Текст книги "Нежная добыча"

Автор книги: Пол Боулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Скорпион

Старуха жила в пещерке, которую ей в глиняном откосе у источника выдолбили сыновья перед тем, как уйти в город, где много людей. Она не была ни счастлива, ни несчастна, живя там, – она знала, что конец жизни близок, и сыновья, скорее всего, не вернутся, какое бы время года ни наступило. В городе всегда много дел, сыновьям есть чем заняться – ни к чему вспоминать времена, когда они жили в горах и ухаживали за старухой.

Порой наступало такое время, когда вход в пещеру накрывало пологом капель, и старухе нужно было проходить сквозь него, чтобы попасть внутрь. Вода скатывалась с обрыва, с растений наверху, и капала вниз на глину. Поэтому старуха привыкла подолгу сидеть на корточках, вжавшись в пещерку, чтобы не вымокнуть. Сквозь подвижный водяной бисер снаружи она видела освещенную серым небом скудную землю, а иногда порывами ветра с высокогорий мимо проносило крупную сухую листву. Внутри же, где сидела старуха, свет оставался приятным – розовым из-за глины вокруг.

На тропинке невдалеке изредка появлялись люди, и, поскольку поблизости бил источник, путники, что знали о нем, но не были уверены, где его найти, иногда подходили к пещерке, но убеждались, что источника здесь нет. Старуха никогда их не окликала. Просто наблюдала, как они приближались и неожиданно замечали ее. Она же смотрела и смотрела, как люди поворачиваются и уходят своей дорогой – искать воду для питья.

В такой жизни старухе многое нравилось. Больше не нужно спорить и ссориться с сыновьями, заставляя их носить дрова для жаровни. Можно свободно выходить по ночам искать еду. Она могла теперь съедать все, что находит, и ни с кем не делиться. И никому не нужно говорить спасибо за то, что есть в ее жизни.

Из деревни в долину время от времени спускался один старик, садился на камень в отдалении – так, что она могла его узнавать. Старуха понимала: он знает, что она живет в пещере, – но, вероятно и не сознавая этого, не любила его за то, что он никак этого своего знания не выказывал. Ей казалось, что у него над нею есть несправедливое преимущество, и он им как-то неприятно пользуется. Она придумывала множество способов досадить ему, если он когда-нибудь подойдет ближе, но он всегда проходил мимо, лишь присаживаясь на камень передохнуть, и обычно не сводил глаз с пещеры. Потом медленно вставал и продолжал путь, и старухе всегда казалось, что после отдыха он идет медленнее, чем раньше.

В пещере круглый год жили скорпионы, но больше всего их бывало в те дни, когда с растений должна была закапать вода. У старухи хранился большой ком тряпья – им она и смахивала скорпионов со стен и потолка, быстро топча их жесткими босыми пятками. Бывало, в пещеру заносило какого-нибудь дикого зверька или птичку, но убить их она никогда не успевала, а потом перестала и пытаться.

Однажды темным днем она подняла голову и увидела, что перед входом стоит один из ее сыновей. Старуха не могла вспомнить, который, но решила: тот, кто скакал на лошади по пересохшему руслу и чуть не убился. Она взглянула на его руку – не искалечена ли. Это был не тот сын.

Он заговорил:

– Это ты?

– Да.

– Ты здорова?

– Да.

– Всё хорошо?

– Всё.

– Ты была здесь?

– Сам видишь.

– Да.

Молчание. Старуха оглядела пещеру и недовольно заметила, что человек у входа загородил весь свет и внутри стало совсем темно. Она попробовала различить очертания своих вещей – палки, тыквы для воды, жестяной банки, мотка веревки. От напряжения старуха хмурилась.

Человек заговорил снова:

– Я войду?

Она не ответила.

Он отступил от входа, стряхнув с одежды капли. Старуха подумала: сейчас он скажет что-нибудь грубое, – хоть она и не знала, какой сын это был, но помнила, на что он горазд.

Она решила ответить.

– Что? – сказала она.

Он нагнулся прямо под пологом воды и повторил:

– Я войду?

– Нет.

– Что с тобой такое?

– Ничего.

А потом добавила:

– Здесь нет места.

Он снова отступил, вытирая голову. Наверное, он сейчас уйдет, подумала старуха – она не знала, хочется ли ей этого. Но что ему еще делать, подумала она. Услышала, как человек сел где-то снаружи, и почувствовала запах табачного дыма. Ни звука – только вода капает на глину.

Немного спустя старуха услышала, как сын встал. Он опять стоял у входа.

– Я вхожу, – сказал он.

Она не ответила.

Он нагнулся и протиснулся внутрь. Пещера была слишком низкой, и выпрямиться он не смог. Он огляделся и плюнул на пол.

– Пойдем, – сказал он.

– Куда?

– Со мной.

– Зачем?

– Потому что надо.

Она немного подождала, потом с подозрением спросила:

– Куда ты идешь?

Он безразлично показал на долину и ответил:

– Вон туда.

– В город?

– Дальше.

– Не пойду.

– Надо.

– Нет.

Он поднял ее палку и протянул ей.

– Завтра, – сказала она.

– Сейчас.

– Хочу спать, – сказала она, опускаясь на свою кучу тряпок.

– Хорошо. Я подожду снаружи, – ответил он и вышел.

Старуха заснула сразу. Ей снилось, что город – очень большой. Он все тянется и тянется, и его улицы полны людей в новой одежде. У церкви высокая башня, и колокола все время звонят. Целый день на улицах ее окружали люди. Она не знала, сыновья они ей все или нет. У некоторых она спрашивала: «Вы мои сыновья?» Те не могли ей ничего ответить, но она решила, что если бы могли, сказали бы: «Да». Потом, когда пришла ночь, старуха нашла дом с открытой дверью. Внутри горел свет, и в углу сидели какие-то женщины. Когда она вошла, женщины встали и сказали: «У тебя здесь комната». Ей не хотелось смотреть, но они подталкивали ее, пока она не очутилась внутри, и они закрыли дверь. Она была маленькой девочкой и плакала. Снаружи церковные колокола звонили очень громко, и ей казалось, что ими наполнено все небо. Высоко над головой в стене была дыра. Сквозь нее она видела звезды, и в комнату от них попадало немного света. Из тростника, служившего потолком, выполз скорпион. Он медленно спускался к ней по стене. Она перестала плакать и следила за ним. Хвост скорпиона изгибался над его спиной и покачивался из стороны в сторону. Она быстро осмотрелась – чем бы его смахнуть. Поскольку в комнате ничего больше не было, пришлось рукой. Но двигалась она медленно, и скорпион схватил ее за палец своими клешнями, очень крепко, никак не хотел отрываться, хотя она размахивала рукой изо всех сил. Потом она поняла, что он ее не ужалит. Ее пронзило огромным счастьем. Она поднесла палец к губам, чтобы поцеловать скорпиона. Колокола смолкли. Медленно, даруя покой, скорпион переполз ей в рот. Она ощупала его твердый панцирь, его крохотные лапки, льнувшие к губам и языку. Медленно он прополз в горло и стал принадлежать ей. Она проснулась и позвала.

Сын ответил:

– Что?

– Я готова.

– Так скоро?

Он стоял снаружи, а она прошла под пологом воды, опираясь на палку. Потом, держась чуть впереди, двинулся к тропе.

– Дождь будет, – сказал сын.

– Далеко идти?

– Три дня, – ответил он, посмотрев на ее старые ноги.

Она кивнула. И тут заметила сидящего на камне старика. У него было очень изумленное лицо, будто только что случилось чудо. Он смотрел на старуху, и челюсть его отвисла. Когда они поравнялись с камнем, он еще пристальнее всмотрелся в ее лицо. Старуха сделала вид, что не замечает его. Тщательно выбирая, куда ступить на каменистой тропе вниз, они услышали за спиной слабый старческий голос – его донесло ветром:

– До свидания.

– Кто это? – спросил сын.

– Я не знаю.

Сын злобно оглянулся на нее:

– Лжешь, – сказал он.

(1948)

перевод: Максим Немцов

Под небом

В стороне от моря на сухой прибрежной равнине лежал город – неприкрытый, он раскинулся под огромным высоким небом. Люди, жившие снаружи в деревнях, и даже некоторые образованные горожане называли город «Преисподней», поскольку нигде в округе не было так жарко. Ни одно место в окрестностях не было таким пыльным и лишенным тени; казалось, облака над ним стараются взмыть как можно выше. На много миль в вышине и во все стороны нависали они своим весом, дальние и недвижные. Весной по ночам из одной тучи в другую то и дело перескакивала молния, открывая между ними внезапные дали. Если в такие минуты кто-то поднимал глаза, он замечал, пораженный, как открываются самые укромные уголки небес, куда отступили другие тучи. Но люди в городе редко задирали головы. Они знали, в какое время года придут дожди, и не было нужды оглядывать эти безмерные дали, определяя, какой будет день. Если ветер дул изо всех сил пару недель, так что пыль заполняла широкие пустынные улицы, а молнии с каждой ночью становились все ярче, пока наконец не рокотал гром, можно было сказать наверняка: вскоре хлынет вода.

Раз в год, когда в небе сверкали молнии, Хасинто покидал деревушку в горах и спускался в город, неся с собой вещи, которые его семья смастерила после его прежнего похода. Два дня пешком по сьерре, где прохладно; на третий день дорога шла через жаркие земли, и вот этот день он предпочитал, ибо дорога выравнивалась и он мог идти быстрее, обогнав остальных. Он был более рослый и гордый, чем они, и отказывался сгибаться, как они, осиливая подъемы и спуски. В горах он изо всех сил старался не отстать от них, а на равнине широко шагал впереди и порой приходил на рынок до заката.

Теперь он стоял на главной площади с бумажным кулечком в руке. Он пришел днем раньше. Не уселся в переулке у фонтана обсуждать торговлю с односельчанами, а пошел в городской сад и сел на бетонную скамью с цифрами «1936». Оглядел аллею – туда и сюда. Никто не обращал на него внимания. Он был бос, так что мальчишки – чистильщики обуви – проходили мимо.

Разорвав бумажный пакет, он высыпал на левую ладонь сухие листья. Правой рукой выбрал черные круглые зернышки и выбросил. Затем размял листья и медленно свернул из них пять тоненьких сигарет. Полчаса он больше ни о чем не думал.

Голос позади него произнес:

– Очень мило.

Он поднял голову. Там стоял горожанин; прежде он его не встречал, так что ничего не ответил.

– Все себе? – спросил тот шелковистым городским голосом, которому Хасинто научился не доверять.

– Я купил. Я сделал, – сказал Хасинто.

– Но я тоже люблю грифы, —улыбнулся незнакомец. Одет он был бедно, и зубы у него были черные.

Хасинто накрыл сигареты на скамье широкой ладонью. Незнакомец показал на солдата, спавшего на другой скамье у железной эстрады.

– Он хочет одну, и я – одну. Ты бы осторожнее. Теперь за хранение марихуаны три месяца дают. Неужто не знаешь?

– Нет, – ответил Хасинто. – Не знаю. – И неохотно протянул две сигареты. Мужчина взял их.

– Пока, – сказал он.

Хасинто в ярости встал и с тремя сигаретами в руке вышел на площадь, затем – на длинную улицу к вокзалу. Вскоре должен быть дневной поезд с севера. Порой с него сходили безумцы – лишь за то, что им до города несли узел, они давали человеку достаточно денег, чтобы два раза можно было плотно поесть. За депо лежало кладбище, куда железнодорожники ходили курить траву. Хасинто помнил это по прошлому году; он встретил там одного контролера, который повел его знакомиться с девчонкой. Та оказалась уродкой – одна половина лица была крапчатой, багрово-синей.

Поезд на станцию уже прибыл. Люди, пытавшиеся сесть, ругались с теми, кто пытался сойти. Хасинто не понимал: столько открытых окон, а все лезут через две маленькие дверцы в концах вагонов. В окно было бы гораздо проще, но эти люди были слишком глупы, чтобы до такого додуматься. Горожанин его обставил, и это по-прежнему не давало ему покоя; окажись у него пистолет, выхватил бы и закричал: «Я – отец вам всем!» Но вряд ли у него будет пистолет.

Не подходя к перрону, по которому двигалось так много людей, он стоял в стороне и бесстрастно наблюдал за суетой. Из толпы внезапно появились три странных человека. У всех была очень белая кожа и желтые волосы. Хасинто, конечно, знал, что они издалека, поскольку все знают, что если на вид люди такие странные, то они из столицы или даже откуда-то еще дальше. Это были две женщины и мужчина, и когда они приблизились, он заметил, что говорят они на языке, который понимают только сами. Каждый нес кожаную сумку, под разными углами заклеенную разноцветными бумажными квадратиками. Хасинто отступил, не сводя взгляда с лица женщины помоложе. Он не очень понимал, красивая она или дурнушка. Но продолжал смотреть на нее, пока она проходила мимо, держа мужчину под руку. Другая женщина заметила его и слегка улыбнулась.

Хасинто сердито отвернулся и пошел к путям. Он злился на ее глупость – она думала, что у него хватит денег заплатить ей: наверняка ведь много захочет. Он шел, пока не попал на кладбище. Там было пустынно, если не считать серых ящериц – они разбегались с тропы у него под ногами. В дальнем углу стояло небольшое квадратное строение с белой каменной женщиной наверху. Он сел в тени и вынул сигареты.

Раздался свисток поезда, начавшего свой путь к морю, где люди питаются только рыбой и путешествуют по водам. Хасинто сделал несколько первых затяжек очень медленно и тщательно, задерживая дым в легких, пока не опалило края души. Через несколько минут ощущение стало сгущаться – от затылка двинулось к плечу. Как будто на нем – тугие металлические доспехи. В этот миг Хасинто посмотрел на небо и увидел высоко над собой крохотные черные точки – то были стервятники, они медленно кружили и осматривали равнину под полуденным солнцем. За ними стояли облака – глубокие и вековечные. «Ой!» – вздохнул он, закрыв глаза, и ему пришло на ум, что именно туда смотрят изо дня в день мертвецы, лежащие вокруг. Вот все, что они видят, – облака и стервятников, которых нет нужды бояться, поскольку сами они надежно упрятаны в святую землю.

Хасинто курил, все глубже погружаясь в наслаждение. Наконец он откинулся на спину и пробормотал: «Теперь я тоже мертв». А когда открыл глаза, был все тот же день, но солнце в небе стояло очень низко. Поблизости беседовали какие-то люди. Он прислушался; то пришли покурить проводники, они обсуждали жалованье и цены на еду. Хасинто не поверил ни одной цифре, которые они так небрежно называли. Они врали, чтобы произвести друг на друга впечатление, и даже сами не верили сказанному. Он выкурил половину второй сигареты, встал, потянулся и, перепрыгнув через кладбищенскую ограду, пошел к станции окольным путем, чтобы не разговаривать с проводниками. Когда эти люди курят, им всегда нужно больше и больше общения; ни за что не оставят собрата-курильщика в покое.

Он подошел к привокзальной закусочной и, стоя на улице, наблюдал, как внутри железнодорожники играют на бильярде. Наступал вечер, и молнии в небе становились все заметнее. Хасинто пошел по длинной улице в центр города. Мужчины в дверях и перед домами играли на маримбах – втроем или вчетвером, а иногда, вяло – в одиночку. Маримбы и марихуана – единственные хорошие вещи в городе, подумал Хасинто. Женщины – страхолюдины и грязнули, а все мужчины – воры и пьяницы. Он вспомнил троих на вокзале. Эти должны быть в гостинице на площади. Он пошел чуть быстрее, а его глаза, покрасневшие от того, что он мало спал и перебрал травы, открылись немного шире.

С аппетитом поев на кромке рыночного фонтана, он почувствовал себя очень хорошо. Семьи горцев расположились у боковой стены собора – некоторые уже спали, другие готовились ко сну. Почти все ларьки на рынке были темны; несколько фигур еще стояли перед лотком с холодным соком. Хасинто нащупал в кармане окурок и целую сигарету и, охватив их пальцами, двинулся через городской сад. Небесные фейерверки сверкали очень ярко, но грома не было. По всему городу мурлыкали и звякали маримбы: некоторые вблизи, некоторые в отдалении. Легкий ветерок раскачивал в саду ветви лимонных деревьев. Хасинто задумчиво шагал, пока не дошел до скамьи прямо перед входом в гостиницу. Он уселся и стал нахально курить окурок. Через несколько минут стало легче верить, что одна из двух желтоволосых женщин скоро выйдет. Он выкинул окурок, откинулся на спинку и уставился на гостиницу. Управляющий установил над входной дверью громкоговоритель, из него раздавались треск и шипение, заглушая музыку маримб. Иногда из хаоса прорывались несколько громких аккордов оркестра, а время от времени казалось, что в этом шуме говорит мужской голос. Хасинто это раздражало: женщины скорее всего захотят остаться внутри, где лучше слышно.

Прошло много времени. Радио замолчало. Голоса из сада растворились в улицах. У собора все спали. Казалось, и маримбы должны умолкнуть, но поднимавшийся порой ветерок приносил долгие трели с окраины и уносил обратно.

Стало очень поздно. Ни звука, кроме шуршания лимонных листьев и плеска струи в водоеме посреди рынка. Хасинто привык ждать. И полночи спустя, из гостиницы вышла женщина, постояла мгновение, глядя на небо, и направилась через дорогу в сад. Со своей скамьи в темноте Хасинто наблюдал, как она подходит. Он был разочарован. Женщина вновь взглянула наверх перед тем, как вступить под сень лимонных деревьев, и тут же села на соседнюю скамью и закурила сигарету. Он подождал несколько минут. Потом сказал:

– Сеньорита.

Желтоволосая женщина вскрикнула: «Ой!» Она не заметила его. Вскочила со скамейки и вгляделась в темноту.

Хасинто передвинулся на край и спокойно повторил:

– Сеньорита.

Та неуверенно, по-прежнему всматриваясь, пошла к нему. Он знал, что это уловка. Она видела его совершенно отчетливо, когда освещалось небо. Когда она приблизилась к скамье, он жестом предложил ей сесть рядом. Как он и подозревал, она говорила на его языке.

– Что такое? – спросила она. В конце концов, разговор на чужом языке на вокзале был лишь для вида.

– Садитесь, сеньорита.

– Зачем?

– Потому что я так говорю.

Она рассмеялась и отшвырнула сигарету.

– Это не причина, – сказала она, садясь на другой конец скамьи. – Что вы делаете здесь так поздно?

Она говорила старательно и правильно, как священник. Он ответил:

– А вы, что вы ищете?

– Ничего.

– Нет. Вы что-то ищете, – серьезно возразил он.

– Не спится. Очень жарко.

– Нет. Не жарко, – сказал Хасинто. Ощущая в себе все больше уверенности, он вытащил последнюю сигарету и закурил. – Что вы делаете здесь, в этом городе?

– Проездом на юг, к границе, – ответила она и объяснила, что путешествует с двумя друзьями, мужем и женой, и часто выходит на прогулку, когда те ложатся спать.

Хасинто слушал, вдыхая и выдыхая дым. Вдруг он вскочил. Дотронувшись до ее руки, он сказал:

– Пойдемте на рынок.

Она поднялась, спросив «Зачем?», и пошла с ним через городской сад. Когда они оказались на улице, он, резко сжав ее запястье, произнес сквозь зубы:

– Посмотрите на небо.

Она подняла голову – недоуменно, чуть боязливо. Хасинто тихо и напряженно продолжал:

– Бог мне свидетель, я пойду сейчас в гостиницу и убью мужчину, который приехал сюда с вами.

Ее глаза округлились. Она попыталась вырвать руку, но он не пустил, а сунулся к ней лицом:

– У меня в кармане пистолет, и я убью этого мужчину.

– Но почему? – слабо прошептала она, оглядывая пустынную улицу.

– Я хочу его жену.

Женщина сказала:

– Это невозможно. Она закричит.

– Я знаю владельца, – произнес Хасинто, вращая глазами и усмехаясь. Женщина, казалось, поверила ему. Теперь он ощущал, что вот-вот произойдет нечто важное.

– А вы, – сказал он, грубо выкручивая ей руку, – вы не закричите.

– Нет.

Он вновь указал на небо.

– Бог мне свидетель. Вы можете спасти жизнь своего друга. Пойдемте со мной.

Ее сотрясала сильная дрожь; когда они, спотыкаясь, шли по улице, и он на миг отпустил женщину, она бросилась бежать. Одним прыжком Хасинто настиг ее, остановил и вновь посмотрел на небо, еще раз повторив угрозы. В ярких вспышках молнии она видела его широко раскрытые глаза с красными прожилками и совершенно пустое лицо. Она машинально позволила ему толкать себя по улицам. Он больше ее не отпускал.

– Вы спасаете жизнь друга, – говорил он. – Бог вас наградит.

Она шла дальше, всхлипывая. По дороге к станции они не встретили ни души. Почти дойдя до нее, они сделали большой крюк по окраине города и наконец пришли на кладбище.

– Это святое место, – пробормотал он, быстро перекрестившись. – Здесь вы спасете жизнь друга.

Он снял рубаху, расстелил ее на каменистой почве и толкнул женщину на землю. Не осталось ничего, кроме настойчивых, беззвучных вспышек в небе. Она зажмурилась, но вздрагивала при каждой вспышке даже с закрытыми глазами. Ветер стал жестче, и ее ноздри забивало запахом пыли.

Он довел ее до сада и там отпустил. Потом сказал:

– Спокойной ночи, сеньорита, – и быстро зашагал прочь. Он был счастлив, потому что она не попросила денег.

Придя в город на следующий год, он четыре дня ждал на вокзале поезда. В последний день пошел на кладбище и сел у маленького квадратного строения с каменной женщиной наверху. По земле ветер гнал пыль. В небе висели огромные облака, и в вышине над ним были стервятники. Он курил и вспоминал желтоволосую женщину. А через какое-то время заплакал и скатился на землю, всхлипывая и загребая руками камешки. Мимо шла старуха-горожанка, каждый день навещавшая могилу сына. Увидев его, покачала головой и еле слышно пробормотала:

– Он потерял мать.

(1948)

перевод:Сергей Хренов