Текст книги "15 000 душ"

Автор книги: Петер Розай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Вокруг Рагузы воссиял ореол света: утренняя заря? Воскрешение?

Алые облака.

Крылья бабочек вспыхнули. Они тлели. Заколосились цветы из горячей смолы. Обломки лавы на земле! Солнечные блики! Жидкое золото! Огненная пыль! – Она отшвырнула его. Он полетел. Он сорвался. – Низринулся! Он пробивался вперед! В глубину! Сквозь ил. Сквозь толщу ледяной воды. Она вздыбилась. Все капало, сочилось. Рагуза щелкнула цирковым хлыстом.

– Вот твой ужин! Простокваша! Гашеная известь!

– Премного благодарен. – Что тут еще было делать.

Она поставила ему ногу на затылок. Попрала пятой! Впилась ногтями! Сжала кулаки! С лица у нее осыпалась пудра: она хохотала!

Тремоло!!!

Глиссандо!!! – Зажигательно!!!

– Да здравствует фантазия! – Она запрокинула голову. Ее волосы развевались, реяли, как знамя на ветру. – Да здравствует свобода! – Сейчас!!!

Он хрюкнул. Она поцеловала его в зад. Апельсиновый джем! – Это никогда не кончится! Никогда не прекратится! – Из него брызнуло до самого потолка: фонтан благодати! Фейерверк. Одиночество.

Крыша рухнула. Послышался грохот.

Рагуза лежала на боку. Клокман видел лишь ее грудь и огромную заднюю лапу. На экране все еще демонстрировался фильм.

Публика теснилась у входа. – Видно, шатер уже был набит битком. Стеклянный шпиль над куполом цирка!

Клокман украдкой вытащил часы из кармана разодранных штанов. Стрелки остановились уже несколько часов назад. Барабаны и литавры грохотали все громче. Стаккато! Тутти!

– Месье, сейчас будет мой выход, – мечтательно сказала Рагуза. – Еще разок? Но я не могу забывать о работе.

Робкие возражения Клокмана Рагуза пропустила мимо ушей. Передняя стена кабинета целиком отломилась и рухнула, а потом резко подалась вперед: балкон!

Рагуза схватила свое платье и выбежала. О, это была необыкновенная женщина!

С чего начать? Что выбрать? За что ухватиться? Событий столько, что они просто в голове не умещаются; – У нас, поэтов, одни трудности, у Клокмана – другие. Да и выходки его становятся все сумасброднее! Напор возрастает: из водопада не напьешься! Одна морока! Кое-что назревает! Обождем! Там видно будет!

Клокман стоит в кабинете возле кровати и достает свою записную книжку: ну наконец-то!

Перед ним на балконе Рагуза отбивает чечетку под гром аплодисментов. Да какие там аплодисменты? – Взрывы ликования!

Тело ее судорожно затряслось.

Ее груди, одним махом преодолев гравитацию, взмыли над ареной: огненные шары! Рой шрапнели! Из-под каблуков ее туфель на роликах взметнулись искры.

Внизу бурлила толпа: трибуны были заполнены под завязку. Зрители набились, как сельди в бочке. Все клокотало. Торчали шляпы. А в шатер все валили толпы. Их поток стекал по извивам пристройки при входе, словно по кошмарным жвалам. Красный, уже порядком изодранный занавес вздувался, как парус. Сверху шатер напоминал распахнутую, разинутую пасть, разверстую дыру, над которой болтались тросы и веревочные лестницы акробатов.

Многие мужчины нарядились в хорошие костюмы, сшитые по мерке. Впрочем, некоторые были в пиджаках свободного покроя и теплых рубахах. Так или этак усталые, издерганные трудяги со вздохом облегчения сбрасывали с себя бремя дневных забот. В вестибюле они снимали очки и подтяжки. Да, стоило им переступить порог, как перед ними открывались новые горизонты. Трепещущие от радостного предвкушения дамы, похоже, наслаждались обстановкой не меньше. В толпе протискивались разносчики с лотками: они продавали пиво, соленые крендели, гамбургеры, чипсы, сигареты и сигары.

Из пасти ворот тянулся еще и телевизионный кабель: черные, блестящие, свитые в тугой жгут провода. – Внутри они сразу разветвлялись, оплетая зал тонкой, по большей части невидимой паутиной с телевизионными камерами на концах, которые покачивались там и сям среди пышных дамских локонов и темных мужских шевелюр, словно серые корковые пробки.

«Солидная публика, – подумал Клокман, сжав губы, – настоящий средний класс. – Ну что ж, за дело!» – Он раскрыл записную книжку и принялся писать.

Как мы уже отмечали, трибуны были переполнены: он обозревал публику сверху, и в глаза бросалось множество лысых голов. Шуршали костюмы. Покрытые каплями пота лысины поблескивали, словно звезды, во тьме. Целые галактики голых черепов медленно кружили по залу. Шарообразный рой человеческих тел, образуя то темные, то блестящие завихрения, сползал по рядам и растворялся в этом море. Должно быть, вот так в начале времен летели в пустоте остывающие сгустки вещества: это было зарождение мира! – Тут сверху из громадных бутылок на публику брызнули струи освежающего шампанского! Сверкающие жемчужины! Дамы завизжали! Наряды, головы и руки сначала заблестели, а потом разом потемнели, как мокрые зеркала, и теперь казалось, что перед ним – то ли спокойная залитая солнцем, изрытая воронками местность, то ли еще живые, пульсирующие складки мозга.

Съемочные группы с камерами возвышались, как одинокие островки, среди бушующей стихии.

Эффектный трюк перед началом представления! Здорово! Клокман, прикрывая записную книжку от брызг шампанского, попытался поймать губами летящие капли. Публика разгорячилась. Кто-то кокетливо подмигивал, а в воздухе, чудилось, закружилась метель: конфетти! Серпантин! В тот же миг Рагуза взмыла на брошенном ей канате и пронеслась над залом в лучах прожекторов.

Зрители откупорили бутылки.

«Вот так, – подумал Клокман, – одни веселятся, а другие смотрят на них дома по телевизору».

Орлы вспорхнули с перекладин и закружили в полутьме под куполами.

Трампампам!

Трамтарарам!

Бах! – Под бой барабанов подлетали вверх сандалии и туфли ручной работы.

Чик-чирик! – Фьють!

Ух! Ух! Ух!

Оркестр, который уже давно был в полном составе, грянул: Ух!!! – Дзинь-дзинь-дзинь! Это звякали бунчуки! От них не отставали костяные и деревянные ксилофоны. Наверное, музыкантам этот зал казался широкой пропастью. Заиграли мандолины! За ними балалайки! Загремели литавры! Барабаны! Вступили флейты! Треугольник: динь-динь. Впереди – дирижер! Наконец, зазвенели колокола! Ярким блеском отливали их медные купола, по которым ударяли тяжелыми молотами звонари. И вот что странно: этот колокольный звон и заполонил весь шатер! Даже великан-дирижер, – за время отсутствия Клокмана он успел еще подрасти, – как бы легко он ни управлялся с остальными инструментами, послушно вступающими и умолкающими по его знаку, с этими колоколами, казалось, совладать не мог. Он возвышался над оркестром как башня; под его фраком могло бы уместиться несколько человек; вместо лица у него были пухлые ягодицы, вытянутые как рыбье рыло: черный столп его фрака раскачивался, как поднятый большой палец, как обелиск, как ось солнечных часов: ибо тут велись съемки, и шатер озаряли мириады прожекторов, чьи созвездия вспыхивали, сменяя друг друга, и отбрасывали то туда, то сюда широкие полосы теней. – Зрители перепрыгивали через телевизионные кабели.

Клокману нужно было поторапливаться. Он ведь хотел все учесть, все записать: гонорар! Вот что манило его, как тысячи призывно развевающихся платочков.

Время от времени на миг воцарялась тишина. И тогда манеж разрастался, становился просто необъятным.

Чтобы скоротать время, публика накачивалась алкоголем: будем здоровы!

Булькало пиво и шампанское. Бездонные глотки! Жерла! Кратеры!

Тут под куполом началось какое-то сказочное действо: взошла бутафорская луна. Ее плоский овальный диск, казалось, то увеличивался, то сжимался. По краям свисала во тьму бахрома лохмотьев и нитей.

Переплетение проводов, канатов и брусьев!

А вот и артисты! Двое рослых акробатов застыли в первозданной наготе на трапеции, держась руками за трос. Их пышные волосы нависали над бездной. Внизу в зареве прожекторов, которые не столько освещали, сколько окутывали все пеленой света, их коллеги, такие маленькие, что издали их можно было различить только по мельканию и блеску, выполняли трюки: они летали. Они крутили сальто. Они исполняли пируэты. Они делали «ласточку». Они сплетались в длинную, провисающую, сквозистую гирлянду, сцепившись руками и ногами.

Невозможно было и представить, что они могут сорваться. – Сладкие капли пота.

Клокман видел, как на рядах зрительного зала раскачивались, словно омытые дождем цветы, запрокинутые женские лица. Мужчины выпрыгивали из штанов.

Целая куча штанов.

На самом верху, на краю последней трибуны, – вон они куда забрались, – блестели корпуса телекамер! Били крыльями коршуны и вороны. Зыбилась завеса из потертых кабелей.

Акробаты, сверкая, словно звездочки из драгоценных камней, пушинками витали во мгле. Напоследок они совокупились в полете, слегка придерживая друг друга.

Они дурачились! – Свет погас.

Его погасила Рагуза, которая незаметно, скрываясь в тени, подобралась к лунному диску.

Оркестр грянул туш! Та-та! Тра-ра! Па-па-пам!

Из-под купола посыпались конфетти.

Еще один рекорд!

Разноцветные кружочки летели вниз, сбиваясь в пестрые пухлые комья, которые, словно благодушные чудища, устроили чехарду над манежем. Рагуза поклонилась, подобрав подол покрытого серебристыми чешуйками платья чуть повыше колен.

На трибунах зарыгали. Зрители проголодались: притулившись на ступеньках и ограждениях, они жевали гамбургеры. Еще пакетик чипсов, не желаете? – Самые нетерпеливые уже корчились в темных закутках: желающим раздавали бесплатные презервативы. С пупырышками!

На манеже продолжалось представление. Мы чуть было не проглядели! Мы ведь об этом еще не рассказывали! У края манежа, пошатываясь, кружились два вола, встав на дыбы! Блестели рога. Они шлепнулись и принялись кататься по песку! Их шкуры алели, как гуляш! Из-под арки над одним из проходов появилась длинная процессия.

Впереди шли жирафы и влекли на носилках мертвого или спящего слона. Их охраняли львы. Слон был жив! Он задрал хобот и замахал! В хоботе он держал букет цветов! – За ними шествовали разнообразные крокодилы: они передвигались стоймя и покусывали друг друга. По песку волочились только загнутые колечком кончики хвостов! Они шли, высоко подняв головы! Искрящиеся пасти разинуты, как рогатки! Ребристые бока отливают перламутром.

Взметнулся песок. По манежу вальсировали тигры. Они целовались! В костюмах виднелись прорехи. Тигры-альбиносы.

Теперь со всех концов цирка на арену шествовали животные: они появлялись из-под трибун, сначала шли вдоль края манежа, а затем сворачивали к центру: все по плану!

Взметнулись вверх руки дирижера! Его подчиненные с раздутыми щеками и окровавленными пальцами наяривали как одержимые. Издали этот карнавальный парад напоминал чашу какого-то таинственного цветка: из людей тут были только немощные уборщицы, которые отплясывали в центре, задрав ручищи: сплошь и рядом плешивые и беззубые! Они-то и были венчиком из землисто-серых тычинок в самой сердцевине цветка! – Вокруг них выстроились в ряд иллюминированные аквариумы с хищными рыбами! Лоснящиеся от влаги голубые акулы с розовыми жабрами выпрыгивали из воды и крутили кульбиты в воздухе. Всюду пена, брызги! Из жаберных щелей текла вода! Сверху на трибунах каких-то дуралеев вырвало: только шампанское зря извели! В зале уже были видны сладкие парочки. Гул!!! Сдавленные крики. Брызги мочи. Клокман все записывал. Он уже навострился: всего пару раз глянет и сразу ухватит суть. Карнавальный парад животных! Тысячи участников! Развлекательная программа.

Какая-то вонь.

Зрители срывали с себя одежду и исподнее! Только клочья летели. Хрипение и мычание. Чашечка цветка слегка сжалась. Шкурки летучих мышей! Уши! Под топочущими копытами и ногами клубилась пыль, облака которой поднимались над манежем. Они расходись веером, образуя плотную завесу! Слышался кашель. Прямо буря в пустыне! Топот копыт! Пыль столбом. Ползущие барханы. Виднелись небольшие дюны, зыбились песчаные хребты: из облаков посыпались крупинки пыли. – Бряк-бряк-бряк!!! Тарарах!!! Тук-тук! – Публика веселилась! Вихрь лаковых трусиков! Растянутые чулки! Перламутровые ноготки на дамских ножках! – Клокман был искренне восхищен!

Животные скрылись под темными сводами: было видно только, как семенили их задние лапы. – Рассеивающаяся пелена из песка опала.

Теперь воздух был чист. И по мере того, как он становился чище и прозрачнее, шум в цирке стихал: все умолкли.

Берейторы выволокли на манеж большую и громоздкую металлическую станину. Две траверсы, к которым была подвешена цилиндрическая проволочная клетка, искрились синими и зелеными блестками. Чудилось, будто эти блестящие крапинки окаймлены корочкой спермы. Диски, обтянутые по ободу серой проволочной сеткой, которая крепилась к перекладинам, выглядели не слишком привлекательно. Сам барабан был круглый в поперечном сечении.

Почуяв поживу, к манежу подкрадывались съемочные группы с телекамерами.

Музыканты отставили инструменты. Мелькали вспышки, словно искорки в прищуренных глазах. Маленькие плавники. Мандолинисты отирали лоснящиеся лбы.

В тишине над головами зрителей там и сям выросли руки, словно мясистые зеленые лианы. Волосатые мужские руки! – Сдержанные женские стоны.

Берейторы вывели добровольцев на манеж, сорвали с них оставшуюся одежду и – прямиком в барабан!

Барабан завертелся, поскрипывая под ногами добровольцев. Теперь были видны наручники у них на запястьях. Струился пот. А барабан вертелся.

Он вертелся, хоть и не совсем плавно. Слышалось только монотонное гудение.

Неужели до них не доходит? Они ведь так и будут топтаться на месте!

Тут, словно сияющее солнце, появилась Рагуза! – Это был апогей праздника, зрители зашлись от восторга, как бесноватые.

Кандальники завыли в клетке.

Опишем все вкратце: Рагуза стояла на носу черного, похожего на облако корабля, выплывающего из-под купола. Он летел, рассекая килем воздух. На изогнутых стенах зыбились волнами отблески стразов. – А над всем этим, словно на кафедре, возвышалась Рагуза! В волосах у нее сверкала диадема с бубенцами и драгоценными камнями. Обута она была в розовые туфли без задников. В руке она держала наполовину опорожненную бутылку с пивом.

С боков ее, словно пуховый кокон, окутывали белоснежные крылья, которые вздымались во тьму и распускались над ней роскошным веером павлиньих перьев.

«И она была моей!» – с гордостью подумал Клокман.

Дрессированные кабаны, слегка ощетинившись, взгромоздились друг на друга, так что получилась живая триумфальная арка. Как высоко она взметнулась. Настоящий готический свод.

Тут в днище корабля разверзлись сладострастные пробоины, опутанные трещинами, а потом из бесчисленных скважин вниз на золотых якорях, держась за сверкающие тросы, поплыли обнаженные красотки! В тот же миг за кормой корабля взметнулся широкий сноп пылающих золотистых шаров, которые разорвались в воздухе и, как бенгальские огни, осыпались искрами на манеж.

Простите, но мы пока не станем описывать суматоху, которая поднялась на трибунах, а сосредоточимся на ощущениях Клокмана. Так вот: он как раз навострил уши! Он держал наготове авторучку! Он внимательно следил за иллюминированным представлением. Метеоры!!! О, падучие звезды! Перо соскользнуло, и получилась клякса вместо цифры: какой?

Пора бы подумать о собственном мировом рекорде, спокойно и здраво рассуждал он, а то он все только чужие подтверждает.

– А какой рекорд? – запальчиво спросил он себя вслух.

Все просто – считаешь всех, кого видишь! А их тут много! Очень много! Поверь мне! Посмотри вокруг! Считаешь и заносишь в записную книжку: и суперрекорд в кармане! На старт, внимание, марш!

Глаза у него вспыхнули! Клокман смотрел на звездочки! Корабль опускался. Клокман приободрился! Перо побежало по бумаге! Опрометью! Вприпрыжку! Сломя голову! Ему казалось, будто к манежу несутся толпы, желая его подбодрить: Клокманн!!! Чего только не почудится. Мандолины заиграли ларго: потоки тел струились, как косяки рыб в бензине: мириады тел! Бледные спины! Барахтанье! С шипением пенилась моча, болтались задницы, бутылки разлетались вдребезги, ударяясь о головы. Били молоты! Гудели колокола! Облако звуков взорвалось: магма звенящих треугольников! Блеск балалаек! Флейты! – Припадок!!! Женщины набросились на барабан с клетками: они сорвали с него сетку, разодрали ее на куски! Из корабля полетели розы и постельное белье! Корабль опускался. Волна грудей всколыхнулась и разбилась, рассыпавшись брызгами: в пух и прах! Сколько всего вынесло на берег! – Значит, я получу вдвое больше! Дадут премиальные! И даже больше: суперпремию! Он догадался, в чем тут хитрость: виднелись голые зады, лоснящиеся, как шляпки шампиньонов. Клочки усов и бакенбард. Скальпы. Рагуза, недосягаемая Рагуза, без одежды, со спутанной гривой волос, вынырнула из-под дымящихся обломков и прыгнула вниз: ничего там у нее не болталось между ног? Спелые южные плоды? Ее затянул медленный водоворот волос. Она утонула в розах! Зарылась в ворох брошенной одежды, входных билетов! Надорванных талонов на удовольствие! Хлестала блевотина! – Клокман кое-что заметил. Его перо заупрямилось. Из него прыснули пенящиеся чернила: красоткам запихнули в ноздри соленые кренделя! Их поставили на колени. Рядами: три-четыре-пять-шесть-семь-восемь! Жажда крови обуяла! Скучать некогда! Нашлись и палачи. Кандальников прикончили прямо в клетке! Закололи острыми концами проволоки. Чипсы, гробовые доски, бычье мясо: текла подливка! Струилась молочная сыворотка! Ноги, глаза, цифры, ножки стульев! Ушные раковины! Одно за другим! Даже до телевизионщиков очередь дошла! Оргазм! Шторм. Водоросли кабелей.

А там? А тут? – Горящие занавеси порхают? Поджаренные яйца сочатся?!! Пироги с начинкой золотятся?!! Они уже плесенью покрылись: о, господи. – Конец эйфории: как бы отсюда выбраться, размышлял Клокман, протирая глаза. Боже мой – люди, люди! Он смотрел на них и вел учет: десять тысяч. Сорок тысяч.

Тут к нему потянулась чья-то рука: длинные ногти на пальцах; гладкая кожа под мышками. – Только не это! Он отпихнул ее ногой.

Рагуза, красивая, соблазнительная, как никогда, летит по небу. Что сейчас: утро? Вечер? Она скачет на огромном коне, его грива развевается. – Голова его прекрасна, только вокруг глаз короста из засохших червячков, вернее, кайма из личинок глистов.

Тьма, навевающая грезы!

Волосы Рагузы порхают на ветру, как крылья ворона. Тело у нее белое, как снег. Ни единого пятнышка.

Хвост коня был заплетен в толстую косу. – Высоко в небе, над зримой и осязаемой твердью, над схематичными городами и жилыми кварталами пролетала Рагуза: воздух – как вода! Как стекло!

Вот она растаяла, пропала. Только обрывки колючей проволоки и пустые банки из-под консервов вниз полетели.

Какой же красивый сон, – подумал Клокман во сне, – только вот к чему все это? – Нет ответа. – Проклятое воображение.

Впрочем, сон уже прервался, да так резко, что Клокман едва успел разглядеть мышку среди гор отбросов и мусора, обернувшуюся акульей головой, которая трепыхалась, щелкая зубами, – и вот уже счастливое пробуждение.

Он был в своем номере: на стуле, на плетеном из нейлоновых нитей сиденье стоял его черный чемодан. Днище его свисало со стула. Черновик. Сквозь плотные шторы, прикрывающие окно, просачивался утренний свет.

Клокман встал и закрыл чемодан. Он втянул живот. Он сделал пару приседаний. Астма? – Ковровое покрытие было темно-синим. Или иссиня-темным?

Пепел от сигарет. Целое море пепла.

Когда Клокман полностью разлепил веки перед зеркалом в ванной, в его слезящихся глазах воссиял лучистый ореол: похоже на зубцы короны! Или на пробки от бутылок: не выпить ли перед завтраком бутылочку водки? В честь сегодняшнего праздника?

Шуршание щетины. Припухлости на коже.

А потом взять яичницу-глазунью с жареным салом?! – Зубы в порядке: гнилых не видно! Тонкие засаленные пряди свернулись колечком на затылке. – Вот тебе раз! Шампунь.

Как насчет второй «н»? – Как это будет звучать: Клокманн? – На слух приятно. Свежо! Ему хотелось пить. Ничего не болело.

Он взял мыло, ополоснул руки и застыл, глядя, как грязная вода стекает в отверстие на дне раковины.

* * *

Тонкий звон в ушах!

Огромные кубы! В полуденном свете они резко выделялись на темном фоне. Когда они обступили Клокманна, ему почудилось, будто они шатаются: с виду они и впрямь напоминали нагромождения небрежно уложенных штабелями ящиков! Он ехал на автомобиле по шоссе. Стреловидные грани кубов сужались кверху, но только кромки у них были неровные, бугристые и извилистые, словно их каркас, сам по себе прочный, стальной, местами оплавился. Покоробился. – Забавно: их грани были похожи вдобавок на свисающие макароны.

Голубые небеса.

Клокманн вытер лоб носовым платком. Солнце не столько припекало, сколько озаряло все ярким светом, но он все равно потел. Он достал из ящика для перчаток фляжку и глотнул; как ему было хорошо.

Он катил вперед.

«Мне нужны только живые души», – думал он. Со всех сторон он был зажат автомобилями. Он старался подмечать лишь отдельные детали в облике других водителей; все остальное было излишним. Бурый шлейф выхлопных газов. Водители, скособочившись, как верблюжьи горбы, впились пальцами в баранку.

«Не шоссе, а какая-то пустыня: наверное, сверху все это выглядит как кладбище слонов, – подумал Клокманн, – ха-ха, как горшок с дерьмом».

Он закашлялся.

Коробки многоэтажных зданий, которые высились вокруг него, словно темные глыбы, в этот момент как будто задрожали! – Он снова вытер лоб платком: пить меньше надо.

Сейчас дома тянулись вдоль улицы, как каменные зубцы. С просветами. На фасадах красовались какие-то странные пятна.

Клокман повязал новый галстук, и теперь у него грудь распирало: все равно что пересесть на машину побольше – ха-ха!

Галстук был украшен узорами.

Он разложил карту на пустом сиденье сбоку: в центре города располагалась прямоугольная площадь.

Эти небоскребы были не только высокими, но и невероятно длинными. Их как будто не совсем ровно воткнули в землю. – Клокманн сделал отметку в записной книжке.

То тут, то там неожиданно проглядывало небо, как окошечко в ванной, – такое голубенькое, ха-ха!

Потоки машин клокотали и расплескивались, как струи тропического ливня. Впереди кипела стремнина, река разливалась, образуя дельту: Клокманну пришлось рулить в объезд. Автомобили катили, как волны. На берегах валялись вынесенные прибоем обломки; тянулись наносы из трупов околевших лосей, коз, мастодонтов.

Лани. Серны. – Ни единого пешехода.

Многие здания были построены просто и без затей. Они напоминали гладкие скалы. – Горный кряж! Массив! Посреди города!

Скалы с окнами, увенчанные крестами телевизионных антенн.

Жми на газ! Дорога пошла в гору.

На озаренных солнечными лучами и сияющих чистотой фасадах пятна были особенно заметны. Клопы, что ли? Они переливались на солнце.

Дома расступились. Какая-то заводь – снова разлив! Автомобили увязли: может, они тут уже давно застряли?

Давай в объезд! У обочины был спуск в туннель. Во тьму! Алюминий! Нет?! Цветные силуэты машин расплывались – плывущие туманности: уж не попал ли он под воду? Он распустил узел галстука. Душновато. Что-то задребезжало. Стекла.

Уже проехал: наконец-то! Ну, они тут и понаставили гробов! Красота – нечего сказать! Они выстроились уступами до самого горизонта. Остекленные вестибюли. Вокруг них были установлены ограждения из колючей проволоки. Обитель тружеников.

Грузные густые тени.

Он ехал дальше.

Клокманн посмотрел в зеркало заднего вида: в глаза ударили блики. Как так? Солнце уже светит в спину? Неужели повернул в обратную в сторону?

Казалось, коробки небоскребов раздуваются, расползаются по швам, словно что-то распирает их изнутри. Кромки торцов вообще выгнулись дугой, и солнечные лучи ударяли по ним, как смычок по струнам скрипки.

Тун-тун! Пим-пим-пим-пим! Пам-пам!

Уютные клетки. Плывущие скаты. Самолеты в небе. Он прилетел утром.

Направляющие бордюры.

Один из этих колоссов разнесло сильнее других; он был сплошь в пятнах: всех цветов радуги! – Они еще и двигались! Блуждающие пятна! – Вот уже застыли.

Стены были покрыты сеткой окон. Прямо как улицы: паутина. – Полный хаос! Куда ни глянь, повсюду крылья автомобилей! Радиаторы! Глаза! Светофоры! Фонарные столбы! Красный свет: томатный соус. – Гудящий котел! Соусник.

Это центральная площадь? Прибыл по адресу? Надо разобраться.

Кромки на торцах домов зазвенели, как гитарные струны: тинь-тинь-тинь! – Может, ветер подул?

Ладно. – Клокманн вытер губы и сложил карту. Теперь – прическа!

Наверху в небе белые облака. – Он откашлялся.

Вздымающиеся стальные нервюры.

– Вы герр Клокман?

– Клокманн – с двумя «н»! Он самый!

– Что-то припозднились, – это было сказано резким тоном.

Наверное, это Диамант, – осенило Клокманна.

– Я утонул в транспортном потоке.

– Я доктор Диамант. – Рукопожатие. – Вы всегда так шутите?

Диамант был весьма нелюбезен. Он повернулся к Клокманну спиной, высокомерно задрав плечи. В буквальном смысле: он был горбатый. – Впрочем, он тут же обернулся.

Правда, под черным сукном его ладно скроенного костюма горб был почти незаметен: покатый бугорок, толстый загривок, но не более того.

– Перейдем к делу, – сухо сказал Клокманн.

– Думаю, сначала спустимся в цитадель! – Диамант дотронулся длинным указательным пальцем до своего тонкого костистого носа; они стояли в фойе; желтые и бархатисто-черные разводы; глазки камер.

– Вам должно быть известно, – он двинулся вперед, и Клокманну не оставалось ничего иного, как последовать за ним. – Вы нужны мне не для бизнеса. – Он пренебрежительно махнул рукой. – А, так сказать, для одного моего хобби. – Вид у него был подтянутый.

Они спустились по лестнице.

– Вы тут начальник?

– Да, я несу ответственность за многое, что здесь делается, если вы это имеете в виду. – К таким манерам Клокманн не привык. Какой у него костюм: превосходный, мастерская работа! Даже горб и тот смотрелся элегантно! Неплохо зарабатывает, – решил Клокманн.

– Вообще-то, пить у нас тут не принято, – заявил Диамант, отпирая массивную стальную дверь, – вас, наверное, это расстроило.

– Что вы! – заверил его Клокманн. – Черт! – Он машинально поправил ворот рубашки.

Оказалось, что нужно спуститься еще ниже! – Коридоры, сквозные лестницы.

– Здесь у меня хранится коллекция мяса, – пояснил Диамант, открыв стальную дверь, ведущую в сумрачный зал, вымощенный бетонными плитами; Диамант пропустил Клокманна. Стучали капли, падающие с сосулек. На полу лежали куски льда. Здесь было довольно просторно: темные туши; рядами: он это мясо имел в виду? – Диамант сбил сосульку.

– Вы, конечно, можете все еще раз взвесить, – сказал он и включил лампу. Он рассмеялся. – Другие коллекционируют вина.

Ну и погреб – просто фантастика!!!

Круглые, овальные, цилиндрические, красные, крапчатые красно-зеленые, бледно-розовые, оранжевые, цикломеновые, зеленые, синие, фиолетовые, черные мясные туши были подвешены на блестящих проволочных жилах к потолку, – целая уйма туш, на первый взгляд! Кое-какие куски свисали, как тряпки, но остальные были сочные, налитые: отрубы для гуляша? Постные и жирные, нежные и жесткие: они покачивались. – Северное сияние. Мыло. Шпик.

– Коллекция бычьей вырезки! Это мой конек. – Там кострецы! Филе! Корейка! – Диамант взял в руку большой остроконечный нож вместо указки.

– Вы коллекционируете только говядину?

Диамант проигнорировал вопрос. Он указал на мягкую, розовую тушу, растянутую на деревянных козлах так, что еще можно было различить передние и задние конечности; они были растопырены.

– Вот свеженькая!

Клокманн так засмотрелся, что не заметил, как рыгнул. Осторожно! Он споткнулся о кости: берцовые, наверное. У него волосы встали дыбом.

Я тут все делаю своими руками: шкуры обдираю, разделываю, пропускаю через мясорубку – все.

Работаем! – Диамант, как зачарованный, застыл среди мясных туш. – Работаем!!! – Казалось, они очутились в сталактитовой пещере. Диамант с горящим взором обратил к Клокманну свое узкое гладкое аристократичное лицо. – Я выбрал самый неподатливый материал!

Диамант был немного выше Клокманна. Чары развеялись, Диамант зашагал по залу, тыкая ножом в туши, его глаза подернулись паволокой. Он рычал. Проволочные жилы мяукали.

«Тут я могу отхватить солидный кусок», – подумал Клокманн.

– Здесь у нас деликатесы, – сказал Диамант. – Нутряное сало альпийских козлов – созревшее! Мясо гиппопотамов, медвежатина, бычьи яички. Эти крюки изготовлены из нержавеющей стали! – Он пихнул одну тушу. – Двойные! – Там, где крюки впились в тушу, были видны рваные раны.

– Вот мое рабочее место! – Повсюду лежали напильники, молотки, цепи и клинья: в тисках была зажата свиная голова, да так сильно, что череп едва не треснул. Оленьи рога. Копыта.

– У меня тут отличное освещение – чтобы все было на виду! – И правда: туши висели длинными ровными рядами, не отбрасывая тени.

Клокманн боролся с приступами изжоги. Ступни у него уже давно плавали в поту. Да еще желудочные колики.

– А что у нас тут? – Он с бравым видом указал на длинные лари.

Потроха; зубы – еще кое-какие субпродукты: кишки и мозг. Сердца. – Кишки клубились, как барашки облаков. С виду все это немного напоминало мутную, кровавую реку, скованную льдом.

Клокман почувствовал пульсацию в висках: какое великолепное начало – премиальные гарантированы!!! – Меня не проведешь.

– Метровый слой бетона! – Диамант постучал ножом по стене. Звук раздался такой, словно он ударил по скале.

– А это кровяная колбаса? – Клокман взглянул на часы. – Копченая колбаса?

– Это я жертвую на нужды нашей заводской столовой, – Диамант опустил нож. – Кстати, тут у меня чан с рыбными потрохами для ухи! – В одном ларе были как попало свалены оторванные нижние челюсти, щупальца медуз, отрубленные рыбьи головы с разинутыми ртами, плавники и голубые плавательные пузыри, обложенные мокрой квашеной капустой.

Морская качка? Как он ни силился, все тщетно: утроба побеждала! Под ногами захрустел щебень.

– Попрошу за мной!

Волны вскипали, густыми потоками подкатывали к губам: все в огне!

Лабиринт, по которому они сейчас шагали, был погружен в полумрак, лишь кое-где ярко горели лампы. Розовые круги света. Бетонные стены были испещрены трещинами. Подвешенные к проводам лампочки раскачивались на сквозняке, который шуршал в боковых проходах. Проплывали спруты и лосось.

– Вы всё отметили? – спросил на ходу Диамант.

Вместо ответа Клокманн постучал пером по записной книжке.

– Слыхали что-нибудь о микрофильмах? – Диамант покрутил в воздухе воображаемое колесико. Он усмехнулся и указал на ряды стен, из которых там и сям торчали соединенные проводами кронштейны с объективами камер. – Его жидкие волосы были зализаны назад. В уши у него были вставлены какие-то пластинки, которые напоминали кристаллические друзы, блестящие, как свежие картофельные чипсы. Время от времени они жужжали.