Текст книги "Не сегодня — завтра"
Автор книги: Петер Штамм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
В те два месяца, что Фабьен еще оставалась в Париже, они виделись четыре или пять раз. Пили чай и кофе, а однажды сходили в кино на фильм Фрица Ланга. Незадолго до конца пленка оборвалась, и после длительной паузы в зале зажгли свет, вышла женщина и объявила, что по техническим причинам она не может показать конец картины.
В двух словах рассказала, чем заканчивается история.
Андреас спросил Фабьен, не хочет ли она еще чего-нибудь выпить. Фабьен ответила, что устала. Он проводил ее домой. Весь вечер они разговаривали об одних пустяках. Пока они молча шли рядом, он наконец захотел рассказать ей о своих планах, но так ни слова и не выговорил, а только кашлянул. Фабьен спросила, не сказал ли он чего-нибудь. Нет, ответил он, у него першит в горле.
Андреас не думал, будто в любви к сиделке есть что-то особо оригинальное. Наверняка много людей проходили через подобное. Поражало то, в скольких подробностях его жизнь совпадает с описанной в книге. Ласкательное прозвище, которое он дал Фабьен, ее внешность, то, что она купила в Париже кошку и смотрела в кино старые немецкие фильмы. Что пела ему французские детские песенки и что ее отец был врачом.
Автора книжечки звали Грегор Вольф. На первых страницах приводилась его краткая биография. Было написано, что он родился в 1953 году и, получив образование книготорговца, сменил много профессий, в том числе официанта и ночного портье. Провел много времени за границей. С 1985 года пишет книги и публицистические статьи, живет во Фленсбурге и на Мальорке. Биография ничем не отличалась от биографии любого писателя. Имени Андреас не слышал ни разу, но это ничего не значило. В конце книги располагался список других публикаций Грегора Вольфа, добрая дюжина безвкусных названьиц.
Андреас подумал, не пересекался ли автор с Фабьен и не рассказала ли она ему свою историю. Это было маловероятно, но еще менее вероятно было то, что все совпадения случайны.
Он отложил книжечку и включил телевизор, чтобы посмотреть новости. Потом снова выключил. Интересные ему передачи начинались, как правило, слишком поздно. Он рано лег спать и быстро уснул. Когда зазвонил будильник, он все еще чувствовал усталость. Пошел в ванную, почистил зубы и принял душ – сперва теплый, потом холодный. Завтракать он не стал, лишь наспех выпил кофе и отправился в путь.
По средам Андреас встречался с Сильвией. Они всегда договаривались встретиться после школьных занятий, но часто им что-нибудь мешало. У Сильвии было трое детей, и, когда один из них заболевал или отменялся урок музыки, она присылала SMS и отказывалась от встречи. Когда они потом виделись, она всякий раз смеялась над их отношениями. Порой у Андреаса возникало подозрение, что, кроме него, у Сильвии есть еще один любовник, но он ее об этом никогда не спрашивал. Считал, что его это не касается, и в общем-то ему действительно было все равно.
Сильвия приехала на велосипеде. Едва переводя дыхание, она прошла в квартиру мимо него. Андреас спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить, но Сильвия ответила, что у нее мало времени, обняла его и потащила в спальню.
Когда они переспали, Сильвия немного успокоилась. Рассказала про мужа и детей, про те маленькие катастрофы, что случались вокруг нее. У Сильвии было невообразимое количество родственников и лучших друзей, которым постоянно требовалась ее помощь, и, слушая ее, Андреас переставал понимать, о ком она говорит. Сильвия называла всех по именам. Это твой брат? – спрашивал Андреас. Да нет же, отвечала Сильвия с наигранным возмущением, это муж моей лучшей подруги, или кузен моего мужа, или учитель французского, преподающий Анне. Иногда Сильвия интересовалась, почему Андреас сам ничего не рассказывает. Он отвечал, что ему рассказывать не о чем. Его жизнь слишком бесформенна и слишком сумбурна, чтобы разбивать ее на истории. Сильвия не слушала. Она стояла у окна и смотрела на улицу. Одежды на ней не было, но держалась она так, словно была одета.
– Какой убогий дворик, – сказала она. – Что за люди здесь живут?
– Я их почти не знаю.
– Сколько же ты тут живешь?
Андреас подсчитал.
– Без малого десять лет.
Сильвия рассмеялась и вернулась в кровать. Поцеловала его в губы. Андреас обнял ее и потянул к себе. Она села.
– Теперь можешь дать мне что-нибудь выпить.
Андреас надел брюки и отправился на кухню делать кофе. Сильвия пошла за ним. Сказала, что не понимает, как он может жить в такой крохотной квартирке.
– На большую не хватает денег.
– У меня есть друзья, которые продают квартиру в Бельвиле. Три большие комнаты, и недорого. А за эту ты точно получишь четыреста тысяч. Тут престижный район.
Андреас ответил, что не так уж мала его квартира. И ему здесь нравится. Больше места ему не нужно. Потом он рассказал Сильвии об Анжелике и Йенсе и о своей любви к Фабьен.
– Одна и та же история, – заключил он. – С ума можно сойти.
– Но твоя плохо кончилась.
– Для меня, – сказал Андреас. Он протянул Сильвии чашку и сел на кухонный стол. – Не исключено, что она виделась с этим писателем. Он живет на Мальорке. Ничего невозможного тут нет.
– Но зачем же ей рассказывать историю со счастливым концом?
– Понятия не имею.
– Наверно, она была в тебя влюблена. Наверно, ей хотелось, чтобы все хорошо кончилось.
– Я вел себя, как последний дурак, – сказал Андреас.
Сильвия спросила, что же особенного было в этой Фабьен. Она была очень красивой, ответил Андреас. Но было и что-то еще. Если б он познакомился с Фабьен сегодня, она бы ему тоже понравилась, и, наверно, он даже заговорил бы с ней, закрутил бы роман. Той большой любви, которую она принесла в его жизнь, не было бы ни за что. Вероятно, ему нужна была не Фабьен, а прежнее чувство любви, безоглядность этого чувства, которая сбивала его с толку и через двадцать лет.
– Бык, которого подводят к телке, тоже думает, что влюблен, – рассмеялась Сильвия. Сказала, что ей пора, и пошла в спальню одеваться. – Напиши ей, – посоветовала она, прощаясь.
Андреас решил написать Фабьен, но все время откладывал и, наконец, забыл. В школе произошел неприятный инцидент: несколько учеников подрались на перемене. Один из драчунов учился в классе Андpeaса, и надо было разговаривать с директором, родителями и социальным работником. Потом пришло письмо от Вальтера. Андреаса удивило, что Вальтер пишет ему. Они перезванивались раз в несколько месяцев и никогда подолгу не разговаривали. Иногда Вальтер присылал из отпуска открытку, под которой подписывалась вся семья, на Рождество – письмо, в котором рассказывал о том, что случилось за год, а больше они не переписывались. К письму прилагался бланк договора. Уборка могилы, прочел Андреас. Внизу от руки были внесены имена его родителей, а в графе Заказчик значились Вальтер и он.
Нижеподписавшийся заказчик/нижеподписавшаяся заказчица обязуется покрыть расходы могильщика по транспортировке надгробного памятника. Выравнивание земли и восстановление поверхности могильного участка производятся за счет прихода.
Вальтер этот бланк подписал. Обычно, разъяснял он в письме, могилы сносят лишь через двадцать лет, но в данном случае захоронение считается могилой матери. Останки отца ведь погребли в урне. Тогда они, как Андреас, наверно, помнит, и отказались от своих прав. Ему неудобно беспокоить Андреаса по этому поводу, но он не хотел бы принимать решение в одиночку. Он подумал, что, возможно, брат еще раз захочет побывать на могиле отца. До осени ее точно трогать не будут. Если он приедет в Швейцарию, то, само собой, может у них остановиться. Они будут рады снова увидеть его. Вальтер подписался «Твой брат», и это покоробило Андреаса.
Ему вспомнились похороны отца. День выдался жарким. Вальтер с семьей жили тогда еще в квартире, и Андреас отказался от предложения переночевать у них. Он снял номер в гостинице на рыночной площади. Вальтер предложил заехать за ним утром, но Андреас попросил его не беспокоиться.
На протяжении всей поездки он находился в каком-то трансе. Простейшие решения давались ему с огромным трудом, и он не мог думать ни о чем, кроме мелочей. Зато все его ощущения были на редкость ясными. Все звуки, все цвета казались невыносимо громкими, кричащими. Даже запахи он различал намного отчетливее, чем обычно. Когда он переходил дорогу по пути на кладбище, рядом затормозила машина, водитель опустил стекло и что-то крикнул. Андреас пошел дальше, не оборачиваясь. Почувствовал, как на спине и на лбу выступил пот.
На парковке перед кладбищем стояло несколько машин, но никого не было видно. На тяжелые кованые ворота падала тень большого хвойного дерева. Андреас взял с собой сумку с вещами, поскольку хотел уехать сразу после похорон. Теперь же не знал, куда ее девать. Решил было спрятать в кустах у входа, но тут же от этой идеи отказался. Снял пиджак и закурил. Рубашка была мокрой от пота. Легкий ветерок охлаждал влажную ткань на спине и под мышками.
Приглашенные собрались маленькими группками у кладбищенской часовни и тихо переговаривались. Среди них было много школьных приятелей Андреаса. Они кивали ему, когда он проходил мимо, что-то бормотали, спрашивали, как у него дела и чем он занимается. Андреас искал глазами Вальтера, но никак не мог его найти.
Неожиданно громко забили колокола в церкви на другой стороне улицы, и приглашенные медленно двинулись к входу в часовню. Вся обстановка казалась Андреасу гротескной: скорбные мины, перешептывания, смиренность. Его отец дожил до старости, жил уединенно, и Андреас не сомневался, что большинство присутствующих были с ним едва знакомы.
Он остался стоять на дворе. Когда отзвонили колокола и в дверях часовни показался служка, бросивший последний взгляд на собравшихся, Вальтер и его жена вышли из комнаты прощания, находившейся в вытянутой пристройке. Вальтер выглядел скорее удивленным, чем скорбящим. Нервно посматривал на часы. У Беттины были заплаканные глаза.
Оба не заметили Андреаса. Он вошел в часовню, следуя за ними на некотором расстоянии. В руке у него по-прежнему был окурок. Он едва не выбросил его в стоявшую у входа купель. Андреас остался стоять у задней стены, опустив сумку с вещами на пол.
Вальтер и Беттина прошли по центральному проходу. Сели в первом ряду, где уже сидели родители Беттины с детьми. На детях были яркие наряды. Вероятно, так захотела Беттина. Прежде чем сесть, Вальтер повернулся вполоборота и как будто слегка поклонился, приветствуя гостей. Скромно улыбнулся. В этот миг Андреасу стало жаль брата, он с удовольствием подошел бы и обнял его.
Вальтер склонил голову. Дети беспокойно ерзали на своих местах. Потом заиграл орган, гости расслабились и откинулись на спинки скамеек.
Лишь тогда Андреас заметил Фабьен и Мануэля. Они сидели в одном из последних рядов, неподалеку от него. Когда Фабьен наклонилась к Мануэлю и прошептала что-то ему на ухо, Андреасу удалось увидеть ее профиль. Она почти не изменилась. На ней было черное платье без рукавов. Андреасу захотелось прикоснуться к ее плечам, ее шее. Мануэль был в черном костюме. Волосы его изрядно поредели, он располнел. В молодости он особо не выделялся, но выглядел хорошо, теперь же Андреасу показалось, что, хотя они и были ровесниками, Мануэль сильно постарел.
Пастор, похоже, мучился от жары. Он был бледен и монотонно бубнил проповедь, перемежая ее с безликим рассказом о жизни, полной труда, о детях и членстве в разнообразных союзах. Чего-то Андреас ни разу не слышал, что-то забыл. Отец почти никогда не говорил о своем прошлом. Ту малость, которую знал Андреас, ему рассказала мать.
Органистка несколько раз сфальшивила. Андреас обрадовался, что никто не пел. Во время молитвы он просто скрестил руки. Незаметно выронил на пол окурок. Глаза он закрывать не стал, смотрел, как перед ним, словно изменчивые тени, качаются фигуры молящихся, и не знал, кто из них выглядит смешнее – они со своей имитацией бессмысленного ритуала или он с его отрицанием.
Гроб во время похоронной церемонии вынесли во двор. Он стоял посреди двора, но никто не обращал на него внимания. Андреас не мог представить себе, что хоть чем-нибудь походил на покойного. Отец был замкнутым человеком, и если бы он еще был жив, то стоял бы где-нибудь с краю, в тени сосен, и наблюдал бы за собравшимися своим беспокойным и в то же время насмешливым взглядом. Тогда Андреас не испытывал скорби. Скорбь впервые захлестнула его, когда он вернулся в Париж, в привычную обстановку, – причем с такой силой, что он сам удивился.
Вальтер подошел к Андреасу, пожал ему руку и подвел к семье. Лицо Беттины приняло сосредоточенное выражение, на мгновение показалось старушечьим. Они поздоровались, потом к ним подошел пастор, сказал что-то утешающее, и гости выстроились в очередь, чтобы выразить соболезнования семье. Все напускали на лица уныние и старались показать искренность скорби. На лице Вальтера снова появилось прежнее удивленное выражение, изредка сменявшееся деланым радушием, когда он кого-то приветствовал.
Фабьен и Мануэль показались в самом конце. Когда они подошли, первые гости уже покинули кладбище. Мануэль с подбадривающей улыбкой пожал Андреасу руку.
– Здорово, что мы снова встретились, – сказал он чересчур громким голосом.
Фабьен стояла рядом. Андреас взглянул на нее. Она улыбнулась, и ему снова захотелось прикоснуться к ней.
– Твой отец был замечательным человеком, – сказала она. Она говорила на верхненемецком,[1] акцента у нее почти не было.
Андреас поцеловал ее в щеку и спросил, не останутся ли они с Мануэлем на поминки. Повернулся к Вальтеру и узнал, где будет проходить застолье. Мануэль ответил, что они, к сожалению, не смогут присутствовать. Его мать сидит с мальчиком. А они обещали вернуться к обеду. Безо всякой причины он рассмеялся. Фабьен спросила, надолго ли приехал Андреас. Ему обязательно надо прийти к ним в гости. Ее взгляд был полон ожидания. Андреас сказал, что сегодня же уезжает, и ему показалось, будто в ее глазах мелькнуло разочарование. Но он не был уверен. Фабьен сразу взяла себя в руки. Сказала, что он совсем не изменился.
– Заезжай к нам, когда снова окажешься в Швейцарии, – сказала она. – Мы будем очень рады.
Однако ее слова не были похожи на приглашение.
– Обязательно, – ответил Андреас. Его задело, что Фабьен сказала «к нам», а не «ко мне».
После поминок он ненадолго зашел к Вальтеру и Беттине. Его разморило от вина и жары. В квартире было прохладно. Они сидели в гостиной и вспоминали отца. Вальтер показал Андреасу столку старых школьных тетрадей. Листы в клеточку были разделены на столбцы и исписаны датами и цифрами.
– Каждый вечер он отмечал самую высокую и самую низкую температуру дня, влажность воздуха и давление. Всегда в одно и то же время. Бесконечные цифры. Сорок лет подряд.
Андреас сказал, что еще не забыл эти тетрадки. Он никогда так до конца и не понял, зачем отец это делал.
– За несколько недель до смерти он перестал делать записи, – сказал Вальтер и вдруг расплакался.
Андреас не мог вспомнить, чтобы Вальтер когда-нибудь плакал, и ему стало не по себе.
Брат позаботился обо всем: о кремации, о газетном объявлении с выражением благодарности за присутствие на похоронах, об исполнении завещания. Андреас лишь получал документы по почте и подписывал их, не глядя. Впоследствии Вальтер с семьей переехал в родительский дом и выплатил Андреасу его долю. На эти деньги Андреас смог купить себе в Париже квартиру. С тех пор он еще несколько раз бывал в Швейцарии, однако в деревню не заезжал.
Мысль о том, что могила будет снесена, раздражала его. Он даже решил было поехать туда. Потом подписал бланк и вложил его в конверт. Поискал подходящую открытку. Наконец выбрал картину Гогена – бретонская деревушка в теплых тонах. Написал, что у него, к сожалению, нет времени приехать в Швейцарию. Он передает семье привет и желает всего доброго. Письмо он сразу же отнес на почту. Хотел скорее с этим покончить.
Андреас встречался с Надей и Сильвией, делал покупки, убирал квартиру, ходил в кино. Ученики достались трудные, и впервые в жизни работа перестала приносить Андреасу радость. Когда класс снова начал жаловаться на результаты контрольной, Андреас устроил ему нагоняй. Неужели они думают, что он делает все это, чтобы их мучить? Он делает это ради них. У него есть план и цель. Он выбрал эту профессию неслучайно, стал учителем, исходя из собственных убеждений. Сказал, он верит, что образование облагораживает людей. Здесь у них есть возможность чему-нибудь научиться, в то время как остальные должны до конца жизни выполнять какую-нибудь тупоумную работу. Знание немецкого языка, говорил он, открывает дверь в духовный мир, особенно в философию, которую невозможно понять, не зная немецкого. Немецкий – вообще язык философии, по чистоте и ясности он едва ли сравним с каким-либо другим языком и при этом все же…
Чем дольше он говорил, тем возвышенней казались ему собственные слова. Он наблюдал за своими ученицами и учениками, которые сидели, развалившись на стульях, шушукались, хихикали и отводили взгляд, когда он смотрел на них. Оборвал себя посередине фразы и сел.
С этого дня он взглянул на класс другими глазами. Не строил больше иллюзий относительно своего влияния на них. Его раздражали даже способные ученицы и прилежные ученики, которые старались, добросовестно выполняли домашние задания и активно вели себя на уроках. Они напоминали ему его самого, напоминали о том, что из него получилось.
Он перестал получать удовольствие от поездок в школу. Его утомляла монотонность будней, он чувствовал себя усталым и изможденным. В учительской шли бесконечные дискуссии о запрете на ношение головных платков, хотя в школе почти не было мусульманок и платки не вызывали никаких проблем. Образовалось два лагеря. Андреас не захотел примкнуть ни к тому, ни к другому. Ему казалось, что оба лагеря лишь сводят старые счеты. В Швейцарии, обмолвился как-то он, на такие вещи смотрят проще. С тех пор на него начали нападать с обеих сторон: одни называли его расистом, другие – женоненавистником. Даже Жан-Марк вдруг ударился в политику и принялся отстаивать республиканские ценности, которые прежде его нисколько не интересовали.
Весенние каникулы Андреас провел в Нормандии. Снова задался целью прочесть Пруста, но в итоге днями просиживал в гостинице, смотрел телевизор или читал газеты и журналы, которые каждое утро покупал в привокзальном киоске. Провел ночь с одинокой учительницей, которую встретил на пляже во время длительной прогулки. Его внимание привлекла большая грудь, и он пригласил учительницу на ужин. Ему пришлось очень долго разглагольствовать, прежде чем он уговорил ее подняться в номер, где они еще долго болтали и опустошили весь мини-бар. Когда они занимались любовью, женщина стонала и громко выкрикивала его имя, что раздражало его. Проснувшись ближе к полудню, он обрадовался, не обнаружив ее рядом. Она оставила ему записку, которую он пробежал глазами и с отвращением выбросил.
В мае снова похолодало, и Андреас подхватил насморк, который потом сменился тяжелым кашлем. Прокашляв три недели, Андреас отправился к врачу. Врач послушал его и сказал, что на всякий случай надо сделать компьютерную томографию. Андреас позвонил в больницу и договорился на среду. А когда позвонила Сильвия, выдумал отговорку. Сильвия рассмеялась и спросила, не нашел ли он новый способ проведения досуга.
Томографию делали недолго, и все было не так скверно, как предполагал Андреас. Он закрыл глаза и пытался представить себе, что лежит на солнечном пляже, но громкие потрескивания аппарата то и дело возвращали его к реальности.
Погода улучшилась, и вместе с ней улучшилось настроение Андреаса. Врач прописал ему лекарства, и кашель немного ослаб. Он почти забыл обо всем, когда через десять дней снова вернулся к врачу. Еще до того, как Андреас сел, врач сказал, что результаты вызывают опасения. Поднес снимки к окну и серебряной ручкой указал на область между легкими.
– Возможно, это лишь туберкулезные рубцы.
Он сел и начал вертеть ручку. На всякий случай надо взять пробу ткани, сказал он, небольшая операция, которую можно провести в амбулаторных условиях.
– Поверх грудной кости делается небольшой надрез и вводится зонд. Вы ничего не почувствуете.
– А чем еще это может быть?
Врач ответил, что ему не следует волноваться. Андреас спросил, каковы его шансы. Говорить о шансах нет никакого смысла, сказал врач.
– Тут только или – или. Или есть, или нет.
Он встал, положил ручку в нагрудный карман халата и протянул Андреасу руку. Выразил сожаление, что у него нет лучших новостей.
Андреас стоял в пустом классе. Из коридора доносились топот и крики учеников, расходившихся по домам. Ему вспомнилось время его учебы, последний день перед летними каникулами, как ребята кинулись врассыпную, когда кончились уроки. Та поспешность, с которой они исчезали, – словно у них была какая-то цель. Его лучший друг лишь мимолетно попрощался с ним и тут же убежал, Андреас воспринял это как предательство. Он замешкался, медленно плелся домой с огромной картонной папкой, в которой лежали его рисунки за год. Папка была слишком большой для него. Чтобы рисунки не выпадали, ему приходилось держать ее обеими руками. Лето тогда тянулось бесконечно долго, ужасающе долго, а начало нового учебного года маячило в непостижимой дали.
Андреас собрал свои вещи. На его столе стоял небольшой горшок с цветком – желтым первоцветом, – подаренный на прощание одной из учениц. Горшок был обернут в фольгу. Андреас немного помедлил, подумал, не взять ли цветок домой. И не стал его трогать. Мысленно увидел, как тот, оставшись без ухода, будет медленно увядать. Осенью здесь появятся новые дети, робко поглядывающие на нового учителя.
Книги и бумаги он убрал в ящики и свою папку. Снял со стен постеры, коллажи и плакаты, сделанные учениками за год. «Государственная система Германии», «Немецкая кухня», «Жизнь Иоганна Себастьяна Баха». Свернул их и сунул в мусорную корзину.
Он шел по пустой школе. Выглянул на школьный двор из высокого окна. Один из его учеников сидел на скамье и нетерпеливо посматривал на вход. Это был мальчик, впутавшийся в драку. Андреасу стало интересно, чего он ждет, почему не идет домой. Ученик не двигался с места.
В учительской еще стояли белые пластиковые стаканчики, из которых на большой перемене пили аперитив. Андреас выбросил стаканчики, грязные салфетки и надкусанные бутерброды. Налил себе немного белого вина и выпил. Вино было теплым и кислило. В дверь постучали, показалась голова Дельфины.
– Все уже ушли? – спросила она.
– Если я никто…
– Я хотела попрощаться, – сказала Дельфина. – Сегодня у меня последний день.
– Заходи, – предложил Андреас. Протянул ей стакан и налил вина.
Дельфина сделала глоток и поморщилась.
– Какая гадость, – сказала она. Но тем не менее допила.
Когда она захотела помочь Андреасу убрать со стола, он сам бросил это дело и сказал, что обо всем позаботится уборщица.
– А домой ты не собираешься? – спросила Дельфина.
– Уже иду, – ответил он. И добавил, что немного ей завидует.
– Почему?
– Потому что тебе больше не надо сюда приходить. Ты уходишь, чтобы не возвращаться.
– Я еще обязательно вернусь. Проведаю свой класс. Я им обещала.
– Не обманывайся.
Дельфина промолчала. Вероятно, поняла, что Андреас прав. Она будет работать в другой школе, учить другие классы, гулять с другими коллегами и ругаться с другими родителями.
– В этом нет смысла, – сказал Андреас. – Назад возврата нет.
В каждом выпуске находилось несколько учеников, которые собирались его навестить. Один из его любимчиков и вправду пришел как-то раз. Сел в самом конце класса на свободный стул и полчаса слушал. На перемене он исчез, не попрощавшись.
– Думаю, ему было так же неловко, как и мне. Я чувствовал себя предателем. Те же истории, те же шутки. Только слушатели изменились.
У него она, может, и вызывает зависть, сказала Дельфина. Но ей-то придется привыкать к новому месту, это непросто. Здесь она прижилась и с удовольствием бы осталась.
– Ты уже знаешь, куда поедешь?
– В Версаль, – сказала Дельфина. – Если только выдержу экзамен. Вообще-то мне хотелось вернуться на юг, в родные края. Но для этого нужны двести семьдесят баллов. Если бы я была замужем, с двумя-тремя детьми, то, наверно, набрала бы их.
Андреас спросил, где она живет. Дельфина ответила, что неподалеку снимает комнату. До этого она жила у родителей, в Арле.
– Отец у меня жандарм. Я выросла в казармах. Раз в несколько лет мы переезжали с места на место.
Ей хотелось на юг или на побережье Атлантики. Ближе к морю, к океану. Она влюблена в море. Звучит неплохо, сказал Андреас. От Арля же недалеко до моря, пояснила Дельфина. А на летних каникулах она всегда ездила с родителями к атлантическому побережью. У жандармерии есть кемпинг рядом с Бордо. Там настоящий рай.
Когда они вышли из школы, ученика, которого Андреас видел в окно, уже не было.
– Мне туда, – сказала Дельфина и пошла вниз по улице.
Андреас спросил, не будет ли она против, если он немного проводит ее. Ему не хочется возвращаться домой.
Они не спеша шли рядом. Дельфина рассказывала о своем классе и о том, с каким трудом она сдавала экзамены. Андреас спросил, собирается ли она в этом году на Атлантику.
– В конце июля, – ответила Дельфина, – когда подыщу себе в Версале жилье.
Они зашли в бистро и выпили по аперитиву. Постояли у стойки, потом сели за столик. Как будто случайно задевали друг друга ногами. Андреас рассматривал Дельфину. У нее была бледная, нечистая кожа, но милое лицо. Черные волосы были коротко острижены и едва расчесаны. Слишком стройной ее нельзя было назвать, но она выглядела подтянутой.
Они молчали. Дельфина посмотрела Андреасу в глаза, улыбнулась и опустила взгляд. Сказала, что живет рядом, за углом. Комнатка у нее крошечная. Андреас ответил, что номер, в котором он провел первый парижский год, был ненамного больше стоявшей в нем кровати.
– Я жил в одном из тех дешевых привокзальных отелей, у которых пышные имена, но убогие номера. Он назывался «Новая Франция». Недавно я случайно оказался там, прогуливаясь по городу. Отеля больше нет. Само здание снесли. Остались только фасад да вывеска.
У отеля Андреас оказался не случайно. Он испытал приступ ностальгии и вернулся в тот район, толком не зная, что ему там нужно. Внешне улицы не изменились, но, кроме булочной у станции метро, все магазины и рестораны были новыми. Над дверью его любимой пивной по-прежнему висело название «Кордиаль», однако в окне на запыленном куске картона было выведено «Fermé».[2]
Когда Андреас в тот первый год возвращался с ночных вылазок, шторы на окнах пивной были задернуты и лишь узкая полоска света выдавала чье-то присутствие. Он стучал в стеклянную дверь, хозяин отодвигал занавеску и, бросив недоверчивый взгляд на улицу, открывал и впускал его. Тогда почти все ночи в «Кордиале» заканчивались путаными разговорами, которые постепенно становились все бессвязнее и сходили на нет. Утром, направляясь на работу в скоростном поезде, он часто чувствовал похмелье и изо всех сил старался не заснуть, чтобы не проспать свою станцию. Крохотное помещеньице было чудовищно грязным. Полки, на которых раньше стояли бутылки, пустовали. В углу сгрудились стулья и столики. За ними висели внезапно вспомнившиеся Андреасу фотообои. Пожелтевший горный пейзаж: небольшое лесное озерцо на фоне снежных вершин. Обои наверняка остались от прежних владельцев. Хозяин и большинство завсегдатаев пивной были алжирцами. Андреасу стало интересно, где теперь Пако, куда занесло хозяина с его прекрасной супругой, командовавшей мужем как ребенком.
– Отель был ужасным, – признался Андреас, – но и мне было всего ничего. Душевую и туалет приходилось делить с двадцатью людьми. Когда летом припекало, надо было ждать по полчаса, чтобы помыться. На горячую воду продавались жетоны. Когда денег не было, мылись холодной.
– Я бы такого не вынесла, – ответила Дельфина. – Ванная мне нужна своя.
Она сказала, что будет жить здесь, пока не найдет чего-нибудь в Версале. Из комнаты она в любом случае хочет съехать до отдыха.
Они расплатились и вышли из бистро. Дельфина молча направилась к себе. Андреасу нравились такие минуты, когда все уже решено, но еще ничего не сказано, ничего не случилось. Он пошел следом за Дельфиной. До этого они гуляли рядом, теперь же она шла впереди, а он – сзади, так близко, что едва не касался ее. На ней была дешевая одежда: джинсы, белая футболка и матерчатая куртка с заклепками. Андреасу казалось, что она держится не так, как прежде, – самоуверенней, словно знает, о чем он думает. Они не произнесли ни слова – даже когда Дельфина остановилась у какой-то двери и набрала код. Она придержала дверь, и Андреас прошел за ней через задний двор и поднялся по лестнице. На пятом этаже он остановился. Ему не хватало дыхания, он закашлялся.
– Слишком много куришь! – крикнула обогнавшая его на целый этаж Дельфина.
Когда он добрался до верхнего этажа, ее уже и след простыл. Дверь была открыта.
В комнате стояла простая мебель, при взгляде на которую становилось понятно, что ее выбирали не для себя. В стеллаже почти не было книг, и, за исключением чахлого кустика базилика на столе, не было никаких растений. На кровати поверх матраса лежал спальный мешок. Рядом на полу в синей икеевской сумке хранились грязные вещи. Дельфина сказала, что ей сегодня нужно в прачечную. Андреас подошел к окну и выглянул на улицу.
– У тебя отсюда прекрасный вид.
– Да я же здесь только сплю.
Он повернулся к ней. Она сидела на кровати и с вызовом смотрела на него. Он знал, чего она ждала. Сначала он ее поцелует, они переспят на засаленном матрасе, а потом он пойдет с ней в прачечную. Позже он пригласит ее в ресторан, и, быть может, они еще раз переспят, он будет украдкой поглядывать на часы, чтобы не пропустить последний парижский экспресс. Оденется, она проводит его до дверей, и на лестнице он, как полагается, еще раз обернется. После этого они, скорее всего, больше никогда не увидятся.
Дельфина встала и тоже подошла к окну. Их плечи соприкоснулись, и он уловил аромат ее духов – свежий лимонный запах. Запах лета, солнца и цветочных полей, подумал он и улыбнулся.
– Чего ты смеешься? – раздраженно спросила Дельфина.
– Вспомнил кое-что, – ответил Андреас, – недавно прочитанную историю. Историю любви.
Он спросил, какими духами она пользуется. Она спросила, нравятся ли они ему. Да, сказал он. И снова улыбнулся. Вся эта ситуация показалась ему одной сплошной цитатой.
– Что смешного?
– Круто ты обошлась с Жан-Марком.
