Текст книги "У «Волчьего логова» (Документальная повесть)"

Автор книги: Петр Кугай

Соавторы: Станислав Калиничев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

ПЛАТА ЗА ОРУЖИЕ

Зимою жизнь в Янове вроде бы замерла. Утром, перед рассветом, пройдут по улицам те, кого гитлеровцы заставили работать в своих организациях, и все стихает. Целый день как в пустыне: тихо, безлюдно. Только мечется между хатами холодный февральский ветер, молча сносят его удары стройные тополя. Голые, почерневшие, упрямые, они кажутся откованными из железа.

С первыми вечерними сумерками возвращаются люди с работы. Перебежит улицу какой-нибудь подросток, посланный матерью к соседке за щепотью соли, – и снова никого. Такое впечатление, что каждый в своей халупке отгородился от всего мира, что каждая хата с краю.

На самом деле все было не так. Таня Джуринская не раз удивлялась тому, что слухи о действиях партизан распространялись моментально. Как будто между крытыми соломой хатами существует тайная радиосвязь.

Вчера вечером сестра пришла с работы и рассказала, что на станции Калиновка-вторая партизаны перебили фашистов, забрали оружие и скрылись. О том, что 25 февраля группа во главе с Довганем совершила нападение на охрану Яновского железнодорожного моста и при этом уничтожила пять часовых, захватила шесть винтовок, Таня не могла знать. Но поведение оккупантов свидетельствовало, что у них большие неприятности. Она видела, что в Янов прибыл взвод жандармов, вместе с ними – несколько десятков полицаев. Очевидно, готовится карательная экспедиция.

Шуляков распустили на каникулы. Таня впервые пожалела о том, что она сейчас не в «шуле». Там многое можно было узнать и даже, может быть, в чем-то помочь хлопцам. Она не сомневалась, что эта калновская история – дело рук ее новых друзей.

Вечером Таня услышала какой-то шум в сенях.

Перепуганная насмерть мама ввела в комнату бесцеремонную ораву немцев. Все в шинелях, фуражках с кокардами, в руках карабины. Кроме домашних, в комнате был сосед, который пришел к Таниному отцу, чтобы починить обувь. Отец сапожничал.

– А-а-а… Шустер, шустер. Эс ист гут![10]10
  A-а… Schuster. Es іst gut! – A-а… Сапожник. Это хорошо! (нем.).


[Закрыть]

Таня вскочила с лежанки. Знакомый голос.

– Ах, чтоб тебе повылазило, – цедит сквозь зубы мама, – не могла накрыться, чтобы тебя немцы не заметили.

Таня растерялась. Ведя за собой несколько человек, в комнату ввалился Довгань, одетый с иголочки в немецкую форму. Он покосился на Игоря, который хотел что-то сказать матери, и, оттеснив его плечом, спросил у Тани:

– Медхен, во ист шнапс?[11]11
  Мädсhеn, wo ist Schnaps? – Девушка, где водка? (нем.).


[Закрыть]

– Они хотят, – обернулась Таня к растерявшейся матери, – чтобы я показала, где достать самогон.

Таня уже натягивала валенки.

– Та куда ж ты посреди ночи с этими антихристами пойдешь? – не на шутку перепугалась мать.

Она подошла к Довганю и, умоляюще глядя на него, тыкала себя пальцем в грудь: – Я пойду. Слышь, пан, я покажу тебе, где шнапс достать.

Довгань не выдержал ее взгляда, отвел глаза:

– Найн, мутер, – отрицательно покачал головой.

– Что ты разволновалась, мама, – набросилась на нее Таня, – лишних неприятностей хочешь? Я их из хаты выведу, покажу где корчма. Им самогон нужен, а не я.

Быстро накинула полушубок и вышла во двор.

У порога стояли Петро Волынец, Сеня Богачук и еще какие-то парни.

– Керосина возьми, – сказали ей.

Взяла в коридоре банку с керосином. А когда вышли на улицу, Довгань спросил:

– В комендатуре была?

– Была.

– Веди.

Дорогой она подробно рассказала, каково расположение комнат в комендатуре, где лежат документы, как проникнуть в нее… Ночь была светлая. В морозном небе горели звезды, светился молодой снег. Когда шли мимо зернохранилища, на улице никого не было. Полицай, охранявший его, еще издали заметив ораву немцев, спрятался от греха подальше и наблюдал за ними из-за укрытия.

В эту ночь Таня долго не могла уснуть. Она прислушивалась к каждому шороху. Вдруг где-то в самом центре села раздался выстрел, за ним другой. Автоматная очередь. И вот уже несколько автоматов, захлебываясь, залаяли, как деревенские злые псы. Потом все стихло.

Таня сжалась под одеялом. Прислушивается. «Что там произошло? Как там у хлопцев? Хоть бы с ними беды не случилось».

За окном послышались голоса, шаги. Подплыла и остановилась какая-то тень. Через тюлевые занавески видны силуэты вооруженных людей. Таня обмерла: «Неужели вернулись хлопцы? Может быть, раненого некуда деть – решили занести? Может быть…» Вскочила с кровати и бросилась в сени, чтобы открыть быстрее дверь. Но тут будто ее в грудь толкнули. Остановилась. Еще раз бросила взгляд на окно. Прислушалась. Стоят, разговаривают. Голоса незнакомые. Постой-постой… Вся напряглась. Мамочки! Да это же голос местного полицая. Ну, конечно, гундосит. А вот… немец что-то белькает по-своему.

Осторожно, чтобы не скрипнуть половицей, отошла от дверей, легла. Снова скрипит снег. Ушли. Таня лежала как в забытьи. Когда раздался стук в дверь, вздрогнула. Но осталась в постели. Прислушалась. Стучат снова. Только тогда поднялась.

– Кто там?

– Я, Таня.

Это Люба пришла с работы. Схватила сестру за рукав и потащила в угол, чтобы не разбудить мать.

– В селе полно фашистов, – рассказывала сестра, – вся полиция на ногах, ищут какую-то девушку в белом платке и белом полушубке. Говорят, ходила с вооруженными людьми – это были партизаны. Полицай возле зернохранилища видел. Меня задержали, все допытывались. Но я в черном.

– А что случилось?

– Сожгли все документы в комендатуре, на масло-пункте побили аппаратуру, все масло забрали. Зав-пунктом жандармы уже арестовали за то, что долго не отправлял масло со склада.

– Тс-с… Тише, – прервала Таня рассказ сестры. – И вообще матери ничего не говори. Они тут были. Понимаешь? Партизаны были у нас. Все думали, что немцы.

В Черном лесу все было почти так же, как в Павловском: такая же снежная яма, такая же постель из хвои. Разница лишь в том, что в лес возле Павловки связной мог добраться за два часа, а чтобы прийти сюда и вернуться в Павловку или Калиновку, надо было потратить день, миновать несколько немецких постов, да еще и перейти Буг.

Зарываться в снег с каждым разом было все труднее. Уже неделю партизаны жили как волки. Хорошо, если раз в сутки удавалось поесть. Люди почти не спали – не давал холод. Длинные переходы изматывали. Каждый мечтал об отдыхе. И вот однажды вечером к комиссару отряда П. Волынцу подошли двое из бывших железнодорожных полицаев.

– Товарищ комиссар, – втянув голову в плечи, официально и с опаской сказал один из них, – мы хотим вас просить… Хотим сказать… Отпустите нас!

Волынец вначале не понял, в чем дело. В темноте ему не было видно лиц собеседников. Луна и незапятнанная белизна снега позволяли хорошо различать фигуры людей, но не лица. Комиссар озабоченно спросил:

– Куда вас отпустить?

– До дому.

– Не можем мы в снегу спать, сил больше нет, – пожаловался другой. – Я вот если еще раз влезу в эту яму – умру, не встану.

Петро Малой позвал Довганя.

Тревожные ноты в голосе Волынца привлекли внимание и других бойцов. Вместе с Довганем подошли Игорь, Вася, Оля.

– Вот полюбуйся – первые дезертиры. Они хотят уходить домой, к маме.

Партизаны молчали. Только пар от дыхания поднимался над группкой людей, в центре которой стояли те двое. Даже те, кто ладил ночлег, пришли сюда, учуяв что-то недоброе.

– Так что будем делать? – спросил Волынец. – Разве мы имеем право отпустить их? Они возвратятся в село, а там, естественно, попадут в лапы к фашистам и на первом допросе все расскажут. Тогда фашисты расстреляют наших родных, сотни односельчан…

– Какие будут предложения? – спросил Довгань. – В нашем положении есть только один безопасный выход: судить дезертиров, как изменников.

– Расстрелять! – замерзшими губами сказала Оля.

– Расстрелять! – поддержал ее Игорь.

Остальные молчали. Их было не так много – остальных. Еще два-три голоса, и судьба дезертиров будет решена.

– Хлопцы, за что же? Мы не стали служить фашистам. Мы не враги. Вот только не можем в снегу спать…

Оба они понимали, что еще несколько минут, и их расстреляют. О побеге не могло быть и речи. Дезертиры знали, что система связей подпольщиков действует безупречно. Они не догадывались, что через организацию «шули» Волынец и Довгань были связаны со множеством сел своего и прилегающих районов. Бывшие полицаи только диву давались, когда, подходя ночью к какому-то селу, Волынец встречал на околице местного хлопца или девушку, узнавал, что происходит в селе, и спокойно шел впереди отряда. На другой околице местный проводник, оставляя их, возвращался домой. Им это казалось волшебством – в отряде десяток человек, но в любом селе есть свои глаза и уши.

А ведь самое страшное – прятаться, когда не знаешь, от кого. Нет, бежать из отряда они не хотели. Хотели выпроситься. Но дело оборачивалось не так, как они рассчитывали.

Вася Гуменчук – всегда и всем довольный, всегда ко всему готовый и безотказный Звонок – сказал:

– Есть у нас командиры, пусть и решают. Мы им доверяем.

Васю поддержали. Довгань и Волынец отошли в сторонку, стали совещаться. А эти двое ждали решения своей судьбы. От них все отошли, они были одиноки, как прокаженные…

Конечно, холодный разум подсказывал, что живыми из леса выпускать этих двоих нельзя. Нельзя из-за них рисковать жизнью всего отряда. Но и в лесу их оставлять рискованно. Ведь оба изменили Родине дважды: и когда взяли оружие из рук врата, и теперь, решив дезертировать, хотя хорошо знают, что только кровью могут смыть свою вину. Выход один – расстрелять.

Но как убьешь человека, с которым делился крохами хлеба, с которым спал в одной снежной яме, согреваемый его дыханием? Условия, в которых оказался отряд, не из легких, поэтому, возможно, еще кто-то не выдержит. И если этих двоих расстрелять, то другие не станут проситься – уйдут тайком.

Взвесив все обстоятельства, командир и комиссар отряда после совещания объявили: дезертиров прогнать, предупредив, что до освобождения Винничины от фашистов ни один из них не имеет права показываться людям на глаза.

Такое решение было принято с облегчением. После этого подпольщики, предупрежденные Волынцом, установили контроль за местностью, где проживали бывшие полицаи.

Дальнейшее показало, что в таких предосторожностях нужды не было. Исключенные из отряда более года перепрятывались в погребе, а с приходом Красной Армии были призваны в действующие войска и воевали до победы.

Но как только дезертиры покинули лагерь, партизаны стали собираться в дорогу. На рассвете они отыскали нужное место в Павловском лесу. Принялись копать землянку. Олю послали в село, чтобы восстановить связь. Она возвратилась вечером, а на следующий день Катя Черная привела в лес В. Н. Мессароша и Сашу Блохина, которому так и не довелось увидать братьев. Встретил его Вячеслав Николаевич. Он привел парня в лес, а сам в этот же день возвратился в Калиновку, где его, как руководителя подполья, ожидали неотложные дела.

Довгань попросил Катю Белую пойти в Самотню и ускорить выход в лес Сидоренко и Архиповича с их людьми.

Девушки-связные рисковали на каждом шагу. Это подтверждают и документы, которые после разгрома немецко-фашистских захватчиков попали в руки советских следственных органов. О том, что в феврале – марте 1943 года охрана ставки Гитлера и весь полицейский аппарат Винницы прилагали все силы к тому, чтобы напасть на след партизан, свидетельствует, в частности, докладная записка штурмшарфюрера СС, криминального обер-секретаря Рабе руководству охраны «Вервольфа»:

«После того, как в районе Калиновки снова поднялись партизанские группы и принятые меры не дали желаемых результатов…я с пятью чиновниками лично выехал в Калиновку для подготовки ведения дела… Вечером мы прибыли в бывший совхоз. Один криминальный чиновник, выдавая себя за партизана, попросил какого-то подозрительного типа проводить его. Тот привел к известному Михаилу Климанову. Этот вместе с Мазуром, который жил у него, были тут же арестованы… В ту же ночь в совхозе снова устроили обыск, при этом удалось арестовать сбежавших военнопленных, бывшего политрука Клименко Василия и еще 5 человек. Клименко – руководящий коммунист и тоже собирался перейти к партизанам. До сих пор на допросах он ведет себя упрямо и ничего не показал»[12]12
  Вінниччина в роки Великої Вітчизняної війньї 1941–1945 рр. с. 74.


[Закрыть].

С Василием Клименко – связным группы Архиповича – Катя Белая встретилась 17 февраля. За Архиповичем уже тогда следила полиция. И вскоре его группу разгромили. Некоторых арестовали, некоторые погибли. И только единицам удалось спастись. Вырвался и Николай Архипович. Около двух недель он скрывался. Но фашисты шли по его следу и в селе Катюжинцах настигли. Темной ночью 5 марта 1943 года хату, в которой ночевал Николай, окружили каратели. Архиповича хотели взять живым, но он храбро защищался и погиб в бою.

По всей округе началась новая волна арестов. Фашистам удалось схватить людей из многих групп, связанных с отрядом имени Ленина. Связные привели в партизанский лагерь Михаила Каверина, бывшего военнопленного, члена подпольной группы из Корделевки. Он был одним из немногих, кому удалось вырваться из западни.

Все эти печальные события – аресты, разгром группы Архиповича, гибель многих подпольщиков – случились в конце февраля и начале марта. Тогда, в это же время, всю вторую половину февраля, повязавшись платком до самых глаз, Катя Белая обходила окрестные села и передавала подпольщикам приказ выходить в лес.

Получив это распоряжение, Николай Сидоренко начал готовить людей. Договорились и о дате – 20 февраля. Чтобы не вызывать излишних подозрений, решили: пусть каждый подпольщик подготовится самостоятельно, а потом в условленный час все соберутся в хате Юлии Марьяновны Муржинской.

Удивительным человеком была Юлия Марьяновна. Она вырастила двух сыновей. Старший – Стасик – с детства был тихим, мечтательным и довольно болезненным мальчиком. Младший – Владик – учился неплохо, характер имел веселый, ему ни секунды не сиделось на месте. Перед войной Муржинские жили в селе Самотня. Стасик работал в конторе колхоза, а Владик – пионервожатым в школе. За несколько месяцев до начала войны его пригласили на работу в редакцию районной газеты «Соцперебудова» («Социалистическая перестройка»). С приходом немецко-фашистских захватчиков семья осталась без куска хлеба. Не в пример другим жителям села у них не было ни своего сада, ни огорода. Несколько грядок под окном Юлия Марьяновна засеивала цветами.

В ночь на 20 февраля в хате Муржинских собирались подпольщики, Юлия Марьяновна хлопотала, давала советы, встречала гостей, а сама вся светилась счастьем. Вместе с партизанами уходил в лес и ее сын Владик.

Все были в сборе, кроме Владимира Кулибабы. Он что-то задерживался. Парни возбуждены, шутят, дымят махоркой. Всем хорошо. Только Стасик чувствует себя неловко. Он старше Владика, но вот в лес не идет. Не с его хлипким телосложением жить в снегу. Хотя по убежденности, по духу своему он имеет такое же право быть среди них.

– Я выйду, – говорит он, – вдруг Кулибаба в темноте не может отыскать нашу хату, а спрашивать опасно.

Стасик вышел, но через минуту влетел и с порога:

– Бегите! Фашисты окружают дом!

– Много их? – спросил Сидоренко.

– На двух санях едут.

Сидоренко первый подхватился и выбежал в сени. Во тьме протянул руку, чтобы открыть дверь, но она, как по мановению волшебной палочки, сама распахнулась перед ним. Николай поднял обрез. И тут же в темно-синем проеме двери увидал черную тень полицая. Почти одновременно громыхнули два выстрела. Николаю обожгло висок, закружилась голова.

Он отпрянул и очутился в комнате. Схватился за висок и вытащил впившуюся в кожу щепку, отколотую, вероятно, пулей полицейского.

– Выходите и через соседнюю усадьбу – к роще. Я придержу их.

Сидоренко осторожно вышел на крыльцо. Товарищи по одному бросились на огород, через межу – на соседскую делянку. А Николай тем временем отстреливался, не позволяя карателям окружить хату. Пропустив всех, он стал отступать.

Юлию Марьяновну и Стасика, которые не собирались уходить в лес, фашисты арестовали и раздетых по морозу пешком погнали в Калиновку, откуда затем перевели в Винницкую тюрьму. Там немцы глумились над Стасиком и на глазах у матери замучили его.

Юлия Марьяновна на всю тюрьму выкрикивала все, что знала об итогах Сталинградской битвы. Кстати, это было новостью не только для предателей-полицаев, но и для многих рядовых немцев. О Сталинграде они знали, но об истинных размерах своих потерь, о сдавшихся в плен, а тем более генералах, слышали впервые. Юлия Марьяновна даже во время казни плевала в лицо палачам, смеялась над ними. Сила духа этой женщины потрясала всех, кто видел ее в эти последние дни ее жизни.

Кончался февраль. Отряд жил в напряженном ожидании. Партизаны отсиживались в землянке, бродили по лесу в поисках прошлогодней калины, чтобы как-то заморить голод, но из лагеря никто не отлучался. Все ожидали Мессароша. Он уже дважды передавал через Катю Белую, что вот-вот будет сам в лесу, и до своего прихода категорически запретил бойцам проводить операции. «Мы еще не готовы, – передавал он через связных, – и один неосторожный шаг может погубить все. Кто этот шаг сделает – предаст общее дело».

Через несколько дней после выхода в лес группы Сидоренко несколько партизан, в том числе Владик Муржинский и Коцюбинский Андрей (Малой), решили наведаться в село Самотню.

Хата Муржинских стояла опустошенная, с выбитыми окнами и дверьми настежь. Лучше бы Владику не смотреть на все это, лучше бы не видеть наметы ржавого снега под печью, на голой сетке маминой койки. В соседней хате, куда они постучались, женщина, не зажигая света, испуганным шепотом рассказала, что забирают всех, кто в родстве с партизанами. Достаточно опознать партизана – и смертный приговор его семье готов. Получалось, что партизану даже мертвому нельзя было попадать в руки к фашистам.

Что и говорить, гитлеровцы действовали согласно наставлениям своего фюрера. Когда на совещании в ставке Гитлера обсуждался проект наставления по борьбе с партизанами, он высказался довольно откровенно:

«Что, например, делать, если те свиньи (вот как партизаны сидели у него в печенках!) забаррикадировались в хате, а в хате и бабы и дети? Можно поджечь хату или нельзя? Если подожжешь, сгорят и невиновные. В таких случаях вопросов не может быть: надо поджигать».

Владик вместе с Андреем зашли по дороге в Куравское отделение бывшего совхоза. Управляющего не застали. Забрали у него пару серых в яблоках коней, запряженных в легкие санки. На них и возвратились в отряд.

Вскоре пришел в лес и принял командование отрядом В. Н. Мессарош. Вячеслав Николаевич предлагал создать прежде всего надежную систему снабжения отряда, усовершенствовать связь, организовать базу, необходимую для приема новых людей в отряд.

– Иначе воевать нельзя, – говорил он партизанам. – А как придет весна, зазеленеет лес – под каждым кустиком будет наш дом. Тогда и начнем добывать оружие, действовать, искать контакты с фронтом или каким-то подпольным центром.

Волынец, который все время вел разведку, следил за деятельностью фашистских гарнизонов в селах и имел там надежных людей, несколько раз предлагал организовать диверсию в том или ином селе, ссылаясь на благоприятные обстоятельства. Но Вячеслав Николаевич твердо стоял на своем. В чем-то он был прав. Это доказали ближайшие события.

В середине марта Петро Волынец узнал, что в село Мизяков приехал большой фашистский начальник. (Теперь мы знаем, что это был главный интендант гитлеровской ставки «Вервольф».) Остановился он в хате коменданта сельской полиции. Волынцу донесли, что охрана у него небольшая, а в самом Мизякове немецкого гарнизона нет, только полицейский участок…

Бойцы стали уговаривать Мессароша, чтобы разрешил пойти на операцию всем отрядом. План был такой: ворваться одновременно и к полицаям, и в хату коменданта. После долгих колебаний командир согласился послать небольшую группу. Договорились, что партизаны не будут ввязываться в бой. Они нападут лишь на группу фашистского начальника, заберут оружие и немедленно покинут село.

С наступлением сумерек из лагеря выехали Петро Волынец, Довгань, Вася Гуменчук (Звонок), Саша Блохин, Михаил Каверин. Правил лошадьми Андрей Коцюбинский (Малой).

…Глухой ночью подъехали к селу. Было ветрено и темно. На пожухлом снегу смутно чернели хаты. Вокруг ни звука. Далеко слышно, как пофыркивают лошади.

Заехав в глухую улочку, оставили сани и приказали Андрею Малому дожидаться их тут.

– Если перестрелку услышишь, – уже на ходу сказал Волынец, – подъедешь нам навстречу.

Волынец знал расположение села лишь по рассказам разведчиков. Попетляв немного в переулках, все пятеро вышли на широкую улицу и, прижимаясь к заборам, приблизились к хате коменданта. Постучали.

За дверью долго возились, потом спросили:

– Кто там?

– Пану коменданту срочный пакет! – сказал Довгань.

– Передайте старосте, – раздраженно ответили из коридора.

Партизаны снова постучали. Тогда из-за двери громыхнул выстрел. Таиться больше не имело смысла, поэтому партизаны бросили в окна гранаты. Раздались взрывы, из окон вырвалось пламя. Довгань послал Васю за хату, а сам бросился на крыльцо. Два выстрела на уровне засова, и дверь распахнулась. Не сговариваясь, все четверо вскочили в темные сени. И в ту же секунду сверху – там был люк на чердак – упала и между ними взорвалась граната. А с крыши спрыгнул какой-то человек и бросился бежать. Стоявший за домом Вася Гуменчук два раза успел по нему выстрелить. Тот упал, но сразу же поднялся и, ковыляя, побежал дальше. А Вася уже бросился помогать товарищам.

Положение было серьезное. Каверину перебило обе ноги, несколько осколков попали в живот. Довганю пробило левую руку и ногу. Волынцу – правую ногу, руку и щеку. Все лицо его было в крови. И только Сашу Блохина слегка поцарапало и оглушило.

Подхватив Каверина, товарищи оттащили его за угол хаты. Весь их путь был отмечен дорожкой крови… Что делать? Все планы строились с расчетом на успех. И вдруг все так неудачно сложилось.

…Михаил терял сознание. С каждой минутой слабели и Волынец и Довгань.

– Вот что, – сказал Волынец, – я еще могу ходить. Мы с Сашей пойдем к лошадям – тут недалеко, и подъедем забрать вас.

– Добро, – согласился Довгань. – Только помогите оттащить Мишу…

Оттащив Каверина, Волынец с Сашей ушли. Довгань отдал Волынцу свой пистолет. Оставшись стеречь раненых, Вася Гуменчук первым делом сорвал с себя нижнюю рубаху и поверх штанов замотал ногу Каверина. Ее перебило пониже колена, голень свободно болталась, и Вася боялся, что при неосторожном движении нога совсем отвалится… С Довганем было легче. Он стонал, морщился, но сознания не терял и сам помогал перевязывать.

А Волынца с лошадьми все не было. Хлопцы замерзли. Не только под Кавериным, но и на том месте, где, привалясь к забору, стоял Довгань, снег почернел от крови. Откуда-то из глубины села донеслись приглушенные голоса… Довгань начинал волноваться. Самым страшным было то, что они почти безоружны. Одна винтовка у Васи, но к ней мало патронов.

Уже прошло около часа. Что же делать? Каверин временами умолкает, не стонет, и тогда Васе кажется, что он умер. А рассвет уже скоро. Как быть? Говорят, что ждать и догонять – хуже всего. Но кто так ждал, как они тогда ждали?

На какое-то время Каверин очнулся. И когда Вася склонился к нему, сказал:

– Хлопцы, занесите меня в любую хату и давайте в отряд… Иначе все тут погибнем. Я сейчас умру от холода.

Вася отдал винтовку Довганю, а сам подхватил Каверина, взвалил его на спину и понес. Прошли до последней хаты – дальше уже лес… Если возвращаться из лесу за Кавериным, легче будет подойти незамеченными.

Постучались.

Хатенка небольшая, бедненькая, соломой крытая, плетень разорен наполовину и на две стороны покосился: один кол во двор, другой кол на улицу. Открыли им сразу. На порог, накинув на себя одежину, вышел дед. Вопросительно посмотрел на хлопцев и сразу склонился над лежащим у порога Кавериным. Дед вел себя так, точно он ожидал всего этого.

– В ноги? – спросил, рассматривая Михаила.

– В ноги.

– Тяжело?

– Тяжело.

– Быстрее в хату.

Довгань помогал Васе, а сам еле держался на ногах. Он видел, что Мишу кладут на нерасстеленную постель. Возле деда девочка-подросток, очевидно внучка. Вот они промывают раны Каверину. Последнее, что видел Довгань, – бело-розовую кость…

– Ой, падает! – вскрикнула девчонка.

Василий обернулся и увидал, как Довгань медленно оседает, скользя спиной по стене.

Старик посмотрел на Василя.

– Где один, там и двое… Отвечать одинаково.

– Нет, нет! Что вы, диду! Он же… ничего. Этого надо в отряд. Он скоро очнется.

Дед не стал его уговаривать, а вытащил из сарая самодельные детские сани, помог устроить на них Довганя.

Василий пообещал старику явиться завтра за Кавериным, впрягся в сани и напрямик полем двинулся к лесу.

Андрей, услыхав выстрелы, дернул вожжи и направился туда, где стреляли. Но заехал в тупик. Пока в темноте кружил по переулкам, выстрелы утихли, и он потерял направление. Того места, в котором его оставили партизаны, он тоже не мог уже отыскать. И долго гонял лошадей по селу.

Волынца и Сашу он встретил случайно. Комиссар быстро отыскал хату коменданта, отыскал то место, где оставил ребят. Было видно и их следы… Но сами они как в воду канули. А рассвет приближался. Каждая секунда в селе после провала операции грозила смертью. Полицаи, которые после первых выстрелов разбежались по хатам, наверняка уже успели позвонить в Калиновку. С минуты на минуту могли нагрянуть каратели. Но Волынец все погонял лошадей, останавливаясь возле каждой тени. И только тогда, когда стало светать, он уступил вожжи Андрею.

…Василя рассвет застал в лесу. Он обливался потом и тащил санки. Вконец выбившись из сил, он решил зайти к леснику Вакуличу.

С этим человеком партизаны познакомились еще в феврале. В самое трудное время. Вакулич жил вдвоем с женой на одном из кордонов Черного леса.

Когда впервые парни постучались к леснику, он выглянул в окно и увидал на некоторых из них полицейскую форму.

«Идите подобру-поздорову, – сказал сердито. – Будете стучать – пальну через окно из двустволки. У меня она на волка заряжена». Долго пришлось убеждать Вакулича, что они партизаны. В конце концов он открыл дверь, пригласил в дом. Он, как и Анисим Борисюк из Каменогорки, как дядя Миша Молостов из Перелеска и многие другие, стал одним из первых партизанских помощников.

Теперь вся надежда была на него. У Василя дрожали коленки, от усталости он сам еле стоял на ногах. Дотащив санки до хаты, постучал в окно.

Вакулич и его жена Маруся сразу же сделали Довганю перевязку. Лесник порубил и сжег санки. После этого хозяин с помощью Васи затянул Петра на чердак сарая, забитый сеном.

Василий ушел в отряд.

Утром Петро проснулся от рева моторов. Повернулся и поморщился от боли. Заныла рука, нога распухла, как колода. Довганю стало не по себе. «Сожгут Вакулича, – подумал он, – а с его хатой сгорю и я». Хлопали двери, скрипел под ногами снег, слышались немецкие команды. Петр понял только одно слово «партизанен».

– Не знаю, господин офицер. Никого у меня не было, – это ответил Вакулич.

Послышалась какая-то возня, скрипнули внизу двери, потом кто-то стал подниматься на чердак. Что делать? Он лежал, лишь слегка присыпанный сеном, в углу чердака. Оружия нет. Выступающие на чердак концы лестницы шевелились. Вот показалась каска, потом ствол автомата, и, наконец, сразу выросла голова немца. Тараща глаза в полутьме чердака, он осматривался.

Потом, глядя в угол, что-то сказал. Снизу ему ответили. Солдат нехотя поднялся еще, влез на чердак и отошел. Довгань видел его совсем рядом. Это был почти мальчишка. Из ворота шинели торчала цыплячья тонкая и грязная шея, пальцы до посинения сжимали автомат. Он стоял как на тонком льду. Довгань сжал в руке бутылку с водой, которую принесла ему Маруся.

Снизу нетерпеливо крикнули. Немец повернулся и, облегченно вздохнув, стал спускаться вниз. Через несколько минут взревел мотор, тяжким звоном откликнулись гусеницы. Когда все утихло, на чердак проник едкий запах солярки.

Влез Вакулич. Принес хлеба, кринку молока.

– Ешь, – сказал Петру.

– Спасибо вам! – вырвалось у Довганя.

– Э… да что мне. Мы с Марусей знали, на что идем. А вот скажи другое: сжег я это сани, затащил тебя на чердак, а сам пошел по дороге, по которой Вася тебя тянул. Идешь, идешь… кровь. Чудь дальше – снова кровь. Где капля, где две, и выводит на дорогу в Мизяков. Я, конечно, затираю, снежком присыпаю, но время идет. День белый уже. И вдруг смотрю – мне навстречу мизяковские лесники Наум Харченко и Вакула Гринюк. Сапогами дорогу ковыряют. Они, оказывается, тоже эти следы затирают. Сошлись мы на дороге, сказали друг другу «здравствуйте» – и в разные стороны. Я сюда, а они – в Мизяков. Вот такие наши люди, хлопче.

…Лишь на второй день за Довганем приехал Андрей и увез его в отряд. Там уже было известно о судьбе Михаила Каверина.

Утром его схватили фашисты. К дому старика их привела политая кровью дорожка, что начиналась у комендантского порога. Михаила пытали, но он ничего им не сказал. Так его и замордовали.

Положение раненых становилось все хуже. У Довганя стала опухать нога. У Волынца все время кровоточила пробитая насквозь щека, засевшие в ноге осколки гранаты при каждом движении причиняли боль. Хлопцев надо было спасать. Всех троих, в том числе и Сашу Блохина, решили отправить в Павловку, к Ивану Павловичу Томчуку.

Хата сельского учителя Томчука стояла на краю села. Сразу за хатой начинался заболоченный луг, поросший отдельными островками кустов лозняка, чахлыми осинками, такими же березками, которые почему-то не росли ввысь, а кустились, пускали без конца новые отростки. Местами на лугу торчали кочки и росла осока.

Сюда и привезли их глубокой ночью Игорь и Андрей Коцюбинские.

Еще год назад, когда Волынец организовал подпольные курсы медсестер, он в нескольких селах оборудовал «партизанские госпитали». Правда, вся аптека такого госпиталя состояла из двух-трех пузырьков йода, бутылки самогона-первача и нескольких пакетов бинта.

Ивану Павловичу пришлось принять всех троих. Он помог перенести их в горницу. Поскольку на кровати могли поместиться только двое, стянул постель на пол и уложил всех рядом. Выйдя в комнату, разбудил на печи старшую дочь – десятилетнюю Катю. Девочка, еще не открыв как следует глаза, поспешно натягивала кожушок, обувалась, не попадая тоненькой ногой в валенок.

Пока Довгань и Волынец давали Игорю наставления, договаривались, как и через кого будут поддерживать связь, вернулась девочка, ведя за собой встревоженную Катю Кособуцкую – Черную. Она кончила подпольные курсы медсестер и жила неподалеку отсюда.

Увидев среди раненых и командира и комиссара, она побледнела. Но потом повернулась к Игорю, который все еще топтался в хате, решительно сказала: