Текст книги "Кабала"

Автор книги: Пэтти Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Пэтти Дэвис
Кабала

Пролог

Бывает, что сворачиваем мы за угол – и все в жизни вдруг меняется. Там, за углом, стоит незнакомец, в тени или под ярким солнцем – неважно. Но ждет он именно нас. Это он незаметным движением передвигает шахматные фигуры в тот момент, когда отводим мы взгляд от доски, он утирает слезы, когда мы думаем, что смеемся, он дает нам ощутить их вкус, и тогда мы морщимся от горечи.

Такое случается и с теми, чья жизнь продумана и спланирована до мелочей и, казалось бы, максимально защищена от воздействия внешнего мира. Возводя многомильные зоны отчуждения и самости, они наивно полагают, что ни один охотник не проникнет на их территорию. Однако именно таким людям угрожает наибольшая опасность. Именно в заповедные уголки их жизни и устремляется охотник с началом сезона.

С течением времени это осознала и Сара, а осознав, захотела разобраться в собственной душе, в своих ощущениях, понять, какая ее часть еще жива, а какая стала мертвой. Что-то уже умерло, это она знала точно, но сколько же всего прошло, прежде чем она узнала это наверняка.

Есть вопросы, которые нужно ставить в один-единственный, правильно выбранный момент – иначе их вообще не стоит задавать. Это она уже тоже знала.

Так, она должна была задать Белинде целую кучу вопросов и разделить с ней еще больше проблем. Ведь они были подругами – лучшими, – и все же Сара проявила излишнюю сдержанность, обрывая своим молчанием струны, на которых держится дружба. Размышляя об этом теперь, она и вовсе не видит никаких струн – лишь концы, что бросают с борта упавшему в воду человеку. Их-то она и обрезала.

Временами, когда идет дождь, Саре кажется, что она слышит Белинду, ее шаги у себя за спиной – стук ковбойских сапожек по мокрому асфальту. Она оборачивается и, конечно же, видит другую – но в таких же сапожках под длинной юбкой, с такими же волосами, серебрящимися от крошечных капелек дождя; ноготки со знакомым изящным маникюром придерживают полу плаща, косметика на лице чуть размыта.

Тогда тоже шел дождь, в тот самый первый раз, когда Сара почти было решилась рассказать Белинде обо всем буквально обо всем, что с нею происходило. Готова была описать ей, как прошедшей ночью лежала на полу, широко раскинув ноги, вся мокрая – ей даже казалось, что от нее поднимается пар. Она приподняла голову, чтобы посмотреть на свои бедра и меж ними, где кожа все еще влажно поблескивала. Кисти рун помнили шепот стягивавшего их шелка, хотя Энтони давно развязал легкий шарф.

Это то же самое, хотела она сказать Белинде. Мы прошли с тобой через одно и то же, несмотря на то, что с первого взгляда все представляется таким непохожим.

Вопрос в том, как отдать себя другому без остатка. В том, что движет тобою страх или доверие, и имеет ли это какое-либо значение Вопрос в том, была ли ты когда-нибудь моложе или станешь ли старше – поскольку каждое мгновение твоей жизни заключено как бы в магический круг, за его пределами время течет подобно сну, который ты не в состоянии вспомнить. Это то же, что лечь в постель бок о бок с какой-то неведомой опасностью – и закрыть глаза. А раскрыв их, увидеть его над собой и уже не представлять, что возможно иное. Да было ли когда-нибудь, чтобы ты не сказала ему «да»?

Но она ничего не сказала Белинде. Между ними упал дождь, и Сара только смотрела вслед подруге, торопливо уходящей по мокрому тротуару.

Чаще всего именно сильные натуры, многие годы охраняя самые потаенные уголки своей души, сворачивают за угол и по собственной воле устремляются к стоящему там незнакомцу. Они полагают, что ждет он вовсе не их. До тех пор, пока не убеждаются в обратном. А он стоял там всегда, только понимают они это потом. Рано или поздно человек начинает всматриваться в свой внутренний мир и повсюду натыкается на отпечатки чужих пальцев. И даже самый сильный дождь уже не в состоянии их смыть.

То единственное, в чем Сара была убеждена, заключалось в следующем: уже никогда не вернется к ней чувство покоя и безопасности, которому она так верила.

1
Сара

1965 год. Саре одиннадцать лет. Это было время, когда Америка прощалась со своей невинностью – чистые, белоснежные, как облака, надежды рвались в клочья суровым холодным ветром, которого никто не ждал. Буря, собственно говоря, разразилась двумя годами раньше, начавшись с выстрела, прозвучавшего из окна хранилища школьных учебников или с вершины травянистого холма – в зависимости от того, какой версии вы склонны больше верить.[1]1
  22 ноября 1963 года в Далласе, штат Техас, выстрелами из оптической винтовки был убит президент США Д.Ф.Кеннеди (здесь и далее примеч. пер.).


[Закрыть] Прощалась со своей невинностью и Сара, хотя и не с такой стремительностью, как Америка.

Из радиоприемника безостановочно лились две сменявшие друг друга мелодии: «Даунтаун» Петьюлы Кларк и «Попалась, крошка» Сонни и Шер. Сара считала Шер более современной, чем Петьюлу Кларк, – равно как и брат Марк, старше нее на три года и бывший для нее безошибочным барометром во всем, что входило в понятие «современный».

Это был тот год, когда Мартин Лютер Кинг возглавил в Алабаме марш своих сторонников из Сельмы в Монтгомери, выступая против дискриминации чернокожих. Сара узнала об этом из разговоров родителей: их мир был куда больше того, в котором жила она. Знала она и о том, что тут и там в стране вспыхивают волнения – выплескивается наружу недовольство войной, в которой люди теряют своих сыновей, но ее мир ограничивался окрестностями долины Сан-Фернандо, где вот уже пятнадцать лет жили ее родители. Здесь раздолье, говорили они, и дома стоят дальше друг от друга, и садов фруктовых больше.

– Я прямо-таки влюбился в эти места, – обычно заявлял ее отец, усаживаясь за руль бежевого «кадиллака», спидометр которого отмотал уже столько миль, что мать как-то заметила:

– Господь, должно быть, неравнодушен к машинам, в противном случае наша уже давно бы отдала ему душу.

А еще отец частенько жаловался:

– Проклятые дороги и дома оставляют все меньше свободной земли!

Однако, несмотря на то что в словах его была доля истины, кое-что все же сохранилось. По соседству с их домом в посадках апельсиновых деревьев и авокадо еще оставалось место для ребячьих забав.

Это был тот самый год, когда Сара впервые увидела, на что похоже одиночество. В один из уик-эндов вся семья отправилась в Палм-Спрингс проведать деда и бабушку. Родители усадили Сару и Марка на заднее сиденье «кадиллака», обязанного своей долгой жизнью благосклонности автомобильного бога. По прошествии двух скучных, казавшихся бесконечными дней поздним воскресным вечером они тронулись в обратный путь. Шоссе разрезало пополам бескрайние просторы плоской равнины – узкая лента поперек миль пустоты. Свет фар пронизывал темноту, а лента все разматывалась и разматывалась. Вот таким Сара увидела одиночество: темная автострада, пересекающая монотонно ровное пространство.

Этот образ сохранился на долгие годы, как и память о рассекаемой фарами «кадиллака» тьме по дороге в Лос-Анджелес. Временами Сара даже себя представляла в виде этой дороги, а раскинувшиеся по обеим сторонам пустоши были жизнью человеческой, мрачной и однообразной, с бешеной скоростью проносящейся мимо окна.

Шестьдесят пятый был также годом, когда Сара начала свое образование в вопросах взаимоотношений полов. Случилось это в саду позади ее дома. Стоял май, апельсиновые деревья едва успели покрыться нежными цветками, и их тонкий аромат поздними сумерками вливался в окна домов, где семьи собирались за вечерним столом. Весной дни достаточно длинны для того, чтобы у детворы после ужина еще оставалось время поиграть на воздухе – до того момента, пока звезды не начнут прокалывать в темном небе дырочки, и матери, выйдя на заднее крыльцо, не примутся скликать своих чад домой.

Ее лучшими друзьями всегда были мальчишки, точнее трое соседских мальчишек, которые к тому же и учились с ней в одной школе. Сару нисколько не интересовали девчоночьи дела типа кукол, совместных чаепитий со сладостями или игр с маминой губной помадой. А вот мальчишек она понимала, во всяком случае, так считала она сама, и ей всегда удавалось постоять за себя в их обществе. Не хуже любого из них она умела ударить бейсбольной битой по мячу, так же быстро, если не быстрее, бегала, умела бороться, собирать майских жуков и плеваться. Вот только писать как мальчики Сара не могла; однажды, когда ей было пять лет, она попробовала – на газоне перед домом. До этого ей приходилось видеть, как Марк делал это в кустиках, так что газон перед парадным крыльцом показался ей вполне подходящим местом. Но мать тут же втащила ее в дом, отмыла и потребовала объяснить, с чего вдруг это взбрело ей в голову?

– Так делают мальчики, – ответила ей Сара.

– Но ты же не мальчик.

– Почему?

– Я и сама этому удивляюсь, – призналась мать. Она многое узнавала о мальчиках, вслушиваясь в разговоры Марка и его приятелей, – не подслушивая, а просто крутясь вокруг них, так что они в конце концов забывали о ее присутствии. Сара заглядывала им через плечо, когда они листали номера «Плейбоя», которые Марк прятал у себя под кроватью, запоминала обрывки разговоров, вспыхивавших при разглядывании фотографий обнаженных женщин.

– А вот на эту у меня бы встал, – заявил однажды кто-то из его друзей, не сводя глаз со снимка, запечатлевшего девушку с такими большими грудями, что Сара подумала: а как же она спит на животе?

– Что значит «встал»?

Вообще-то она старалась поменьше задавать вопросов, но иногда все-таки приходилось.

Марк и еще двое мальчишек захихикали.

– Видишь ли, – начал объяснять один из них, указывая пальцем себе между ног, – он должен встать, прежде чем им можно будет пользоваться.

Позже, когда они с братом остались одни, Марк дал ей более детальные пояснения, которые пролили некоторый свет на проблему, но одновременно с этим явились источником и какого-то смутного раздражения. Для чего это мальчикам нужно тело, которое может так меняться? А у нее вот никогда ничего не меняется. Хотя кто знает, а вдруг она просто не замечала? В один из дней Сара заперлась в ванной комнате, стащила с себя джинсы, уселась перед зеркалом и принялась терпеливо ждать, пока что-нибудь начнет происходить. Прошел час без каких бы то ни было перемен, в конце концов ей это надоело, и она пришла к выводу, что быть мальчишкой интереснее.

Язык, на котором говорили друзья ее брата, подчас совершенно сбивал с толку – и не только Сару, но и их самих. Как-то она услышала одного из приятелей, увлеченного рассказом о том, как он попытался «отбить» – это слово частенько мелькало в разговорах мальчишек. Парень отправился в гараж, подобрал там небольшую деревянную палочку и принялся хлестать ею себя по члену. Собравшаяся у Марка компания разразилась хохотом. Отсмеявшись, ребята выставили Сару за дверь, чтобы объяснить своему незадачливому приятелю его ошибку. Прижавшись ухом к двери, Сара подумала, что его заблуждение абсолютно понятно. Неужели они сразу не могли сказать ему, что тут имелось в виду?

Весенним вечером шестьдесят пятого года, когда солнце медленно скатывалось в ночь, Сара поняла, что ее знания мира мальчишек пока еще весьма ограниченны. Так многому еще нужно учиться!

– Вы должны были сосчитать до десяти! – на бегу крикнула она, и голосок ее терялся меж стволами апельсиновых деревьев, уходил в мягкую землю. За ней по пятам гнались Джером, Томми и Лэйн; это была их обычная игра, в которой Сара, как правило, побеждала: длинные ноги позволяли ей развивать скорость гораздо большую, чем у преследователей. Ей в общем-то и не требовалось, чтобы они сначала сосчитали до десяти, да они и наверняка и не досчитали бы до конца, но таково было неписаное правило игры. В этот вечер правило нарушили: топот ног раздался на счете «пять». И все же Сара опережала их, с шумом выдыхая воздух, ныряя между деревьями, стараясь не попасть ногой в гниющий апельсин. Преследователи постепенно приближались, она уже слышала за спиной их пыхтение. Но Сара была уверена в своей победе, хотя она замечала, что с каждой неделей мальчишки бегают все быстрее. Она уже почти достигла края сада – впереди светились окна домов, – и тут нога ее задела за торчавший из земли корень. Подняться Сара не успела, троица разом навалилась на нее.

– Вы что, с ума сошли? Убирайтесь к чертям! – заорала она из-под кучи тел.

Кое-как ей удалось перевернуться на спину, она принялась спихивать мальчишек с себя, однако Томми как-то ухитрился прижать ее руки к земле, а Лэйн уселся ей на ноги. Когда до Сары дошло, что это уже не игра, по телу ее пробежала дрожь… Не игра – но что же? Этого она не знала. Небо в вышине становилось все темнее, вот-вот на нем появятся крошечные блестки звезд. В ноздри явственно ударил аромат цветущих деревьев.

– Ну давай же, Джером, приступай! – закричал Лэйн, теперь уже руками давя на ее коленки.

– Подите к чертям! Отвалите! – горло ее вдруг пересохло, язык, казалось, распух.

Но она знала, что теперь их уже не остановить – у них был план. План, в центре которого стоял Джером – младший из троих, в очках с толстыми стеклами, беспрекословно подчинявшийся каждому слову Томми и Лэйна. Вот и сейчас, повинуясь их команде, Джером направился к Саре, к ее расставленным в стороны ногам – движения его были растянутыми и долгими, как при замедленной съемке. Ветер шумел в листве над ее головой, и, когда Джером расстегнул брюки и опустился на колени у ее ног, Сара почувствовала, как пальцы Лэйна скользнули вниз, к щиколоткам.

– Ничтожество, – прошипела Сара, – ничего у тебя не выйдет.

Влажные и трясущиеся руки Джерома вцепились в ее трусики, потянули вниз, он навалился на Сару, нервно закопошился. Однако маленький его пенис был мягким как воск.

– Давай, Джером, давай, воткни же в нее! – закричал Томми, царапая ногтями ее запястья.

– Ничего не получится, крысенок, – сквозь стиснутые зубы выдавила из себя Сара, – ты не сможешь.

Она ощутила вдруг на своем лице его дыхание – прерывистое, жаркое, с запахом лакрицы. Она знала, что победа останется за ней, – никогда Джерому этого не сделать. А он все пытался впихнуть себя в нее, пальцы его возились у нее между ног, но теперь вид у Джерома был испуганный. Лицом он почти утыкался ей в грудь, и тут Сара приподняла голову и плюнула. Плевок пришелся в очки, слюна медленно поползла вниз. Взгляд за мокрой дорожкой был затравленным, замороженным – как у загнанного животного под дулом ружья.

– Ну же, ну! – подбадривал его Лэйн. – Да что это с тобой, Джером, вонзи же ей!

– Не может он, понял ты, дерьмак! – выкрикнула в ответ Сара. – Ведь не можешь, а, Джером?

И она засмеялась, зная, что уже ничего не произойдет, – с облегчением, злым и резким смехом, от которого на глазах у нее выступили слезы.

Пораженные ее хохотом, Лэйн и Томми ослабили свою хватку. Джером поднялся, брюки его болтались у самой земли, а сморщенный, печальный пенис беспомощно покачивался, свидетельствуя о поражении. Лицо его скривилось, из глаз к уголкам рта устремились слезы; подтянув брюки, он бегом бросился прочь.

– Давай-давай! Дуй домой и поплачься мамочке! – насмешливо прокричала ему вслед Сара.

Она поправила трусики и поднялась; к спине прилипли комочки влажной земли. Мальчишки испугались, им стало не по себе от ее ярости – совершенно новая, непривычная, она накатывалась на них, подобно тяжелому грузовику, у которого вдруг отказали тормоза.

– А как с этим обстоит у вас двоих? Или тоже боитесь, что ничего не получится? Поэтому-то, наверное, вы и заставили Джерома попробовать первым? Ничего-то вы не сможете, шавки! – Сара оттолкнула Лэйна, гулко шлепнув его ладонью в грудь. – Сосунки!

Развернувшись, она зашагала к домам, а те двое так и остались стоять под деревьями в сгустившихся сумерках.

Издалека доносились крики матерей, зовущих своих детей спать.

Стоя на кухне у раковины, мать Сары промывала фасоль.

– Ты бы лучше занялась уроками, – проговорила она, не повернув головы на звук открывшейся двери. Сара постаралась не хлопнуть ею, не выдать своей злости, своей спешки. Ей вовсе не хотелось, чтобы мать, обернувшись, увидела ее в таком виде.

– Иду сейчас же, – ответила она как ни в чем не бывало.

Проходя через кухню, Сара внезапно осознала, что мать часто разговаривает с ней таким вот образом, не пытаясь даже повернуться к дочери лицом. Она вечно не разгибает спины – то стоя у раковины, то стеля постели. Сара знала, в чем тут дело: с годами спина у матери начинала побаливать, даже форма ее менялась, меж лопаток все заметнее становился какой-то бугор. «Вдовий сундук» прозвала его мать, как будто сутулая, сгорбленная фигура – это удел каждой женщины, перешагнувшей рубеж своей молодости.

Когда Сара думала об отце, перед глазами ее обычно вставали его руки – крупные, обветренные, с заусенцами вокруг ногтей. Он занимался установкой кондиционеров и обогревателей в жилых домах и постоянно возился то в подвалах, то на чердаках. Руки его всегда выглядели крепкими, но уставшими.

Сара любила родителей, но вот говорить с ними по душам почему-то не могла. Со всеми своими проблемами она обычно бежала к Марку, который, похоже, всегда знал, как сгладить те острые углы, что в данный момент мешали ей чувствовать себя счастливой. Однако сейчас требовалось незаметно прошмыгнуть мимо двери его спальни, двери с плакатом, где был изображен Мохаммед Али с поднятыми над головой руками в боксерских перчатках. Под плакатом висела бумажка с надписью от руки: «Не входить или…» Сара знала, что это предупреждение к ней не относится, тем не менее грозное уведомление вызывало в ней чувство уважения.

Но на этот раз дверь была распахнута настежь. Марк услышал шаги сестры еще тогда, когда та входила в дом.

– Эй, зайди-ка!

Голос брата застал ее врасплох, лишив возможности прокрасться в ванную.

Сара вошла и прикрыла за собой дверь. Садиться она не стала – не хотелось оставлять после себя грязных пятен.

– Что это, черт побери, с тобой приключилось?

– Они хотели заставить Джерома… проделать это со мной.

– Что «это»?

– Сам знаешь. ЭТО.

Марк сел на постель, не сводя с нее взгляда своих карих глаз. Левая рука прошлась по волосам, правая, лежавшая на бедре, медленно сжалась в кулак.

– Кто? – тяжелым голосом спросил он.

– Лэйн и Томми. Но Джером ничего мне не сделал. То есть он пытался, но у него не получилось.

Он поднялся, подошел к сестре, обнял ее за плечи, прижал к себе. Сара уловила аромат «Олд спайс» – этим лосьоном после бритья брат стал пользоваться недавно, и она еще не привыкла к новому запаху. Она еще не разбиралась во всех этих штучках, но уже понимала, что Марк чем-то выделяется среди друзей. Несколько раз ей приходилось видеть, как девушки – студентки колледжа, проезжавшие мимо в открытых автомобилях, специально сбрасывали скорость, чтобы повнимательнее рассмотреть его, ничуть не смущаясь его молодостью, а может, и привлеченные ею.

– Пойди вымойся и почисти одежду, – сказал Марк. – Поговорим завтра. И больше никому ни слова. О'кей?

– Да.

На следующий день небо затянули тучи: надвигалась весенняя гроза. Вечером вместе с Марком Сара отправилась в апельсиновую рощу; густой воздух был неподвижен, и только аромат цветущих деревьев накатывал – одна волна за другой.

– Может, они и вовсе не придут, – сказала Сара.

– Тогда мы их сами найдем.

Глядя на скрещенные на груди руки брата, она думала о том, сколько раз они дарили ей ощущение покоя и безопасности. Марк всегда оказывался рядом в нужный момент, чтобы спасти ее от этого мира – принять на свои плечи груз ее проблем и страхов. Как Атлант, не дающий небу упасть вниз.

Их голоса – Томми и Лэйна – они услышали одновременно. О присутствии Джерома можно было только догадываться, скорее всего, он молча крутился возле приятелей.

При виде двух тощих мальчишек – каждому по десять, но оба делают вид, что уже взрослые, – Марк даже несколько растерялся. Сара же чуть было вновь не расхохоталась.

– Эй, парни! – окликнул их Марк.

Увидев его, мальчишки замерли. Над землей взвилось чуть заметное облачко пыли – там, где их ноги споткнулись о невидимую стену страха и уже не могли сделать дальше ни шагу.

Марк направился прямо к ним, Сара последовала за братом.

– Ну, так чья же это была идея? – спросил он.

– Лэйна, – вырвалось у Томми.

– Ты, предатель, – огрызнулся Лэйн и, поворачиваясь к Марку с видом плевать-я-на-все-хотел, добавил: – Ну и что? Ей никто не сделал больно.

– Мне кажется, тут дело не совсем в этом, – заметил Марк, придвигаясь ближе. – Или в этом, а, Сара?

– Нет.

Одним быстрым движением Марк схватил Лэйна за руки, завел их мальчишке за спину. Личико Лэйна начало меняться: рот скривился, лоб наморщился, уменьшился в размерах.

– Ты можешь сделать с ним все, что захочешь, Сара. – Марк в упор глянул на сестру.

– А что это значит? – Она ждала команды, инструкций.

– То, что я сказал.

Она бросила взгляд на Лэйна, извивавшегося в крепких руках Марка, и мышцы ее сами приняли решение. Пальцы автоматически сжались в кулак, она шагнула к Лэйну почти вплотную и с размаху заехала ему кулаком в лицо. Костяшками пальцев Сара ощутила, что сломала переносицу, а опуская руку, заметила на ней кровь. Рот Лэйна открылся в крике, но вырвалось из него лишь сдавленное дыхание.

Когда же голос проложил наконец себе дорогу наружу, темный, напоенный запахом цветения воздух вздрогнул от вопля ярости и боли. Почувствовала ее и Сара. И тут все вдруг пришло в движение. Развернувшись, Томми со всех ног бросился бежать между деревьями, Марк разжал руки, и Лэйн скорчился на земле, приложив ладонь к носу, пытаясь остановить бегущий из него красный ручеек. В небе что-то с треском разорвалось, и на землю хлынули потоки воды, смывая кровь с ободранного кулачка Сары.

Когда брат с сестрой добрались до дома, уже совсем стемнело. Сара прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь, чтобы в одиночестве рассмотреть руку. Кожа на костяшках кулака оказалась содранной, по ней уже начала расплываться легкая синева, на одном из пальцев еще остались следы крови. Сара поняла, что навсегда запомнит то ощущение, когда она услышала хруст сломанной переносицы. Дождь так и не смыл его – не смоет и время. Но она не была уверена в том, что ощущение это ей понравилось.

Дождь между тем перешел в настоящий ливень. Сара распахнула окно и стояла, глядя в темноту, чувствуя на лице его брызги. Подобно тому, как героиня книжки Скарлетт О'Хара дала слово никогда в жизни не испытывать больше голода, Сара сказала себе, что никогда в жизни она не позволит мальчишкам одурачить себя. Она будет разбираться в них так, что никакие их уловки не застанут ее врасплох. Безусловно, для этого придется еще кое-чему научиться. Одну вещь она для себя уже выяснила: плачут мальчишки – мужчины не плачут. Мужчины НЕ УМЕЮТ плакать. Очевидно, когда мальчишки достигают определенного возраста, с ними происходит некое превращение, в результате которого их организм утрачивает способность вырабатывать слезы – слезные железы просто высыхают или выпадают, как молочные зубы у ребенка. Она не представляла, НАСКОЛЬКО ошибается в этом вопросе, – ну если только в возрасте? Марка она ни разу не видела плачущим, бесспорно, не умеет плакать и отец – нужно будет спросить Марка об этом.

Убеждена Сара была и в том, что снов мужчины тоже не видят, однако и это требовало проверки – ведь тут тоже можно запросто ошибиться. Так она подумала в тот день, когда впервые рассказала отцу о своем сне. Ночью она шла куда-то вдоль берега моря; волны серебрились под луной, свет ее был так ярок, что Сара отчетливо видела собственную тень на песке. А навстречу ей шел Христос, и в том, что он тоже оказался там, не было ничего необычного. Они сидели бок о бок на песке, смотрели на волны и разговаривали. Сара похвасталась, как после обеда десять раз подряд попала мячом в баскетбольную корзину, установленную на щите неподалеку от дороги; чтобы было интереснее, после каждого меткого броска она отступала от щита на один шаг. Затем рассказала о кролике в зоологическом магазине – ей так хотелось, чтобы он жил у нее! По правде говоря, Христос больше молчал и слушал, что она тоже нашла совершенно естественным. Ей всегда казалось: Господь не может не быть хорошим слушателем. Побеседовав таким образом, оба они поднялись и пошли – каждый в свою сторону. Луна так и не успела пересечь небосклон.

Когда Сара выложила все это отцу, она в ожидании подняла на него глаза, немало гордясь тем, что поделилась с ним этим тщательно оберегаемым от других секретом. А отец прищурился и произнес: «Да, вот уж непонятная штука». И все. Поэтому-то она и пришла к выводу, наименее для нее болезненному: мужчины не видят снов, это единственная причина, помешавшая отцу понять ее. Однако теперь этой уверенности Сара не испытывала. А может, все дело в том, что отец в своих снах видит такие вещи, о которых ему просто не хочется говорить? Может, только девчонки рассказывают друг дружке свои сны, а мужчины притворяются, что совсем их не видят.

На следующий день Лэйн в классе уселся позади Сары, глаза в синем окружье придавали ему вид грустного енота, белая повязка делила лицо пополам. Сара знала, что он никому ничего не сказал – ведь в противном случае пришлось бы объяснять, за что с ним обошлись так круто.

– Квиты, согласен? – шепнула она ему на перемене в коридоре.

Лэйн кивнул, глядя на Сару спрятавшимися в зеленовато-синих припухлостях бусинками глаз, и она поняла, что победа осталась за ней. Ничего не поделаешь, таковы правила – говорил ее взгляд. Око за око, если, конечно, в данном случае подходит это выражение.

А через два дня у нее пропал голос. Совершенно неожиданно, посреди ночи. Во сне она закашлялась так, что никак не могла остановиться, и, когда мать подошла к ее постели, Сара ничего не могла ей сказать. Получился чуть слышный шепот. Вызванный врач запретил ей даже шептать, отец купил Саре небольшой блокнот, который пришлось повесить на ниточке на шею, на такой же ниточке болтался карандаш. Но ни тем, ни другим Сара фактически не пользовалась, разве что за обеденным столом, составляя послания типа «положи мне бобов» или «Марк, не бери, пожалуйста, последний початок кукурузы».

Сара погрузилась в мир безмолвия. Восполняя временную потерю, все другие органы чувств обострились – теперь она слышала больше, видела больше, а значит, и постигала больше, что ей, собственно говоря, и было нужно. Это почти то же самое, что быть невидимой, – какое бы восхитительное было приключение! Ну хоть на день, на два! Невидимкой она стала бы первой шпионкой в мире!

Бывают такие моменты, когда человек четко ощущает некий сдвиг в своей жизни: что-то извне укореняется в душе, и все вокруг уже совсем не то, что было прежде. Как будто повернули рычаг коробки скоростей, установленной во времени, и темп жизни нарастает или замедляется – по чьему-то капризу. Утренний свет падает в окно под другим углом, ночь кажется чернее и безответнее. Уже совсем затухли голоса детства, смолк человечек, прятавшийся под твоей кроватью, дыхание его уже не разгоняет темноту в комнате, а проносящиеся мимо окна машины не напоминают о шуме морского прибоя.

Для Сары одним из таких моментов и стала эта ее одиннадцатая весна. И много лет спустя запах цветущих апельсиновых деревьев будил в ее памяти единственную картину: вот она лежит на земле, как распятая, пересохшие губы скривились от страха, а потом резкое движение кулака, хруст переносицы, сломавшейся неожиданно легко, как спичка.

Запечатлелось в мозгу и то, как предало ее собственное горло. Молчание познакомило ее с ощущением отстраненности, отодвинуло ее от окружающих. Они просто забывали о ее присутствии, но на самом-то деле она была рядом – слушая, наблюдая, делая выводы, набираясь опыта, чтобы уже никому в жизни не позволить себя обмануть. Голос вернется, но способность к отчуждению, к взгляду со стороны – это от нее не уйдет уже никогда.

Сара стала еще больше времени проводить в компании Марка и его друга Билла, все увереннее разбираясь в автомобилях и постигая язык мужчин. Родителям оставалось только поднимать брови при виде замызганной машинным маслом одежды дочери, однако Клэр и Роджер Нортоны помалкивали. Они больше доверяли чувству врожденной доброжелательности, нежели стремлению узнать секреты детей. Тем не менее временами Сара ловила встревоженный материнский взгляд: еще бы, единственная дочь у нее на глазах превращалась в мальчишку.

– Ты опять уходишь с Марком? – спрашивала она.

– Да, он ничего не имеет против.

– А почему бы тебе не пригласить к нам своих подруг по школе?

– Мне интереснее с Марком и его приятелями, – отвечала Сара, понимая, что эти ее слова смущают и беспокоят мать.

Когда Саре исполнилось четырнадцать, мать уже устала от мягких, но бесплодных попыток хоть как-то повлиять на дочь. Но перед тем как окончательно сдаться, она решила все же попробовать еще раз. Поводом послужила прическа Сары и ее гардероб, состоявший из потрепанных джинсов и спортивных маек, которые она донашивала после Марка.

– Вот о чем я думаю, – сказала как-то субботним утром мать. – Давай вместе отправимся к парикмахеру, я попрошу его сделать тебе перманент.

– Мне больше по вкусу что-нибудь временное, – ответила ей Сара, подобные заботы были для нее не более чем игра в слова.

– Но… видишь ли, потом мне хотелось пройти по магазинам, чтобы… э-э… купить тебе что-то понаряднее.

Сара посмотрела на колено, торчавшее из дыры в джинсах.

– Мама, мне нравится так. Так удобнее.

И она сдалась. Поздним вечером Сара случайно услышала, как, понизив голос, мать говорила отцу:

– Вот уж никогда не думала, что родная дочь будет походить на нечесаную мартышку.

Родители сидели в кухне, лампа над мойкой бросала слабый свет на протертый до блеска линолеум.

– Брось, Клэр, она же еще не выросла, – отвечал отец, одетый в голубой купальный халат и кожаные шлепанцы. – Просто она пытается подражать Марку. Это пройдет. Не дергай девочку.

– Но ее совершенно не интересует то, чем занимаются все девочки ее возраста. Она не хочет знать ничего, кроме починки автомашин, шляется из гаража в гараж. Мне никак не улыбается в итоге увидеть ее работающей на заправочной станции.

«А ты этого и не увидишь», – подумала Сара, сидя в укрытии в гостиной. Беседа родителей вовсе не предназначалась для ее ушей, но уж больно велик был соблазн.

Крутясь постоянно в компании парней, Сара осознавала, что начинает понимать их и их проблемы гораздо лучше, чем любая ее сверстница. Взять, к примеру, машины. Другие девчонки считают, что они нужны лишь для передвижения в пространстве или для занятий сексом на заднем сиденье. В то время как ей доподлинно известно, что именно они из себя представляют.