода людей была ему враждебна.

– Почему вы никогда не пьете? – мягко спросил у него Кензи.

– Потому что от вина мне плохо. Неужели вам недостаточно такого объяснения?

– Не верю, – отрезал Мосс.

Стенхэм досадовал на себя, он чувствовал, что сам виноват в том, что разговор превратился в подобие допроса. Ему казалось, что, отвечая на такой вопрос, следовало быть более воинственным и не пытаться придерживаться строгой логики, чтобы не показывать свои слабости мадам Вейрон. Словно он продемонстрировал друзьям свои бицепсы, и ему посоветовали почаще делать гимнастику. Уже много лет ему задавали один и тот же вопрос, он же считал это сугубо личным делом, которое не должно интересовать никого кроме него самого. «Так вы не пьете? Даже вина? Но почему?»

– Хватит меня постоянно поддевать, – сказал он, несколько повышая голос. – У нас в Америке это называется «удар ниже пояса». Понимаете?

Теперь он в упор глядел на Мосса.

– Вполне! А позвольте спросить: что вы называете ударом выше пояса?

– Примеров можно найти сколько угодно, – невозмутимо ответил Стенхэм.

Судя по всему, тон его задел Мосса, и он не отставал:

– Каких же?..

– Вам бросили перчатку, мистер Стенхэм, – сказала мадам Вейрон.

Стенхэм резко отодвинул свою тарелку; собственно, он уже успел все доесть, но этот драматический жест нужен был ему как сопровождение к тому, что он собирался сказать. Внезапный порыв южного ветра пронесся над садом, неся с собой влажный запах речной долины. Затрепыхавшись на ветру, край скатерти накрыл стоявшую на столе посуду. Кензи приподнял его и водворил на место.

– Ну, например, надо пореже совать нос в чужую жизнь. В конце концов, мысли человека принадлежат только ему самому. Пока еще не изобрели способа делать ум прозрачным.

– Но мы говорим вовсе не о мыслях, – раздраженно произнес Мосс. – Мой дорогой Джон, вы куда больше англичанин, чем сами англичане. Вас совершенно невозможно понять. Вы вобрали в себя все английские пороки и, насколько могу судить, очень немногие добродетели, которые обычно ожидаешь встретить в американце. Иногда мне кажется, что вы притворяетесь. Просто не верится, что вы действительно американец.

Стенхэм взглянул на мадам Вейрон.

– Может, хоть вы за меня поручитесь?

– Само собой, – улыбнулась она, – но держу пари, что вы из Новой Англии.

– Что вы хотите сказать этим «но»? Конечно, я из Новой Англии. Я – американец, и к тому же из Новой Англии. Помнится, в одном затерянном в джунглях городишке в Никарагуа я как-то встретил француза. Он был там хозяином единственной гостиницы. «Вы француз, мсье?» – спросил я его. И он ответил: «Monsieur, Je suis même Gascon»[87]87
  «Мсье, я даже гасконец» (фр.)


[Закрыть]
. Я даже гасконец и хочу, чтобы мои финансовые дела оставались моим личным делом. Равно как и мои политические и религиозные убеждения. Все это – удары выше пояса. Но только если это остается моим личным делом.

– Мир движется совсем в ином направлении, – сухо ответил Мосс. Он очистил апельсин и, поделив на дольки, принялся поедать. – Вам следует быть более гибким и приготовиться к переменам. Вы противоречите здравому смыслу, – добавил он без особой убежденности, словно не уверенный, имеет ли это отношение к разговору.

– Я понимаю» что имеет в виду мистер Стенхэм, – неожиданно улыбнувшись, заявила мадам Вейрон. – Простите, я отлучусь на минутку. Мне нужно подняться к себе в комнату. Я сейчас же вернусь. Не хочу ничего пропустить.

Все встали, держа салфетки в руках.

– Все уже кончилось, – многозначительно произнес Стенхэм. – Вы в любом случае ничего не пропустите.

Мосс важно кивнул.

– Не люблю видеть людей, настолько неподготовленных к будущему. Разница между нами, друг мой, в том, что я верю в будущее. – (В будущее и еще в пару-другую миллионов прибыли, подумал Стенхэм.) – Будущее может нагрянуть со дня на день, и вы окажетесь к нему не готовы.

К столу вернулась мадам Вейрон, на ней была белая полотняная шляпка.

– Побаиваюсь этого солнца, – объяснила она. – Оно ужасно коварное, у меня уже есть опыт по этой части.

– Обгореть на солнце – скверная штука, – согласился Мосс.

– Нет, за кожу я не боюсь и могу загорать сколько угодно. Но солнечный удар со мной может произойти запросто. Было еще ничего, когда рядом находился Жорж, мой муж, но, когда я оставила его и начала шляться по свету одна, это было уже не смешно. Так странно лежать одной с температурой и в бреду и знать, что за тысячу миль кругом нет ни единой души, которой не все равно, жива ты или нет. А я действительно чуть не умерла в прошлом году на Кипре. Доктор, которого я вызвала, заставлял меня глотать аспирин горстями, а когда увидел, что он не помогает, отправился посоветоваться с одной старухой – как потом выяснилось, местной знахаркой.

– Ну, во всяком случае, вам удалось выкарабкаться, – сказал Стенхэм.

– Да вроде бы, – улыбнулась мадам Вейрон. – По крайней мере, свое снадобье старуха варила в лачуге где-то на краю города. Так что мне ни разу не пришлось ее увидеть.

– Бесподобно! – воскликнул Кензи и рассмеялся, как показалось Стенхэму, несколько неестественно.

– Не хотите ли посмотреть чайный домик изнутри? – обратился он через минуту к мадам Вейрон. – Весьма любопытно. А вы, тем временем, не закажете ли кофе, Аллан?

И оба двинулись к чайному домику, причем мадам Вейрон останавливалась на каждом шагу, чтобы разглядеть какой-нибудь цветок или ветку дерева.

Стенхэм раскинул свой шезлонг и устроился в нем почти лежа, глядя в синее полуденное небо.

– Бастела – блюдо, которое мой желудок переварить не в силах, – произнес он сокрушенно. Дрема – неизбежное следствие столь ранней трапезы – давала о себе знать. При этом Стенхэм не то чтобы чувствовал сонливость – скорее, крайнее нежелание куда-либо двигаться или о чем-либо думать. Перед его мысленным взором появлялись отдаленные уголки города: каменные арки мостов над пенящейся рекой, цапли, бродящие по мелководью среди камышей и тростников, крохотные поселки, недавно выстроенные бедняками на дне старых каменоломен, – стоя наверху и глядя прямо вниз, можно было разглядеть хибарки, теснящиеся наподобие городских кварталов; их обитатели не были так уж бедны: на террасах проветривались оранжевые и фуксиново-красные ковры, женщины сидели во внутренних двориках, прячась в заводях тени от ядовитых лучей солнца, и били в глиняные барабаны. Он видел входы в просторные пещеры бывших каменоломен, скрытые разросшимися дикими фиговыми деревьями; в гулких подземных покоях, соединенных длинными коридорами, царила прохлада, зеленоватый свет проникал в глубокие шахты, пробиваясь сквозь густую листву Вековое безмолвие застоялось в них: никто не осмеливался проникнуть в эти лабиринты – разве что какой-нибудь скрывающийся от закона изгой, которого не пугали джинны, населявшие подобные места. Стенхэм любил эти странные безлюдные уголки за городскими стенами, куда сами фесцы единодушно не советовали ему заглядывать. Впрочем, он воспринимал их красоту лишь, когда думал, как они далеко, как нарушают ощущение скученности, царящее в медине. Именно знание, что где-то там внизу лежит многолюдный город, замкнутый со всех сторон высокими стенами, и делало прогулки по холмам и вдоль скалистых хребтов столь упоительными. И пусть они будут там, думал он, а я здесь – ничем не скованный, свободный.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю