Текст книги "Нежная добыча"

Автор книги: Пол Боулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Сколько ночей

Сколько ночей, гадала она, поднимала она штору, открывала большое окно и высовывалась рассмотреть поверх мягкой городской суеты самые высокие башни. Там, за одной их группой стоял его дом, а на самом верху дома была его квартира, шесть пролетов вверх. Летом она так рассматривала крыши довольно долго и вздыхала, а в самые жаркие недели придвигала кровать прямо к окну. Потом выключала свет и сидела, расчесывая волосы в мерцающем сумраке городской ночи, а порой и при свете луны – он, разумеется, был само совершенство. Зимой же довольствовалась мимолетным взглядом и вспышкой воображения, после чего, проскакав через всю комнату, забиралась в постель.

Сейчас была зима. Она шла по городу на восток по одной из последних Сороковых улиц. В этой части города всегда чувствовалась смутная тайна – здания тут особые, почти не касаются мостовой. Все дома к северу от Центрального вокзала построены так, чтобы поглощать сотрясения почвы, объяснял ей Вэн; тут же в тротуарах тянулись длинные решетки, через которые – особенно ночью – внизу виден иной мир: рельсы, а иногда – медленный поезд. Когда шел снег, как сейчас, он падал сквозь решетки и покрывал шпалы; тогда они проступали сильнее.

Вэн работал здесь, в этом районе: заведовал большим книжным магазином с библиотекой на Мэдисон-авеню. А жил тут же, только чуть дальше на восток, между Третьей и Второй авеню. Жилье не идеальное ни с точки зрения уюта, ни по расположению (поскольку весь квартал – сплошные трущобы), но с ее помощью в квартире стало можно жить, и она говорила ему: «Так только в Нью-Йорке и Париже – нет явных границ между районами».

В любом случае, они уже подписали субаренду на квартиру рядом с парком Грамерси – она освобождалась первого марта. Это было очень важно, поскольку в Валентинов день они собирались пожениться. Оба отнюдь не были сентиментальны, и вот поэтому Джун казалось слегка вызывающим объявлять их друзьям за коктейлями: «Это будет в Валентинов день».

Ее отец, на чуткость которого всегда можно было рассчитывать, оплачивал им две недели на Бермудах.

– Бог знает почему, – говорил Вэн. – Он ненавидит меня до самых печенок.

– Ну как ты можешь такое говорить о папе, – возражала Джун. – С тобой он всегда сама вежливость.

– Вот именно, – отвечал Вэн, но без раскаяния в голосе.

Она пересекла Лексингтон-авеню. Все небо выглядело так, словно сверху его освещал серо-лиловый неон. Верхушки зданий терялись в облаке падавшего снега. А звуки порта неслись не от реки впереди, а сверху, словно буксиры осторожно пробирались между макушками башен. «Вот таким и должен быть Нью-Йорк», – думала она. Не лето с кучей людей на пожарных лестницах, открытыми гидрантами, листьями сумаха. А вот такая тихая, сырая, нейтральная погода, когда вода, похоже, – везде. Она остановилась на миг посреди квартала, прислушиваясь к гудкам: они постепенной перспективой уходили вдаль. На самом дальнем фоне очень слабый, подавленный гудок тянул: «М-м-м-м-м! М-м-м-м-м!» «Должно быть, в проливе», – подумала она. И двинулась дальше.

В кармане у нее лежали ключи – ночь станет особенной. Не то, чтобы это как-то подчеркивалось – нужды в этом не было. Это подразумевалось в их вчерашнем разговоре, когда она зашла к Вэну в магазин. Несколько минут они поболтали в глубине магазина, среди столов, а потом он протянул ей ключи. Это самое восхитительное, что вообще между ними произошло, – момент, когда ключи перешли из его рук к ней. Этим жестом он отказался от самого дорогого: своего уединения, – и она это знала. Ей не хотелось, чтобы он решил, будто она этого не понимает, и она тихо произнесла:

– Думаю, ты можешь мне их доверить, – и сразу же рассмеялась, чтобы ее слова не прозвучали нелепо. Он тогда поцеловал ее, и они вышли на десять минут выпить кофе.

Сидя у стойки, он рассказал, как прошлым вечером поймал книжного воришку. (По ночам магазин работал; он был расположен так удачно, что по вечерам они зарабатывали не меньше, чем днем.) Вэн только закончил расставлять новинки в витрине и стоял на улице, глядя внутрь. И тут заметил у технического отдела мужчину в длинном плаще.

– Я его и в самом начале приметил. Тот еще тип, знаешь. Их учишься распознавать. Он посмотрел на меня прямо через витрину. Наверное, подумал, что я просто человек с улицы. На мне тоже был плащ. – Мужчина, окинув быстрым взглядом магазин и убедившись, что за ним никто не следит, протянул руку, схватил какую-то книгу и сунул под плащ. Вэн добежал до угла, похлопал по плечу регулировщика и сказал: «Не зайдете ли вы ко мне в магазин на минутку? Я хочу, чтобы вы арестовали одного человека». Воришку поймали, а когда расстегнули плащ, там обнаружились целых три книги.

Вэн всегда говорил: «В книжном магазине увидишь много забавного», – и часто это было действительно забавно. Но вот эта история показалась Джун скорее мрачной, а не веселой. Не потому, конечно, что была про воровство. О кражах книг Вэн ей рассказывал не впервой. А, вероятно, потому, что больше всего она терпеть не могла, когда за ней наблюдают исподтишка, и она невольно поставила себя на место воришки, с которым, по ее мнению, Вэн повел себя не вполне справедливо. Ведь мог бы войти и сказать: «Я наблюдал за вами. Я видел все, что вы делали. Теперь даю вам последний шанс. Верните все, что взяли, убирайтесь к черту и больше сюда не приходите». Шпионить за человеком, а потом кинуться на него из темноты – это как-то нечестно. Но она понимала, что рассуждать так – абсурд. Вэн ни с кем не мог повести себя несправедливо; он честно вел дела и поступил характерно: устраивать склоку он бы не стал. Она даже никогда не понимала, сердится ли он на нее, – только когда все заканчивалось, он улыбался: «А ведь ты меня в прошлую пятницу жутко разозлила».

Она пересекла Третью авеню. Снег пока еще таял на лету, но уже подмораживало, тротуар покрывался серебром. Ключи бренчали в кармане пальто; она сняла перчатку и потрогала их. Они тоже были холодные. Уходя из дома, она сказала родителям: «Я сегодня встречаюсь с Вэном. Возможно, буду поздно». Те просто сказали: «Хорошо». Но ей показалось, что они обменялись понимающим взглядом. Мол, ничего, через десять дней поженятся. Все два года каждый вечер она взбиралась по шести крутым лестничным пролетам, только чтобы провести с Вэном час-другой, но ни разу, подумала она с какой-то затаенной гордостью, не случилось того, что родители могли бы назвать «недостойным».

Она подошла к дому; фасад был из серого камня, вокруг подъезда – фигурный чугун. Навстречу вышла какая-то женщина, похоже – из Вест-Индии. Заметив, что Джун несет подмышкой цветок в горшке, она придержала дверь. Джун поблагодарила и вошла. Фикус она купила для квартиры Вэна. Он был равнодушен к цветам – да и вообще, как она опасалась, к интерьеру. В ней не гасла надежда развить в нем эстетическое чувство, и она считала, что за прошедший год добилась немалого. Практически всю обстановку в его квартире купила или выбрала она.

Джун знала, сколько ступенек в каждом лестничном марше: девятнадцать в первом и по пятнадцать в остальных. Стены были отделаны черной и белой плиткой, как в ванной, и сегодня это впечатление только усиливалось: лестница и площадки были влажны от тающего снега, нанесенного людьми, воздух пах сырыми ковриками, сырой резиной, сырой одеждой. На третьем этаже площадку загромождала огромная детская коляска из черного кожзаменителя. Джун нахмурилась и подумала о противопожарной безопасности.

Она боялась запыхаться и поднималась очень медленно. Нет, когда она придет, Вэна дома не будет – еще слишком рано, – однако одышка всегда вызывала у нее какое-то ложное возбуждение, а сейчас этого лучше избегать. Джун повернула ключ в замке и шагнула в квартиру. Странно самой открывать дверь и стоять одной в прихожей, вдыхая особый запах дома: смесь, в которой, казалось ей, различаются политура, крем для бритья и дым костра. Дым несомненно присутствовал, поскольку в квартире был камин. Это Джун убедила Вэна установить его. Обошлось не так уж дорого, поскольку здесь последний этаж и требовалось лишь вывести трубу на крышу. Много раз Вэн говорил ей: «Это единственная твоя разумная идея», словно другие не были хороши! Они отпилили ножки у всей мебели, так что она приникла к полу и гостиная стала казаться просторнее; покрасили каждую стену в разные оттенки серого и кое-где развесили бра с плющом; купили большой журнальный столик из стекла. Квартира сделалась приятнее – и все это были идеи Джун.

Она захлопнула дверь и прошла на кухню. В квартире было зябко; Джун зажгла газовую плиту. Потом сняла влажную упаковочную бумагу с горшка и поставила его на стол. Фикус немного покосился. Джун попыталась поставить его прямо, но не получалось. Мурлыкал мотор холодильника. Она достала два поддона льда и насыпала кубики в ведерко. Дотянувшись до верхней полки серванта, сняла почти полную бутылку «Джонни Уокера» и поставила ее вместе с двумя высокими стаканами на большой лакированный поднос. Вдруг ей показалось, что комната кошмарно сжалась вокруг; она выключила плиту. Засуетилась, ища газету, чтобы разжечь камин. Газет оказалось мало, зато на кухне она отыскала старые журналы. Джун свернула газеты в тонкие полешки и уложила под разными углами на железную подставку. Снизу подсунула скомканные листы из журналов, а сверху положила все щепки, которые нашла. Поленья она решила оставить на потом, когда разгорится щепа. Когда все было готово и оставалось лишь поднести спичку, Джун выглянула в окно. Теперь снег шел еще гуще. Она задернула тяжелые шерстяные шторы; они закрывали целую стену – и это придумала она. Вэн хотел жалюзи. Она пыталась убедить его, насколько отвратительно они смотрятся, но он, хоть и согласился, что черно-белые шторы нарядны, никак не хотел признавать уродство жалюзи. «Может, ты и права – в том, что касается этой комнаты», – сказал он. «Любой комнаты на свете», – хотела заявить она, однако сдержалась, поскольку в итоге он все-таки сдался.

Не то чтобы у Вэна был действительно дурной вкус. Его врожденная чуткость и природная сообразительность проявлялись, когда он говорил о прочитанных книгах (а читал он много, выкраивая время на работе). Однако эстетическое чувство в нем так никогда и не проснулось. Естественно, Джун никогда об этом не упоминала – лишь предлагала, а он был волен принимать или отвергать это по своему усмотрению. И обычно, если она в подходящие моменты тонко намекала, он соглашался.

На каминной доске стояли два громадных гипсовых канделябра, изукрашенных ангелами; она привезла их аж из Матаморос-Исукара в Мексике. Вообще-то она купила шесть, но все разбились, кроме этих двух, а они друг другу не очень подходили – один был чуть выше. (Вэн еще немного упрямился насчет них: даже сейчас он не был уверен, что они ему нравятся.) В каждый помещалось шесть свечей. Джун подошла к столу и вынула из ящика дюжину длинных – желтых и тонких. Часто она приносила ему сразу по дюжине. «И куда мне класть эти проклятые штуки?» – жаловался он. Джун взяла из кухни нож и стала соскабливать воск с нижних концов, чтобы свечи вошли в подставки. «Стоит мне начать, и он придет», – сказала она себе. Ей хотелось, чтобы еще до его прихода все здесь было идеальным. Джун нервно стряхнула парафиновые стружки в камин. Что-то подсказывало ей – он не просто поднимется; позвонить снизу из вестибюля – так на него больше похоже. По крайней мере, Джун на это надеялась. Пока он будет подниматься, комната совершенно преобразится. Джун вставила последнюю свечу и с облегчением вздохнула. Эти свечи горят медленно; она решила зажечь их сразу, а уже потом перенести на камин. На полке они смотрелись изумительно. Джун отошла – восхититься их великолепием – и какое-то время любовалась игрой теней на стене. Она выключила электрический свет. Когда запылает камин, от зрелища может дух захватить.

В порыве она решилась на одну дерзость. Возможно, Вэн поначалу рассердится, но она все равно это сделает. Джун кинулась через всю комнату и принялась лихорадочно толкать диван к камину. Так уютно будет сидеть прямо перед огнем, особенно когда на улице снег. Подушки упали, одно колесико запуталось в длинной шерсти козлиной шкуры – это коврик она подарила Вэну на день рождения. Отпихнув ковер с дороги, она двигала мебель дальше. Посреди комнаты он смотрелся нелепо, и она развернула один конец так, чтобы диван встал под прямым углом к камину, упершись в стену. Уложив подушки, Джун отошла полюбоваться и решила оставить его там. Но тогда нужно было переставить и другие вещи. Вся комната сейчас оказалась в беспорядке.

«Я знаю, в эту минуту откроется дверь», – подумала Джун. Опять включила верхний свет и стала быстро переставлять стулья, лампы и столы. Остался лишь небольшой комод; однажды она помогала Вэну отшлифовать его шкуркой. Когда она тащила его через комнату, один ящичек выпал на пол. У ее ног оказалась аккуратная стопка писем, полученных Вэном за последние месяцы.

– Проклятье! – сказала она вслух, и тут же во всей квартире отозвался отвратительный металлический звонок на кухне. Она оставила в покое комод и бросилась нажимать кнопку, чтобы открылась дверь с улицы. Однако, не нажав, кинулась назад в гостиную и, встав на колени, быстро сгребла письма и затолкала их в ящичек. Только раньше они были сложены аккуратно; теперь же ящик был переполнен и не задвигался. У нее опять вырвалось вслух:

– О боже! – Ей вдруг пришло в голову, будто Вэн решит, что она читала его переписку. Главное теперь – поставить комод в угол, а потом можно попробовать задвинуть ящик Джун приподняла его, и тут звонок задребезжал снова, уже настойчивее. Она метнулась на кухню и теперь изо всех сил надавила на кнопку. Затем поспешила назад и передвинула комод в угол. Попробовала засунуть ящик и поняла, что это невозможно. В порыве вдохновения Джун развернула его ящиками к стене. Шагнула к камину, поднесла к газете спичку. Наверное, он уже на четвертом этаже; осталось три.

Джун опять выключила свет, вышла в прихожую и глянула на себя в зеркало, погасила свет в коридоре и подошла к входной двери. Взявшись за ручку, она задержала дыхание – сердце билось слишком часто. Вот этого ей как раз не хотелось. Джун надеялась, что Вэн вступит в маленький мир абсолютного покоя. А она расстроена из-за этого нелепого ящика. Или потому, что пришлось таскать мебель. Она чуть приоткрыла дверь и прислушалась. Спустя секунду она вышла на площадку и прислушалась опять. Подошла к перилам.

– Вэн? – позвала она и тут же разозлилась на себя.

Двумя этажами ниже ответил мужской голос:

– Райли? – заорал он.

– Что? – воскликнула она.

– Я ищу Райли.

– Вы нажали не тот звонок, – крикнула она, очень четко, хотя пришлось повысить голос.

Войдя в квартиру и захлопнув дверь, Джун немного постояла, держась за ручку и упершись лбом в косяк. Сердце билось еще неистовее. Она вернулась к комоду в углу. «Можно привести его в порядок раз и навсегда прямо сейчас», – подумала она. Иначе из головы его никак не выкинуть. Джун развернула его, вынула все письма и аккуратно разложила на четыре равные пачки. Но даже так ящичек задвинулся с трудом – однако закрылся. Когда дело было сделано, она подошла к окну и отодвинула штору. Похоже, стало намного холоднее. Поднялся ветер; он дул с востока. Небо уже не было фиолетовым. Теперь оно было черно. Джун видела, как снег кружит возле уличного фонаря. Неужели буря подымается? Завтра воскресенье; она просто останется тут. Наутро, конечно, будет ужасный момент, когда родители встанут и поймут, что она не приходила, но она этого не увидит, а потом с ними все уладит. Идеальные получатся каникулы: целые сутки здесь, наверху, вокруг только снег и больше ничего, никого – кроме Вэна. Глядя на улицу, она постепенно убедилась, что буря – на всю ночь. Джун повернулась к комнате. Как приятно ее сияние оттеняет враждебную ночь снаружи. Она отпустила штору и подошла к камину. Щепки разгорелись вовсю, но их больше не осталось; Джун положила сверху два полешка. Вскоре они затрещали с такой силой, что она решила поставить перед ними экран. Джун села на диван и в свете камина и свечей оглядела свои ноги. С улыбкой она откинулась на подушки. Сердце больше не скакало. Ей стало почти спокойно. Снаружи выл ветер; для нее это всегда – неизбежный звук меланхолии. Даже сегодня.

Внезапно она решила: непростительно не сказать родителям, что она остается на ночь. Джун прошла в спальню и прилегла на кровать, поставив телефон себе на живот. Он смешно подрагивал, когда она набирала номер. Ответила мать, а не отец. «Слава богу», – сказала Джун про себя и откинулась на подушки. Мать спала: судя по голосу, она вовсе не обрадовалась настойчивому звонку.

– Надеюсь, у тебя все в порядке, – сказала она. Они поговорили о буре.

– Да, на улице жуть, – сказала Джун. – О нет, я у Вэна. У нас камин горит. Я собираюсь остаться. До утра.

Повисла короткая пауза.

– В общем, я думаю, ведешь ты себя очень глупо, – услышала Джун голос матери. Та не умолкала. Джун дала ей выговориться. Затем перебила с напускным нетерпением в голосе:

– Я не могу сейчас это обсуждать. Ты же понимаешь.

Мать едва не взвизгнула.

– Нет, непонимаю! – воскликнула она. Для нее все это гораздо серьезнее, чем ожидала Джун.

– Я больше не могу говорить, – сказала Джун. – Увидимся завтра.

Она пожелала спокойной ночи и, повесив трубку, какое-то время лежала без движения. Затем подняла телефон, поставила его на тумбочку, но по-прежнему не двигалась. Когда она услышала свои слова: «У нас камин горит», ее охватил ужас. Словно, озвучив притворство, она его осознала. Вэна еще нет; почему же тогда она так старательно делала вид, что он здесь? Быть может, просто пытается убедить себя? Сердце сильно забилось опять. И, в конце концов, она сделала то, о чем пыталась не думать с самого начала: посмотрела на часы.

Было чуть за полночь. Сомнений не оставалось никаких – он уже сильно опаздывал. Объяснений не избежать. Наверняка что-то случилось, а случиться может лишь плохое.

– Нелепость! – в гневе воскликнула она, вскочила и вышла на кухню. Кубики льда почти растаяли; она процедила холодную воду сквозь растопыренные пальцы в раковину и с раздражением потрясла кубиками в ведерке, пытаясь справиться с обидой, набухавшей внутри. «Интересно, как он станет оправдываться», – сказала она себе. Она решила, что, когда Вэн явится, ей останется только притворяться, что опоздания она не заметила.

Джун бросила несколько кубиков в стакан, налила немного виски, размешала и прошла в гостиную. Огонь пылал торжествующе; вся комната танцевала в свете пламени. Джун села на кушетку и выпила виски – немного поспешно для непринужденной молодой женщины, которой она старалась быть. Допив последнюю каплю, она заставила себя посидеть, не двигаясь, десять минут по часам. Затем вышла в кухню и налила себе еще – чуть крепче. Этот стакан Джун выпила, задумчиво бродя кругами по середине комнаты. Она боролась с нелепым порывом надеть пальто и выйти на улицу искать Вэна. «Как старуха», – сказала она себе. У стариков всегда такая реакция – они вечно ожидают трагедий. Закончив второй стакан, она окончательно убедила себя: математическая вероятность того, что с Вэном в данный вечер произошел первый в его жизни серьезный несчастный случай, крайне мала. Эта внутренняя уверенность породила беспечность, а потому Джун захотелось выпить и третий стакан. Она только пригубила его, как ее охватила тоска острее прежней. Если не похоже, что с ним произошел несчастный случай, невозможно и помыслить, что он решит задержаться допоздна из-за какой-то непредвиденной работы; в любом случае, он бы позвонил. Еще более невероятно, что их свидание вылетело у него из головы. Оставалась последняя возможность: он намеренно избегает этого свидания, что, разумеется, абсурдно. Джун бросила в огонь еще одно полено. Опять подошла к окну и посмотрела в щель между шторами на пустую улицу. Ветер совсем взбесился. Сквозь закрытые окна она лицом чувствовала каждый его порыв. Джун прислушалась, ездят ли машины, и ничего не уловила; похоже, умолкли даже корабли. Только шипенье ветра – лишь оно одно, да еще изредка по стеклу слабо шуршал снег. Джун разрыдалась; она не знала, от жалости к себе, от гнева и унижения, одиночества или просто от нервов.

Пока она стояла у окна, в слезах, туманивших взгляд, ей пришло на ум, как это иронично – он появляется и застает ее в таком виде: пьяненькая, шмыгает носом, а макияж, скорее всего, безнадежно расплылся. За спиной что-то щелкнуло, и она мгновенно притихла. Отпустила штору и обернулась: сквозь слезы она видела лишь дрожащие паутинки света. Джун покрепче зажмурилась: оказалось, просто разломилось одно из поленьев. Меньший кусок, дымясь, едва не вывалился из очага. Джун подошла и пнула его в огонь. Затем на цыпочках вышла в коридор и накинула цепочку на входную дверь. И тут же ее охватил ужас. Это ведь признак страха – она это осознала, посмотрев на латунные звенья, протянувшиеся от косяка к двери. Но раз повесив ее, она уже не могла собраться с мужеством ее снять.

По-прежнему на цыпочках Джун вернулась в гостиную и легла на диван, зарывшись лицом в подушки. Она больше не плакала – внутри слишком пусто и страшно, и можно только лежать без движения. Однако через некоторое время она села и медленно огляделась. Свечи наполовину сгорели; она посмотрела на них, на плющ, свисавший из бра на стене, на белую козлиную шкуру у ног, на полосатые шторы. Все это ее.

– Вэн, Вэн, – сказала она еле слышно. Качнувшись, она встала и двинулась в ванную. От ослепительного света заболели глаза. Изнутри на двери висел старый фланелевый халат Вэна. Ей слишком велик, но она надела его, закатала рукава, подняла воротник и туго затянула на талии кушак. В гостиной она опять легла на диван среди подушек. Время от времени она терлась щекой о плотный рукав. И смотрела в огонь, не отрываясь.

Вэн был в комнате. На улице было светло – странный серый рассвет. Она села, голова кружилась.

– Вэн, – сказала она. Он медленно шел по комнате к окну. А шторы были отдернуты. Прямоугольник тусклого белого неба, и Вэн двигался к нему. Она снова окликнула его. Если Вэн ее и слышал, то не обратил внимания. Она откинулась на подушки и смотрела. Вэн то и дело медленно покачивал головой; Джун опять захотелось плакать, только на сей раз – не о себе. Вполне естественно, что он здесь, медленно бредет по комнате в бледном утреннем свете, покачивая головой из стороны в сторону. Джун вдруг сказала себе: он что-то ищет, он может это найти, – и задрожала от холода. «Он же нашел это, – подумала она, – только делает вид, что не нашел, потому что знает – я за ним наблюдаю». И едва эта мысль сгустилась у нее в голове, Вэн подтянулся и перевалился в окно. Джун закричала, соскочила с кушетки и кинулась через всю комнату. А за окном была лишь безбрежная серая панорама города на заре, язвительно отчетливая в мельчайших деталях. Джун стояла и смотрела: пустые улицы тянулись на много миль во все стороны. Или это каналы? Чужой город.

Свеча с шипеньем догорела и разбудила ее. Некоторые уже погасли. Тени на потолке трепетали, как летучие мыши. В комнате было холодно, а шторы на закрытых окнах выгнулись внутрь под напором ветра. Джун лежала совершенно недвижно. Из камина доносился рассыпчатый, металлический хруст остывавших и опадавших углей. Джун долго не двигалась. Потом вскочила, зажгла весь свет, прошла в спальню и мгновение стояла, глядя на телефон. Ей стало чуть спокойнее. Она сняла халат и открыла чулан, чтобы его туда повесить. Джун знала все вещи Вэна – сейчас там недоставало маленького саквояжа. Ее рот медленно приоткрылся. Она и не подумала прикрыть его ладонью.

Джун влезла в пальто и сняла цепочку с входной двери. По лестничной площадке сновали сквозняки. Она пробежала шесть маршей, один за другим, пока не оказалась у подъезда. Снега намело так, что ступеньки исчезли. Она вышла. На ветру было ужасно холодно, но шальные снежинки еще пролетали. Она немного постояла на месте. Улица не подсказала ей, что делать. Она побрела по глубокому снегу на восток. На углу ей попалось такси – машина осторожно двигалась по Второй авеню, ритмично позвякивая цепями. Джун остановила ее, залезла внутрь.

– Довезите меня до реки, – сказала она, показав в ту сторону.

– Какая улица?

– Любая, только бы туда.

Доехали почти сразу. Она вышла, расплатилась, медленно дошла до конца тротуара и встала, озираясь. Вот теперь действительно светало, но заря вовсе не походила на ту, что она видела из окна. От ветра заходилось дыхание, вода в реке жила. На другом берегу зимнее небо подпирали заводы. В отдалении по фарватеру плясали огни какого-то суденышка. Джун сжала кулаки. Жуткая тоска овладела ею. Ее трясло, но холода она не чувствовала. Вдруг она повернулась. Таксист стоял посреди улицы, дуя на сложенные чашечкой ладони. Он не спускал с нее глаз.

– Вы не меня ждете, а? – спросила она. (Разве это ее голос?)

– Вас, мэм, – с нажимом ответил он.

– Я же вас не просила. – (Вся ее жизнь рассыпается у нее на глазах на мелкие кусочки – почему же голос ее звучит так сурово, так резко и самоуверенно?)

Она отвернулась от таксиста и посмотрела на изменчивую воду. Ей вдруг стало смешно от себя. Она подошла к машине, села и дала свой домашний адрес.

Привратник спал, когда она позвонила в дверь, и даже в вестибюле пришлось почти пять минут ждать, пока лифтер поднимал кабину из подвала. Джун прошла на цыпочках по квартире к себе в комнату и закрыла дверь. Раздевшись, распахнула большое окно и, не глядя в него, легла в постель. Комнату насквозь продувал холодный ветер.

(1950)

перевод:Сергей Хренов