Текст книги "Над тремя морями"

Автор книги: Петр Хохлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

В годы Великой Отечественной войны авиация Военно-Морского Флота, возглавляемая С. Ф. Жаворонковым, внесла весомый вклад в дело победы над фашистской Германией. А ее командующий был награжден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Ушакова I степени, орденом Нахимова I степени, орденом Кутузова II степени и многими другими высокими наградами Родины.

После войны Маршал авиации С. Ф. Жаворонков направляется партией на руководящую работу в гражданской авиации. На посту заместителя начальника, а затем начальника Главного управления гражданской авиации С. Ф. Жаворонков весь свой организаторский талант и способности направляет на развитие и совершенствование советского гражданского воздушного флота.

Семена Федоровича Жаворонкова не стало 8 июня 1967 года. Горько переживали советские авиаторы эту тяжелую утрату.

15 августа на аэродроме шла напряженная работа. Приводилось в порядок летное поле. Инженерно-технический состав готовил самолеты к вылету.

И снова – старт и курс на Берлин. Полет и на этот раз проходил в трудных условиях, но несмотря ни на что экипажи успешно выполнили боевую задачу. Берлин получил очередной удар.

Обратный путь над морем проходил в сплошной облачности, по приборам, которые в то время были далеко не совершенны. К концу полета усталость летчиков достигла предела, а близость аэродрома вызвала спад напряжения и притупление внимания. Поэтому уверенно производили посадку те экипажи, которые сумели до конца сохранить силу воли, выносливость и терпение. Этого, к сожалению, кое-кому не хватило. Некоторые экипажи допускали ошибки при посадке и уходили на второй круг. При этом взорвался и сгорел самолет лейтенанта В. Г. Александрова. Вместе с командиром погибли штурман, он же начальник минно-торпедной службы эскадрильи капитан П. М. Буланов, стрелок-радист младший сержант В. К. Диков, а воздушный стрелок сержант И. М. Русаков получил серьезное ранение.

Самолет Александрова еще горел, когда к аэродрому подлетал экипаж командира звена лейтенанта А. Ф. Кравченко. Слышно было, что самолет летит на одном моторе, да и тот дает перебои. Высота была небольшая. Нам стало ясно: самолет не дотянет до аэродрома. Как бы в подтверждение этого, шум мотора прекратился. Еще минута, и на восточной окраине аэродрома появилось зарево пожара. Случилось вот что. Когда и второй мотор прекратил работу, пилоту ничего не оставалось, как производить посадку перед собой. Еще не коснувшись земли, самолет ударился о стволы деревьев, полностью разрушился и запылал. Погибли лейтенант

А. Ф. Кравченко, старший лейтенант Н. Г. Сергеев, старшина Е. Е. Титов, краснофлотец В. П. Рачковский.

Гибель двух прекрасных экипажей, да еще на финише полета, в районе своего аэродрома, привела всех нас в гнетущее состояние.

Казалось бы, все было сделано, чтобы извлечь урок из этого печального происшествия. Но избежать беды не удалось и в следующем полете. При подобных же обстоятельствах 24 августа погиб экипаж в составе командира звена лейтенанта Н. Ф. Дашковского, штурмана звена старшего лейтенанта И. Е. Николаева, стрелка-радиста младшего сержанта С. А. Элькина.

Это был наш пятый по счету полет на Берлин. И мы, возвращаясь из него, подходили к своему аэродрому. Самолет Дашковского при заходе на посадку потерял скорость и упал с малой высоты прямо на взлетно-посадочную полосу. Упал и сгорел. Чем была вызвана потеря скорости – сказать трудно. Ведь машину вел опытный пилот.

Николай Феодосьевич Дашковский особенно запомнился мне. И не только прекрасными летными качествами, смелостью, настойчивостью при выполнении боевых задач, но и всем своим обликом, приятными чертами лица, душевностью и простотой.

Родился он в 1914 году в крестьянской семье села Лащевая Тальновского района Черкасской области. Как и многие его сверстники, закончил семилетнюю школу, техникум. По комсомольскому спецнабору поступил в военно-авиационное училище в Одессе. Окончив его, служил в одной из частей ВВС Тихоокеанского флота, а затем прибыл на Балтику – в наш полк. П здесь за минувшие месяцы войны, как командир звена, совершил много боевых вылетов, причем все они были удачными, за что Дашковский был награжден орденом Ленина. И вот нелепый случай оборвал его жизнь.

В селе Лащевая на Черкасщине имя Николая Фео-досьевича Дашковского носят одна из улиц и восьмилетняя школа.

Совсем недавно, весной 1980 года, ко мне на квартиру зашел человек средних лет.

– Илей Николаевич Дашковский, – представился он. И передо мной встал образ отца Илена. Мы вместе вспоминали его. Я рассказывал Дашковскому младшему о подвигах его отца, при каких обстоятельствах он погиб. Сын пересказывал содержание отцовских писем с фронта.

– Письма отца и память о нем стали для меня духовным завещанием на всю жизнь, – сказал Илей Николаевич Дашковский – инженер, специалист морского флота, а в настоящее время слушатель Академии внешней торговли. А его дочь-восьмиклассница сказала, что счастливое детство ей завоевал дедушка Николай Феодосьевич Дашкозский, который погиб, защищая Родину.

В пятом полете на Берлин, о котором идет речь, не повезло и нашему флагманскому экипажу. Не повезло с самого начала. Через час полета над морем Преображенский передал:

– Оба мотора работают ненадежно. Сильно греется масло. Надо идти на запасную цель.

Выбираем самую близкую запасную цель – Виндаву (Вентспилс). Там у противника в порту несколько транспортов и небольших боевых кораблей. На высоте 2100 метров подлетаем к военно-морской базе Виндава. В небо взметнулось несколько прожекторных лучей. В них замелькали шапки зенитных разрывов. Самолет оказался в потоке света и огня. Продолжительное время нам не удается вырваться из цепких лучей, а навстречу летят и летят трассирующие снаряды. Я сбрасываю бомбы на портовые сооружения. Замечаю внизу очаги огня. Теперь – уходить. Но по-прежнему мы в лучах прожекторов. Самолет то и дело вздрагивает от ударов снарядных осколков. Слышен треск и скрежет. А мы, ослепленные лучами, словно бы висим над городом, а не движемся.

Не ждали мы такого сильного огня над Виндавой. И ко всему этому была малая высота, а набрать большую не позволили плохо работающие моторы.

Наконец вырвались из лучей. Долетели до аэродрома. Посадка. Осмотр самолета. В нем более шестидесяти пробоин. Инженер оперативной группы только развел руками. И действительно, как только мог дотянуть до аэродрома буквально изрешеченный самолет?

Ежедневные штурмовки наших аэродромов противником все больше давали о себе знать. Часть самолетов вышла из строя. Запасных деталей для их ремонта было крайне мало. Некоторые поврежденные самолеты были в состоянии летать без бомбовой нагрузки. Им нашли другое применение – вести воздушную разведку. Одним из таких стал самолет командира звена старшего лейтенанта А. И. Фокина.

– Вот, – подошел ко мне Фокин, – вылетаю на разведку в море. А на самолете исправен только один мотор. Второй сильно греется. Я его после взлета ставлю на малые обороты.

– Что поделаешь, – посочувствовал я. Фокин с экипажем стал выруливать на взлетную полосу., И тут откуда ни возьмись над аэродромом появились два, ME-109. На малой высоте они с ходу атаковали

самолет Фокина и подожгли его. Экипаж попытался сбить пламя, но это не удалось. Самолет сгорел.

К месту происшествия подъехал командир полка. Фокин с горечью доложил:

– Товарищ полковник, я лишился всего, чем жил до сих пор. Как же теперь, без самолета?

Афанасий Иванович Фокин до последнего дня войны находился в действующих частях авиации флотов. Кромe Балтики воевал в составе Черноморского флота. Там стал Героем Советского Союза. Потом громил гитлеровцев в Заполярье, а в завершение участвовал в разгроме японских милитаристов.

В послевоенные годы он освоил реактивные самолеты ракетоносцы. Но в одном из учебных ночных полетов погиб в катастрофе.

В конце августа нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов вызвал генерала Жаворонкова в Москву для доклада Верховному Главнокомандующему о ходе полетов на Берлин. Жаворонков в тот же день заехал в город Курессари, где размещался штаб береговой обороны Балтийского района.

– Имею вызов в Москву для доклада, – сказал он генералу Елисееву. Хотелось бы, Алексей Борисович, уточнить обстановку.

– Обстановка на Таллинском участке фронта такова, что едва ли мы с вами, Семен Федорович, сможем еще раз встретиться здесь. – Елисеев глубоко вздохнул и стал рассказывать: – Немецкие дивизии упорно штурмуют Главную морскую базу и безудержно рвутся на Таллин. Части 10-го стрелкового корпуса и бригады морской пехоты с трудом отбивают атаки противника. Обстановка меняется не по дням, а по часам. В ближайшие дни надо ожидать эвакуации войск и флота из Таллина...

Жаворонков молча выслушал слова суровой правды и спросил:

– Что передать от вас наркому ВМФ? Елисеев глубоко задумался и ответил:

– Да, собственно, ничего, Семен Федорович. На помощь мы не рассчитываем, хотя она и очень нужна. Знаем, нам не помогут. Ведь немцы под Ленинградом, и там подкрепления нужны больше, чем нам... Скажи при случае, что моонзундцы будут стоять на острове до последнего дыхания.

Жаворонков сказал, что оставляет за себя Преображенского. Попросил держать его в курсе дел на Таллинском участке фронта и на островах.

– Не сомневайтесь, Семен Федорович. Обеспечение налетов на Берлин наша главная задача, – заверил Елисеев Жаворонкова. И на том генералы расстались.

Улетал генерал Жаворонков в Москву с аэродрома Кагул. Впоследствии он вспоминал, что, прощаясь на аэродроме с товарищами, не думал, что со многими из них больше никогда не встретится, и был уверен, что, пока наши войска и флот находятся в Таллине, острова Моонзундского архипелага будут держаться.

Улетал С. Ф. Жаворонков на самолете ИЛ-4. Для прикрытия перелета с воздуха командующий ВВС Балтийского флота генерал-майор авиации М. И. Самохин прислал на аэродром Кагул истребитель, пилотируемый уже тогда известным балтийским асом Героем Советского Союза капитаном П. А. Бринько. Бринько с первых дней войны проявил себя талантливым летчиком, виртуозом высшего пилотажа и мастером меткого огня. На его счету было более десятка сбитых фашистских самолетов.

Полет происходил при ясной погоде, и через час самолеты ИЛ-4 и И-16 приземлились на аэродроме под Таллином, чтобы произвести дозаправку.

На аэродроме шла обычная боевая жизнь. Все говорило о том, что линия фронта недалеко. Слышалась артиллерийская канонада. То и дело выруливали и взлетали группы штурмовиков и истребителей прикрытия.

Вдруг загрохотали пушки зенитной артиллерии, и шапки разрывов, густо покрывая небо, стали приближаться к аэродрому. На высоте около 3000 метров со стороны моря курсом примерно 90 градусов прямо через центр аэродрома шел Ю-88. Сомнений не было – разведчик, производящий аэрофотосъемку Главной военно-морской базы Таллин, таллинского аэродрома. В его размеренном, казалось, неторопливом полете среди рвавшихся и не причинявших ему вреда зенитных снарядов угадывалась наглая самоуверенность фашистского аса.

К Жаворонкову подбежал капитан Бринько.

– Товарищ генерал, разрешите мне проучить наглеца.

– Действуйте! – ответил Жаворонков.

Бринько бросился к своему И-16. Мигом вскочил в кабину, моментально запустил мотор и, немного довернув самолет, с места дал полный газ. Взлетел поперек аэродрома и свечой пошел вверх по курсу Ю-88. Внимание всех находившихся в те минуты на аэродроме сосредоточилось на двух точках в небе: на самолете-разведчике противника и нашем истребителе, быстро настигавшем разведчика. И вот обе точки как бы слились. Истребитель настиг и атакует врага. Первое, что увидели с аэродрома, – густое облако черного дыма там, где был Ю-88, а затем и его самого в скольжении на крыло с черным шлейфом. Потом от самолета отделились три купола. Сбитый "юнкере" быстро скрылся из поля зрения, а на месте его падения поднялось высокое облако взрыва. Парашютисты, относимые ветром в сторону аэродрома, плавно снижались. Самолет И-16 виражировал возле них, дожидаясь их приземления.

Звук мотора раздался у границы аэродрома, и на бреющем полете показался самолет. Он победно взмыл вверх и, лихо развернувшись, сделал посадку недалеко от ИЛ-4.

Когда Бринько доложил генералу Жаворонкову о сбитом самолете противника, Семен Федорович привлек его к себе и крепко обнял, как близкого и дорогого человека.

Самолеты ИЛ-4 и И-16 быстро дозаправили бензином, и торпедоносец, сопровождаемый истребителем, бреющим полетом пошел вдоль Финского залива к Ленинграду.

На аэродроме Беззаботное под Ленинградом Жаворонков тепло распрощался с капитаном Бринько. Пообещал доложить о его подвиге наркому ВМФ.

Вернуться на остров Сааремаа командующему ВВС уже не удалось. Обстановка резко менялась.

Вслед за Жаворонковым отбыл на базовый аэродром Беззаботное батальонный комиссар Оганезов. Вместо себя он оставил старшего политрука Н. Ф. Полякова. Оганезов скрупулезно собирал и обобщал различные материалы, связанные с нашими налетами на Берлин, и в том числе письма, обнаруженные у сбитых фашистских летчиков, у немецких солдат и офицеров, которые находили себе могилы на советской земле. Оганезов немедленно вместе с корреспонденцией пересылал копии этих писем к нам на Кагул. И они как нельзя лучше разоблачали изворотливость фашистской пропаганды, ее изощ ренные попытки замалчивать, всячески скрывать сам факт наших ударов по Берлину. Вот о чем говорили эти письма, адресованные берлинцами своим родичам – "доблестным солдатам фюрера".

Письмо жительницы Берлина Анни Реннинг своему мужу Э. Реннингу, убитому под Ленинградом:

"Дорогой мой Эрнст! Война с Россией уже стоила нам многих сотен тысяч убитых. Мрачные мысли не оставляют меня. В последнее время ночью к нам прилетают бомбардировщики. Нам говорят, что нас бомбили англичане. Но нам точно известно, что в эти ночи нас бомбили русские. Они мстят за Москву. Берлин от разрывов бомб весь сотрясается... И вообще я скажу тебе: с тех пор как появились над нашими головами русские, ты не можешь себе представить, как теперь нам стало скверно. Родные Вилли Фюрстенберга, ты это хорошо знаешь, служили на артиллерийском заводе. Завода больше не существует! Родные Вилли Фюрстенберга погибли под его развалинами. Зачем вы, Эрнст, связались с русскими? Неужели нельзя было найти что-либо поспокойнее? Я знаю, Эрнст, ты скажешь мне, что это не мое дело, что ты убежденный национал-социалист. Но знай, мой дорогой, что здесь, возле этих проклятых заводов, жить невозможно! Мы все находимся словно в аду... Пишу я серьезно и открыто, ибо мне теперь ничего не страшно. Я ничего не боюсь... Предчувствую, Эрнст, пока дойдет до тебя мое письмо, если мне удастся донести его к почтовому ящику, меня уже не будет в живых. Эрнст... уже гудят! Я несу письмо. Прощай! Всего хорошего. Твоя Анни".

– Разумная эта немка, Анни Реннинг. Вот чего не хватает ее фюреру, сказал Преображенский, возвращая письмо Полякову. – Надо познакомить с ним экипажи перед вылетом.

Письмо другой берлинки: "Мой милый Генрих! Пишет твоя невеста. Мы сидим в подвалах. Здесь взрываются бомбы. Разрушены многие заводы. Мы так измучились и устали, что просыпаемся только в момент взрывов бомб. Вчера с половины двенадцатого и до половины второго ночи хозяйничали летчики. Чьи? Неизвестно. Всякое говорят. Нам было очень плохо. Я начинаю бояться ночи. С Брунгильдой мы пошли в бомбоубежище. Там сказали, что это были русские летчики. Подумай только, откуда они летают? Скажу тебе, у нас каждую ночь воздушная тревога, иногда два или три раза в ночь. Мы прямо-таки отчетливо слышим, как русские летают над нашими головами. Они сбрасывают много бомб. Что же будет с нами, Генрих? Твоя Луиза".

Письмо жены мужу: "Дорогой и любимый Курт! Сегодня после маленького перерыва мы снова в бомбоубежище. В первый раз от двенадцати до двух часов ночи, потом еще раз с трех часов. К сожалению, сигналы воздушных тревог даются слишком поздно, когда самолеты уже сбрасывают бомбы. С субботы на воскресенье бомбили наш Берлин, и с воскресенья на понедельник бомбили, и с понедельника на вторник бомбили. Прилетают к нам русские и англичане в неделю несколько раз. Весело теперь нам живется... Целую тебя. Твоя Хильда".

Были и другие письма подобного содержания. Просмотрев их все, Преображенский сказал:

– Это хорошо, что немецкие жены и невесты пишут правду своим мужьям и женихам на фронт. Немецкие солдаты будут знать, что их варварские действия против советских людей не останутся безнаказанными.

Он поручил Н. Ф. Полякову прочитать эти письма всем летным экипажам перед вылетом на Берлин. А мне сказал:

– Вот бы, Петр Ильич, показать эти письма тому мудрому старику, что отругал нас под аркой. Помнишь?

Наши налеты на Берлин продолжались. Но и кроме них возникали боевые задания. Так, 27 августа воздушные разведчики обнаружили в Ирбенском проливе транспорт противника, следовавший в охранении двух сторожевых кораблей. Полковник Преображенский приказал поднять звено ИЛ-4 для бомбового удара по транспорту. Ведущим звена был заместитель командира эскадрильи капитан Е. И. Есин. Через час полета летчики обнаружили транспорт и потопили его. Но, возвращаясь на аэродром, были атакованы истребителями противника. В воздушном бою был сбит и упал в море самолет Е. И. Есина, на котором, кроме командира, находились штурман лейтенант Г. X. Хабибуллин, стрелок-радист краснофлотец И. А. Нянкин.

Есть поэтические строчки:

У пилотов морских

Не бывает могил на земле.

Словно чайки, они

Исчезают в кипящей волне.

Думаю, поэт прав только отчасти. Могилами летчиков нашего полка становилось и море, и земля. И счет этим могилам увеличивался. Редели наши боевые ряды.

31 августа не вернулся с боевого задания экипаж командира звена М. П. Русакова (штурман В. Ф. Шилов, стрелок-радист В. С. Саронча). Вероятнее всего, он погиб при отходе от Берлина после выполнения боевого задания. 3 сентября не вернулся экипаж лейтенанта К. А. Мельгунова, в состав которого входили также штурман звена лейтенант П. Я. Чубатенко, стрелок-радист младший сержант Г. М. Кулишов. По наблюдениям экипажей, самолет Мельгунова был сбит над Берлином.

С каждым днем становилось все более очевидным, что фашисты усиливают противовоздушную оборону столицы рейха. И нам каждый раз приходилось вырабатывать новые тактические приемы, чтобы достичь центра города, а по выполнении боевого задания прорываться к морю через усиленные заслоны зенитного огня и истребительной авиации.

Все сложнее становилось и возвращаться на свой аэродром. Немецко-фашистское командование со всем рвением старалось выполнить требование фюрера – уничтожить советскую авиацию на острове Сааремаа, стереть с лица земли оба наших аэродрома. И понятно, враг подстерегал наши самолеты при их возвращении. К тому же экипажи были настолько измотаны дальними полетами, что иногда невероятными усилиями достигали родной земли и, едва прикоснувшись к ней, буквально теряли силы.

Но, несмотря ни на что, рейсы на Берлин продолжались, и тридцать ночей враг не знал покоя в своей столице от бомбовых ударов советской авиации. А кроме того, самолеты оперативной группы наносили удары и по запасным целям Данцигу, Мемелю, Кенигсбергу.

Обстановка на фронте между тем становилась все более тревожной, напряженной. 28 августа наши войска оставили город Таллин. Подача авиационного топлива и боеприпасов на остров Сааремаа прекратилась. И 5 сентября авиагруппе Преображенского, в которой осталось несколько исправных самолетов, было приказано перебазироваться на аэродром под Ленинград.

Транспорта для перевозки наземного состава авиагруппы не оказалось. И пришлось оставить на острове почти весь состав авиационно-технической базы во главе с командиром майором Георгияди. Осталась также часть младших специалистов инженерно-авиационной службы. Все они поступили в распоряжение генерала Елисеева для защиты острова от вторжения противника. Со слезами на глазах мы прощались со своими боевыми товарищами.

Перед самым нашим вылетом на аэродром Кагул приехал начальник штаба береговой обороны Балтийского района подполковник А. И. Охтинский.

– В самое время улетаете, Евгений Николаевич, – сказал он Преображенскому. – На рассвете немцы начали штурм Моонзунда.

Прощание было до боли тяжелым. И для нас, улетающих, и для тех, кому суждено было остаться здесь, на острове.

Три до предела перегруженных людьми самолета ИЛ-4 вырулили на взлетную полосу. Я поднялся в астролюк, помахал рукой стоящим на земле авиаторам. Я старался разглядеть их лица, но ничего не получилось. Глаза заволокло слезами. В горле спазм. Ведь расставались мы со своими боевыми товарищами, быть может, навсегда.

Находясь в пути, я все время с болью в сердце думал о них – как-то теперь сложится их судьба? И еще думал об экипаже старшего лейтенанта Юрина. Накануне, возвращаясь с боевого задания, Юрин неудачно посадил свой самолет на фюзеляж. Погнул винты. Преображенский сказал тогда летчику:

– Сумеете восстановить самолет – прилетайте на основной аэродром, под Ленинград, не сумеете – оставайтесь здесь, защищайте остров на земле.

Через пару дней стало известно, что его экипаж сумел кое-как выправить воздушные винты. При запущенных моторах самолет сильно трясло, все в нем скрипело и гремело. И все же он взлетел в воздух и взял курс на восток. В район Ленинграда самолет прилетел ночью. Экипаж произвел посадку на одном из аэродромов без посадочных огней, используя только бортовые самолетные фары. На этом аэродроме уже не базировалась наша авиация, так как к нему подошли немцы. Экипаж Юрина провел на этом летном поле ночь, а с рассветом перелетел на аэродром своего полка. В дальнейшем Юрин хорошо воевал, а в 1942 году погиб, защищая осажденный Севастополь.

Мы возвратились из Кагула в Беззаботное и сразу же включились в напряженную боевую деятельность авиаполка. Ежедневно наносили бомбовые удары по танковым и механизированным фашистским войскам, рвавшимся к Ленинграду. И ни на минуту не забывали тех своих верных товарищей, которые волею судьбы остались на острове Сааремаа с оружием в руках защищать советскую землю в глубоком тылу врага. Каждую весточку с Моонзунда передавали друг другу. А вести приходили одна тревожнее другой.

17 сентября немцы форсировали пролив и зацепились за восточный берег острова Сааремаа. Вот тут и вступила в бой вновь сформированная из морских авиаторов пулеметная рота. Генерал Елисеев бросил ее на самый ответственный участок обороны. И там, где появлялись моряки-пулеметчики, фашистские десантники не продвигались ни на шаг.

Остров Сааремаа отважный гарнизон Моонзундского архипелага защищал до 5 октября 1941 года. Но силы были неравные. Под натиском врага наши подразделения отступили на полуостров Сырве, к мысу Царель, к самому маяку, который служил нам исходным пунктом маршрута при полетах на Берлин.

Этот маяк и стал теперь свидетелем последних огневых схваток горстки героических защитников острова Сааремаа с крупными силами врага. Здесь пали последние отважные бойцы пулеметной роты моряков-авиаторов.

Немногим из авиаторов-балтийцев 1-го МТАП, начавших бои в июньские дни 1941 года, довелось дожить до мая 1945 года. Слишком суровые испытания выпали на их долю. Но вечна память о них.

9 мая 1945 года первый советский комендант .Берлина генерал-полковник Н. Э. Берзарин прислал летчикам Балтики телеграмму: "Вы первые начали штурм логова фашизма с воздуха. Мы его закончили на земле и водрузили Знамя Победы над рейхстагом. Поздравляю вас, балтийские летчики, с праздником Победы и окончания войны".

Позднее на острове Сааремаа, на здании школы, где в июле – сентябре 1941 года размещался летный состав нашего полка, появилась мемориальная доска. На ней лаконичный текст:

"В этом здании жили летчики КБФ, которые первыми штурмовали с воздуха столицу фашистской Германии – Берлин в 1941 году – с 7 августа по 5 сентября – под командованием Героя Советского Союза полковника Преображенского Евгения Николаевича".

На одном из аэродромов авиации дважды Краснознаменного Балтийского флота сооружен монумент в память о летном составе 1-го минно-торпедного авиационного полка, который в трудный период борьбы советского народа с германским фашизмом наносил первые бомбовые удары по Берлину.

В день 35-летия первых наших налетов на Берлин группа ветеранов 1-го МТАП побывала на острове Сааремаа. Мы возложили венки на братскую могилу погибших боевых товарищей. С глубоким волнением говорили на митинге о них, отдавших свои молодые жизни во имя любимой Родины.

Тихо на острове. Бывшее летное поле покрыто высокой травой, множеством полевых цветов. Но каждый шаг на этой земле напоминает нам героическое прошлое.

После митинга на бывшем аэродроме Кагул один из выступавших А. Яськов вручил нам, ветеранам, листок бумаги с текстом, сказав при этом:

– Вам, дорогие товарищи ветераны Великой Отечественной войны. Вам в память о Кагуле и о ваших героических подвигах на этой земле.

Это были стихи, которые я и привожу здесь.

КАГУЛ

Над землей ни грохота, ни гула,

Ни огней посадки, ни ракет.

Спит в тиши аэродром Кагула,

Спит, не пробуждаясь много лет.

Только иногда платочек женский

Над травой высокою мелькнет.

А ведь на Берлин Преображенский

Начинал отсюда свой полет.

Нюхал на рассвете можжевельник,

Напрямик шагая по росе.

И глядел на серебристый ельник,

Что прижался к взлетной полосе.

А за командиром мерным шагом

Шли, неугомонные с утра,

Летчики его, лихие асы,

Бомбовых ударов мастера.

Шли в унтах и мягких шлемофонах,

С горечью глядели на восток.

От России самый отдаленный,

Был родным им этот островок.

И, внося в кабины леса запах,

Взяв с собой по горсточке земли,

Сквозь огонь вели они на запад

Боевые чудо-корабли.

А назавтра, нарастая громом,

Вынырнув к земле из высоты,

Зависали над аэродромом

"Мессершмиттов" черные кресты.

Хлопали растерянно зенитки.

Вон моторов, взрывы без конца.

И металла огненные слитки

Обжигали землю и сердца.

Но, когда темнели неба краски,

Снова оживала полоса.

Обнимались летчики по-братски,

– На Берлин! – звучали голоса.

А теперь – ни грохота, ни гула.

Васильковой скатертью покрыт,

Спит в тиши аэродром Кагула,

Запах трав и пороха хранит.

За Ленинград!

Завершив серию дерзких налетов на столицу фашистского рейха, 1-й минно-торпедный авиационный полк вновь сосредоточился на аэродроме Беззаботное. Теперь он имел единую боевую задачу – защиту Ленинграда от рвавшихся к нему немецко-фашистских полчищ.

Летные экипажи наносили удары по обстреливавшим город артиллерийским батареям противника, уничтожали его живую силу и технику на линии фронта, топили боевые корабли и транспорты в Финском заливе и Балтийском море, ставили мины на морских фарватерах.

Наибольшее число боевых вылетов совершал со своим экипажем командир полка. Если рядовые экипажи вылетали, скажем, дважды в сутки, то флагманский – три раза. "Нам так положено, – говаривал Е. Н. Преображенский. – Мы – руководители, и с нас особый спрос. С нас должны брать пример остальные".

Высокую активность в боевых действиях проявляли прославленные экипажи Героев Советского Союза

В. А. Гречишникова, М. Н. Плоткина, А. Я. Ефремова, командиров-орденоносцев П. Н. Трычкова, И. И. Борзо-ва и другие. Нелегко складывались многие боевые вылеты. Они требовали отваги и мужества, а нередко и самопожертвования.

Вот одна из боевых операций тех дней.

Утром 16 сентября воздушная разведка полка донесла, что на станции Кириши – большое скопление войск и техники противника. Шесть экипажей ИЛ-4 срочно готовились к вылету.

Группу самолетов должен был вести заместитель командира полка капитан К. В. Федоров. Ведущим штурманом назначили меня. Мы уже запустили моторы, когда к самолету подъехал Е. Н. Преображенский. Выйдя из машины, он стал что-то громко выкрикивать мне под шум моторов. Наконец я расслышал: ему срочно нужны материалы о бомбежках Берлина. А они хранились у меня. Высунувшись из кабины, я сложил ладони вместе и положил на них голову, показывая, что все лежит под подушкой на моей койке. Преображенский не понял и жестом приказал мне спрыгнуть через нижний люк кабины на землю. Я выпрыгнул и, не скрывая раздражения, стал укорять Евгения Николаевича: дескать, ребенок и тот мог бы понять, а теперь вот и задержка вылета. Но Преображенский тоже распалился. Приказал мне садиться в машину и с ним вместе ехать за материалами.

На мое штурманское место был посажен старший лейтенант В. А. Астафьев. Капитан К. В. Федоров тем временем связался по радио с заместителем командира третьей эскадрильи старшим лейтенантом И. И. Борзо-вым, который тоже должен лететь на это задание, и попросил его быть ведущим в группе, так как штурман полка остался на земле, а он летит с другим штурманом, которому трудно быть ведущим. Так и порешили. Группу из шести самолетов повел И. И. Борзов, а Федоров занял в воздухе место правого ведомого в его звене.

Итак, шесть самолетов ИЛ-4 поднялись и пошли к станции Кириши. Тяжело, драматично сложился этот полет для наших экипажей. Вот что потом рассказывал о нем ведущий группы И. И. Борзов:

"Когда мы вышли на станцию Кириши, там действительно все было забито войсками и техникой противника. С высоты трех тысяч метров удачно сбросили бомбы и стали отходить на восток. Тут нас встретила большая группа истребителей МЕ-109. Начался неравный бой.

Сначала были сбиты два ИЛ-4, замыкавшие строй, а затем подожжен и мой самолет. На горящей машине я пролетел еще километров десять. Огонь уже начал поступать в кабину, лизать руки, лицо. Экипаж по моей команде покинул самолет с парашютами над территорией, занятой противником. Когда и я приземлился, то увидел – вверху еще продолжался воздушный бой. Три наших самолета, отбиваясь от яростных атак фашистских истребителей, уходили на восток. Затем все самолеты – и наши, и противника – исчезли из поля зрения".

Иван Иванович Борзов сумел найти свой экипаж в лесу и вместе с ним тронулся в путь к линии фронта. К летчикам присоединилось еще несколько десятков наших солдат, оказавшихся в окружении. Через трое суток почти все они вышли к своим войскам.

Только вернувшись в полк, И. И. Борзов узнал то, чему страшно было поверить. Не вернулись с боевого задания не три, а все шесть бомбардировщиков. Воздушный бой сложился для них трагически.

Одним из сбитых был самолет старшего лейтенанта П. Н. Трычкова, заместителя командира второй эскадрильи. Петр Николаевич Трычков обычно летал в любых сложных условиях – и днем и ночью. Физически сильный, выносливый, он был в числе лучших летчиков полка. Пять раз водил свой самолет на Берлин. За эти полеты был награжден орденом Ленина. С ним в одном экипаже летали штурман лейтенант Г. И. Швецов и стрелок-радист сержант Д. М. Несмелое – также отличные воздушные бойцы.