Текст книги "У «Волчьего логова» (Документальная повесть)"

Автор книги: Петр Кугай

Соавторы: Станислав Калиничев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Тогда возвращусь я, – предложил Мессарош. – Ты командуй тут, как и без меня до сих пор командовал, а я буду создавать широкое подполье.

– Вам в Калиновке, даже в Калиновском районе нельзя показываться. Сразу схватят, – зашумели партизаны.

– Но мы должны возродить подполье, наладить надежную связь между отрядом и окрестными селами, вести пропаганду среди населения…

Григорий предложил Мессарошу пойти в Козинецкую подпольную организацию, которую он, Гуменчук, сам создал и которая имела неплохую базу. Вячеслав Николаевич согласился. Гриша написал письмо козинецким подпольщикам и отдал его Мессарошу. Николай Сидоренко подделал на его имя аусвайс. Все партизаны толпой провожали Вячеслава Николаевича до самой опушки. Тепло попрощавшись, возвратились в лагерь.

ГРОМАДА И БЛОКАДА

В начале апреля в отряд пришли подпольщики из Брусленова – Георгий Павлович, Демид Головащенко и Алексей Ващук, которые сообщили, что в селе Майдан-Бобрик, которое стоит в лесу, находится отделение лагеря для военнопленных, так называемая рабочая команда. Пленных содержат в двух больших бараках за колючей проволокой. Фашистский офицер живет в центре села, еще два гитлеровца квартируют в одной хате на окраине. Все остальные охранники – в специальном помещении при лагере.

Начальника охраны даже сами немцы, даже более высокие чином, когда случается им приехать, называют бароном Вилли и очень заискивают перед ним. Говорят, что этот барон из какого-то баснословно богатого и древнего тевтонского рода. Хотя жители села знают его как бабника и пьяницу.

Партизаны решили уничтожить охрану, забрать оружие и освободить военнопленных. План был простой: Петро Довгань и Оля Слободянюк заходят вечером в хату, где живет фашистский офицер, и представляются как муж и жена, которые ищут богатое село, где можно наняться и хорошо заработать. Если барон Вилли дома, то никаких объяснений не нужно. Выстрелом в упор Петро его убивает – это и служит сигналом для нападения на других. Если же офицера нет дома, они просятся переночевать и ждут его. Если им отказывают, задерживаются как можно дольше и, выйдя из дому, остаются где-нибудь поблизости в засаде, ожидая его возвращения. Но первым надо убить офицера. В этом половина успеха операции.

В ночь на 7 апреля в направлении Майдан-Бобрика вышли во главе с Довганем Оля Слободянюк, Григорий Гуменчук, Николай Сидоренко, Игорь и Андрей Коцюбинские, Петр Лукашевич, Иван Глуханюк, Сережа Волынец, Петр Возный, Леня Толстихин, Владик Муржинский и другие. В течение дня отдыхали в лесу неподалеку от Майдан-Бобрика, а с наступлением первых сумерек вошли в село.

На околице, чтобы следить за дорогой, ведущей в село, оставили Сергея Волынца. Он должен был дать сигнал, если вдруг к немцам будет идти подкрепление.

Партизаны незаметно пробрались в село, заняли свои позиции. Чтобы в случае опасности подстраховать Олю с Петром, Гриша и Игорь залегли возле перекрестка улиц. У Гриши – десятизарядная винтовка СВТ, у Игоря – кавалерийский карабин. Им хорошо было видно двор, в который направились командир и Оля.

Вдруг во дворе, за которым следили партизаны, появились какие-то люди. Это из хаты вышли офицер и солдат с овчаркой на поводке. Они о чем-то поговорили, и офицер возвратился в помещение, а солдат с собакой вышел за ворота и направился куда-то по улице.

Петру и Оле поворачивать было поздно. Проводив глазами удаляющегося солдата, они поднялись на порог и вошли в сени. По обе стороны сеней – двери. Довгань наугад открыл те, которые вели в комнату направо. На низенькой табуретке сидела хозяйка и ощипывала курицу.

– Добрый вечер, тетя, – сказала Оля. – Нельзя ли у вас переночевать?

– Ой, что вы, детки! Идите отсюда, пока целы. Немцы у нас стоят. Немцы, – шепотом и расширив от страха глаза, сообщила хозяйка, – в горнице двое сидят, а третий – Ганс – за водкой пошел к себе домой.

– Неуже… – не успел раскрыть рот Петро, как за его спиной раскрылась дверь и на пороге вырос офицер.

– Кто такие? – спросил он по-немецки.

– Та ось шляфен[13]13
  Schlafen – спать (нем.).


[Закрыть] попросились на айн нахт[14]14
  Еіnе Nасht – одна ночь (нем.).


[Закрыть], – путая русские, украинские и немецкие слова, пояснила хозяйка.

– Ком, – сказал фашист и кивнул головой, указывая на дверь.

Петру и Оле ничего не оставалось делать, как зайти в горницу. Там было накурено, стоял плотный запах добротного самогона. За столом сидел ефрейтор. Китель расстегнут, лысина мокрая, в руках гитара.

– Документ? – вяло спросил офицер.

Петро достал документ.

Офицер с презрением смотрел на «гостей». Вот, мол, куда-то идут, о чем-то заботятся, а все чувства этих варваров, их стремления мелки и нищенски. Дикари да и только! Ну что стоит их жизнь?

Ленивым жестом взял он засаленные справки. Они были в полном порядке. Ему лень было думать, разбираться в одиссее этих русских бродяг. Но и отпускать их так с миром он не решался.

– Садитесь, – вдруг приказал он.

Петро сел на краешек лавки, чувствуя в кармане пальто холодную тяжесть немецкого парабеллума.

Офицер что-то доедал, обсасывая какую-то кость, и не обращал на них внимания. А время шло. Петро не знал, как быть. Кто-то мог случайно наскочить на партизан, сидящих в засаде, – и все пропало. Надо было действовать. Он уже собрался было незаметно сунуть руку в карман, чтобы вытащить пистолет, но, случайно взглянув в окно, замер: возле хаты, опираясь на воротца, стояли три полицая, вооруженные винтовками. Их головы и плечи выхватывал из тьмы свет, что падал из окон хаты.

Стрелять? Но ведь врагов теперь пятеро! Двух фашистов еще можно успеть уничтожить, а полицаи? Но и дожидаться, пока вернется третий гитлеровец, который к тому же с собакой, тоже нельзя.

Когда разрабатывали план операции, Гриша говорил, что от квартиры офицера и до хаты, где живут два других гитлеровца, метров пятьсот-семьсот. Значит, третий может возвратиться минут через пятнадцать. Время еще есть…

И вдруг где-то в селе послышались выстрелы. Барон Вилли и ефрейтор вскочили как ужаленные.

– Вставай! – крикнул офицер Петру, вынимая пистолет. – Марш! – показал на двери.

Все вышли на улицу. Полицаи получили приказ бежать туда, где стреляли. Оба гитлеровца, подталкивая впереди себя Петра и Ольгу, направились к перекрестку.

– Стреляй, ну стреляй! – шепчет Оля.

– Как? Немцы-то за спиной.

Снова послышалась стрельба. Фашисты прибавили шагу, и офицер оказался впереди Петра, а ефрейтор рядом. Довгань выхватил пистолет и трижды успел выстрелить в офицера и лишь потом в растерявшегося ефрейтора. Офицера убил сразу. Раненый ефрейтор скатился в канаву и начал отстреливаться. Там его достал Гриша из своей СВТ.

В селе поднялась пальба. Не мешкая, Петро, Оля и Гриша с Игорем, которые вышли из своей засады, забрали оружие убитых и быстро направились к околице, где был назначен сбор. Они пробегали мимо дома, где жили младшие командиры охраны. Именно сюда направился за самогоном третий гитлеровец. Петро вздрогнул, едва не споткнувшись об него. Собаковод лежал мертвый у самой калитки.

Потом уже хлопцы узнали, как все началось. Когда посланный офицером гитлеровец подходил к дому, его собака учуяла чужих людей и бросилась на них. Это лежали в засаде Владик Муржинский и Леня Толстихин. Владик выстрелил в собаку, а потом они с Леней прикончили и ее хозяина. Именно их выстрелы и послужили сигналом к началу операции. Партизаны, окружившие казарму, ожидали сигнала. Вот и решили, что это их командир расправился с бароном Вилли.

Хлопцы из основной группы ворвались в казарму, уничтожили охрану, захватили пирамиду с оружием и всю, какая там была, одежду. Открыв ворота лагеря, объявили пленным, что они свободны.

…Сергей Волынец слышал выстрелы, которые гремели в глубине села, потом стали доноситься со стороны лагеря и казармы. Сергей напрягся, пытаясь представить себе картину боя, и услыхал, что прямо на него, отстреливаясь, бегут какие-то люди. Вот топот ближе. Он уже слышит тяжелое дыхание и в свете луны видит двух тяжело бегущих людей. Они в нижних рубашках.

Сергею Волынцу очень недоставало партизанского опыта. Выйдя из тени дерева прямо на залитую лунным светом дорогу, он поднял винтовку и крикнул:

– Стой! Кто идет?

Вместо ответа раздался выстрел. Единственный выстрел.

Легче других было Оле. Она плакала не стесняясь. Радость удачной операции моментально выветрилась. Хлопцы, еще минуту назад горячо обсуждавшие перипетии боя, возбужденные, радостные, враз сникли. Это были смертельно усталые люди, которые тащили на себе оружие, боеприпасы, большие узлы с одеждой и продуктами. Самым тяжелым грузом были носилки из двух винтовок, на которых лежало тело убитого товарища.

На следующее утро поделили оружие. Теперь каждый или почти каждый партизан был вооружен. Оле Слободянюк отдали взятый у офицера никелированный браунинг с запасной обоймой. Она носила его в своем ридикюльчике, где хранила принадлежности девичьего туалета. Оля Слободянюк без малейших скидок делила с парнями самые суровые тяготы партизанской жизни. Она единственная из девушек, которая вышла с первой группой в февральский лес, спала в снегу. Но при всем при том она при любых обстоятельствах следила за своей внешностью. Зеркальце всегда держала при себе. Вместе с браунингом.

Минуло несколько дней. Партизанский отряд преследовали фашисты. Одному раненому бойцу стало совсем плохо. Чтобы спасти ему жизнь, надо было немедленно раздобыть лекарства. Игорь Коцюбинский решил пойти за ними в Калиновку.

– Как же ты пойдешь? – спрашивали его товарищи. – Кругом фашисты.

– Ножками. С аусвайсом. Дай только пистолет, потому что с винтовкой… сами понимаете…

– На. Иди, – согласился Довгань.

Игорь взял пистолет, сунул его за пазуху и сразу же пропал между деревьями.

Однако через полчаса вернулся.

– Немцы! – крикнул он, подходя к лагерю.

Отряд всполошился. Заспанные люди первым делом хватались за оружие, а потом вспоминали, что надо бы надеть сапоги…

Довгань дождался, пока люди поднимутся, приведут себя в порядок, тогда сказал:

– Будем отступать. Раненого на носилки…

– Почему? – не скрывая своего недоумения, спросил Игорь. – У нас теперь оружие! Мы им так по зубам надаем!

– А потом? Сколько у тебя патронов? – И сам же ответил: – На час боя. А потом? Нет уж… – Петро повысил голос, чтобы все слышали, – мы будем стрелять тогда, когда мы вздумаем, а не тогда, когда этого немцам хочется.

Отряд, который отходил в направлении Супрунова, прикрывали Гриша Гуменчук и Сидоренко. Впереди шел Коцюбинский. И вдруг ударил пулемет. На головы партизанам посыпались сучья.

– Раз-зойдись! – крикнул Довгань.

К нему подбежал Коцюбинский, потом еще несколько бойцов. Посоветовавшись, решили отходить в Кармелюков яр. Быстро, почти бегом, все направились вслед за Гришей и Игорем, которые хорошо знали лес.

Но как ни пытались партизаны уклониться от стычки с врагом, им довелось принять бой. Не прошли они и двух километров, как передние увидали… спины солдат, осторожно идущих цепью в том же направлении, в каком двигался отряд. Повернуть назад партизаны не могли, это значило бы оказаться между двух огней. А тут хоть есть преимущество – партизаны фашистов видели, а те их нет.

Несколько дружных залпов, и путь отряду расчищен. Прорвав цепь, бойцы, не ввязываясь в бой, оторвались от преследователей.

Только к вечеру отряд добрался до Кармелюкова яра. Провели тревожную ночь. Раненому с каждым часом становилось хуже. Его нога вздулась, он метался в жару.

Утром Игорь попытался сходить за доктором в Каменогорку. Но вернулся ни с чем.

– Из лесу нельзя выйти. Вдоль дороги от Гущинец и, очевидно, до самой Уладовки фашистские посты, – сказал он.

Гриша, который вернулся из разведки, рассказал, что и со стороны Мизякова и Супрунова сплошной заслон гитлеровцев. Правда, в самом лесу их нет, но на всех дорогах вокруг леса посты, подводы, даже окопы для пулеметных гнезд вблизи перекрестков роют.

На следующий день группа во главе с Игорем и Лукашевичем решила прорваться в село Бруслинов, чтобы достать лекарства и продуктов. Все запасы были на исходе. Но к обеду хлопцы вернулись, так и не сумев прорваться через заслоны, которые блокировали лес.

А есть уже было нечего. Если делить по полсухаря на брата в день, то хватит на три дня…

Время шло. У раненого началась гангрена. Судя по всему, получил воспаление легких Гриша. Открылась рана на ноге у Довганя. И тогда в село Гущинцы, где была участковая больница, попросилась идти Оля. Причем решила идти средь бела дня, в открытую.

Она незаметно вышла из леса на павловскую дорогу, но не пересекла ее, а пошла по ней в сторону патрулей. Пройдя метров сто, свернула в сельскую улицу. И ее никто не остановил! Патрульным не пришло в голову, что это партизанка, а не девушка из ближайшего села.

Врач тут был один. По всем болезням. Дождавшись своей очереди, Оля вошла в кабинет. Медсестра пропустила ее, закрыла дверь.

– А что привело сюда вас? – спросил врач, почему-то морщась. Очевидно, он и сам был нездоров.

Вместо того чтобы ответить врачу, Оля повернулась к сестре и сказала:

– Оставьте, пожалуйста, нас вдвоем.

– Извините, но в этом кабинете распоряжаюсь я.

– Да, я знаю, – ответила Оля и, глядя на сестру, продолжала: – Однако в ваших же интересах попросить сестру выйти. Вопрос очень личный и касается вас.

Сестра сама, не ожидая распоряжения врача, молча вышла и плотно прикрыла дверь. Оля поставила на стол ридикюльчик, открыла его и… вытащила браунинг. Одним движением щелкнула затвором и сказала:

– Я партизанка. Нам очень нужны медикаменты. Как можно больше.

Врач от неожиданности отшатнулся, встал со стула. Но, взяв себя в руки и пытаясь быть спокойным, спросил:

– А если не дам?

– Возьму сама. А вас придется…

– Вы этого не сделаете. Вас ведь обязательно схватят и повесят.

– Если я вот так пришла к вам, значит, другого выхода не было.

– Хорошо. Я дам вам медикаменты. Но не думаете ли вы, что я их держу в этом ящике стола? Мне все равно надо будет отсюда выйти. А войти обратно я могу или с лекарствами, или… с немцами.

– Если честно – то я верю, что вы советский человек. Ну а на всякий случай… В Гущинцах нет второй больницы. Нет тут и второго врача. Товарищи знают, куда я пошла.

На бледном лице врача появилось подобие горькой улыбки.

– Уберите свою игрушку. Я вам дам медикаменты. Сперва я подумал, что все это фашистская провокация.

Оля послушно спрятала пистолет.

Врач расспросил, чем больны люди, что надо лечить. Многих лекарств в больнице не было. Но йода, бинтов, жаропонижающих средств он ей дал, добавил еще каких-то порошков, заставил записать, как и чем пользоваться. Дал еще и хлеба, и кусочек сала, завернутый в тряпочку. Когда Оля ушла, пожилая медсестра спросила:

– Эта, что приходила… С немцами догулялась?

– Да… – рассеянно ответил врач, – какая-то очень психованная.

– По ней это видно, – согласилась сестра.

Когда Оля вернулась в отряд, раненый уже умер. Партизаны разделили хлеб и сало, накормили Гришу и взялись его лечить.

Каждый день уходили хлопцы в разные концы и каждый раз возвращались ни с чем. Ни в одно село нельзя пройти. Все выходы из лесу гитлеровцы блокировали намертво.

А где-то на одиннадцатый или двенадцатый день блокады, когда истощенные от голода люди едва стояли на ногах, случилось нечто неожиданное.

В этот день на одном из постов стояла Катя Белая. Ее дежурство подходило к концу.

Было это на рассвете. Над верхушками деревьев уже светилось белесое небо, а тут еще стоял полумрак, в двух метрах над землей плавала тонкая, как газовый шарф, пелена тумана. И такая тишина – голова кружится. И тут Катя услыхала чьи-то крадущиеся шаги. Зашелестела листва.

Катя насторожилась и, как ее учили, взвела оба курка «аркебузы». Это была знаменитая «огневая единица» в отряде – обрез, но не винтовочный, а из охотничьей двустволки 12-го калибра. При выстреле тяжелая дробь из его стволов разлеталась веером. Но недостаток оружия в отряде заставлял дорожить и этой «огневой», а скорее шумовой единицей. Катя прислушалась. Тихо. Она прошла немного вперед по тропе – никого. Несколько минут стояла не шелохнувшись. Никого. Почудилось, что ли? Но что теперь делать с «аркебузой»? У нее очень чуткий спуск. Чуть чего – и громыхнет на весь лес. Как спустить курок? И чем больше думала над этим Катя, тем больше беспокоилась. Решила пойти отыскать Игоря, чтобы помог. Сделала несколько шагов и наткнулась на Довганя.

И тут будто из-под земли вырос обыкновенный сельский дядька, с ведром в одной руке и узелком, который он нес на веревочке, – в другой. Это было как во сне. Только что никого не было – и вроде бы из ничего материализовался человек. Впору было перекреститься, чтобы проверить: не сгинет ли? Он шагнул навстречу партизанам и сказал:

– Я Свистун из Пеньковки. Вот теперь бачу, что вы партизаны, а то поставили тут какую-то дивчину.

– Чего тебе надо, дядько?

– Картошки вам принес. – И он протянул ведерко. – Громада[15]15
  Громада – люди, общество, сельский сход (укр.).


[Закрыть] меня прислала. Люди говорят: иди, мол, Свистун, отнеси партизанам. Там хлопцы за родную землю страдают. Может, у них и поесть нечего.

– А как же вы, дядьку, решились? Немцы ведь кругом!

– Чего мне бояться? Терять мне нечего. Жинки нема, детей нема…

Подошли другие партизаны. Просто не верилось. Все это было невероятно. Из Пеньковки, где ни у кого из них нет ни тетки, ни дядьки, люди с риском для жизни отправили к ним своего посланца с картошкой. Не лазутчик ли это?

– А откуда вы узнали, что мы в блокаде сидим?

– В Пеньковке – немцы, в Яцковцах – немцы, в Бруслинове – немцы… Чего уж понимать тут. Да… И эту штуку вы у меня заберите.

Он протянул увесистый узелок. Игорь взял узелок, развязал его и ахнул. Там лежал большого калибра американский кольт, выпуска, очевидно, конца прошлого века. К нему было пять патронов.

Чудесным человеком оказался этот дядька Иван Свистун из Пеньковки. По доброй воле, рискуя жизнью, прошел он через все заставы, да еще и с ведром картошки и кольтом.

Весь день в отряде царило веселое, приподнятое настроение. Пекли картошку. Сколько человек в отряде, столько картошек закладывали в костер. Мастером в этом деле был Петр Лукашевич, или просто Петра, так его звал Леня Толстихин – эвенк. Петра вытаскивал из костра чернявые картофелины и спрашивал у стоявшего спиной к костру Довганя:

– Эту кому?

– Оле.

– А эту?

– Кате.

– А эту?

– Тебе…

Но главное, партизаны почувствовали, что люди следят за их борьбой, что население окрестных сел готово всегда прийти им на помощь.

Отряд уже сживался с лесом, и Довгань понимал: никакая блокада не поможет фашистам – отряд будет жить и бить врага. Надо разрешить некоторым подпольщикам присоединиться наконец к отряду. А желающих прийти к ним, как сообщали разведчики, становилось все больше.

ПОД ЗЕЛЕНОЙ КРЫШЕЙ

Земля цвела. Нежным зеленым бархатом покрывались пригорки, первые полевые цветы тянулись к солнцу. А оно, соскучившись за зиму по родной, изрытой снарядами, политой кровью земле, дарило ей свои ласки, рассыпало яркие, почти осязаемые лучи. Просыхала солома на крышах деревенских хат, и крыши становились светлее.

Но по селу ходила смерть. От сознания того, что каждую секунду она может войти под любую из этих соломенных крыш, тоскливо сжималось сердце. Прошла всего неделя после гибели Петра Волынца, как гитлеровцы, остервенелые, снова бросились рыскать по улицам.

После партизанского налета на Майдан-Бобрик фашисты организовали погоню. Старательно прочесывая ближайшие леса, они нашли свежую могилу. Ее раскопали, вытащили труп партизана. Стали обыскивать. В кармане нашли бумажку, которую не заметили его друзья, когда ночью впопыхах хоронили. Это оказался аусвайс, выданный на имя жителя Павловки Сергея Калениковича Волынца.

Лидия Леонтьевна ничего об этом не знала. После ареста мужа и гибели старшего сына она места себе не находила. И только мысль об ушедшем в партизаны Сергее, забота об оставшихся сыновьях заставляли ее держаться, что-то делать, заполнять сутки какими-то заботами.

Однажды апрельским утром она сидела у окна – ближе к свету – и вязала Сергею носки. Для нее он еще был живым. Думала о живом сыне, и отступала на минутку, притуплялась боль недавних утрат… Время от времени отрывалась от работы и смотрела в окно.

И вдруг увидала возле ворот жандармов.

«Иван», – первое, что подумалось ей. Ивану уже почти четырнадцать, и его могут арестовать, забрать, увести с собой как заложника. Надо его спасать. Лесик еще совсем мал, его не тронут.

Она схватила за руку Ивана, чтобы спрятать его в хате своей матери, и уже из сеней крикнула Лесику:

– Скажи им, что мы ушли в соседнее село хлеб менять.

Ввалившись в хату Волынцов, гитлеровцы увидели мальчика, который сидел на лавке, прислонясь спиной к печке. Его ноги не доставали пола.

Фашисты обыскали хату, чердак, обшарили все. Тогда полицай, который их сопровождал, спросил у Лесика:

– Где ваши?

– Петра немцы убили, – ответил мальчик, – батьку тоже немцы забрали, а мама с Иваном пошли в Янов хлеба менять.

– Ком! – гаркнул гитлеровец, схватил Лесика за руку, больно дернул и потащил с собой. Его посадили на телегу и увезли.

Пришли гитлеровцы в этот день и в хату Гуменчуков. Гришу и Катю они, конечно, не застали. Для них уже не было секретом, что брат и сестра – в партизанах. Матери дома не было. Тогда они забрали десятилетнего Павлика.

Вернувшись домой и не застав младшего сына, мать бросилась в Калиновку, в жандармерию. Там арестовали и ее, втолкнув в одну камеру с сыном…

Побывали в этот день гитлеровцы и во дворе Довганя. Тут они избили до полусмерти деда Трофима, допрашивая его, где сын, с кем он водил дружбу, перед тем как уйти из села. Старик кашлял кровью, но ни слова не сказал.

Вечером, полулежа на подушках, он успокаивал жену:

– Ну, что ты, бабо, хоронить меня собралась! Я больше всего за тебя боялся. Не стерпишь, думаю, да и назовешь кого-нибудь. Еще большей беды наделаешь.

Он кашлял, умолкал. А жена, сдерживая плач, все всхлипывала, все зажимала себе рот углами хустки.

– Не плачь. Если бы не ты да не внуки, я бы им показал, что может козак! Когда ударили, такая злость взяла меня, что голыми руками душил бы их. Но посмотрел я на вас, беззащитных, и сдержался. Побороть в себе ярость – это, знаешь, тоже сила нужна. За нас уже сыны им отомстят.

Утром дед Трофим, разгладив обмякшие на пожелтевшем лице усы, попросил:

– Мне лучше, бабо. Помоги – хочу на улицу выйти. Сегодня солнце хорошее.

Он встал с постели и с помощью жены вышел на порог. Прислонился к стенке хаты и сказал:

– Иди. Я постою.

Югина Трофимовна пошла в хату. Но едва закрыла за собой дверь, как на улице что-то упало. С черным предчувствием в сердце выбежала она на порог и увидала, что ее Трофим обнимает землю. Он лежал у порога на сырой, только что оттаявшей земле, и его узловатые пальцы почти не отличались от нее по цвету.

Кинулась поднимать мужа, но он уже был мертв.

Несколько дней еще в селе стоял стон. Каждый день кого-нибудь арестовывали. Руководство охраной гитлеровской ставки метало громы и молнии. В своих донесениях, которые передавались по прямому проводу непосредственно в Берлин Ратенхуберу, местные чины указывали на наличие «многочисленных групп партизан», называли предположительную численность отряда – несколько сот штыков. По близлежащим селам днем разъезжали танковые патрули, время от времени прочесывались отдельные рощи и небольшие участки леса. Но идти в глубь леса фашисты не решались. Они лихорадочно искали какую-нибудь ниточку, ведущую в партизанский лагерь. Ради этого готовы были убить хоть всех жителей села.

Когда Довганю удалось наладить связь с Павловкой, ему рассказали, что с Лидией Леонтьевной после ареста Лесина произошло что-то неладное. Она ходит по селу, плачет, ищет своих детей. Добрые люди прячут ее от гитлеровцев. Лидию Леонтьевну вместе с Иваном надо было немедленно забирать в отряд. И партизаны послали за ними своих людей.

В Медведку Петро Довгань решил наведаться вместе с Гришей Гуменчуком, чтобы познакомиться там с местной подпольной группой Васи Крижавчанина, а его самого необходимо было забрать в отряд, потому что, как сообщила Оля Коцюбинская, за ним в «шулю» приходили из полиции.

Без разведки идти в Медведку было опасно, поэтому Довгань и Гриша согласились взять с собой Олю.

Гриша назначил часовых, и отправились в путь.

Когда лес расступился и над головами показались уже угасающие звезды, хлопцы увидали плывущие в тумане беленькие хатки Медведки. Туман стелился над землей, и хаты были погружены в него по самые окна.

В селе Оля шла впереди, парни за нею, держа наготове оружие.

Пригласив партизан в хату, Вася Крижавчанин вышел в сени и через минуту вошел, подпоясанный пулеметной лентой, набитой патронами.

Мать, которая при свете коптилки молча укладывала вещмешок, вздохнула и подала его сыну. Подошла к Грише, положила ему руку на плечо и, заглядывая в глаза, попросила:

– Берегите его… Муж мой на фронте… Хлопцу только вот семнадцать исполнилось. Я вам его доверяю…

Из другой комнаты выбежала и бросилась Васе на шею его сестра Настенька.

Гриша не мог отвести глаз от Васиной матери. Он знал, что никогда не забудет ее взгляда, в котором были и надежда и мольба. Не забудет. Только защитит ли эта память Василя? Ведь и свою родную мать не смогли они с сестрой Катей сберечь, не смогли защитить своего младшего, всеми любимого Павлика. Воспоминание о младшем брате наполняло Гришино сердце болью. Он вздохнул. Тяжко было брать на свои плечи еще одну ношу с чужой судьбою.

Вышли на улицу. Без помех добрались до леса, потом проводили Олю, которой надо было возвращаться в «шулю». Там ее ожидали с нетерпением и Таня Джуринская, и Толя Беспалько, и другие подпольщики.

В партизанском лагере жизнь шла своим обычным, однажды заведенным ритмом: кого-то ожидали с боевого задания, кого-то провожали на диверсию, одни вели разведку, другие охраняли подступы к лагерю, многие были заняты и хозяйственной службой.

По приходе в лагерь Гриша пошел проверять посты, у Довганя были свои заботы, а Васе было приказано пока что идти на кухню и сдать харчи, которые дала ему мать, в общий котел.

Под высоким валом (говорили, что некогда здесь была крепость) метрах в пятидесяти от лесного ручья находилось сооружение, напоминающее кухонную плиту, – произведение рук Петра Лукашевича. Он и навес сделал, и трубу сплел из хвороста, а потом обмазал глиной. Получилась как черепичная. Здесь же в земле было вырыто углубление – погреб.

Возле плиты хлопотала Лидия Леонтьевна. Василь никогда раньше не видал ее, но слыхал о ней.

– Новенький? – спросила у него, не переставая месить тесто в деревянной деже.

Лидия Леонтьевна до сих пор не знала о гибели Сергея. От нее это скрывали. Говорили, что Сергей с группой хлопцев пошел на север, в белорусские леса, искать связи с другими отрядами. А поскольку скрывали от нее, не говорили об этом и вновь поступающим в отряд. Для Васи Сергей тоже был еще живым…

Вася пошел по лагерю. В кустах за плитой, на небольшом возвышении из утрамбованного, много раз перетоптанного сена спали три хлопца. Обувь их – две пары сильно стоптанных сапог и грязные ботинки – стояла рядом. Зато с оружием ни один не расстался. Так и спали с винтовками.

Влез на бугор. Лес здесь был смешанный. Пониже росла ольха и осина, а по бугру шагали смолистые стволы сосен. Лишь на самом гребешке, давно сглаженном, деревьев почти не было. Вдоль яра в грабовом молодняке притаились, будто грибы-подберезовики, партизанские палатки и землянки. Возле одной из них Вася уселся на землю. Он думал о родном селе, о матери, сестрах. Вспомнил девушку, которую любил. Как хотел бы он пройти мимо нее, обвязанный пулеметными лентами, с гранатой… нет, лучше с двумя гранатами у пояса, с автоматом на плече! Она должна видеть его суровым и мужественным.

– Что загорюнился?

Вася поднял голову. Стоявший над ним парень уселся рядом.

– Думаю, где оружие достать.

– В своем селе у полицая, – не задумываясь, сказал парень. – Полицаи в селе есть?

– Есть, да им патронов много не доверяют.

– А комендант?

– Он ночевать уезжает в Калиновку. Да и в лицо все они меня знают. Вдруг что – мать и сестренок повесят.

И тут Василь вспомнил Лавровского коменданта, который никуда на ночь не уезжает. Ходит по селу обвешанный оружием. Даже гранаты с собой всегда носит. Так рассказывали товарищи из Лавровки. А еще они говорили, что этот фашист никого не боится и уверен, что партизаны – это выдумка трусов. Василь подхватился с места и кинулся искать командира, чтобы немедленно предложить ему свой план нападения на Лавровского коменданта. Однако разговор этот пришлось отложить.

Довгань сидел в кругу партизан и слушал, что ему рассказывал Владик Муржинский. Его группа только что возвратилась с задания. Вот уже несколько раз партизаны ходили на железную дорогу и возвращались ни с чем. Они закапывали под рельсы тол, вставляли запал и взрывали. Но взрывом только гнуло или вырывало кусок рельса. Немцы присылали аварийную службу и за два-три часа восстанавливали путь. Пробовали ставить заряд на стыке рельсов, пробовали одновременно взрывать оба рельса…

А дни шли. Каждая вылазка была связана с риском, запалы кончались. Правда, тола, принесенного когда-то Милентием Кульчицким, было еще много. И вот теперь отчаянная голова, Владик Муржинский снова возвратился ни с чем, хотя рисковал, как никто до него.

На участке железной дороги Винница – Киев партизаны аккуратно заложили толовые шашки под стык рельсов, вставили запал, затем коротенький, чуть длиннее цигарки, кусочек бикфордова шнура, тщательно замаскировали. На это ушло полночи. Время от времени работу приходилось прерывать, ожидая, пока проедет патрульная дрезина.

Наконец, когда все было готово и вдали послышался шум поезда, Владик лег у самого рельса с горящим окурком в руках. Он подождал, пока поезд приблизится, и ткнул окурком в кончик бикфордова шнура. Но шнур что-то не загорелся сразу. Пришлось чуть ли не из-под колес поезда скатиться под откос.

И еще около часа ждали. Из переломленного патрона на кончик шнура подсыпали пороху. И снова Владик вытянулся рядом с холодным рельсом, чувствуя животом торчащие шпалы. Дрожит у плеча рельс, вот уже кажется, что на него пахнуло горячим запахом машинного масла от надвигающегося паровоза. Владик сунул окурок в порох. Вспышка. Рывком откатился, вскочил и побежал. Но он успел отбежать метров сорок, когда громыхнул взрыв. Ударило горячим в спину. Упал, снова вскочил.

А когда отбежал к лесу и оглянулся, заскрипел от досады зубами. На фоне побледневшего неба четко был виден силуэт поезда. Вагоны стояли на рельсах, только паровоз осел на шпалы.