Текст книги "Сестра"

Автор книги: Петра Хаммесфар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

После того, как Волберт коротко переговорил с Лучией, мы вместе вышли из дома. У него не было дальнейших вопросов ни к ней, ни к Изабель с Йонасом. Его финансовый эксперт остался, он был полностью занят тем, что делал себе заметки об инвестиционных фондах и участии в акционерном капитале.

Отъезжая, Волберт поинтересовался, как долго может продолжаться мой визит к врачу. «Если вас это устраивает, – сказал он, – я вас также заберу. Я хочу, чтобы вы прослушали раз эту запись. Возможно, вы узнаете голос мужчины».

«В это я почти не верю, – возразила я. – Я не знакома лично с господином Биллером. И я, также, никогда с ним не разговаривала. Я знаю только, что он должен был раздобыть доказательства, что не Роберт был в ответе за эту беременность. И это господину Биллеру удалось. Он сделал предварительный отчет по телефону. На стоянке он хотел только вручить Роберту фотографии, которые показывали мою невестку вместе с Хорстом Фехнером».

«Интересно, – пробормотал Волберт. – Тогда, значит, вы снова помните о последнем разговоре с вашим братом. Когда же были сделаны эти фотографии?»

«Девять или десять недель назад», – сказала я.

«Интересно, – пробормотал Волберт снова. – Что-нибудь еще пришло вам на ум?»

Я объяснила ему, как я представляла себе происходившее той ночью: Изабель на галерее и так далее. Когда я закончила свои выкладки, Волберт осведомился дружелюбно:

«Значит, вы не настаиваете больше на том, что ваш брат заходил к вам еще раз, ранним утром?»

«Нет, – сказала я. – Мне ведь это только приснилась».

Волберт задумчиво покачал головой. «Жаль», – считал он. «Это было бы интересным аспектом».

Я не знала, что он хотел этим сказать. А он поглядывал на меня искоса, с чем-то, вроде сочувствия во взгляде и одновременно вырулил к правой обочине. И там, рядом с входной дверью, была табличка.

Доктор Харальд Пиль, специалист по неврологии и психотерапии.

«Из-за чего вы, в конце концов, на лечении?», – осведомился Волберт. Но адрес Пиля он у меня не спрашивал. Это только сейчас до меня дошло. Неожиданно я показалась самой себе такой прозрачной. Это было отвратительное чувство.

И потом я разговаривала с Пилем о гневе, ненависти, бессилии, ревности и недоверии, как уже сотни раз прежде. Я знала точно, как мне нужно себя вести, чтобы держать его на безопасной дистанции. Я рассказала ему даже о полицейском, который водил меня за нос и хладнокровно предоставлял мне наскочить на мель в то время, пока держал меня в уверенности, что верил мне и был на моей стороне.

Я коротко рассказала, также, об отсутствии горя по Роберту и о предложении Олафа дать себя загипнотизировать и таким способом узнать, как я действительно провела выпавшие из моей памяти часы в ночь на пятницу.

Так, постепенно, я подошла к существу вопроса. Мне понадобились только пара фраз. Пиль сразу же попался на мою удочку. «Ваша невестка не могла воспользоваться вашей машиной, Миа. Она была ночью дома, Миа».

«Сколько она вам за это заплатила?», – спросила я.

Он даже не наморщил лоб, сидел там, как всегда – гном, в слишком большом для него кресле. «Как должен я это понимать, Миа?»

«Так, как я это сказала, – отвела я. – Волберт сказал, что вы подтверждаете алиби Изы. Но Вас не было ночью в доме, я это знаю».

«Естественно, нет, – сказал Пиль. – Ваша невестка позвонила мне ночью, в начале третьего».

Изабель была расстроена и сильно нервничала, сказал Пиль. Истерически звучавшим голосом, доложила она ему об ожесточенной ссоре между мною и Робертом и потребовала, чтобы он немедленно приехал, пока я всех не поубивала.

Но Пиль делал домашние визиты только в исключительных случаях, а в два часа ночи – вообще никогда. Он был ограниченным идиотом и видимо не понимал, в какую телегу его впрягли. Мне было трудно сохранять спокойствие в то время, пока я его слушала.

Он пытался успокоить Изабель. Она не должна волноваться ни о своем муже, ни о своем брате или о себе самой. В том, что касалось этого вопроса, он был в себе полностью уверен. Он ведь верил, что знает меня и может во сне предсказать мои реакции.

Телефонный разговор не был для меня доказательством. Изабель могла позвонить откуда угодно, даже с автозаправки. Что я и сказала ему вполне отчетливо.

Пиль покачал головой. Разговор с моей невесткой внезапно оборвался, сказал он, после ужасного крика и сильного грохота. Тогда он все-таки забеспокоился и перезвонил. И он застал ее дома. Правда не сразу, это длилось около десяти минут, пока она подошла к телефону.

За эти десять минут Роберт, по словам Изабель, покинул дом, я исчезла в своем Ателье, а она заперлась с братом. А у Йонаса в комнате телефона не было. Она услышала, как он звонил в спальне, доказывала она Пилю, и она не решалась сразу выйти. Она была вместе с Йонасом и испытывала панический страх, что я могу прийти, перерезать ей горло, а ее беспомощного брата скинуть с лестницы вниз. Якобы, я этим угрожала.

Телефонный разговор продолжался почти час. Пиль посоветовал ей уведомить полицию, если она воображает себя в опасности. Но Изабель не хотела делать этого своему бедному мужу. Чтобы его любимую сестру забрал патруль и запер в камере-вытрезвителе,[6]6
  Камера-вытрезвитель – камера в полицейском участке для задержанных пьяных – прим. переводчика.


[Закрыть] это бы разбило ему сердце.

Эта проклятая стерва! Изе снова удалось умело сходить с козырей к своей выгоде. Битый час умасливала она Пиля, чтобы держать его на линии и обеспечить себе алиби. Зачем доставлять хлопоты полиции и причинять еще большее горе измученному Роберту, когда есть ведь компетентный специалист, который может укротить дикого зверя.

Я не смогла удержаться и фыркнула. Но представление это было таким комическим. Значит, я должна была кровожадно ворваться в спальню, и она хотела ткнуть мне навстречу телефонную трубку. А в трубке бы Пиль пел колыбельную или бормотал заклинание. Пиль не видел здесь ничего смешного. «Миа, вы находились той ночью в исключительной ситуации».

«В такой ситуации я нахожусь уже девять месяцев, – сказала я. – А в прошедшие дни у меня были все причины и дюжина возможностей для того, чтобы перерезать глотку этой бабе и запустить в полет ее калеку. И что же случилось? Ничего, потому что я ничего не смогла сделать. И вы еще хотите мне внушить, что я убила своего брата».

«Этого я и не пытался, Миа, – возразил он. – Чувствуете вы, что вы могли это сделать?»

«Оставьте меня в покое с вашими «чувствами», – сказала я. – Вы присутствовали при финале, но были слишком глупы, чтобы понять, куда это должно привести».

Господь милостивый, как же я была рада, что уже давно поговорила с Волбертом о Хорсте Фехнере. До меня дошли, наконец, истинные масштабы плана. Изабель знала, что она автоматически попадает под подозрение и одного только показания ее брата недостаточно, чтобы исключить ее из числа подозреваемых. Она нуждалась в безотказном алиби. И она его раздобыла, причем именно у моего терапевта.

Как бы это выглядело, если б я только сейчас вытащила Хорста Фехнера перед Волбертом, как кролика из шляпы. Изабель должна была только всучить Фехнеру мой кольт. Это она сделала, наверное, за те десять минут, когда Пиль пытался ей дозвониться.

Но он просто не хотел этого понимать. А я понимала все больше. Неожиданно до меня дошло, о чем сожалел Волберт, когда я сказала, что мне это только приснилось. Не приснилось мне это! Волберт понял это намного раньше меня. Хорст Фехнер заходил ко мне ранним утром. Убийца Роберта положил мне руку на плечи и поинтересовался: «Ты спишь, Миа?»

Я должна была намного раньше до всего этого дойти. Странный тон, каким он констатировал, что они могли бы целую неделю праздновать с того, чем я накачалась. Роберт так никогда обо мне не говорил.

Я хотела сказать еще об этом Пилю. Но он уже бросил украдкой взгляд на часы. Мое время истекло. А внизу перед домом ждал Волберт. Значит, я должна была объяснить это ему. Он и без того мог больше предпринять, чем психотерапевт.

Но я еще не была готова уйти. Тут было еще кое-что. «Роберт был у вас, – сказала я. – Я знаю это из одного достоверного источника. Что он от вас хотел?»

«Информацию о вашем душевном состоянии, – ответил Пиль по-существу. – Он поинтересовался, рассказывали ли вы мне о галлюцинациях. Ему казалось, что я могу судить, описывали ли вы мне реально-происшедшее или свое ирреальное восприятие».

«А этого вы не могли», – констатировала я.

На это он не ответил. Он провел меня к двери, как делал это всегда, пожал мне на прощание руку и улыбнулся, излучая глубокое убеждение. «Мы увидимся в четверг, в обычное время, Миа. Может быть, мы сможем тогда вернуться к предложению господина Вехтера. Это было бы разумно и желательно для вас самой – внести ясность. Очень вероятно, что вы просто не хотите помнить. Вы понимаете, что я имею в виду. Вы склонны к тому, чтобы оттеснять нежелательные факты. И вы знаете, что о том, что мы на наших встречах обсуждаем или обнаруживаем, я не имею права предоставлять информацию даже в суде».

Если бы в моем распоряжении были две здоровых руки, я бы скрутила его морщинистую шею. Он мог бы мне по-другому объяснить, что он отказался дать Роберту информацию, а меня считал Каином.

Волберт смотрел мне на встречу со своей неизменной улыбкой. Он открыл мне дверь автомобиля. Он сразу же отъехал, влился в поток машин, его взгляд был устремлен прямо.

Ему понадобились двадцать минут, чтобы доехать до полицейского управления. Во время поездки он не сказал почти ни слова, но он по-крайней мере слушал, пока я рассказывала, что мне это не приснилось, что Хорст Фехнер – убийца Роберта, и что сразу после убийства он был в моем Ателье. По его реакции, однако, можно было ясно понять, что точно с таким же успехом я могла ему втолковывать, как осуществляется прогноз погоды. Он только пожал раз коротко плечами и улыбнулся своей всезнающей улыбкой доброго дедушки.

Потом он шел впереди меня через длинный вестибюль к своему бюро или комнате дежурного, или как там еще это могло называться. Меня даже не удивило, что маленький геркулес нас уже поджидал. Подозреваемых ведь всегда допрашивают двое следователей, один из которых разыгрывает добродушного, а другой – злого. Что, я действительно воображала, что Волберт на моей стороне?

Возможно! Но тогда было самое время что-то понять. На моей стороне не было никого, даже Олафа или Лучии. Волберт не нуждался в этом парне для поддержки. Он был уверен в себе и сказал ему только, что мы пройдем сейчас в лабораторию. С этим он один справится. Снова он вел меня по коридорам и лестницам, на этот раз вниз, в одно помещение в подвале. Там была целая масса техники, и один из его специалистов уже стоял, готовый к увертюре.

Прежде, чем они проиграли мне ленту на автоответчике Роберта, кое-что Волберт считал нужным мне объяснить. Я должна сначала только внимательно прислушаться к голосу и не обращать пока внимания на звучание фона. Если бы он специально не обратил на это мое внимание, возможно, что я бы вообще не заметила никаких фоновых звуков, возможно, я бы считала это шумом пленки. Но это был другой шум.

На пленке было не много. Запись автоответчика оборвалась в тот момент, когда Роберт поднял трубку. Был слышен мужской голос. «Это Биллер». Потом последовали еще немногие фразы, да и они были сжатыми, как будто он очень спешил.

Я пробовала сконцентрироваться на голосе. Но сразу после того, как он представился, мужчина произнес два слова, от которых кровь бросилась мне в голову и пропала всякая концентрация.

«Привет, Роб, жаль, что я не застал тебя лично. Я собрал все, что тебе нужно, чтобы избавиться от проблемы. Пошло быстрее, чем я думал. Я позвоню тебе снова, и мы можем тогда…»

На этом месте прервалось.

Привет, Роб! Это звучало эхом в моей голове. Это было ощущение льда, сковавшего мне сердце. Я знала только одного человека, который так обращался к Роберту. Сержа.

Восьмая глава

Его голос звучал не так, как всегда, возможно из-за плохого качества пленки. На заднем фоне было много шумов. И еще больше шумов было в моих ушах. Я этого не понимала. А в моей голове все еще разглагольствовал Пиль о том, что я вытесняю свои воспоминания.

То, что я вытесняю, никого не заботило, даже мой собственный рассудок. Приподнялся только крошечный уголок черного одеяла, которым была укрыта та ночь.

И под этим уголком я видела себя, лежащей на постели в маленькой квартирке Сержа и спрашивающей: «Ну, так что? Сделаешь ты мне это одолжение? Здесь же ничего такого. Ты позвонишь Роберту и скажешь: Это Биллер».

Серж постучал себя по лбу. «Что за чепуха! И что я ему потом должен сказать? Ты знаешь вообще, кто такой этот Биллер?»

«Это я как раз и хочу выяснить», – сказала я.

Я помотала головой, чтобы уголок одеяла упал обратно. Я не хотела этого ни видеть, ни слышать. Волберт, очевидно, принял мое мотание головой за отрицательный ответ в том, что касалось узнавания голоса, и поначалу этим удовлетворился. Он запустил пленку снова, и на этот раз я должна была обратить внимание на звуковой фон.

Мне было трудно вообще на чем-либо сконцентрироваться. Но я как-то справилась с этим. Мне даже удалось микшировать голос. «Привет, Роб, жаль, что я…»

Позади голоса был почти равномерный гул. Ну да, в ту ночь шел дождь. Я принимала душ, после того, как Серж отказался… А когда я вышла из ванной, он сказал: «Так, одолжение я тебе сделал. И что теперь?» Если бы я только знала.

Волберт смотрел на меня настолько спокойно и невозмутимо, как будто дело шло только о том, чтобы разобраться, предпочитаю я к завтраку чай или кофе.

«Я так понимаю, – объяснил он, – что этот мужчина хотел предложить встречу. Но это он мог потом лично сказать вашему брату. И, по-видимому, для вашего брата это было настолько важным, что он предпочел еще в ту же ночь встретиться с этим человеком. А вы хотели это предотвратить, фрау Бонгартц».

Теперь он, вероятно, вернулся назад к своей гипотезе. В моей голове был полнейший сумбур. Возможно, он был прав, возможно, я хотела предотвратить, чтобы Роберт еще раз уехал из дома. Потому, что я точно знала, что это было излишним, что не было никакого Биллера, по крайней мере, никакого, который где-то снаружи хотел с Робертом встретиться.

Техник возился с кнопками на своих устройствах. Я все еще ожидала, что Волберт спросит меня, узнала ли я голос. Но на это он больше не тратил времени. Он листал свою записную книжку.

«Господин Торховен утверждает, что он отчетливо слышал, как вы кричали вашему брату – ты останешься здесь или случится несчастье».

Да, конечно, почему бы и нет! Если Йонас это отчетливо слышал! Несчастье тоже тогда случилось. Теперь мы, по крайней мере, говорили открытым текстом. Это мне нравилось больше, чем утреннее лицемерное жеманство.

Ему и не нужно было больше меня спрашивать, узнала ли я голос. Он ведь это уже знал. Возможно, Серж признался, возможно, Волберт уже давно нашел всему этому объяснение. Полностью и абсолютно положился на то, что презентовали ему Изабель с Йонасом.

Йонас объяснил полиции то же, что и мне. Будто бы он проснулся от моих криков и пришел в ужас от страха за свою младшую сестру, с трудом перебрался в инвалидное кресло, чтобы ее защитить, посылал одну за другой молитвы к небесам, чтобы Изабель оставалась на галерее и не чувствовала бы себя обязанной подстраховать в зале своего мужа. В противном случае, должен был бедный Йонас беспомощно наблюдать сверху, как бы я их обоих прикончила. С одной рукой это было бы для меня парой пустяков. Идиот!

Волберт не был больше дружелюбным, готовым помочь полицейским. «Вы хотели предотвратить, что ваш брат уедет еще раз из дома, – повторил он. – Почему, фрау Бонгартц? Разве вы не хотели, чтобы он избавился от проблемы?»

Что пришло на ум этому тупице по имени Серж, чтобы нести такую чушь? Да еще и по рабочей линии, где это все для потомков оставалось. Я ему совсем другой текст давала. Теперь я снова об этом помнила.

Он должен был представить это так, как будто он Биллер, но он должен был попросить ему перезвонить. Перезвонить в определенное время, когда я была дома и могла тоже послушать. Мне же хотелось только узнать, что Роберт скрывал от меня. Был ли Биллер маклером или психиатром.

Волберт дал мне две секунды на то, чтобы ответить и когда ответа не последовало, он спросил: «Часто ли вы употребляете алкоголь в больших количествах?»

«Это имеет значение для ваших расследований?»

Он немного пожеманничал. «В известном смысле, да, фрау Бонгартц, так как в семье это может привести к проблемам, если один человек невоздержанно пьет и теряет потом над собой контроль. Просил ли ваш брат вас в последнее время, чтобы вы пошли на лечение?»

Пауза. Вопросительный, насквозь дружелюбный взгляд. Этому взгляду я попыталась воспротивиться, причем помотала одновременно головой.

«Ну, да вы же уже на лечении, – констатировал он и продолжал: – Когда нашли вашего брата, у него не было при себе ничего, что могло бы быть как-то связанным с этим звонком. Совершенно точно – никаких фотографий его жены и Хорста Фехнера».

Он улыбнулся мне почти так, как если б сочувствовал. «Таких фотографий и не могло быть, фрау Бонгартц. Детектив, которого вы наняли восемь месяцев назад, хорошо поработал. Хорст Фехнер удрал тогда за границу, мы это проверили».

«Я никогда не была проблемой для Роберта», – сказала я.

Он кивнул раз, коротко и рассеянно. Это, Бог свидетель, не было согласием.

«Вы были против брака вашего брата?!»

Это не прозвучало вопросом, а было, скорее, констатацией факта. И почему я должна была лгать? Я кивнула.

«И взяв вашу невестку под наблюдение, вы этим не ограничились. Вы стали давить на вашего брата, чтобы он расторг этот брак. Из-за этого в последнее время часто возникали ссоры между вами и вашим братом?!»

Заблуждение, между Робертом и мной никогда не происходило ссор. И совершенно точно не той ночью. Волберт почти не обратил внимания на мои возражения. Он снова стал добродушным. Это прозвучало почти, как вздох, когда он уступил: «Да, конечно, ваш провал памяти, как следствие затемнения сознания».

И еще во время своего вздоха, он вытащил из кармана брюк упаковку с лекарством. Она была помещена в прозрачную оболочку. Тем не менее, я узнала ее еще до того, как могла прочесть название – мои капсулы клирадона.

«Это мы нашли в машине вашего брата, – объяснил Волберт и протянул ко мне упаковку. – Он дал вам одну из этих капсул, верно?»

«Верно», – сказала я.

«Может быть, вы помните еще, сколько вы до того приняли алкоголя? Пол бутылки или меньше? Или больше?»

«Пару стаканов – пять или шесть. Но хватило бы и одного, хватило бы уже только одной из этих капсул, они содержат морфин»

Волберт скривил губы. «Нет, фрау Бонгартц. Вы могли бы принять три или четыре из этих капсул, ваше сознание от этого не стало бы затемненным. То, что я держу сейчас в руке, является мультивитаминным препаратом. На упаковке стоит, правда, клирадон; ваш брат с этим очень постарался. Он только из-за этой наклейки и вложенной инструкции по применению, сделал заказ одной типографии. А клирадон некоторое время назад был изъят из продажи, его теперь вообще нельзя больше купить».

Я думала, что задохнусь. А Волберт снова улыбался.

«Тогда остается пара „специальных“ напитков. Пять или шесть, сказали вы. Это могло бы быть семь или восемь. Господин Хойзер считает, что семь были выпиты в баре и еще один стакан – в квартире. Как часто вы уже садились за руль, после того, как выпивали восемь стаканов этой специальной смеси?»

Когда я ему не ответила, его улыбка исчезла. «Я спрашиваю вас не из-за пьянства за рулем, – сказал он. – Я спрашиваю вас, потому что пытаюсь раскрыть убийство вашего брата».

Они снова очень обстоятельно разговаривали с Сержем. От того, что он мне подавал в последние недели, не опьянел бы и ребенок. Три недели назад, Роберт попросил Сержа, не давать мне больше ни капли алкоголя.

Мои специальные напитки состояли из изысканной смеси различных соков и специй. Волберт сам попробовал. На вкус это казалось по-настоящему крепким и насыщенным, сказал он. Нужно иметь уж очень чувствительные вкусовые нервные окончания и точно знать, что тебе подают, чтобы понять, что не хватает решающей субстанции.

«Когда вы приезжали в бар, – сказал он, – чаще всего вы находились в плохом душевном и физическом состоянии. У вас были сильные боли, от которых вы уже были оглушены, так что господин Хойзер мог рискнуть попробовать, и это сработало. Правда, на всякий случай, у него всегда было под рукой легкое успокоительное. Он признается, что в интересующую нас ночь, он дал вам несколько капель валерианки».

«Я выпила дома уже несколько стаканов водки, прежде чем поехала в бар», – сказала я.

Волберт покачал головой. «Это не были несколько стаканов, фрау Бонгартц. С наперсток, может быть. Остальное была вода. Ваш брат был очень основательным».

Он смотрел на меня выжидающе, техник тоже. А в моей голове снова нашептывал Пиль о механизмах вытеснения. Я вытесняла ненависть к Роберту. Я вытесняла признаки того, что определенно не нравилась Роберту и вытесняла его критику своему поведению. Я вытесняла все, что мне не подходило, просто отпихивала в сторону, чтобы на этом больше не спотыкаться. Я создавала себе бесчисленные черные дыры и забивала их полностью тем, что могло поколебать хрупкую структуру моего мира.

«Я не застрелила Роберта», – сказала я.

«Его жена тоже его не застрелила», – возразил Волберт.

Я не хотела снова повторять все то, что уже так исчерпывающе объяснила ему. Но что мне еще оставалось?

«Этого она и не должна была делать. Если Хорст Фехнер…»

«Он мертв, – перебил меня Волберт и испустил отчетливый вздох. – Хорст Фехнер уже четыре месяца лежит на кладбище, фрау Бонгартц. Двое мужчин, которые забрали Йонаса Торховена из франкфуртского аэропорта, были служащие одной фирмы по аренде автомобилей».

«А почему Иза рассказывала нам, что это были друзья Йонаса?»

Волберт вздохнул. «Очевидно, ваш брат посоветовал это своей жене, чтобы предотвратить всякие домыслы».

«Это же неправда, – сказала я, возможно, я даже кричала. – Это вообще не может быть правдой! Роберт хотел послать в аэропорт машину для перевозки больных. Изабель лжет! Она лжет, как только рот открывает!»

Я не рассчитывала на то, что он еще раз меня отпустит, но он сделал это. Он даже позаботился о том, чтобы меня отвезли домой. И там я тогда сидела. При этом я вообще не могла сидеть. В своем Ателье я долго не выдержала, всего несколько минут. Только один взгляд на каменного чурбана в углу, и в моей голове раздавался голос Роберта.

«Почему ты себя этим мучаешь, Миа? Почему ты не хочешь, наконец, от него избавиться? Иза ведь права, когда говорит, что незачем тебе сидеть здесь часами, рассматривать эту штуку и саму себя заводить. Не удивительно, что тебе при этом приходят в голову глупые мысли. Но ни один человек в этом доме не желает тебе плохого, Миа. Я совершенно точно, нет. Я же хочу тебе только помочь, потому что это не может так дальше продолжаться».

Один только взгляд на бутылку водки и к этому, комментарий Сержа. И ярость в животе – специальные напитки, только специальные напитки в последние недели, вода с парой капель водки и мультивитаминный препарат против бешеных головных болей.

Но что же это такое, черт побери! Это же действовало – капли, так же, как и напитки. Только водка была на вкус, как вода. От этого мне как-то полегчало. Полностью помешанной я еще не была. Возможно, когда-нибудь я войду в историю, как медицинское чудо, как женщина, которая от воды и фруктового сока так напилась, что получила Blackout. А что до капсул, действительно нельзя недооценивать Placebo-эффект, и уж точно не тогда, когда боли обусловлены только психическими причинами.

Знали ли они об этом? Фрау Шюр должна была быть в курсе, иначе моя водка не обожгла бы ей горло. Но могли ли они это заранее предусмотреть? Посвятил ли Роберт свою маленькую ведьмочку в эту тайну? Может, чтобы умилостивить ее, не понимая, что этим он подписывает свой смертный приговор. Я его не убивала, я – нет, я бы никогда не смогла причинить ему боли.

А Хорст Фехнер был мертв уже четыре месяца. И в течение шести недель, Изабель больше не покидала надолго дом. Значит она все-таки с этим справилась, значит она могла запустить свои красные когти в многочисленные пакеты акций и управлять ими в интересах своего ребенка.

Я просто не знала, как мне дальше быть.

Пойти наверх в свою комнату, я не решалась. Возможно, я встретилась бы с ней на галерее и должна была бы, наконец, взять в кухне нож. Ей нужно умереть, она должна была умереть, если я хотела это как-то пережить. Но она должна была так умереть, чтобы Волберт и его коллеги бродили в потемках, как законченные идиоты. Я не хотела, чтобы меня еще и заперли только за то, что я раздавила таракана. А сейчас в доме было слишком много народу.

В кабинете Роберта все еще сидел эксперт по финансам. Фрау Шюр хлопотала в кухне с кастрюлями и сковородками. Лучия была в библиотеке. В конце концов, я отправилась в зимний сад. Роберт с таким удовольствием там находился, даже когда еще ребенком был. В плохую погоду он играл со своими друзьями между цветами, а я садилась в угол и смотрела на них.

Я действительно больше не знала, что мне думать. Бывает такой момент, когда не знаешь, что делать дальше. Это не было признаком слабости, только бессилие и усталость. Сначала я и не думала даже о том, чтобы пойти на предложение Пиля. Никакого гипноза. Если этот гном воображал, что я полностью ему себя предоставлю, то он сильно ошибался.

Я села в угол и как только закрыла глаза, то увидела Роберта перед собой. «Я должен с тобой поговорить, Миа».

Это случилось через два или три дня после того, как я отказалась освободить свое Ателье для Йонаса, после того, как я напилась и сбежала к Сержу.

Роберт пришел под вечер ко мне в зимний сад. Он принес кофе и немного выпечки, сел напротив меня и улыбнулся. «Давай посидим немного».

И потом – я не могла понять, действительно ли был в его голосе налет сарказма – сказал: «Нам определенно никто не помешает».

Роберт налил нам кофе и положил кусок пирога на свою тарелку. Он не торопился перейти к делу.

«Я хотел попросить тебя об одном одолжении, Миа. Я знаю, что требую от тебя слишком много, но сделай это ради меня».

Я уже думала, что он снова собирается оспаривать у меня Ателье. Однако же, речь шла совсем о другом. «Я знаю, что тебе не нравится говорить о Йонасе. Я и не хочу нажимать на тебя больше. Если ты что-то имеешь против него, значит, у тебя есть на то причины. Но не могла бы ты, несмотря на это, немного позаботиться о нем? Мне важно в принципе только то, чтобы Изу…»

Когда я помотала головой, он осекся и коротко сжал губы. Потом закончил свою фразу. «Чтобы немного разгрузить Изу. Чтобы у нее было немного времени для себя, понимаешь? Ей нужно отвлечься, может снова разок выбраться вечером в город. Мне не нравится, как она изнуряет себя с Йонасом. Она не такая уж сильная и я боюсь, что ее надолго не хватит. В последние дни она часто жаловалась, что чувствует себя очень утомленной».

Он, конечно, имел в виду последние ночи, но не хотел так конкретно выражаться. Этого и не требовалось.

«Миа, я же не требую многого, – считал он. – Если ты только на час или два в день, с Йонасом…»

Когда я снова покачала головой, он сдался окончательно. «Ладно, забудь об этом, – сказал он. – Но тогда ответь мне, по крайней мере, на один вопрос. Это нескромный вопрос, но я все равно хочу получить ответ, Миа. Ты часто бывала у него в первые дни. Один раз ты была у него даже ночью. Я знаю это от Изы. Ты спала с ним, Миа?»

«Нет», – сказала я.

«Он хотел с тобой спать?»

«Нет», – сказала я.

Роберт уставился на свою тарелку. Секунды между нами царило молчание. Потом он спросил: «Ты считаешь, он был бы еще в состоянии спать с женщиной? Я разговаривал на днях об этом с мамой, она считает это вполне возможным. И он же еще очень молод. Ему этого, вероятно, не хватает».

«Что ты хочешь от меня? – спросила я. – Должна ли я залезть в постель к этому парню и скрасить ему вечерок, чтобы твоя жена в это время могла еще как-нибудь развлечься?»

«Глупости, Миа! – он был возмущен. – Я только думал, что ты заметила что-нибудь в этом смысле».

«Почему ты не спросишь Изу, может он еще или нет? Она снимает и одевает ему штаны. Она запихивает его в ванну и моет ему задницу. Если у него еще что-то шевелится, она должна была это уже давно заметить».

Роберт кивнул задумчиво и вздохнул: «Изу мне не хотелось спрашивать». Потом, наконец, он снова посмотрел мне в лицо. «Я только еще раз ей предложил нанять профессиональную помощь. Он ведь не так уж беспомощен. Этого должно быть достаточно, если кто-то придет на пару часов в день. Утром и вечером, только помочь ему из кровати в коляску. Но Иза против. Этого я не понимаю. С другой стороны, я спрашиваю себя, как бы мы с тобой держались, если бы я сидел в инвалидном кресле и не имел бы больше никаких надежд на нормальную жизнь. Что бы ты для меня делала, Миа?»

На это я не должна была ему отвечать. Мы знали оба, что в таком случае я была бы с ним рядом. Во всех отношениях. Но в его просьбе я ему отказала.

Ему бы это не помогло, если бы я начала сейчас заниматься самобичеванием. Я могла себя только спросить, почему он вообще меня об этом просил, когда ему было известно, как я относилась к Йонасу. И он не только меня спросил, но еще и Лучию, когда уговаривал ее приехать. Человека, который мог трезво мыслить, бывшую сиделку. «Что-то происходит в доме. Я не знаю больше, что и думать, мама». Какое ужасное подозрение его мучило, если он хотел приставить к Йонасу шпиона? Именно так ведь это и было.

В конце концов, все было именно так, как я обрисовала это Лучии. Если бы речь шла только о том, чтобы разгрузить Изабель, Роберт не спросил бы меня, спала ли я с Йонасом. И он не спросил бы меня об этом, чтобы узнать, чем обосновано напряжение между мною и Йонасом. Он никогда не был таким нескромным. Он спросил меня только по одной единственной причине, тут я была совершенно уверена. Ему нужно было выяснить, могло ли случиться, чтобы Изабель спала со своим собственным братом.

В тот момент, когда я это поняла, у меня перехватило дыхание. Хорст Фехнер был два месяца мертв, а приезд Йонаса предотвратил, чтобы Изабель могла приискать себе замену. Но она не осталась в накладе и со своим братом. Возможно уже с первой ночи. Почему, тогда, они заперли комнату? Теперь мне стало понятно, почему он меня спровадил. С Изабель, естественно, я не могла соперничать.

Это была бы тема для четверга, подумала я мимоходом, просто находка для Пиля. В конце он бы мне объяснил, что я свои тайные страсти и желания проецирую на других. Наплевать мне на Пиля!