Текст книги "Сказки"

Автор книги: Петре Испиреску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Петре Испиреску
Сказки

Предисловие

Помоги мне, о Память, воскресить для наших детей и для взрослых – любителей сказки старый Бухарест таким, каким он был когда-то, с его примитивными, но по тогдашним понятиям «модернизованными» типографиями.

В подвальном помещении одной из таких столичных типографий худенький, бледный ученик-типограф с живыми, светящимися недетским умом глазами внимательно следит за тем, как старые, опытные мастера набирают литеры из наборных касс в то время, как из соседнего помещения чуть слышно доносится однообразный гул печатных станков, и бледное пламя восковых свечей трепещет и колеблется в душной ночной темноте… В древнем городе Букура постепенно затих ночной шум. Не слышно даже душераздирающих вальсов бродячих шарманок. На улицах под неестественно белым светом луны горят там и сям редкие фонари, и лишь мерные шаги сторожей нарушают по временам безмолвие ночи.

Но в типографии, о которой мы только что упоминали, жизнь как будто только начинается, хотя усталость уже одолевает и старых наборщиков, и их учеников.

И те, и другие должны продолжать свою работу: жизнь неописуемо тяжела, а труд типографских работников не регламентирован и зависит исключительно от произвола владельца типографии.

Устал и наш ученик, но он упорно продолжает возиться с наборной кассой, и при свете восковых свечей его проворные пальцы кажутся желтыми, будто отлитыми из золота…

И в самом деле золотыми оказались руки этого подростка, которому суждено было стать в свое время открывателем сокровищ.

Я спрашиваю себя, дорогой читатель, что может быть прекраснее фольклора, этой мантии, богато украшенной самоцветами народной поэзии, облагораживающей быт народов всей земли? Что может быть прекраснее венка, сплетенного из творческого дарования народа и анонимного вымысла давно ушедших поколений?

Даже глубокая темнота и отсталость, в которой веками томился румынский народ, не могли заглушить его творческого духа. Если народ этот и был веками лишен грамотности, то он прибегал к песням и сказкам, загадкам, поговоркам и частушкам, как к единственно доступной для него возможности высказаться и проявить себя в течение долгих веков бесправия. Не надо забывать, что народная песня и сказка родились не в результате праздных исканий прекрасного как такового, а как скорбный вздох народа.

Но давайте проследим дальнейшую судьбу замечательного ученика-типографа с золотыми руками. Жизнь его, как и жизнь всякого простого, трудолюбивого и честного труженика, можно рассказать в нескольких словах.

Родился Петре Испиреску в Бухаресте в 1830 году и прожил всего лишь пятьдесят семь лет, то есть до 1887 года.

Всю свою жизнь он работал в типографии и все время по крупице собирал бесценное сокровище – румынские народные сказки и предания. По свидетельству хорошо осведомленных биографов, днем он работал в типографии, а по ночам писал, даруя своей родине свет, – собирал для нее бессмертные цветы фольклора.

Можно смело сказать, что жизнь Петре Испиреску делилась между типографией и его письменным столом. И жизнь эта незаметно прошла и угасла. Он дарил ее родине с щедростью, достойной лучших деятелей истории этой страны.

Известно, что Испиреску умер в нищете и оставил после себя столько долгов, что наследникам его фактически не досталось ничего, кроме забот и бессонных ночей. Зато своему народу Петре Испиреску оставил нетленное богатство, извлеченное им из мрака векового молчания. И вполне понятно, почему так безвременно погиб Испиреску и почему он умер в такой нужде. Ведь всего двумя годами позже, в 1889 году, умер в ужасающей нищете и Эминеску. Эти смерти были знамением времени, свидетельством того, как мало ценили и понимали современники таких неоценимых, исключительно редких людей. А ведь Петре Испиреску был еще молод, когда ушел на вечный отдых туда, где сплетаются корни дубов и цветов, к заветным истокам глубинных ключей. Он мог бы еще подарить народу немало света, отвоеванного им в долгие, бессонные ночи у мрака векового молчания.

Вскоре после смерти великого сказочника румынский писатель, академик Александру Одобеску, на одном из заседаний Румынской Академии произнес потрясающую речь, и речь эта была горьким упреком современникам, которые слишком поздно поняли, какой замечательный человек жил среди них:

«То же, что у нас было сделано скромно, без всякой претензии на эрудицию, типографским наборщиком Петре Испиреску, в Германии сделали известные ученые, братья Гримм. Они собрали и опубликовали сказки тевтонских племен. Но удалось ли этим ученым сохранить примитивную прелесть и свежесть слова и мышления своих единоплеменников, лишенных книжной культуры? Когда мы говорим о нашем народном сказочнике Петре Испиреску, подобным вопросам и возражениям нет места. Для того чтобы сделать то, что он сделал, Испиреску не пришлось насиловать свой ум за волосы притянутыми разъяснениями этнических и лингвистических спекуляций: он просто дал волю своему перу свободно скользить по бумаге, подчиняясь лишь тем литературным знаниям, которые извлекли из родного, еще с детских лет так хорошо ему знакомого языка его острый ум и вечно бодрствующая память».

Вот что говорит о Петре Испиреску известный румынский писатель Барбу Делавранча:

«Где бы вы ни открыли «Сказки румын», перед вами тотчас же воскреснет Петре Испиреску, богато одаренный и энергичный писатель, наивно-эпическое воображение которого зачастую напоминает Гомера… На какой бы странице вы ни открыли его книгу, вы увидите создателя, а не собирателя сказок».

Вот кем был Петре Испиреску, дорогой читатель. Можно было бы привести здесь еще не одну оценку, но мы считаем слишком вескими и ценными высказывания вышеупомянутых румынских классиков, чтобы затруднять тебя своими собственными мнениями.

Петре Испиреску – гордость румынского народа, а его произведения – нетленное сокровище мысли и чувства – долговечнее мрамора памятников.

Хвала его поистине золотым рукам, извлекшим из векового забвения неоценимые сокровища народной поэзии этого некогда обездоленного народа и вернувшим их настоящему и будущему.

Хвала драгоценным самоцветам народной поэзии; они не погибли, бесплодно зарытые в земле, а, победив камень, светозарной порослью пробились к солнцу.

ЕУСЕБИУ КАМИЛАР

МОЛОДОСТЬ БЕЗ СТАРОСТИ И ЖИЗНЬ БЕЗ СМЕРТИ

Кто его знает, было ли это когда-нибудь или не было. Кабы не было, то, пожалуй, не стали бы люди о том сказку сказывать. А было это, говорят, очень давно. Тогда еще на осине груши росли, на раките фиалки цвели, медведи хвостом виляли, а волки с овцами гуляли, братались-целовались. В те поры и блоху ковали, подковы ей по два пуда на ногу пришивали, чтоб той блохе легче скакать. Прыгнула раз блоха за облака, целый кузов сказок там набрала да нам принесла.

 
Сказку записала муха,
Грамотейка, цокотуха,
А не веришь сказке той,
Значит, сам ты врун большой.
 

Это только присказка, а сказка впереди!

Так вот, жили-были на свете царь с царицей. И были они оба молоды и пригожи, и чего только ни делали, чтобы детей иметь; и к знахарям ходили, и звездочетов просили, чтобы те им по звездам прочитали-угадали, будут ли у них детки или нет. Только все напрасно!

Прослышал как-то царь, что недалеко оттуда, в одном селе живет старичок – мудрый ведун. И послал царь людей, чтобы того старичка к нему привести. А старичок не идет, упирается: «Коли кому что надобно, – говорит, – пусть сам ко мне пожалует».

Порешили царь с царицей к старичку поехать, взяли с собой вельможных бояр, да войско, да слуг и отправились в то село.

А старичок их еще издали завидел, вышел встречать да и говорит:

– Добро пожаловать! Чего ты, царь-государь, от меня хочешь? Что узнать желаешь? Ох, много тебе горя то желание принесет.

Говорит ему царь:

– Я тебя, старик, о том не спрашиваю! Лучше скажи, может, ты такое снадобье знаешь, чтобы нам детей иметь? Я тебя за него озолочу.

– Как же! Есть у меня такое снадобье. Только, так и знай, – родится у вас один-единственный сын, и на того вам недолго радоваться.

Дал им старичок волшебное снадобье. Обрадовались царь с царицей и воротились во дворец. Не прошло и недели, понесла царица, и пошло во дворце и по всему царству превеликое веселье.

Перед самыми родинами начало дитя у царицы во чреве плакать-кричать, да так, что его ни мать, ни знахари никак унять не могли.

– Не плачь, дитятко, – молвил царь. – Я тебе какое захочешь царство-государство подарю, любую королевскую дочь высватаю.

И-и, чего только царь ему не наобещал! А дитя знай кричит-заливается. Вот царь и скажи:

– Не плачь, сынок, я тебе Молодость без старости и Жизнь без смерти подарю.

Только он это вымолвил, замолчало дитя и на свет родилось. Стали тут все на радостях плясать, в бубны бить, в суренки гудеть. Целую неделю все царство веселилось, пировало.

И начал царевич расти, – что ни час все больше, смелее и мудрее становиться. Посылал его царь-отец в разные школы, ко всяким мудрецам. Что другим детям за год дается, то царевич за месяц выучит. Царь в нем души не чает, глаз с него не сводит, на него не нарадуется.

Да и все в том царстве, на него глядя, радовались, им гордились: вот, мол, какой у нас царевич подрастает, мудрый да ученый, как царь Соломон!

Только видят царь с царицей, с некоторых пор затосковал, закручинился царевич, все задумывается. Вот в один прекрасный день, – как раз царевичу пятнадцать лет исполнилось, и царь со всеми боярами да приказными дьяками пировал, – встал царевич из-за стола да и молвил государю:

– Ну, батюшка, пришло тебе время то обещание выполнить, что ты мне при рождении дал.

Опечалился царь да и говорит:

– Полно-те, сыночек! Откуда я тебе такое достану? Ведь такого никто еще на белом свете не видывал! Я тогда только так посулил, чтоб тебя унять-утешить.

– Коли ты, батюшка, обещания своего сдержать не можешь, придется мне самому весь белый свет исколесить, покуда я Молодость без старости и Жизнь без смерти найду.

Упал тут перед ним царь-отец на колени, а за ним все бояре, весь двор. Стали они царевича просить, слезно молить царство не покидать: «Скоро мы тебя, царевич, на престол посадим. Отец твой стар, устал страной править, а мы тебе самую прекрасную в свете царевну сосватаем».

Только не смогли они его уломать: стоит царевич на своем, словно каменный. Видит царь, ничего не поделаешь, разрешил сыну, куда хочет, ехать. Стали добра-молодца в путь-дорогу снаряжать, снедь да одежду в сумы укладывать. Пошел царевич по царским конюшням коня себе выбирать. А там у царя такие жеребцы стояли, лучше во всем свете не сыскать. Царевич по конюшням похаживает, коней поглаживает, а как на какого руку положит, либо за хвост ухватит, так конь с ног валится. Всю конюшню обошел и уж пошел было к выходу, да в темном куточке еще одного коня приметил. Стоит коняка-раскоряка весь паршивый-шелудивый, а худой – кожа да кости! Подошел к нему царевич, дернул за хвост. Уперся конь ногами в землю, не шелохнулся. Стоит перед ним прямой, как свеча, голову к нему поворачивает.

– Чего желаешь, хозяин? – человечьим голосом спрашивает.

Тут царевич коню о своей затее поведал. А конь ему в ответ:

– Чтобы то, что ты задумал, да выполнить, проси, хозяин, у царя – твоего батюшки меч-кладенец, копье, лук с колчаном да со стрелами и то платье, что он молодым до женитьбы носил. А за мною, смотри, шесть недель кряду сам ходи-ухаживай, ключевой водой пои, ячменем, на молоке варенном, корми.

Выпросил царевич у отца все, что конь наказывал.

Позвал царь боярина, ключника степенного, что царскими ключами ведал, и приказал ему сундуки открыть, где царское платье хранилось: пусть-де царевич сам выберет, что ему надобно. Три дня и три ночи рылся царевич в сундуках и наконец на дне одного, такого старого, что вот-вот развалится, нашел все, и одежду и оружие, что его отец молодым носил. Глядь, а то оружие все ржой поедено. Принялся тут царевич сам его тереть-чистить, и через шесть недель стало то оружие светлее зеркала, так огнем на нем солнце и горит. И за конем царевич все время сам присматривал, из своих рук его поил-кормил, как его вещий конь учил. Немало ему потрудиться пришлось, а своего добился.

Как услышал конь, что оружие и одежа готовы, отряхнулся, как от воды, и спали с него и короста и парша; стал вещий конь таким, каким его мать принесла, – гладким да сытым, с четырьмя крыльями могучими.

Глянул на него царевич: «Добро! – говорит, – через три дня в дорогу!»

– Был бы ты, хозяин, здоров да доволен, а по мне, хоть и сейчас, – отвечает ему конь.

На третий день спозаранку поднялся во дворце и по всей стране великий плач.

Молодой удалец в богатырских доспехах рукой о рукоять меча опирается, с отцом, с матерью обнимается, со всеми прощается – с боярами да с боярскими детьми, с войском, с челядью дворцовой, на коня садится. И все-то его со слезами молят-просят:

– Откажись, царевич, наше солнышко, от своей затеи! Сложишь ты в пути буйну голову!

А царевич коня хлестнул, вихрем за ворота вылетел, только его и видели! Следом за ним тронулись в путь обоз с припасами, с одеждой да казной да сотни две дружины – ее ему царь-отец дал.

Вот доехали они до рубежа того царства-государства, туда, где широкая степь начинается. Раздал добрый молодец своим слугам все добро, распрощался с ними и приказал им назад воротиться, царю да царице от него поклониться, а себе лишь столько снеди оставил, сколько конь в сумах переметных снести мог. И поехал царевич на восток. Едет он, едет, едет три дня и три ночи и доехал до чиста поля. А поле то все человечьими костями усеяно. Остановился царевич немного передохнуть, а вещий конь ему и молвит:

– Мы тут, хозяин, на земле злющей ведьмы, Геонойи. И такая она клятая, что ни один человек, коли он на ее землю ступит, живым отсюда не уйдет! А ведь была и Геонойя-Яга когда-то, как все люди. Прокляли ее отец с матерью за то, что она их не слушалась, ими на старости лет помыкала, и стала она ведьмой лютой. Теперь Геонойя у своих дочек в гостях сидит. А завтра мы ее в эту пору беспременно в том вон лесу встретим. Роста та ведьма богатырского, только ты, хозяин, не пугайся; держи лук наготове, а меч и копье чтоб у тебя под рукой были.

Заночевали они в поле; то один, то другой сторожит – не спит.

Только занялась на небе утренняя зорька, а царевич уж в путь-дорогу снарядился, готов в тот лес ехать, добрый конь оседлан, подпруга подтянута. Вдруг слышат они, пошел по лесу такой гром и стук! Говорит тут конь царевичу:

– Ну, держись, хозяин, Яга близко.

А Яга лес валит, деревья грызет, с корнем выворачивает, словно буря на них надвигается.

Взвился тут конь под самые облака, взмыл на могучих крыльях над головой ведьмы, а молодец-удалец пустил каленую стрелу, отстрелил у Геонойи правую ногу и хотел было опять стрелять, а она как закричит:

– Не стреляй, добрый молодец! Я тебе зла не сделаю.

Видит Яга, не верит ей царевич на слово, и дала она ему в том запись, своей кровью писанную.

– Славный у тебя конек, добрый молодец! – молвила колдунья. – Не будь его, я бы тебя одолела. А теперь вот ты меня одолел. Знай же, что до тебя на мою землю нога человеческая не ступала, а храбрецы, которые мой рубеж перейти отважились, дальше того костями усеянного поля не пошли.

Позвала Геонойя царевича к себе в гости, напоила-накормила. Сидит царевич за столом, слышит: стонет ведьма от боли, охает. Вынул он из сумы ее ногу, приложил на место, а нога тотчас же и приросла. Пропировали они на радостях три дня и три ночи. Полюбился Яге добрый молодец, стала она его просить любую из ее трех дочерей себе в жены выбрать. А дочки у нее словно цветочки, одна другой краше!

Поблагодарил царевич Ягу и рассказал ей все начистоту: кто он, куда едет и чего ищет.

Молвила ему Баба-Яга:

– С таким конем да с твоей удалью, я так думаю, ты своего добьешься.

На четвертый день стал царевич снова в путь-дорогу снаряжаться, распрощался он с Геонойей-Ягой и поехал дальше.

Вот едут они, едут, а дороге все конца не видно. Выехали за рубеж Ягиной земли. Видит царевич: сколько глаз хватает, зеленая равнина стелется, с одной стороны вся травами цветущими покрыта, а с другой пожжена-попалена.

Спрашивает царевич своего вещего коня:

– Отчего здесь, конь, трава попалена?

– Хозяин, – отвечает конь, – мы здесь на земле Скорпии, Геоноийной сестры. Обе они такие злющие, одна с другой не уживаются. И обеих-то родители прокляли, оттого они ведьмами и стали. А вражда между ними не на жизнь, а на смерть: хотят одна у другой землю отнять. Как разозлится Скорпия, изо рта у нее огонь пышет, смола горящая течет. Видно, она на сестру озлилась, хотела ее. с земли согнать, да где прошла, траву и попалила. Она куда злее своей сестры и о трех головах. Давай-ка отдохнем хорошенько. Ведь нам с тобой завтра опять вставать спозаранку.

Вот уж рассвело. Стал царевич собираться, к бою готовиться, как тогда, когда они Геонойю-Ягу встречали. Вдруг пошел по лесу такой шум и вой, каких они еще сроду не слыхивали.

– Смотри, хозяин! Вон Скорпия летит!

А Скорпия пасть разинула – одна челюсть в небо, другая до земли, – вихрем на них мчится, дымом дышит, огнем пышет. Взмыл вещий конь под самые облака, летит над ведьмой, со стороны заходит, а добрый молодец изловчился, натянул тетиву. Как ударила стрела в одну из голов Скорпии, так и снесла ее начисто. А царевич снова лук напряг. Стала тут его Скорпия слезно молить, чтобы ее простил. Она, мол, ему зла не сделает. И, чтоб свое обещание скрепить, дала ему в том запись, ее кровью писанную.

Поехали они к Скорпии домой, а она царевича еще лучше, чем Геонойя-Яга, накормила-напоила. Отдал ей царевич отстреленную голову; только ее на место приставили, а голова и приросла. Отдыхал здесь добрый молодец три дня, а на четвертый поехал дальше. Вот выехали они из Скорпииной земли и очутились на дивном лугу. Весь-то луг цветами порос. Куда ни глянь – весна! Каждая травинка, каждый цветочек цветет-красуется, такой дух источает, что как от вина голова кружится. А ветерок травы колышет, прохладой веет.

Вот конь и говорит царевичу:

– Ну, хозяин, мы с тобой сюда счастливо добрались!

Зато теперь перед нами дело куда труднее! Большая беда нас с тобой стережет. Отсюда ведь рукой подать до дворца, где Молодость без старости и Жизнь без смерти живет. И стоит вокруг того дворца дремучий лес, такая чащоба – ни проехать, ни пройти! А в лесу том со всего света звери лесные собраны, одни других лютее, свирепее. Они тот дворец и днем и ночью неусыпно стерегут. И такое их множество, что и тебе, хозяин, не побороть. Да и леса того нам с тобой нипочем не проехать. Разве только понатужимся да через него перемахнем.

Отдохнули они на том лугу денек-другой да и собрались дальше ехать. А конь подобрал живот да и говорит:

– А ну, хозяин, подтяни-ка потуже подпругу, а как сядешь на меня, держись крепче за гриву, ноги в стремена упри, коленки к бокам мне прижми, чтобы крыльям не мешать.

Взвился конь под небеса, и в одну минуту долетели они до того леса, где Молодость без старости и Жизнь без смерти жила.

– Хозяин, – молвит вещий конь, – теперь самое время, чтобы нам счастья попытать: в этот час зверей кормят, и все они во дворе дворца собраны. Может, и проскочим.

– Проскочим! – отвечает царевич.

Взвились они высоко-высоко. А внизу дворец так и сверкает! На солнце еще взглянуть можно, а на дворец уж никак нельзя. Пролетели они почти через весь лес и только хотели у дворцового крыльца снизиться, как вдруг задел конь копытом за верхушку дерева. Проснулся лес, и пошел по нему такой звон, такой гомон, воют звери так, что волосы дыбом встают. Тут царевич с конем поскорее у крыльца спустились. На их счастье, хозяйка дворца как раз тогда своих «детушек» кормила (так она лесных зверей величала). Не будь ее, плохо бы царевичу с конем пришлось.

А хозяйка их встречает, себя от радости не помнит, что к ней гости приехали: до сих пор ведь она еще ни одного человека здесь, в лесном дворце, не видывала. Уняла она зверей, успокоила, обратно в лес услала. А была та хозяйка добрая волшебница и такая красавица, высокая, стройная, приветливая и ласковая, любо-дорого глядеть! Взглянула она на царевича, да и молвит:

– Добро пожаловать, добрый молодец! Чего тебе здесь, у нас, надобно?

– А вот чего, – отвечает царевич, – я ищу Молодость без старости и Жизнь без смерти.

– Ну, коли ты за этим приехал, в самый раз к нам попал.

Спрыгнул царевич с коня, и вошли они с хозяйкой во дворец. А там его еще две девицы-красавицы встречают, такие же пригожие, молодые да ласковые, как и сама хозяйка. То были ее старшие сестры, тоже волшебницы. Стал царевич хозяйку дворца благодарить, что она их с конем спасла – вовремя зверей уняла, а сестры ее живо ужин сготовили, на золотых блюдах на стол подали. Коня же пустили пастись на воле, а зверью лесному наказали гостей не трогать, чтобы они, где хотят, гулять могли.

Стали сестры-волшебницы царевича просить навсегда у них остаться: больно уж они здесь в лесу без людей стосковались. А царевичу только того и надо. Он себя долго просить не заставил, с радостью согласился остаться.

Мало-помалу привыкли они все друг к другу. Рассказал царевич сестрам, сколько ему пережить пришлось, пока к ним добрался. А немного погодя женился он на младшей волшебнице. После свадьбы разрешили старшие сестры царевичу повсюду, по окрестным горам ходить. Только одной долины ему беречься наказывали, и сами ему ту долину показали, чтобы как-нибудь не ошибся, а не то плохо ему будет. А звали ту долину Долиной Слез.

Бегут года один за другим. Царевич, сам того не замечая, потерял счет времени. И был он и теперь все такой же юный, как и в тот день, когда впервые сюда приехал, беззаботно нежился в раззолоченных покоях волшебного царства, жил мирно и счастливо с молодой женой да со своими свояченицами-волшебницами, по лесу гулял, чистым воздухом да медвяным цветочным духом дышал-наслаждался, красотой цветущих полянок любовался, ну, словом, был так счастлив, что больше, кажись, и желать нечего. Частенько выезжал он на охоту. Вот как-то раз погнался царевич за зайцем. Пустил одну стрелу – не попал, пустил другую – опять не попал. Рассердился он, поскакал за зайцем, да третьей стрелой и убил его. Только погнался он за зайцем, да сам и не заметил, как заехал в Долину Слез. Поднял царевич убитого зайца, к седлу приторочил и поскакал домой. И тут ни с того ни с сего напала на него по дороге смертная тоска по отцу и по матери.

Не посмел царевич ничего волшебницам сказать. Только они и сами догадались: видят, грустный он такой, не ест, не пьет, сна лишился. Испугались волшебницы да и спрашивают:

– Что, царевич, неужто ты в Долине Слез побывал?

– Да, дорогие мои! И сам не знаю, как туда заехал, а теперь вот с тоски по родителям помираю и с вами тоже расстаться не могу. Сколько времени я здесь у вас прожил, никто меня словом не обидел. Поеду, погляжу на отца с матерью, да и вернусь к вам навсегда.

– Не уезжай, царевич, не покидай нас, – молит молодая жена. – Твоих батюшки с матушкой, небось, уже давным-давно в живых нет. Боюсь, как уедешь ты от нас, никогда больше не воротишься. Не уезжай, чует мое сердце беду!

Просит-молит жена царевича, просят его и ее сестры-волшебницы. Только не мог ничем царевич своей тоски утишить. Стал он у них на глазах хиреть да таять. И сказал ему вещий конь:

– Вижу я, хозяин, не хочешь ты доброго совета послушаться. Что ж, поедем! Только, коли что случится, на себя пеняй! А я тебя вот о чем прошу: выслушай ты меня, и коли согласишься, я тебя туда духом свезу, а потом опять сюда примчу.

– Ладно! – говорит царевич. – Говори, не бойся!

– Как доедем мы с тобой до родного дворца, слезешь ты, с ним простишься и назад! Но коли ты хоть на час там замешкаешься, я тебя брошу. – один сюда ворочусь.

– Ладно, будь по-твоему, – отвечает царевич.

Вот стали они в обратный путь собираться, обнялись царевич с добрыми волшебницами, распрощались они, и отправился он в дальний путь, а сестры его долго со слезами на глазах провожали.

Долго, коротко ли, только доезжает царевич до земли Скорпии. Глядит – стоят города новые, неведомые. Там, где прежде лес шумел, нивы раскинулись. Стал тут царевич людей спрашивать, не слыхали ли они, где Скорпия и куда ее дом девался. Отвечают ему люди:

– Как же, слышали! Нашим дедам их прадеды про эти небылицы сказки сказывали.

– Да как же так? Мы же здесь недавно еще проезжали! – дивится царевич. И ну рассказывать, как и что было. Обступили его люди, стоят, смеются, – думают, что он либо бредит, либо завирается. Опечалился царевич, поехал дальше и не чует, что у него русые кудри поседели и борода седая растет.

Вот доехали они до земли Яги-Геонойи. Царевич давай опять людей спрашивать:

– Где Геонойя? Куда ее дом девался?

А люди ему в глаза смеются. Не может никак царевич понять, как за такое короткое время лицо земли изменилось. Огорчился он пуще прежнего и отправился дальше, а седая борода у него уже по пояс. Доехали они наконец до царства его отца. И здесь новые люди, города неведомые, а которые старые еще остались, так изменились, не узнать! Вот и царский дворец. Спрашивает вещий конь добра молодца:

– Ну, что, хозяин, вернемся? Я тебя мигом обратно домчу. Или, может, здесь останешься, а я один ворочусь?

– Ворочайся один, мой верный конь! Я тоже скоро обратно буду.

– Счастливо оставаться!

Повернул тут конь, назад стрелой полетел. А царевич остался один. Оглянулся он кругом, видит, от дворца одни развалины; все кругом бурьяном да колючками поросло. Вздохнул он и со слезами на глазах стал припоминать, как в родном дворце прежде светло да тепло было и какое счастливое время он здесь ребенком прожил. Обошел он несколько раз развалины, все старается припомнить, где какой покой был, где какая светлица. В каждый уголок заглянул, даже в конюшню, где он своего вещего коня нашел. И набрел царевич на погреб. Вход в тот погреб весь щебнем и камнями засыпан, – насилу он туда пробрался. Стоит, по сторонам озирается, а у него уж седая борода, до самых колен, веки падают, хоть пальцем подымай, ноги дрожат-подгибаются.

Видит царевич, стоит старый-престарый сундук. Стукнул ногой, – как будто пустой! Поднял крышку, а оттуда кто-то ему чуть слышно говорит:

– О-ох, хорошо, что ты наконец вернулся! Еще немного, и сама бы я померла.

Легонько его смерть ударила, – она, вишь, его дожи-даючись, совсем высохла, скрючилась, обессилела. А он упал и прахом рассыпался.

Тут моей сказке конец, мне бы хоть пива корец! Да не стал я дожидаться тумаков, на коня вскочил и был таков!