Текст книги "Улыбка сфинкса"

Автор книги: Петр Перминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Когда Тишендорф опубликовал в Лейпциге 43 листа этой рукописи, которые ему удалось приобрести, это вызвало настоящую сенсацию в научном мире.

Тишендорф еще дважды посещал Синайский монастырь (в 1853 и 1859 гг.). Однако монахи отказались продать ему весь манускрипт. Он был передан (через Тишендорфа) России, как покровительнице Синайского монастыря. В ноябре 1869 г., через день после открытия Суэцкого канала, был подписан акт подношения манускрипта, получившего название Синайского кодекса, Александру II, который взамен пожаловал монастырю 9 тыс. руб. Эту весьма выгодную для России сделку удалось совершить послу в Константинополе И. П. Игнатьеву, долго торговавшемуся с монахами о размере царского «пожертвования» и числе орденов, полагавшихся по этому случаю синайскому духовенству ^{58} .

Синайский кодекс оказался вторым по полноте и древности списком Ветхого и Нового завета. Он уступает только знаменитому Ватиканскому кодексу (тоже, кстати, египетского происхождения), который датируется IV в. Синайский кодекс достойно увенчал длинный список библейских текстов, найденных в Египте, где благодаря благоприятным климатическим условиям обломки горшков или папирус с рукописями сохранялись лучше, чем в других местах.

Любопытно, что сразу же после опубликования книги Тишендорфа «По святой земле» (1862 г.), где автор подробно описал историю своей находки, П. Успенский, очевидно раздосадованный тем, что честь столь важного открытия прошла мимо него, подверг сомнению подлинность Синайского кодекса, указав на имеющиеся в нем расхождения с «каноническими» текстами библейских книг. Известный греческий антиквар Симониди подлил масла в огонь разгоревшейся полемики, объявив Синайский кодекс фальшивкой, изготовленной по его просьбе, «ради шутки». И только после выступления в печати А. С. Норова, будущего академика, русские читатели поверили в подлинность и научную ценность Синайского кодекса.

Здесь мы подходим к очень интересному вопросу – что собой представляли русские паломники, посетившие Синай. Среди них были и начетчики, у которых при взгляде на окружающую местность сразу возникали в памяти цитаты из Библии; и блестящие рассказчики самых разнообразных путевых впечатлений, внимательные, временами тонкие и своеобразные; и просто искатели приключений. Лучшие из них – исследователи неведомых чужих краев. Однако даже среди них практически не было (за исключением, может быть, В. С. Голенищева и А. С. Норова) ученых, т. е. людей со специальной подготовкой, методологической базой и четко определенными целями и задачами исследований.

Чтобы нагляднее представить себе типичные фигуры паломников, которых в прошлом веке судьба забросила в Египет и на Синай, обратимся к свидетельству члена Пермского отделения Палестинского общества Д. Смышляева, побывавшего на Синае в 1865 г.

Смышляев живо и образно воспроизводит нравы постояльцев синайского подворья в Каире, так называемого «квартала Джование», где в прошлом веке останавливались русские путешественники. Джование – замкнутый квартал с монастырем, где паломникам, направлявшимся на Синай, сдавались в аренду дома и отдельные квартиры.

Вот сидит на каменной лестнице подворья и чинит в клочья изодранные башмаки мужик в неопрятной одежде и с выстриженной макушкой (очевидно, старовер).

«– Здорово, любезный, – приветствовал его спутник Смышляева священник Павел, – поизбил, видно, на Синае подошвы-то, починиваешь?

Мужик сердито взглянул на него и грубо отвечал:

– Починиваю, починиваю. Мне никто не починит. Тебе вот только стоит кадилом махнуть, так и подметка готова, а нашему брату даром никто ничего не делает» ^{59} .

А вот лесковские фигуры русских полуграмотных странниц, которые добрались пешком на Синай из Воронежа и Верхотурья, поглазели на древний монастырь и теперь пьют чай из медного самовара, который они тащили за собой во время своих долгих и трудных странствий.

Смышляев не единственный, кто описал русских паломников. По существу во всех книгах путешественников из России фигурируют обойденные судьбой, обездоленные тяжелой и бесправной жизнью на родине русские люди, занесенные волею обстоятельств в далекие чужие края. Уманец встретил на Джованийском подворье русского монаха Зосиму:

«Более полстолетия, как он оставил родину, и живет здесь 40 лет. Он родом из Кременчуга, малороссиянин и потерял уже всякую надежду когда-либо перенести свои кости на родные степи; по наружности он хотя сед как лунь, но для лет своих телом еще бодр и свеж. Все монахи уклоняются от житья на Синае; даже старик Зосима, когда настоятель откровенно говоря мне об этом, обратился к нему с вопросом и с улыбкой, не хочет ли он туда ехать? – замолчал и не дал ответа. Сам настоятель, будучи на этом месте уже два года, еще ни разу там не был» ^{60} .

К середине XIX в. Синайский монастырь обеднел и опустел. К нему было приписано не более 50 монахов, из них на Синае жили всего 22 человека, 2 или 3 – в ат-Торе, городке на восточной стороне Суэцкого залива, столько же при архиепископе на Принцевых островах и остальные на Джованийском подворье. Настоятель говорил Уманцу: «Жизнь на Синае считается самой трудной, и все, как только возможно, ее избегают. По тягости ли жизни, по скудности ли средств к существованию, по отдаленности ли от родины и вообще отдаленности Синая от мест населенных, монахи остаются в ведении монастыря обыкновенно недолго. Редкий из них проживет здесь лет пять, и отец Зосима составляет в этом случае редкое исключение» ^{61} .

Однако вернемся к нашим размышлениям о русских паломниках на Синай. Возникает резонный вопрос: а стоит ли вообще вспоминать о пестрой толпе косных, нередко фанатичных, в большинстве своем малограмотных богомольцев, невесть каким ветром занесенных в синайские пески? Возможно, и не стоит, если бы среди них не было горстки людей, не паломников, а «путепроходцев», первооткрывателей новых горизонтов.

Их немного, результаты их наблюдений зачастую не были оценены по заслугам, но забыть их мы не вправе.

Давайте же последуем за резвым синайским дромадером с Александром Уманцем на спине: директор Одесского карантинного дома отправляется из Джованийского подворья на Синай…

От Каира до Суэца на верблюде

И идохом от Египта на Синайскую гору пустынею. Не наши же там пустыни. В их пустынях нет ни леса, ни травы, ни людей, ни воды. И идохом пустынею три дня и не видехом ничтоже, токмо песок да камение.

Василий Позняков(1558 г.)

«Позвольте, почему Уманец?» – спросит читатель. «Почему бы нам не отправиться на Синай с Григоровичем-Барским, чьи путевые заметки читаются как увлекательный детективный роман? Или с Авраамом Норовым, чей научный авторитет несравненно выше, чем у никому не известного провинциального врача? Да мало ли еще умных и наблюдательных русских людей было на Синае…»

Ответить на этот вопрос непросто. Специалисты высоко оценивают книгу Уманца «Поездка на Синай», но широкому читателю она мало известна (ее единственное издание появилось более 130 лет назад). А между тем по своим достоинствам она может и должна занять почетное место среди самых известных книг о путешествиях наших соотечественников в Египет в прошлом веке.

Не может не вызвать симпатию сам Уманец, человек любознательный, неравнодушный, да к тому же наделенный несомненным литературным даром. Уманец олицетворяет лучшие черты русского «путепроходца». В самом деле, что заставляло этого почтенного чиновника, присланного в мае 1842 г. из России с конкретной целью – «произвести опыты очищения зачумленных вещей посредством усиленной теплоты», – пользоваться каждой свободной минутой для того, чтобы ближе познакомиться со страной, куда его занесла судьба? Еще до начала своих опытов он отправляется в Верхний Египет и достигает первого порога Нила и о-ва Филе, а закончив опыты, вновь предпринимает утомительную и рискованную по тем временам поездку на Синай. Будучи в Каире, он посещает Мухаммеда Али, налаживает дружеские отношения с Клот-Беем, французским врачом, основателем госпиталя Каср аль-Айни, использует любую возможность получить новые сведения о древней и современной ему истории Египта.

В конце июня 1843 г., когда комиссия, в составе которой находился Уманец, собралась возвратиться в Одессу, Уманец решил вернуться на родину другим путем. Он посетил Иерусалим, затем объехал Сирию и Ливан. Оттуда на турецком судне, заходившем по пути на Кипр и Родос, Уманец прибыл в Константинополь. Из Константинополя ему пришлось отправиться в Египет в связи со служебной необходимостью. В последних числах октября 1843 г. он благополучно прибыл из второй поездки в Египет в Одессу.

Во время пребывания в Египте Уманец вел путевые заметки, отрывки из которых опубликовал в различных русских журналах. Затем по предложению А. С. Норова он описал свою поездку на Синай в отдельной книге, вышедшей в двух частях в Петербурге в 1850 г. Отличительной особенностью труда Уманца является то, что он не перегружен богословской схоластикой, которая служила непременным атрибутом русских путешествий к «святым местам» и делает такими архаичными и тяжеловесными для современного читателя даже в целом очень глубокие книги А. С. Норова и П. Успенского.

Первый день пути, 18 мая 1843 года, вторник

Уманец выехал из Каира рано поутру. Его каирский знакомый, русский купец Аверов и состоящий при Уманце унтер-офицер Киселев проводили его до городских ворот Баб ан-Наср.

В дорогу Уманец взял с собой трех одногорбых верблюдов-дромадеров – для себя, драгомана (переводчика) и погонщика. «Порядок, заведенный в Каире и Суэце для найма верблюдов, стоит того, чтобы рассказать о нем несколько слов, – пишет он. – В каждом из этих городов постоянно находится один из бедуинских шейхов, назначаемый сюда по общему выбору и с согласия старшин на известное время. Он заведует всеми бедуинами, занимающимися извозом, и большую часть если не сам делает, то при нем делают договоры с желающими совершить этот путь. Он знает, кто из бедуинов с кем или с чем поехал, а если торг шел через него, то он отвечает за подрядившегося. По крайней мере в случае кражи или другого приключения рано или поздно его отыщут и представят начальству. За свои услуги он получает определенный бакшиш» ^{62} .

Драгоманом Уманец нанял некоего Матвея, известного пройдоху и искателя приключений. Еще в юности Матвей сбежал от отца, который был торговцем в Москве, в Немецкой слободе, и держал сына при себе приказчиком в лавке. Подавшись в дальние страны, Матвей очутился в Константинополе, а затем после долгих мытарств осел в Каире, не имея денег на удовлетворение своей страсти к странствиям. Матвей претендовал на знание греческого и арабского языков, но, как выяснилось, без достаточных для этого оснований. Его плохое знание арабского нередко ставило Уманца в затруднительное положение.

Уманец хорошо подготовился к путешествию: для удобного сидения на верблюде он предварительно заказал себе летнее платье египетского «низама» (полицейского), а к седлу приделал стремена. Для защиты от палящего солнца он взял зонт, который приказал покрыть еще холстом, чтобы тень была гуще, а для защиты глаз от ярких солнечных лучей прихватил очки с зеленоватыми стеклами. Кроме того, он запасся несколькими бутылками апельсинового и лимонного сиропа, лимонного сока, лимонами и вареньем. Не забыл и ром, который, впрочем, остался нетронутым. «Переезд по подобным пустыням, – пишет он, – совершенно сходен с плаванием по морям: не скоро достигнешь до пристани, где бы можно было отдохнуть или достать чего-либо, а поэтому необходимо делать запас пищи на всю дорогу в оба пути, по крайней мере запас тех предметов, который не портится» ^{63} .

Приноровившись к поступи верблюда, Уманец огляделся вокруг. Перед ним простирались городские окраины Каира. «Скоро миновали мы огромные бугры мусору, оставшиеся от построек незапамятных времен; между ними прорезывался наш путь, а по вершинам тянулись ряды ветряных мельниц. Направо вдалеке, под горою Мукаттам, на желтизне песков расстилалось кладбище халифов, город мертвых, который едва ли не красивее города живых. Мавританские минареты подымались далеко вверх над узорчатыми куполами множества тюрбе (надгробных часовен), окруженных в иных местах как бы близкими своими – бесчисленными гробницами простой постройки.

С левой стороны у меня представлялась картина в совершенно другом роде. Вдоль небольшого канала тянулась зелень деревьев, самая яркая и густая, отрадная для глаз; промежду зелени виднелись там и сям простые мазанки феллахов. Канал отходит потом крутым поворотом налево и уводит за собой всю жизнь и растительность. В том же направлении вдалеке виднелась пальмовая роща и подле нее деревня Матарие, населенная, как говорят, одними только женщинами со множеством детей всех возрастов и большая часть которых никогда не была замужем» ^{64} .

В прошлом веке из Каира в Суэц вели три дороги: одна из них проходила через деревню Матарие и лежащее за ней в четырех часах езды от Каира небольшое озеро Биркет аль-Хадж. Эта дорога называлась «дорогою Хаджиев» (паломников). По ней следовали мекканские караваны, место стоянки которых находилось вблизи упомянутого озера. Другая дорога, самая ближняя, которую и избрал Уманец, шла южнее первой. Она называлась «дорога аль-Эзбекие», по имени главной долины, через которую проходила. Третья дорога, еще южнее второй, начиналась чуть ниже Старого Каира. Все три дороги через две трети пути объединялись вместе.

«Недолго ехал я в соседстве воды и зелени. При начале степи у самой дороги с правой стороны возвышается посреди развалин старая, довольно простой наружности тюрбе Малек-Аделя, как бы нарочно отброшенная на несколько верст от общего кладбища халифов. Видом своим она не делает теперь никакого особого впечатления, но когда был цел минарет, к ней примыкавший, то вид этой гробницы у необозримой песчаной степи был, как говорят, особенно живописен. Подобно большей части надгробных зданий, она в совершенном запустении. Бесподобная мавританская дверь с тысячью узоров и украшений, на которых еще уцелели яркие краски, которыми нельзя довольно налюбоваться, открыта и не прикрывается никаким дверным полотном. Сквозь зияющие, большие и той же архитектуры окна видны красивые узоры внутренности купола и углов. Братья Чернецовы (художники, посетившие Египет в 1842 г. – П.П.)в бытность свою здесь срисовали все это» ^{65} .

Часа через полтора небольшой караван Уманца оказался посреди пустыни. «Слева подымались песчаные холмы, тянувшиеся далеко вперед неразрывной цепью. Впереди была бесконечная цепь песков, терявшаяся из виду и по которой лежал путь наш; вправо шло продолжение этой степи, местами взволнованной небольшими холмами и замыкавшейся на горизонте хребтом Мокаттам и частью его – Красной горою, за которой расстилался известный окаменелый лес. Куски окаменелого дерева изредка попадались нам на пути; но они, видимо, были занесены сюда кем-нибудь и брошены. Путь наш перерезывал многие небольшие вади; все они направляются на принильские равнины, и по ним стекает вода во время дождей, бывающих здесь, впрочем, весьма редко» ^{66} .

В настоящее время гробницы Малек-Аделя уже нет: там, где она когда-то находилась, сейчас возвышаются бетонные новостройки пригорода Каира – Наср-сити. Кладбище халифов давно находится в черте города: оно тянется по правой стороне автострады, ведущей из Гизы в аэропорт. Оно по-прежнему красиво и издали напоминает декорации к экзотическому фильму из жизни Востока.

Каменный лес, о котором упоминает Уманец, и сегодня является одной из каирских достопримечательностей. Сейчас к нему легче добраться через каирский пригород Маади. Правда, лес – это слишком громко сказано. Прямо на обочине узкого шоссе валяются почерневшие от времени куски окаменелого дерева. Время и солнце превратили их в тяжелые окаменелые глыбы, которые звенят, если их ударить друг о друга. Некоторые куски очень красивы, на них можно различить фактуру дерева.

Однако вернемся к нашему путешественнику, который, покачиваясь на верблюде, всматривается в окружающий его пейзаж: «Новое особенное чувство объемлет путника, когда он в первый раз увидит себя посреди этой мертвой, по-видимому, бесконечной пустыни, где, куда ни обратишь свой взор, сколько глаз ни охватит, не увидишь ни одного живого существа, не заметишь ни малейших признаков жизни. Ни деревца, ни кустика, ни клочка зелени, ни следа кочевья, и где только изредка попадаются жалкие остатки колючего бурьяна, выросшего в зимнюю пору во время здешних дождей, но тотчас после того высохшего на палящем солнце и полузасыпанного песками, когда ветры пустыни вздымают и волнуют их по своему произволу.

Радуясь встрече и этому жалкому корму, наши верблюды на ходу протягивали к нему во всю длину свои шеи, с желанием полакомиться; но, нередко сорвавши, тотчас выбрасывали бурьян вон изо рта. Серовато-желтая пустыня развернулась бесконечным покрывалом с закругленными холмами и разными небольшими пологими углублениями, где нет ни малейшего приюта для жизни человека…» ^{67} .

В 1843 г. уже существовал комбинированный сухопутно-морской путь, связывавший Лондон с Индией через Египет. Маршрут Уманца пролегал как раз по этому пути, обслуживаемому английской компанией: она перевозила пассажиров из Каира в Суэц и обратно. На этом отрезке существовало тогда 8 перегонов и 7 станционных домов. При трех были устроены маленькие кафе, которые, впрочем, были закрыты. Лошадей на станции компания постоянно не держала. Их приводили из Каира к тому времени, когда в Суэц должен был прийти пароход из Индии. В то же самое время прибывал пароход из Александрии с почтой из Лондона, и они обменивались здесь своими пассажирами, товарами и корреспонденцией. Это случалось редко, не более одного раза в месяц, но дорога в этот момент оживлялась и в постоялых дворах в пустыне можно было найти все что угодно и едва ли, как пишет Уманец, не со «всеми утонченностями английского вкуса и комфорта». Право пользоваться этими постоялыми дворами покупалось в Каире и Суэце в конторах компании и стоило весьма дорого (100 египетских пиастров, или 22 руб. ассигнациями на человека). Это только за один вход, за все остальное нужно было платить особо и, конечно, недешево, потому что все продукты доставлялись из Каира. В частности, стакан нильской воды стоил в этих постоялых дворах 2 пиастра, или 44 коп. медью.

Дорога эль-Эзбекие была во времена Уманца довольно оживленной торговой магистралью. Несколько раз Уманцу встречались караваны, как правило, состоявшие из 50 верблюдов.

Это, конечно, уже не те громадные караваны, о которых упоминали Григорович-Барский или инок Варсонофий: в прошлые века число верблюдов в них достигало нескольких тысяч. Уманец интересно описывает один из встреченных им караванов. «Ни одной человеческой фигуры не было видно ни на них, ни возле; караван управлялся как бы невидимой силой. Когда мы поравнялись с ним на расстояние 10–15 саженей, тогда только я заметил, что погонщики спали на верблюдах глубоким сном, свернувшись клубком на вьючных седлах или сидя верхом сзади седел и растянувшись вдоль него всем корпусом, а руками обхватив переднюю луку. Сон этих всадников был так крепок, что хотя мы звали их, кричали что есть силы, но никто из них даже не пошевельнулся. Что касается до дороги, то верблюды знают ее не хуже своих хозяев и знают время своего отдыха, который когда наступит, то они разбредутся в разные стороны вокруг щипать остатки колючих трав и никакая плеть тогда не удержит их от этого» ^{68} .

В конце дня однообразие пустынного пейзажа было нарушено появившимися вдали песчаными холмами. Они все ближе и ближе подходили к караванной дороге, затем показались и горы, которые тянулись непрерывной цепью до самого Красного моря.

Уманца, несмотря на все предпринятые им предосторожности, обманули с наймом верблюдов. Видя его неопытность, ему дали старых дромадеров, которые не шли быстрее, несмотря на все его старания. Угрозы Уманца найти суд и расправу над обманщиками в Суэце у консула или у губернатора не произвели на шейха и проводников-бедуинов никакого впечатления.

Путешественники расположились на ночлег в 11 часов ночи. В этот день Уманец был на верблюде без малейшего отдыха 11,5 часов. Привал разбили на четвертой английской станции, т. е. ровно на половине дороги Каир – Суэц. Чувствуя себя весьма уставшим, Уманец приказал разостлать скорее ковер и через 5 минут спал так же крепко, как те бедуины, которых он встретил днем.

Второй день пути, 19 мая 1843 года, среда

Проснувшись в 3 часа утра, Уманец разбудил шейха и напомнил ему, что пора ехать. На это шейх ответил, что хочет взять взамен уставшего верблюда другого, лучшего у прибывших ночью других бедуинских караванов, но просил обождать, пока верблюды съедят свою порцию бобов. Уманец снова заснул, но через час поднялся, и в 4 часа 30 минут караван вновь тронулся в путь.

Спеша попасть в Суэц засветло, Уманец всячески понукал своего верблюда, но к 12 часам дня его новый дромадер, поначалу бодрый и бежавший ровной рысцой, оказался настолько измученным, что поравнявшись с очередным постоялым двором, остановился. «Я хотел понудить его идти далее, кричал на него и потом слегка ударил курбашем по шее, но он вместо того, чтобы меня послушать, разом сел, или, вернее сказать, упал на брюхо, и так как я все еще не сходил с седла, то, оборотив назад прямо ко мне свою голову и устремив на меня глаза, кричал самым жалобным голосом, как бы прося отдыха. Нечего было делать, нужно было его послушать» ^{69} .

Только спешившись, Уманец почувствовал, как страшно он устал сам. К тому же его нещадно мучила жажда. За весь день он не сделал ни глотка воды. Вода в мешках испортилась и представляла собой какие-то желтоватые помои. Надо было чем-нибудь утолить жажду. Уманец смешал полстакана этой жидкости с оранжадем и, закрыв глаза, залпом проглотил ее. Это было все его питье за весь день.

В тот же день Уманец получил ожог части руки чуть выше кисти, которую он по неосторожности оставил открытой. Уманца, как и многих других людей, впервые попадающих в пустыню, обманул постоянно дующий прохладный свежий ветерок. Однако эта прохлада кажущаяся. Открытая прямым лучам солнца кожа тут же начинает краснеть и болеть. Краснота как бы в виде браслета опоясала кисти Уманца. Он обвязал обе руки на этом месте платками, и уже на другой день боль утихла.

Уманец проявил незаурядную наблюдательность в описании привычек и нравов синайских бедуинов, сопровождавших его. Он отмечает консерватизм их жизненного уклада: «даже одежда их, очевидно, была той же самой одеждой, в которой ходили кочевники, о которых рассказывалось на страницах Ветхого Завета» ^{70} , удивляется умеренности бедуинов в еде, их неутомимости и выносливости. Сопровождавшие его три бедуина редко садились на верблюда, чаще же все трое шли пешком, особенно утром. В среднем они проводили в пути от 13 до 16 часов в сутки, из них 9–11 часов шли пешком, притом быстрым шагом, однако большой усталости Уманец в них не замечал.

В продолжение всего пути Уманец расспрашивал шейха бедуинов о системе управления бедуинских племен. Он узнал, что кочующие на Синайском полуострове бедуины были разделены на три главных племени, в каждом из которых имелся свой шейх. Во главе всех племен Синайского полуострова стоял главный шейх – Салех, и жил он в то время близ небольшого города ат-Тора на Красноморском побережье. Шейх Салех происходил из племени курейшитов, обитающего в Аравии, преимущественно в Мекке, из которого, как известно, происходил и сам пророк Мухаммед. Главный шейх не избирался, анаследовал свой титул. «Шейх Салех уважение к себе приобрел сколько по своим кровным правам, столько же и по своим душевным качествам. По словам моих бедуинов, он редкого благородства и справедлив в высшей степени. Чтобы судить вообще о богатстве синайских бедуинов, скажу лишь, что проводники мои, говоря о шейхе Салехе, заметили, что он богатый человек и кто к нему приходит по делам, бывает хорошо угощаем. У него четыре жены, четыре невольницы, штук 50 верблюдов и столько же овец, но он еще не первый богач между бедуинами; есть многие из них, имеющие скота в два и даже в три раза больше, чем он. Из этого видно, что синайские бедуины не так богаты, как бедуины Верхнего Египта, которые своих быков и верблюдов считают сотнями голов» ^{71} .

Синайские бедуины не признавали над собой власти египетского паши и не платили ему налогов. Напротив, они сами получали от него плату за охрану проходивших по Синаю караванов. Как-то Мухаммед Али задолжал им много денег за перевозку и не платил, несмотря на беспрестанные их напоминания. Бедуины потеряли терпение и ограбили караван, который шел с грузом кофе из Мекки в Каир. «То-то раздолье было тогда нам, – сказал Уманцу шейх, возвысив голос, и радостная улыбка оживила его глаза и лицо, – с утра до ночи мы только и делали, что жгли, мололи, да пили этот кофе первого сорта… Славное время было и славная „фантазия“ („пирушка“ – на египетском диалекте. – П. П.)была тогда у нас». Мухаммед Али разгневался и послал отряд солдат наказать бедуинов, однако ему была устроена засада. Для этого бедуины избрали узкую долину, с боков стиснутую горами и заваленную камнями. Здесь «они сложили стену из камней вышиною в рост человека, а от концов стены протянули крылья на гору, заворотив их наверх. Когда солдаты Мухаммеда Али дошли до этой преграды, то со всех сторон бедуины открыли по ним страшную пальбу из ружей и пистолетов. Отряд был разбит и отступил, а бедуинов погибло немного» ^{72} . Шейх Салех, узнав о поражении Мухаммеда Али, тотчас сам (с полными карманами бакшиша) отправился в Каир. Долго ему пришлось находиться в Каире, прежде чем он пришел к соглашению с Мухаммедом Али: последнему были возвращены задержанные верблюды и остаток кофе в обмен на обещание впредь исправно платить бедуинам. Впрочем, Уманец не ручается за полную достоверность этого рассказа, так как, например, английский путешественник Робинсон рассказывает об этом деле несколько иначе и сводит его к простой и обычной сваре между бедуинскими племенами.

Около горы Атаки с дорогой аль-Эзбекие соединялись два другие пути, ведущие из Каира в Суэц. Здесь Уманец увидел вдали синюю яркую полоску, обрывающуюся на самом горизонте. Он узнал море и, не в силах сдержать своего стремления очутиться поскорее на освежающем морском бризе, заспешил.

Уманец еще видел небольшую крепость Аджруд, служившую в давние времена для защиты каравана из Мекки, который располагался в ее окрестностях на ночлег. Этот участок пути считался одним из самых опасных, здесь бедуинские племена часто совершали нападения на караваны. Однако во времена Уманца благодаря строгим мерам, предпринятым Мухаммедом Али, и покровительству, которое он оказывал иностранцам, уже давно не было слышно о случаях нападения на караваны.

Через 3 часа езды после Аджруда Уманец достиг так называемого Бир-Суэса, или суэцкого колодца. Он представлял собой небольшой двор, отгороженный высокой каменной стеной, с двумя глубокими колодцами соленой воды. Для питья эта вода была непригодна и служила жителям Суэца для бытовых надобностей. Питьевую воду в Суэц в то время привозили из «колодцев Моисея», находившихся на восточном берегу Суэцкого залива.

«Наши верблюды, имея больше жажды, чем прочие теснившиеся у бассейна животные, пробились к струе воды, и бедуины поспешили напоить их. Вода здесь чиста, как кристалл, но до того солена, что при всей снедавшей меня жажде я едва мог принудить себя выпить один стакан ее пополам с оранжадом. Бедуины же мои ее и не пробовали, но верблюды пили с жадностью, и тем более что были напоены перед сим третьего дня, т. е. накануне отъезда из Каира. Напоив верблюдов, мы тронулись далее и беспрестанно обгоняли вереницы ослов, везших в мешках воду для городских жителей…

Солнце было еще высоко, когда я завидел оградные стены Суэца. Стены эти построены из земляного кирпича и кажутся весьма ненадежными оплотами для защиты от нападения. В семь часов вечера я был в Суэце. Как внешний, так и внутренний вид города самый грустный, самый печальный; нигде нет ни сада, ни огорода, ни одного деревца, ни одного кустика, ни одной травинки; дома из земляного кирпича, местами полуразрушенные; улицы грязны и засорены всякой возможной нечистотою, народ в рубищах, дети полунагие, болезненного вида и, в буквальном смысле, в грязи с головы до ног. Никто еще не утолял жажды здесь у живого источника, никто не слыхал пения птиц» ^{73} .

Подавленный убогостью старого Суэца, Уманец скептически относится к являвшемуся в то время предметом обсуждения плану Мухаммеда Али построить железную дорогу из Каира в Суэц. Он считал его чистой фантазией, не имеющей шансов на успех. По его мнению, такая дорога не только не покрыла бы издержек на свое строительство, но и не дала бы никаких мало-мальских процентов на капитал, вложенный в это огромное предприятие.

Железная дорога Каир – Суэц вступила в действие в 1857 г. Расходы, затраченные на ее строительство, окупились в считанные годы. Уманец не знал и не мог предвидеть, что патриархальное запустение Суэца доживало последние годы: начавшиеся через несколько лет работы по сооружению Суэцкого канала неузнаваемо изменили этот захолустный уголок Египта.

Рядом со старым Суэцем построен современный Суэц, утопающий в зелени город с трехсоттысячным населением. Он не имеет сейчас ничего общего со старым городом: крупный порт у южного входа в Суэцкий канал, предприятия, дающие стране химические удобрения, нефтепродукты. Будучи частью приканальной зоны Египта, наиболее динамично развивающейся за последние сто лет, он преобразился. Если многие провинциальные города Верхнего и Нижнего Египта – эль-Минья, Кена, Ганта – еще продолжают сохранять черты патриархальности, то города приканальной зоны, и Суэц в их числе, – приметы нового, современного Египта.

Мы еще будем говорить о сегодняшнем дне городов зоны Суэцкого канала, но, чтобы представить масштабы происшедших здесь перемен, давайте вернемся к Уманцу, въезжающему в Суэц в мае 1843 г.

Ссылаясь на арабские летописи, Уманец сообщает, что Суэц был построен в первой половине XVI в. До него здесь существовал арабский городок Кользум, который, в свою очередь, вел свою историю от греческого порта Клизма. Еще в более древние времена в 10–11 км северо-восточнее Суэца находился г. Клеопатрис.