Текст книги "Раретитет Хакера"

Автор книги: Петр Северцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– А почему на кухне-то? – удивилась она, снимая яичницу со сковороды и перекладывая в тарелку, сверху посыпая нарезанной слегка жухлой зеленью, которую я купил позавчера, – И драный такой?

– Диван, как диван, – пожал плечами я, – ты чего себе не кладешь?

– Сейчас положу, – послушно кивнула она, и, закончив приготовление, уселась рядом за столом.

– Приятного аппетита, – сказал я.

Настя кивнула.

– Ты хотел спрашивать, – напомнила она, когда мы закончили краткий молчаливый ужин.

– Спасибо, очень вкусно, – сказал я, с трудом сдерживая очередной вздох: нахлынувшая ниоткуда острая тоска по детским мечтам не давала сосредоточиться, – Прежде всего меня интересует... сядь в кресло!

Она вздрогнула – мои слова прозвучали несколько резко, как приказ. Я вспомнил, что сегодня днем она стояла рядом с трупом своего знакомого, человека, который ухаживал за ней, а потом видела еще двоих мертвыми: такое не каждому под силу выдержать без потрясения. Несколько минут назад в ее глазах были слезы. После моего невольного окрика она сжалась, напряглась, словно от пощечины.

«Господи, ей всего четырнадцать!» – подумал я, и понял вдруг, что принимаемое мной кокетство эта девчонка могла выдавать совершенно неосознано, в силу своей природной резвости.

Но, тем не менее, когда она сидела слишком близко, я просто не мог сосредоточиться – все время смотрел на нее, ловил себя на том, что смотрю, отвлекался, сдерживал себя, возможно, краснел – в общем, тормозил.

– Хорошо, – сказала Настя, кажется, она была обижена.

– Насть, – начал я мягко, – прежде всего меня, конечно, интересует подтверждение твоих слов. Что там говорил твой отец о моей смерти?

– Я пошла к нему в комнату, в рабочий кабинет, а он был занят, там всегда можно проверить дверь, папа запирает, когда работает. Я дернула, несильно, ну, и хотела идти. А потом услышала, о чем он говорит.

– О чем? – спросил я, когда молчание достигло размера безвольно повисшей в воздухе паузы.

– О тебе. – Настя сглотнула, опустила голову, видно, каждое слово давалось ей с трудом. Когда она заговорила, то у нее был злой и презрительный.

– Он сказал: «Мареев продвигается слишком быстро, а у меня проект на носу!», или что-то в этом роде, потом тот, что с ним говорил, что-то ему ответил. Он сказал: «Так просто и убрать?» и снова слушал, как ему отвечают. А потом он сам предложил тебя убить.

– Ты помнишь, как он это сказал? – спросил я нейтральным тоном.

– Помню, – нехотя ответила она, – «Как только Мареев станет мешать делу, его необходимо убрать с дороги. Конечно, лучше всего подписать на него контракт, я думаю, можно обратиться к Павлову.»

– А дальше?

– А дальше я ушла. – ответила Настя, – потому что не знала, что будет, если он узнает, что я услышала.

Кажется, на глаза у нее наворачивались слезы, и она изо всех сил старалась сдержать их.

– У тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет? – спросил я.

– Не-е-эт, – выдохнула она, и замолчала, скрывая лицо за глянцевой пеленой светлых волос, несколькими, собранными в хвост, прядями свесившихся до плеча и нежной изгибающейся волной стекающими по груди.

Я дал ей время прийти в себя, подспудно размышляя, что же творится вокруг меня и дела об убийстве Самсонова. Если раньше у меня и были сомнения, что Виталий Иванович убит, то теперь они рассеялись полностью.

Я видел связь выставки икон со смертью Самсонова – она шла через каталог, подделанный предприимчивым удальцом, через купленные у него два экземпляра. Кстати, об этом я не упоминал, но каждый из них, судя по записям самого Виталия Ивановича, был продан за десять миллионов. Значит, лихорадочно соображал я, деньги платились не собственно за каталог, а за информацию, которая в нем содержится: ведь сказано было, что заказчик проекта, то есть, Горелов, приказал держать это содержание в тайне, доверив в его только директору издательства и самому Самсонову, который отвечал за проект.

Итак, содержание, суть и ход этой цепочки мгновенно выкристаллизовались у меня в голове: из-за содержания каталога гибнет Самсонов, потом кто-то убивает и Шарова, через которого, наверняка, уходили оба экземпляра каталога, а теперь – теперь первейшей жертвой должен стать директор «Малой радуги»... если только он сам не является убийцей, или человеком, который состоял в сговоре с людьми, причастными к выставке икон.

Цепочка получалась замечательная; единственное, чего я никак не мог понять, что же в этом каталоге было такого секретного, что человеческие жизни разменивались, как мелкие монеты?..

– Настя, – позвал я.

Она подняла голову, посмотрела на меня вопросительным и нескрываемо жалобным взглядом из-под припухших век. Мне захотелось прижать эту пушистую головку к своей груди, и гладить, успокаивать ее, мне представились ее теплые податливые губы, гладкая кожа полудетских лопаток, легкое трепещущее дыхание, и, осознавая, что дышу быстрее и шумнее, я кашлянул, опуская взгляд, перевел дыхание и мысленно проклянул моральные и уголовные законы нашей родины, да и всего мира впридачу.

– Успокойся, – только и сказал я, – ты ведь, можно сказать, спасла мне жизнь... я до сих пор не понимаю, почему.

– Думаешь, я хочу, чтобы ОН так говорил? – спросила она глухим, полным муки голосом.

Тут уж я просто со всего размаху хлопнул рукой по колену; Настя снова вздрогнула, испуганно сжавшись, я быстро и тихо сказал, – Да не бойся Настя, не бойся, что ты!.. Иди сюда.

Она подошла, опустив руки, наклонив голову, и встала так, что пуговица ее джинсовых шорт оказалась вровень с моим плечом. Я поднял голову и посмотрел на нее: подбородок с ямочкой, холмики грудей, оплетенные белыми кружевами, открытая полоса живота, дразнящий пупок.

«Что я делаю?» – подумал Валерий Борисович Мареев где-то в отдалении, но нерассуждающая мужская часть меня уже взяла ее руки в свои, и, потянув вниз, усадила ее на колени, замершие и напрягшиеся в соприкосновении с полудетским телом.

Настя чуть-чуть ерзнула, усаживаясь удобнее, вызывая во мне зуд и ответное напряжение, искоса взглянула на меня.

Она ждала.

И я, скрепя свое старое сердце, просто погладил девчонку по голове и спине, сказав незабвенные слова, – Спасибо, милая. Даже не знаю, как тебя благодарить. Но мне нужно еще спросить тебя кое о чем, поэтому слезай с меня и садись в кресло.

Она слезла, не выдавая своего возбуждения. Но я видел, что девочка моя тоже возбудилась, она неровно дышала, и щеки хранили яркий румянец – сожаление о несостоявшемся поцелуе.

На мгновение я почти отбросил в сторону все, что должен был сделать, заменяя это тем, что я хотел с ней сделать... но холостяцкая жизнь отучивает от порывов женатого, или ведущего постоянную полноценную половую жизнь мужчины: потому что много раз хочется, да обламывается.

– Короче, Настя, я хочу, чтобы ты рассказала всю правду о том, кто и как пытались тебя похитить, включая историю вашей взаимной страсти с Артемом Глебычевым.

– Страсти? – пожала плечами Настя, состроив гримаску легкого презрения, – Кому он нужен, этот хлыщ?

– Я думал, тебе.

– Он что, пришел, и сказал, что мы собираемся жениться?

– Да, сказал.

– Дурак он. Я ему уже несколько раз прямо говорила, что он мне просто товарищ, но он, кажется, ничего не понял.

– Наверное, он просто тебя слишком сильно любит.

– Слишком сильно хочет! – тут же возразила она, и, непокорно качнув головой, добавила, – пускай себе хочет. Он говорил, что отец слишком меня держит в руках. Да если бы я хотела, я бы давно уже вышла замуж, и отец ничего бы не сказал... он только проверил бы мужа.

– Проверил?

– Да, чтобы не придурку или не слабаку меня отдавать.

– А ты сама бы пошла за придурка? – спросил я и тут же одернул себя: да что я к ней пристаю с пустыми расспросами?!

«Правильно пристаешь, – ответил кто-то до мерзости рассудительный у меня внутри, – Потому что интересно тебе. Вот ты и спрашиваешь. Хочешь ты ее.»

– Я к примеру сказала, – невозмутимо ответила Настя.

– Ладно, что-то не о том у нас пошел разговор. Ты лучше скажи, мог ли твой Артем совершить преступление? Внешне он больше похож на неформала, чем на гопника, но я знал несколько неформалов, которые могли бы убить, не слишком задумываясь и сожалея.

– Да слЮC Настя, дернув плечем, – Он мне сбежать в Томск предлагал.

– А ты?

– Да что я, с ума сошла, что ли? – даже удивилась Настя, – Мне приключений и здесь хватает.

– В общем, ты думаешь, что он никакой причастности к попытке тебя похитить не имеет?

– Конечно, нет. Или я его плохо знаю.

– Теперь про похитителей.

– Я все тогда сказала.

– Нет, милая, судя по твоему рассказу, те, кто пытались тебя похитить – идиоты. Они подъехали к тебе при всем честном народе, чего ни один здравомыслящий преступник не сделает. И, открою тебе тайну, ехали в Солнечный они совсем не по твою душу. По какой-то причине им надо было убить Эрика Штерна, а ты просто подвернулась, побежав от них в том же направлении.

– Они ехали за мной, – решительно возразила Настя, посмотрев мне прямо в глаза, – Они знали, что я еду предупредить Эрика.

– В чем?! – сразу же уцепился я, не позволяя ей больше ничего скрывать.

– В том, – сказала она мне в лицо, – что ОН приказал его убить!

– Значит, твой отец уже знает, что ты пыталась предупредить Эрика?

– Не знает!

– Почему не знает?!

– Потому что никакого разговора с ними, как он обещал тебе сегодня вечером, уже не будет! Потому что он и их приказал убить он ведь думал, что раз они сделали дело, ради которого их наняли, они больше не нужны, а еще очень важно, что они пытались меня увезти, то есть, по его мнению, они хотели его шантажировать! – в девчонке зрела горькая, невыносимая ярость, которой в подростке быть не должно.

Выкрикнув все это, она утихла.

– Так они тебя попытались запихнуть в машину, когда ты пыталась предупредить их о том, что твой отец хочет их убить?

– Да, – уже тихо ответила она, – я пыталась, – а в ответ на мой вопросительный взгляд пожала плечами, – я же не знала, что они сами преступники...

– Та-ак, – протянул я задумчиво, – кажется, картина выстраивается... Не хватает только двух вещей.

– Каких?

– Способа убийства Самсонова, а так же человека, который стоит за спиной твоего отца. И, разумеется, я все еще не просмотрел документов, которые должен был просмотреть... Знаешь что?

– Что?

– Я бы хотел, чтобы ты поспала, причем, серьезно. Тебе надо выспаться, потому что завтра предстоит полный трудностей день.

– Хм... – а ты меня спросил, что я хочу завтра делать?

– Спрашиваю.

– Я, вообще-то не решила еще.

– Ты, главное, реши, хочешь ли ты, чтобы твой отец ответил перед законом за то, что творит, или хочешь, чтобы я его убил?

Она в упор глянула на меня, и я увидел, как напряглись ее побелевшие пальцы, сжимающие край стола.

– Я хочу, – наконец ответила она, – чтобы он больше не делал так... и чтобы он всегда был со мной.

– Ты его любишь?

– Люблю, – тихонько произнесла она.

– Ну хорошо, – пожал плечами меткий стрелок Мареев, – если так, то мы можем заключить с тобой соглашение.

– Да, – встрепенулась она, взгляд ее просветлел, – Я тоже хотела!

– А что ты придумала?

– А ты?

– Я первый спросил.

– Я хочу, чтобы ты, за то, что я тебя предупредила, собрал улики против моего отца и особенно против тех, кто с ним работает. Я заплачу тебе денег, у меня есть, и ты их посадишь, всех – чтобы у него не было возможностей приказывать убить других людей!

– Настя, ты не понимаешь, – возразил я с сожалением, – Он просто найдет других: наемных убийц в городе предостаточно.

– Тогда посади в тюрьму и его тоже!.. Но чтобы не навсегда, чтобы он смог вернуться и стать нормальным! – она готова была зарыдать, я видел, как четырнадцатилетнюю девчонку душили сдерживаемые чувства, как она позабыла обо всем, что с ней происходило, думая только о своем отце. Ведь она всегда любила этого большого толстого мужчину, который наверняка казался ей самым лучшим, самым умным и сильным: он обожал, лелеял ее, лишенную материнской ласки – и в один страшный день, перечеркнутый кровью знакомого человека, она узнала, что он преступник, ради денег и собственных интересов отправляющий смерть стоящим на пути людям.

– Настенька, – беспомощно ответил я, чувствуя соль в глазах, ком, подступивший к горлу, – Я тебе помогу. Я попробую. Только сразу же хочу тебе сказать: вряд ли у меня что-то получится. Твой папа – человек взрослый, он давным-давно выбрал свою дорогу, определил свой путь... и отказался от некоторых принципов, преступил некоторые законы. Конечно, ему не избавиться от собственной совести, но он запрятал ее очень глубоко. Я же не пророк и не великий учитель, мне его не перевоспитать!..

– Ты попробуй, – глухо сказала девочка, не опуская блестящих влажных глаз, в которых вместе с тоской запечатлелась надежда.

– Ладно, – сказал я, – я попробую. Но мне надо все хорошенько обдумать. Где он сейчас?

– Он уехал на какую-то деловую встречу, понятия не имею, когда приедет.

– А что потом?

– Потом, наверное, будет спать.

– Я просто подумал, сколько времени ты сможешь быть у меня...

– Я бы тут навсегда осталась, – еле слышно произнесла она, – Можно?

– Ты просто представь, что будет с твоими домашними?

– Да они далеко все. – пожала плечами Настя, – Кто за границей, кто на отдыхе, кто просто живет не здесь. Бабушка весной умерла, только папа и остался.

– А братья, сестры?

– Все двоюродные и троюродные, с родителями. Только один Костя старше меня, он сейчас в Москве, учится.

– В университете?

– В университете. Психолог.

– Ясно. Как думаешь, когда твой отец спохватится, что тебя нет?

– Если проснется рано, значит, сразу же и спохватится, – ответила она, – Он по утрам и вечерам ко мне приходит, или спать уложить, или разбудить. А если проснется часов в девять-десять, значит будет думать, что я в школе.

– Погоди, а охранник?

– Ой, черт, я про него и забыла... Никак не привыкну!.. Да, этот будет ждать, пока я проснусь, а если не проснусь к завтраку, пойдет будить.

– Во сколько, самое раннее?

– Самое раннее – сейчас, – резонно ответила она, – приедет усталый папочка, зайдет взглянуть на доченьку, увидит, что ночь на дворе, а ее нет дома, и... – в этот момент заверещал мой сотовый телефон.

– Мареев слушает, – сказал я, поднося его к уху.

– Где моя дочь?! – голос у Горелова был, как медвежий рык, он дышал злобой и яростью, казалось, сейчас из маленького телефона высунется большая когтистая лапа и схватит меня за голову.

– Спокойнее! – прикрикнул я, невольно отстраняя телефон от себя.

– Ты, мудозвон калеченый, если через пять минут она не будет дома, пожалеешь, что на свет родился! – рявкнул Горелов в трубку, используя отточенные интонации начальника областного отдела налоговой инспекции, прижимающего злостных неплательщиков.

– Вы слушать будете, или орать?! – спросил я, повышая голос; Настя, похоже, все поняла, и, коротко вздохнув, поджала губы, пытаясь отыскать спасительное решение: что делать?

Горелов на мое предложение замолчать не откликнулся ничем разумным; в ход пошли грубые и изощренные ругательства и угрозы.

– Заткнись, твою мать! – рявкнул я в ответ, чувствуя, что сейчас или заставлю этого человека слушать меня, или отключусь, – Слушай, что тебе говорят!

– Ну?! – ответил он, ничуть не тише, даже мощнее.

– Настя у меня, – сказал я, предчувствуя новый шквал со стороны любящего отца.

– Убью, сука, – ощерился он: это было представимо, когда слушаешь голос, – Если хоть пальцем тронешь – будешь кровью умываться!..

– И сама хочет у меня оставаться.

Он замолчал, замер, осмысливая сказанное мной, в сущности, чистую правду.

– И что? – спросил он, наконец.

– В вашем доме она уже подверглась опасности. Я хочу ее защитить, и Настя сама попросила меня об этом.

– Это такая херня, какой я в жизни не слышал, – тяжело сказал он, – Я тебе не верю, просто не верю. И все, что я говорил – не пустые слова. Я в любой момент могу придавить тебя. Ты думаешь, я боюсь, что моя дочь у тебя?.. Да ты ничего не посмеешь ей сделать. Потому что, если попробуешь тронуть ее – не просто умрешь, а сдохнешь, как собака. Если ты хочешь остаться в живых, вези ее ко мне. Прямо сейчас. Ты понял?

– Понял, – жестко ответил я, – Вы идиот. У меня телефон с автоматической записью текущего разговора. Если ваши слова попадут в прокуратуру, что с вами будет? За ваши угрозы, кроме своего поста, вы получите от года до трех!.. Если вы не выслушаете меня по-настоящему...

Он прервал меня – очень громко и многословно: он орал, как дикий зверь, матерился, как портовой грузчик, ярость Горелова не знала пределов.

А во мне нарастала злость и уверенность, что тюрьма этого человека только испортит.

Я попробовал, все же, прервать его, считая, что даже у самого крупного в городе идиота должен быть последний шанс.

– Горелов! – сказал я, – Ты представляешь, куда ты ввязался со своей Выставкой Икон?! Умирают все, кто знал содержание специального тиража каталога выставки! Ты – предпоследний из тех, кто знает его! Ты просто подумай, ЧТО будут делать люди, которые под прикрытием этой выставки преследуют свои интересы, организуют свои дела?!

Он не остановился.

– Ты уже, считай, умер, – сказал он насмешливо и зло, – Потому что, пока ты суетишься, люди, которые были посланы за тобой следить... – он сделал паузу, словно оглянувшись на что-то или... на кого-то, и, усмехаясь, продолжил, – ага, они уже получили приказ тебя убить! Ты сейчас сидишь, и говоришь со мной, а я смотрю на... – и тут грянул выстрел.

Вернее, не грянул, а хлопнул, но этот хлопок глушителя я смог бы отличить от чего угодно на свете.

Против воли я вскрикнул, дернулся, вслушиваясь в хрип оседающего отца Насти, девочка вскрикнула, прикрывая ладонями губы, с ужасом смотря на меня, – по моему лицу она поняла: произошло что-то страшное.

– Иван Алексеевич! – позвал я, сознавая всю безнадежность этого зова; и тут же пришел ответ – короткие частые гудки.

– Его убили? – шепнула Настя, не спуская с меня полный ужаса взгляд, на миг она замерла, словно окаменела.

Я опустил телефон на стол. И впервые за очень долгое время я не знал, что ответить; ложь рвалась с языка, но я понимал, что чуткая девочка-дочь просто не поверит. Поэтому я просто беспомощно смотрел.

Увидев мой взгляд, выдержав его несколько секунд, она вскинула руки, закрывая лицо, и разрыдалась, яростно и горько.

– Настя! – со всей лаской, которую мог вместить мой голос, позвал я, вскакивая, протягивая к ней руки, – Настя! – она дернулась, не отнимая рук от лица, вскинула голову так, что по подбородку потекли, мгновенно набухая, две тонких нити слез, она застонала горестно и безнадежно, – Па... па!..

Я обнял ее, – наверное, чересчур резко и сильно, даже встряхнул; ее запрокинутая голова оказалась у меня под подбородком; упершись локтями в мои плечи, она дернулась прочь и тут же сломалась, будто тряпичная кукла, повисая у меня в руках, захлебываясь от собственных слез.

Я никогда не видел, чтобы так рыдали, ни до этого момента, ни после, несмотря на то, что встречал очень много плачущих женщин и детей. Казалось, что хриплый стон, раздирающий ее грудь, искажающий гримасой боли нежное лицо, просто изуродует ее навсегда, она судорожно изгибалась, словно пленная гибнущая птица в тесной клетке, не откликаясь ни на какие мои слова, и мне оставалось только держать ее, держать, как держал в свое время, наверное, сам Горелов, когда умерла ее мать.

– Настя... Настенька... Не плачь, милая, не плачь... – глупый призыв, наоборот, в таких случаях надо больше плакать, – но этот плач, это рыдание душило ее, отнимая силы без остатка.

– Его убили! – наконец выдохнула она, и тут же зашлась в новой судороге.

Я перетащил ее на диван, сел, положив ее голову к себе на колени, она съежилась, словно котенок, теряя остатки сил вместе со льющими слезами.

– Настенька... Настенька...

Я просто звал ее, гладил волосы, плечи, спину, как когда-то меня гладила мама, и очень скоро она успокоилась.

У нее просто не осталось сил, а слезы все текли и текли, лишь изредка принуждая ее содрогаться всем телом, но эти судороги становились все тише и реже.

– Настенька, – сказал я после паузы, очень спокойно и ласково, ладонью проводя по ее растрепавшимся прядям, – Спи, моя милая, просто спи.

– Мареев, – внезапно ответила она, переворачиваясь на спину и заглядывая мне в лицо пронзительным взглядом дымчато-серых глаз, к которых застыла тоска, – Ты убьешь их?

– Я найду и накажу их, обещаю, – ответил я, – А теперь тебе надо спать, Настя...

– Тогда я сама их убью, – ответила она, не обращая внимания на мои слова, – Да. Найду и убью. – она закрыла глаза и расслабилась.

Дыхание девушки постепенно становилось все ровнее и ровнее, а я все сидел, стараясь не шевелиться, и разглядывал ее лицо.

Она была красива, словно принцесса из далекой страны. И плевать на джинсовые шорты фирмы «Версачи».

Она вытянулась во весь рост, я смотрел на точеные линии стройных длинных ног, я видел приоткрытый живот, и под шероховатой мягкостью одежды ищущим взглядом угадывал контуры ее тела. Чуть ли не совершенного тела.

Что там?

Черт, какая чушь! Я и так прекрасно знал, что там! Не раз видел и владел этим, несмотря на неуживчивую натуру холостяка. Но никогда, никогда – я не смотрел на женщину, тем более, на девушку, вот так – с медленно разгорающимся в груди и животе пламенем, с противоречивой тоской, разъедающей изнутри, с мгновенно сменяющимися желанием овладеть этим совершенством и неприязнью к самому себе.

Все же я наклонился и поцеловал ее в приоткрытые влажные губы, а затем, хотя и было совершенно неудобно, в покрасневшие припухшие веки.

...Когда я попытался медленно и осторожно подняться, Настя, не открывая глаз, спросила очень тихо и четко, так, что становилось понятно, что все это время она не спала, – Ты куда?

– Я постелю тебе. Иди пока умойся, потом выспишься, как нормальный человек. Где тебе лучше, здесь на диване, или в спальне?

– Какая разница.

– Иди умойся.

Она медленно нехотя встала с моих коленей, я тоже встал, потирая затекшие ноги.

Она посмотрела на меня, все же несколько сонно, и спросила, – Я очень тяжелая?

– Нет, не очень. Ты...

– Я иду, иду, – кивнула она и медленным шагом отправилась в ванную, оставляя меня с проблемой выбора: что постелить.

К счастью, у меня нашлись стиранная простынь, наволочка и покрывало, которые я и постелил Насте.

Шли минуты, а она все не возвращалась. А забеспокоился и, постучав и не услышав ответа, просто вошел.

Настя сгорбившись сидела на краю ванны, и следила, как течет тонкая струя горячей воды, и как к потолку поднимается пар.

– Ой, прости, – сказала она, посмотрев на меня, – Я правда сейчас умоюсь.

– Я тебя подожду на кухне, – ответил я, – только горячую убавь, а то ошпаришься, – и, встретив ее непонимающий взгляд, перед тем, как уйти, убавил сам.

Она вернулась нескоро, когда я уже начал подозревать, что горе вынудило ее на глупость – и появилась, не найдя ничего удачнее, как обернуться полотенцем поверх обнаженных бедер, снятой одеждой прикрывая грудь. Разумеется, она вымылась полностью, и мокрые потемневшие волосы тяжелым шлейфом обнимали лопатки.

– О, господи, – не смог удержаться я, и слабо улыбнулся при виде ее встревоженного лица.

– Ты чего? – устало и просто спросила она, словно мы были старыми знакомыми, и ничего десятью минутами раньше не случилось.

– Да ничего, – снова улыбнулся я, – Ты очень красивая.

– А-а, – ответила она, опуская глаза, потом снова подняла на меня очень чистый и ясный взгляд и добавила, – Спасибо.

– Ты тут располагайся. Если захочешь есть – не стесняйся, бери из холодильника или вот отсюда – указал на шкафчик с долгохранящимися продуктами и консервами, которых у меня был некоторый более или менее постоянный запас.

– Спасибо, – еще раз сказала она, теперь уже приходя в себя от сонливости и шока, и начиная стесняться моего взгляда.

Я оценил, как быстро она возвращается к жизни, и подумал, что к утру девушка оправится достаточно для того, чтобы совместно решить, что с ней делать.

– Спокойной ночи, – сказал ей, выходя.

– Спокойной, – ответила она мне в спину.

Я обошел всю квартиру, проверяя замки, плотно зашторил окна: если человек, который был с Гореловым в момент убийста, решил убить и нас с Настей, я должен быть к этому готов.

Достал из ящика стола свой «Макаров», зарядил, сунул в карман запасную обойму.

Сел в спальне и стал ждать.

Для порядка я честно дожидался в течении получаса, в которые ей уж точно следовало заснуть – ведь шок внезапной смерти отца выжал из нее практически все силы, она просто должна была заснуть: если не мгновенно, то очень скоро. А когда полчаса минули и я решил, что девушка спит, наступил черед заняться делом.

Не скрывая внутренней радости, и даже наслаждаясь ею, я вошел в свою комнату-тайник, сел перед своим компьютером и включил монитор.

«ПРЕДСТАВЬТЕСЬ ПОЖАЛУЙСТА», – вежливо попросил «пенти ум».

«ЗДРАВСТВУЙ, ПРИЯТЕЛЬ!» – отстучал на клавишах я.

«ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ ОПОЗНАН. ПРИВЕТ, ХАКЕР.»

«ХОЧУ ПОДБРОСИТЬ ТЕБЕ ИНФОРМАЦИИ. РЕЧЬ.»

«ЗВУКОВОЙ АНАЛИЗАТОР ПОДКЛЮЧЕН РЕЗИДЕНТНО. ГОВОРИТЕ.»

– Банка ты консервная, – сказал я тут же, – Здравствуй!

«ЕЩЕ РАЗ ПРИВЕТ, ХАКЕР. КАКИЕ ДЕЛА?» – он, как всегда, был немногословен и конкретен.

– Дела хреновые. Слушай.

И в максимально сжатой форме отобразил Приятелю происходящее.

Компьютер пощелкал, позавывал в слабой форме, решая поставленные перед ним задачи, и минут через десять пробудил меня от дремы негромким писком готовности.

На сей раз пункт был только один:

"ПОЗВОНИТЬ ДИРЕКТОРУ КОРАБЛЕВУ. ПОГОВОРИТЬ О ЦЕНАХ НА

ИКОНЫ. НЕ ПРЕДСТАВЛЯТЬСЯ!"

– Это все?! – ошеломленно спросил я.

Компьютер молчал, то ли не запрограммированный отвечать на такую форму вопроса, то ли просто не желая делать этого.

– Ну хорошо, изолятор чертов, – решился я, – я позвоню. Не дай бог тебе ошибиться – плакал твой третий анализатор, вплотную займусь ремонтом!

Машина внезапно пискнула и выдала на экран: «ТРЕП НЕ ПО ДЕЛУ. ИСПОЛНЯЙТЕ!» – и вывел на экран адресные данные директора Кораблева.

Да, уж формировать разговорные фразы на русском, английском, немецком, французском и итальянском языках, позаимствованные из обширных словарей программ-переводчиков, которые я взломал, совершенствуя Приятеля около года назад, мой «пятачок» умел уже практически в совершенстве.

Внутренне кипя от праведного негодования и пытаясь нанять механическую логику Приятеля, я набрал номер Кораблева Дмитрия Алексеевича, услужливо подсказанный компом.

– Алло? – спросили там сонным голосом, взяв трубку спустя гудков девять.

– Дмитрий Алексеевич, – позвал я, – вас беспокоит любитель русской иконы.

– Кто?

– Я бы хотел остаться анонимным и обсудить с вами вопрос о стоимости моего заказа.

– Вы хотите сделать заказ? Репродукции? Мы могли бы заказать Штерну... – сразу же оживился говорящий, у него даже голос стал гораздо приятнее, наливаясь силой и дружелюбием.

– Подлинники, – возразил я, – только подлинники, причем, не позже шестидесятого года. – от кого-то я слышал, что очень ценятся иконы, написанные, например, в эпоху Сталина.

– Так вы в связи с Выставкой Русской Иконы?! – дошло, наконец, до просыпающегося директора, – Так-так, замечательно... Вас какие образцы интересуют?

– Вообще-то, лучше всего византийские, ранней работы. Но возможно и наши, отечественные.

– Да вы просто не знаете, сколь широки и прекрасны работы русских и советских авторов! – уверил меня входящий в раж директор издательства, – У нас в коллекции есть бесспорные шедевры, ранее проданные и вывезенные за рубеж.

– Теперь их возвращают на родину? – спросил я, чувствуя, что неосознанно начинаю вникать в происходящее, вспоминая где-то прочитанные статьи, как-то подсмотренные обрывки телеинтервью...

– Вот именно, возвращают, – наверное, кивнул у своего телефона Дмитрий Алексеевич, – И вы можете стать обладателем того, что никто не увидит даже в музее.

– Ах, вот как! – почти промурлыкал я тихим голосом, который немало пугал вахтерш и вообще людей на должностях: они понимали, что за таким тоном обычно следует буря, – Значит, даже в музеях... А вы скажите, все-таки, про цену.

Обладатель приятного баритона не обратил внимания на предупреждение в моем голосе, он говорил взахлеб, явно чувствуя радость от наклевывающейся сделки.

– Там нет общей цены, там все – индивидуальные экземпляры. Вы, если желаете, сможете взглянуть на каталог, только нам надо будет встретиться.

Теперь я узнал все, что мне нужно. А потому мог смело прощаться с Дмитрием Алексеевичем Кораблевым.

– Возможно, мы и встретится с вами, – сказал я, – Но хотелось бы вас предупредить, что Штерн, как и Самсонов, как и заказчив вашего каталога икон в шести экземплярах – то есть, те, кто знали его тайное содержание – уже мертвы. Вы – последний из тех, кто знает это. Советую вам поберечься.

Он потрясенно молчал, когда я отключился.

– Ладно, Приятель, поздравляю, заслужил, – сказал, мягко похлопав его по корпусу. Поздравлять было из-за чего: посредством подсказанного моим электронным помощником разговора я за две минуты узнал несколько важных вещей.

Во-первых, обрисовывалась сама суть происходящего, то, из-за чего устраивали выставку – я снова вспомнил обрывки случайно просмотренных телепередач, от нечего делать прочитанных статей про русские культурные ценности.

В натоящее время во всем мире биржи и рынки, специализирующиеся по торговле антиквариатом, а особенно картинами и им подобными вещами тряслись и испытывали серьезные перемены: десятки тысяч ранее вывезенных за границу произведений российского, русского и советского искусства, общая стоимость которых превосходила, наверное, стоимость московского метрополитена со всем обслуживающим персоналом, возвращалась на родину, потому что у нас находились предприниматели, готовые платить за престижные редкости и художественные ценности больше, чем это могли себе позволить заплатить за них цену, гораздо большую, чем убогие миллионеры зарубежья.

И многие незаконно вывезенные ценности сейчас так же нелегально возвращались к нам в Россию. А иконы, один из основных предметов гордости нашей родины, так же десятками перевозились через таможню, сходились в одном месте в ожидании выставки-продажи, и находили место в злосчастном списке нелегальщины... а значит, и в тайный каталог, заказанный бывшим организатором выставки Гореловым.

Во-вторых, что следовало из пункта первого, если уж предмет преступления определен, как контрабандный ввоз и продажа предметов искусства, значит, этим занялась организованная преступность. И в настоящий момент мертвы все свидетели, располагающие решающей информацией по этому делу, все, кроме меня, Насти, которая косвенно, но все же что-то знала, и Кораблева. Истинные организаторы выставки для меня оставались тайной, в то время, как я для них не представлял загадки. Фигура предпринимателя Кораблева, с энтузиазмом продающего иконы, представлялась мне центральной. Его до сих пор не убили, хотя он был защищен гораздо меньше, скажем, того же Горелова. Почему?