Текст книги "Женщина и обезьяна"

Автор книги: Питер Хёг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

5

Когда она проснулась, часы показывали полночь. Жара в комнате была тяжёлой и влажной, она сунула руку под кровать, её графин оказался пустым. Она надела халат, соприкосновение ткани с кожей было болезненным, чувствуя головокружение и слабость, она начала путешествие к истокам Нила.

Дом пытался преградить ей дорогу своими тёмными, угрожающими тенями, казалось, даже чьим-то дыханием. Плоские камни во дворе горели под её босыми ногами, небо было чёрным. Но в воздухе чувствовалась прохлада. Она ступила на гравий и взялась за ручку двери, ведущей в мастерскую садовника. Дверь оказалась закрытой.

Сначала она оцепенела перед этой новой непонятной загадкой. По внешнему периметру Момбаса-Мэнор охранялся той же компанией, что и остальные дома на улице. Но двери в доме обычно не закрывались. Потом она улыбнулась. Как и все предусмотрительные руководители экспедиций, она во время своих одиноких странствий оставляла кое-где запасы.

Большой резервуар с пресной водой выходил через стену в лоток, в нём стоял целый ряд стеклянных сосудов с пробами воды. Маделен закрыла глаза, поводила руками среди водяных растений и золотых рыбок и достала пробирку, по внешнему виду похожую на остальные. Она отвинтила крышку, осторожно отхлебнула и выдохнула. В этой жидкости не могли расти головастики. Это был кристально чистый 55-процентный этиловый спирт.

Она присела на стенку каменного бассейна. Облака над ней расступились, и показался Млечный Путь. Вода в бассейне журчала, словно в фонтанах и каналах в Копенгагене. Она подняла свой сосуд, словно приветствуя саму себя. Ей было так хорошо, это был настоящий уютный датский вечер – прекрасное завершение прекрасного дня.

Она подумала об обезьяне. О том, как ей, должно быть, сейчас одиноко, без маленьких вспомогательных средств, которыми можно скрасить одиночество. Кто-нибудь когда-нибудь слышал о том, чтобы животные пили? Нет. С другой стороны, никто никогда не слышал о неправильной зубной дуге Эразма. Да и, наверное, никогда не поздно научиться пить. Раз шимпанзе можно научить языку знаков.

Маделен забралась в резервуар. На коленях, высоко подняв свою пробирку, чтобы не разбавить находящуюся в нём жидкость, она вползла в мастерскую. Потом вошла в оранжерею и зажгла свет. Окна были закрыты чёрными светомаскирующими занавесями. Клетка была такой, как она её запомнила. Но обезьяна исчезла.

Она некоторое время постояла у стеклянной стены, пока окончательно не убедилась в этом. Потом открыла дверь и вошла.

Только в то самое мгновение, когда мы понимаем, чего мы лишились, когда потеря кровоточит, а сознание ещё не начало коагулировать, значение потерянного предстаёт перед нами со всей ясностью. Проходя через пустую клетку, Маделен поняла, что ей будет не хватать обезьяны.

У неё самой никогда не было домашних животных. Без всякой зависти, без всякого желания получить что-нибудь похожее, она смотрела на шетландских пони своих подруг, охотничьих собак и хомячков, и с самого начала ей было ясно, что лошадь между ног, щенок у груди и морская свинка в кровати были заменителем чего-то другого. Молча, не чувствуя ничего другого кроме сострадания, она снова и снова становилась свидетелем краха эмоциональных иллюзий, когда животные вырастали из щенячьей ребячливости, становились больше и настойчиво проявляли сексуальные потребности, и их изгоняли из девичьей спальни во двор, где у них, как логическое следствие одиночества, развивалась животная психопатическая свирепость, которая приводила в конце концов к тому, что они кусали почтальона, обходясь семейству в пятьдесят тысяч крон в качестве возмещения ущерба плюс семьсот крон за усыпление.

Теперь, находясь в клетке, она поняла, что если тогда животные были призваны служить напоминанием о ком-то другом: о детях, о родителях, о куклах, о мужчинах, – то обезьяна, в своей терпеливой беспомощности, напомнила ей о ней самой.

Чувство одиночества овладело ею. Она отхлебнула из своего сосуда, словно в знак ритуального прощания, – поминальное пиво, маленькая прощальная вечеринка в память о покинувшем её друге. Отхлёбывая, она медленно прошла через клетку, подойдя, таким образом, к тому единственному месту в пространстве, откуда была видна обезьяна.

Она раздвинула ветки. Сначала показалось, что растения приняли форму постели для животного, потом она увидела, что животное лежит в сплетённой люльке. Не поломав и не особенно пригибая ветки и листья, животное сплело их в гамак, часть которого, обращённая к стеклу, была скрыта серовато-коричневой увядшей растительностью, сливавшейся с шерстью животного, так что всю эту конструкцию невозможно было различить снаружи. В единственном месте в помещении, где растения образовывали чащу, достаточную чтобы его скрыть, примат, казалось, парил на уровне плеча, виртуозно замаскированный.

Маделен села на сук.

– Ты более невидим, чем ты думаешь, – сказала она. – Говорят, что ты вовсе не существуешь.

Она показала на зубы животного.

– Как шмель. Он не может летать, это можно доказать. Но сам он этого не знает. Так что он всё равно летает.

Она сделала пару глотков за шмеля.

– Открой-ка рот, – предложила она.

И, демонстрируя, как это надо сделать, широко открыла рот.

Губы примата неуверенно раскрылись, он открыл рот.

Маделен увидела бело-розовую пасть, мощные дёсны, нёбо, изрезанное словно песчаное морское дно, блеск слюны под языком. Она увидела два маленьких коренных зуба с каждой стороны, изрезанные края передних зубов, конические клинки клыков, изогнутую, как у человека, зубную дугу. Она увидела оригинал очень точного рисунка, сделанного Адамом. Но она увидела всё это лишь мельком, как деталь чего-то гораздо более важного.

В то мгновение, когда обезьяна открыла рот, не только её зубная дута, всё её лицо на мгновение стало совсем человеческим, и не просто человеческим в абстрактном смысле, но таким же человеческим, как и её собственное. Примат в это время повторял её собственные движения, не карикатурно, потому что в карикатуре всегда есть что-то нереальное из-за её грубости. Примат повторял её совершенно реалистично.

Ощущение это длилось лишь долю секунды – словно смотришь на поверхность какой-нибудь жидкости, к примеру, на поверхность чистого спирта, и вдруг она становится абсолютно гладкой, и ты видишь своё отражение, а за ним бездну, и чувствуешь, как тебя туда затягивает, и на мгновение перестаёшь понимать, действительно ли это твоё собственное отражение.

Потом отражение стёрлось, животное откинулось назад, а Маделен допила остатки из своей пробирки. Потом она сразу же обеими руками снова наполнила её, выпила половину, оторвалась, чтобы вдохнуть воздух, потом она снова схватилась за неё. Но не смогла – оказалось, что пробирка закрыта чем-то плоским. Она взглянула поверх неё и встретилась глазами с обезьяной. Та положила руку на её сосуд.

Маделен отшатнулась.

– Да, – сказала она, – это, пожалуй, правильно.

Листья и вьющиеся растения, словно текущая вода, вернулись в исходное положение, скоро видны были только глаза обезьяны, потом заросли сомкнулись и животное исчезло.

6

Через полгода после того, как Маделен и Адам поженились, Андреа Бёрден устроила в своём доме в Мэйфэре приём, очевидно с целью познакомить Маделен с семейством. Через минуту после того, как они пришли, Маделен попыталась сбежать, но Адам удержал её.

Присутствовали более двадцати членов семейства, срез современной и будущей наделённой властью английской элиты: мужчины, получившие свой первый костюм в пятилетнем возрасте, и женщины, с рождения имевшие слуг, которыми можно было командовать. Все они, независимо от возраста, от самых младших тинейджеров до семидесятилетнего сэра Тоби, который был консультантом по ветеринарным вопросам в правительстве, в обществе Андреа Бёрден нервничали, словно мальки, чувствующие тень щуки.

Купаясь в шампанском, общество проплыло через анфиладу открывавшихся перед ними комнат и оказалось в столовой, которая была похожа на позолоченный живорыбный садок, освещённая только канделябрами, которые умножались в блестящих поверхностях сервиза из благородных металлов, и с таким количеством написанных маслом картин на стенах, что обои были видны только в тех местах, где вместо картины была прикреплена маленькая белая бумажка страхового общества Ллойда с информацией о том, для какой именно выставки в настоящий момент предоставлена картина.

В столовой Андреа Бёрден произнесла речь, в которой она поблагодарила каждого из присутствующих, которых Маделен никогда раньше не видела, за их помощь в передаче Примроуз-Хилл, Глостер-Гейт и Альберт-Террас – Маделен понятия не имела, где они находятся – для их «development corporation» – выражение, которое Маделен здесь услышала в первый раз. Поэтому из вербальной части этого приветствия Маделен абсолютно ничего не поняла, но пока Андреа Бёрден говорила, она, разглядывая её, поняла, что сестра Адама не является ни пышной пчелиной маткой, ни жилистой, энергичной паучихой, но что она стройная, гладкая, ангелоподобная и смертельно опасная, и что одна из причин, почему она собрала вокруг себя всех этих людей, состоит в том, чтобы попытаться убить как можно больше одним ударом. Речь её была этим самым ударом, и после неё присутствующие не могли сдвинуться с места. Гости слушали Андреа, сидя прямо и вперив взор в скатерть, не имея никакой возможности сбежать, сдерживаемые некой родовой общностью, подобной той, что при кажущемся на поверхности хаосе связывает муравейник неумолимой дисциплиной. После всего этого, конечно же, был подан десерт, потом даже возник поверхностный разговор, и Маделен заметила, что приглашённые, должно быть, уже получали подобную трёпку и раньше и что у них сильно повышенный болевой порог. Но всему обществу в целом было не по себе, и одна пара за другой потихоньку откланивались, Андреа Бёрден провожала их к дверям и целовала в щёчку, милостиво принимая их неубедительные извинения.

Когда остались только Адам и Маделен, хозяйка опустилась перед ними в глубокое кресло и посмотрела на Маделен, сидящую с бокалом для красного вина, в который был налит коньяк.

– Её нелегко испугать, – сказала она Адаму.

В тот миг Маделен поняла, что сестрою Адама движут более сложные мотивы, чем обычная злоба, и она почувствовала укол любопытства – ей захотелось понять эту женщину.

Чуть позже Андреа Бёрден проводила их до дверей. Они уже спустились на три ступеньки по лестнице, когда она вышла вслед за ними.

– Мне очень жаль, но на кухне пересчитали посуду, не хватает одной вилки.

Остановившись, Адам молча уставился прямо перед собой.

– Вы, конечно же, вне всяких подозрений. Мне просто казалось, что надо это сказать. Ведь это всё-таки вандеровское серебро.

– Я пришлю новую, – произнёс Адам, поджав губы.

И они с Маделен прислонились друг к другу, она размякшая, как медуза, от алкоголя, он весь напрягшийся от сдерживаемой ярости, и вместе побрели в ночь.

С тех пор Маделен лишь мельком встречалась с Андреа Бёрден, до того как та три дня назад привезла обезьяну. Теперь она собиралась снова с ней встретиться. Второй раз за два дня она сидела в подземке, теперь направляясь в сторону Тауэр-Хамлетс, напряжённо пытаясь реконструировать своё двойственное представление о сестре Адама.

В этот день Маделен начала менять свою жизнь. Она проснулась на два часа раньше обычного, после короткого, но крепкого сна, с осознанием того, что последние два дня были дурным сном, бредовым состоянием и что теперь она начнёт всё сначала. Она осознала ещё до того, как полностью проснулась, что истинным смыслом существования является любовь и что теперь она будет жить для Адама, бескорыстно, следуя примеру матери, может быть, даже бросит пить, и после краткой и сосредоточенной работы перед зеркалом она, прямо в халате, поспешила вниз в кухню, где уговорила миссис Клэпхэм позволить ей самой встретить Адама.

Она приготовила ему чай и поджарила хлеб. Она проводила его до гаража, и когда его машина, завернув за угол, исчезла из виду, она, повинуясь неожиданному порыву, бросилась бежать по саду, чтобы через маленькую дверцу в ограде выйти на тротуар. Она хотела стоять и махать ему – неожиданно для него, ослепительно прекрасная – когда он будет проезжать мимо. Она услышала звук открывающихся электрических ворот и уже подняла руки, когда поняла, что «астон-мартин» Адама удаляется и что он в это утро впервые за всё время повернул направо, а не налево.

Направо – это было неверное направление, на восток, в противоположную от Риджентс-Парка и Института сторону, и сначала Маделен просто застыла на месте. Потом она сбросила домашние тапочки и бросилась бежать.

Повернув за угол, она лишь мельком увидела заднее стекло машины. И пока она ещё махала и кричала, впереди, в нескольких сотнях метров, от тротуара отъехала машина, и как раз когда Маделен поняла, что это тот же самый белый автомобиль с тем же самым седым человеком, которого на днях не пропустил Клэпхэм и которого она сама потом видела, с места сдвинулся фургон с изображением собаки на двери и поехал за белой машиной, которая последовала за Адамом, и ни один из водителей преследующих автомобилей не видел Маделен, которая так и осталась стоять босиком одна, став свидетелем какой-то непонятной схемы, и махать ей было некому.

Снова оказавшись в своей комнате, на кровати, она дрожащими руками выудила графин, испуганно оглянулась, словно олень у водопоя, и быстро выпила два раза по половинке стаканчика.

Она сразу же успокоилась. Обычно алкоголь открывал внутри неё парк развлечений с американскими горками, на которые стоило только забраться – и невозможно было заранее сказать, в каком направлении тебя выбросит. Однако на этот раз её никуда не выбросило, на этот раз жидкость погрузила её в нежную, сладострастную сентиментальность. Она подумала об Адаме, о его непреклонности, о его энергии. И заплакала. Своими слезами она орошала розовый атлас, и в ней росла мысль о великом примирении. Ей срочно нужно было его видеть. Ей нужно, чтобы он сейчас был в ней, физически. И всё равно, где это будет, пусть хоть в его кабинете.

Схватив телефонную трубку, она набрала прямой номер, и так велико было желание услышать его голос, что она даже не успела удивиться, услышав голос секретарши.

– Можно поговорить с Адамом? – спросила она.

По голосу женщины и по её ответу Маделен поняла три вещи. Что секретарша думает, что это звонит Присцилла, что она заранее отказалась от всякого сопротивления и что Адам ещё раз всех обманул, уничтожив за собой при этом всё следы.

– Господин Бёрден работает дома, – сказала она. – Ему что-нибудь передать?

Маделен прислонилась к стене. Если бы она была одна, то разговор на этом бы и закончился. Но она была не одна. Секретарша вызвала некоего духа, и теперь он материализовался. Из рук Маделен трубку взяла Присцилла.

– Напишите, – ответила она. – «Твоё тело значит для меня больше, чем весь слоёный бекон Смитфилдовского рынка».

Она положила трубку и встала.

Маделен вышла в коридор, спустилась по лестнице и прошла через дом, без какой-либо определённой цели, а просто потому, что была слишком взволнована, чтобы сидеть на одном месте. В дверях, ведущих на террасу, стоял Клэпхэм.

– Могу ли я предложить чашечку горячего только что сваренного мокко? – спросил он.

Маделен взяла розу, которую он ей протянул.

– Если он крепкий, – ответила она.

Он был крепкий, чёрный и тягучий, словно масляная краска, и пока Маделен пила, она задумчиво рассматривала Клэпхэма. Похоже, чувствовал он себя неплохо, был спокоен, в самой ситуации не было ничего непривычного. Сидя в непринуждённой позе, он одновременно выполнял свой долг и вместе с тем осуществлял авторитетный контроль над той, которая только в формальном отношении была его хозяйкой.

Он считал, что они, как обычно, на террасе одни. И только Маделен заметила упавшую на стол тень другой женщины.

– Та машина, которую вы вчера не впустили, – сказала она мягко, – я не знаю, имеет ли это ко мне отношение?

Клэпхэм допил кофе и отставил свою чашку, перевернув её решительным жестом мастерового.

– Пора за работу, – сказал он.

В глазах у Маделен потемнело. Именно сейчас, более чем когда-либо прежде, ей нужно было, чтобы он никуда не уходил. Чтобы он – в переносном смысле – положил голову к ней на колени, был с ней любезен и продемонстрировал хотя бы некоторое уважение. А он вместо этого присоединяется к тому каравану, который в это утро отправился в путь, оставив её в одиночестве в Британской Сахаре.

– Сядьте! – произнесла она. Клэпхэм застыл.

– И не вставайте, пока я говорю с вами. Клэпхэм наклонил голову. Он чувствовал боль, но не мог понять, откуда сыплются удары. Маделен тоже едва ли это знала. Только Присцилла понимала, что тот тон, который угрожающе навис сейчас над головой Клэпхэма, принадлежал Адаму. Что это голосу своего хозяина повиновался стоящий перед ней мужчина.

– Белая машина, Клэпхэм?

– Ветеринарная служба.

Это мало что говорило обеим женщинам, но им было ясно, что они балансируют на гребне волны, которая может в любой момент обрушиться, и что времени оглядываться у них нет.

– По какому делу?

– Чтобы встретиться с господином Верденом.

– И что вы им сказали?

– Что мистера Бёрдена нет дома.

Маделен сделала паузу, чтобы подготовить всю эту ситуацию для последнего вопроса.

– Где сейчас мистер Бёрден?

Вся фигура Клэпхэма сжалась. Маделен и Присцилла медленно встали.

– Где сейчас мистер Бёрден?

– В Тауэр-Хамлетс. В Благотворительном фонде животных.

Маделен подалась вперёд, и Клэпхэм отпрянул, как будто действительно ждал удара.

Но Маделен не ударила. Она осторожно погладила по голове стоящего перед ней недружелюбного, замкнутого, непонимающего человека.

– Спасибо за кофе, – сказала она.

7

В безликих, отдалённых от центра районах всех крупных европейских городов можно встретить маленькие офисы, в которых трудятся пожилые дамы, готовые бесплатно отдавать всё своё время на благо ничем не примечательных обществ, которые, не привлекая к себе особого внимания, занимаются сбором научных доказательств необходимости защиты ежей, или полевых левкоев, или водяных крыс, и именно в такой обстановке Маделен ожидала найти Андреа Бёрден, но всё оказалось совсем иначе.

Вестибюль на четырнадцатом этаже Дома животных в Тауэр-Хамлетс был не безликим, а активно-серым, а перед полированным надгробным камнем, на котором был выгравирован список всех помещений, Маделен начала догадываться о том, в чем она окончательно убедилась, когда её впустили в здание два стального цвета охранника, которые вызвали господина в сером костюме, и она отправилась в пешее путешествие за этим серым костюмом, – а именно, что Благотворительный фонд помощи животным помещается не в кабинете или разгороженном шкафами помещении, но что это общество занимает огромный континент на целом этаже в одном из самых дорогих зданий мира.

В конце пути обнаружились два секретаря, сидящие в комнате размером с мавзолей, и в других условиях Маделен в такой момент, скорее всего, была бы совершенно сбита с толку подавляющим воздействием обстановки. Но не сегодня, – в течение тех двадцати минут, которые она провела в подземке, она обрела равновесие. Не только благодаря выпитому, но, в первую очередь, почувствовав твёрдую уверенность, что знает, для чего туда едет.

Она вспомнила все свои прежние встречи с сестрой Адама, и хотя вспоминать это было нелегко, – она никоим образом не была трезва сейчас и уж точно не была трезва тогда, но всё-таки это её успокоило, она пришла к выводу, что за холодными манерами Андреа Бёрден прячется человечная и тёплая натура, а вот уж что Маделен сейчас было необходимо – так это человечность и утешение. Она встретится с Адамом в присутствии Андреа, и эта женщина станет любящим, но твёрдым посредником, и всё будет замечательно хорошо. Если Маделен влетела в поезд словно животное, спасающееся от лесного пожара и достигшее наконец своей норы, то, добравшись до места, она обрела сходство с цыплёнком, который торопится под крылышко матери.

И действительно, в улыбке Андреа Бёрден, когда та входила в приёмную, было что-то материнское, была сердечность в том поцелуе, который она запечатлела на щеке Маделен, было что-то защищающее в том, как она повела её в свой кабинет и закрыла за ними дверь. Оказавшись же в кабинете, она нанесла первый прямой в челюсть.

– Маделен, дорогая, – сказала она. – Что я могу предложить тебе в такой ранний час? Большой стакан джина?

Алкоголь был самой сокровенной тайной Маделен. Это был потаённый, нежно побулькивающий желудочек её сердца, существование которого, как ей казалось до настоящего времени, ей удавалось скрывать от окружающего мира.

В возникшей пустоте приостановленной реальности Маделен пришло в голову, что животные отличаются от людей в первую очередь неизменностью своего сознания. Самое ужасное в той постоянной неуверенности, жертвой которой она сама являлась, была её изменчивость. Бывали дни, когда она сомневалась в своём теле, в другие дни она сомневалась в своём рассудке, бывало, что ей не хватало уверенности в своём браке, своих волосах, своих финансах, своих движениях, своём запахе, своих чувствах. И список возможных вариантов был бесконечен. Как только ей начинало казаться, что вот теперь у неё наконец-то имеется пусть длинный, но всё-таки исчерпывающий реестр форм, которые может принимать её ненависть к самой себе, как та приобретала новый, никогда прежде не виданный облик.

Полной противоположностью этому внутреннему дисбалансу было лицо стоящей перед ней женщины. Андреа Бёрден разглядывала её с изучающим, бесчувственным любопытством рептилии.

В комнате было пусто, никаких следов пребывания Адама. При нынешнем положении дел это было к лучшему. Маделен опустилась на стул.

Я просто хотела посмотреть, как здесь всё выглядит, – сказала она.

– Рабочее место должно стимулировать. Человека, который сам ничем особенно не занимается.

Маделен понимала, что её время истекло. Сейчас она найдёт какое-нибудь кладбище слонов, как-нибудь доползёт туда и умрёт. Но подняться со стула не было сил.

– Один стаканчик не помешал бы, – сказала она.

Перед ней появился стакан.

– Почему здесь всё так выглядит? – спросила она.

– Вымирающие виды животных и самые популярные домашние животные притягивают очень большие деньги. Мы распределяем эти деньги.

– Здесь как в склепе.

– Смерть вызывает доверие. Любой банк оборудован как склеп.

– А где Адам?

Андреа Бёрден ничего не ответила. Она встала за её спиной, Маделен почувствовала её руки на спинке своего стула.

– Тебе надо взглянуть на вид отсюда, – сказала она. – Перед уходом.

Стул под Маделен задрожал. Андреа повернула её вместе с ним на сто восемьдесят градусов.

Маделен закрыла глаза из-за обжигающего джина и неожиданно резкого движения. Теперь она открыла их.

Три стены в помещении были сделаны из зеркального стекла. Перед ними и под ними простирался Лондон, далёкий и нереальный.

Андреа Бёрден не двигалась, стоя словно сиделка за спиной своего пациента в инвалидном кресле.

– Что скажешь?

Лондон не является городом, Маделен это сейчас стало ясно, – ведь всякий город где-то кончается. Неровные, волнистые каменные поверхности под ней не имели никаких границ. Там, где кривизна земли образовывала горизонт, всё так же продолжались здания, простиравшиеся до самых видимых границ вселенной.

Она увидела, что город слишком велик для одного климата. Вокруг них, над доками Святой Катарины и Темзой, светило солнце. Над новым Сити было сумрачно. На востоке, над доками, шёл дождь. Над южным берегом реки нависла жёлтая пелена заводского дыма.

– Как может нравиться здесь жить? – спросила она.

– Мы умеем приспосабливаться. Даже к здешней жизни. Именно эта способность отличает человека.

Андреа Бёрден вышла на свет, став рядом со стулом.

– Двадцать с половиной тысяч цыплят, – сказала она. – Каждый день. Чтобы кормить Лондон. Пять тысяч восемьсот свиней. Тысяча пятьсот двадцать голов мясного скота. Шесть тысяч овец. Согласно сведениям Комитета по сельскохозяйственным животным и мясу, ежедневно город потребляет две тысячи тонн животного белка. Можно представить Лондон как чудовищную машину по переработке домашних животных. И тем не менее я не смотрю на него так. Бойни – это лишь малая часть всего, что связано с животными. Если отвлечься от простого потребления, то первой по важности группой будут рабочие животные. В Большом Лондоне по меньшей мере пять тысяч сторожевых собак, связанных с охранными агентствами. По меньшей мере, пять тысяч лошадей, которые используются как тягловая сила или для верховой езды, четыре тысячи скаковых лошадей, распределённых по пятидесяти конюшням, плюс две тысячи лошадей в полиции и в кавалерии, три тысячи борзых, три тысячи почтовых голубей. А кроме лошадей, есть ещё все остальные животные. Согласно статистике по Лондону, под нами сейчас миллион домашних собак, полтора миллиона кошек, пять миллионов самых разных птиц в клетках, два миллиона мелких грызунов, вроде морских свинок, и какое-то количество пресмыкающихся и рыбок, о котором мы можем только догадываться. Не стоит забывать и о лабораторных животных в научно-исследовательских институтах, частных и государственных, фармацевтических предприятиях, в ветеринарных институтах и так далее. Группа, которая здесь, в Лондоне и его окрестностях, насчитывает предположительно до десяти миллионов животных, самого разного размера, от землеройки до мускусного быка. И всё это вместе, все эти двадцать с лишним миллионов живых существ, – это примерно половина. Вторая половина – это то, что можно назвать «животный люмпен-пролетариат города». Бездомные собаки, дикие кошки, группа полубешеных животных, которые пытаются приспособиться к биотопу большого города, лисы, голуби, городские мыши, чайки, крысы, насекомые. И мы ещё даже не упомянули зоопарки или аквариумы.

Андреа Бёрден дошла до стекла, оказавшись к Маделен спиной. Теперь она снова повернулась к ней.

– Лондон – это не просто организм, который перерабатывает животных. Он нечто значительно более сложное. Наши биологи утверждают, что в городе живёт более тридцати миллионов живых существ, помимо людей, всего около десяти тысяч видов. Они говорят, что животная биомасса на один квадратный километр составляет семьдесят пять тонн. Знаешь, что это значит? Маделен покачала головой.

– Это означает, что в Лондоне не просто больше животных, чем в любом английском лесу, чем вообще в каком-либо другом месте в Англии. Это означает, что здесь более высокая плотность животных, чем, например, в Мату Гроссу в засушливое время года. Лондон – это один из самых крупных ареалов распространения животных на всём Земном шаре.

Маделен снова посмотрела на город, потом в свой уже опустевший стакан, а затем опять на город.

– Ну и что?

Она совсем не хотела быть грубой, но для открытого проявления вежливости требуется некоторый излишек сил, а Маделен ехала на запасном баке.

– Давай я тебя провожу, – сказала Андреа Бёрден.

Она помогла Маделен встать со стула. Ковёр под её ногами стал вязким.

– А мы, люди, – спросила Маделен, – мы ведь тоже важны?

– Мы сделали свой выбор. Мы привезли сюда животных. Меня интересуют жертвы.

Положив бутылку с джином в коричневый бумажный пакет, Андреа Бёрден протянула его Маделен:

– Возьми себе на дорогу. Рада была тебя видеть. Будь так добра – в следующий раз предупреди заранее.

Маделен оперлась о дверной косяк, вглядываясь в лицо стоящей перед ней женщины. Ей пришло в голову, что эта женщина всё это время принимала у неё экзамен. И что она завалила его, даже не поняв, на какие вопросы отвечала.

– Ты кое-что забыла, – сказала она. – Тех животных, с которыми работают учёные, изучающие поведение животных.

Сестра Адама взяла её под руку, чтобы вытолкнуть её за дверь, взгляд её уже стал отсутствующим.

Внутри Маделен возникло сразу пять картинок: Лондон, обезьяна, Адам, Присцилла и холод, исходящий от этого лица, – все они смешались и самовоспламенились.

– Собственно говоря, я пришла, чтобы сказать, что получила строгое воспитание, – произнесла она. – Противозаконные действия… мне всегда было очень трудно с этим мириться. Я не могу спать по ночам. У меня начинается ангина. И всё дело в обезьяне. Она у нас в доме. И это при том положении, которое занимает Адам. И ты её привезла. Ты, директор этого прекрасного заведения. Минуя ветеринарную службу. Боюсь, что мне придётся обратиться в полицию. Вот это я и хотела сказать.

До этого момента движения Андреа Бёрден были порхающими и порывистыми, что Маделен, когда увидела её впервые, приняла за признак смущения, но постепенно стала понимать как танец боксёра вокруг своего противника. Теперь Андреа замерла. Она не успела восстановить равновесие, когда Маделен снова нанесла удар:

– Или, может быть, лучше обратиться к журналистам. Мне уже несколько дней кусок в горло не лезет. Я всё время надеялась, что мне кто-нибудь что-нибудь объяснит.

Они снова оказались у окна и там и остановились – на краю городской пропасти.

Андреа Бёрден опустила голову.

– Я бы хотела пригласить тебя в зоопарк, – сказала она. – Завтра. До того как рабочие начнут свою работу. В семь часов тебя устроит?

– С детства не была в зоопарке, – сказала Маделен.

Они пошли назад к двери, Андреа Бёрден открыла её, в приёмной ожидал серый пиджак.

– Так что журналисты, – спросила Андреа Бёрден, – и полиция?

Маделен выдержала паузу.

– Поговорим об этом завтра, – ответила она. – В зоопарке.