Текст книги "Первая мировая война в 211 эпизодах"
Автор книги: Петер Энглунд
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
Бьюкенен, Джильхем и Хамиси возвращаются другим путем. Похоже, им улыбнулась удача. Сперва они натыкаются на геренука (жирафовую газель), выстреливают оба и промахиваются. Вновь густые заросли буша. Бьюкенен теряет Джильхема из виду и внезапно слышит выстрел, сопровождаемый радостными криками. Его товарищ подстрелил другого геренука. Оба неимоверно счастливы. Мясо! К тому же оленина! Бьюкенен с нежностью смотрит на животное, умирающее у их ног. Он никогда раньше не встречал такой красоты:
Стройное существо, с восхитительно гибким телом, густой блестящей шерстью, светло-шоколадного цвета, четкая горизонтальная линия отделяет темную спину от более светлого брюха.
Трое мужчин разделывают тушу. Хамиси несет на себе самые большие куски, Бьюкенен и Джильхем – то, что слуга уже не в состоянии взять. Боясь быть обнаруженными, они с величайшей осторожностью пробираются в лагерь.
Сегодня они смогут наесться до отвала.
♦
В тот же день Рене Арно и его солдат на высоте 321 под Верденом атаковала немецкая пехота. Артиллерийский огонь утих. И перед ними замаячили серые фигуры, шагавшие по изрытой снарядами земле:
Грохот выстрелов и чесночный запах пороха словно опьянил меня. “Стреляйте в этих свиней! Стреляйте!” Внезапно я увидел перед собой верзилу, он двигался направо; я прицелился – меня охватил азарт, который овладевает стрелком, целящимся в мишень, – нажал на курок, и пока отдачей ударило в плечо, я заметил, что верзила исчез. Я потом думал, попала ли в него моя или чужая пуля, или, может, он просто-напросто бросился на землю, укрывшись от огня. Как бы там ни было, он первый немец, которого я вроде бы “уложил” [173]173
Арно иронически употребляет слово в кавычках: “descendu”.
[Закрыть]за три с половиной года войны, причем я и сам в этом не уверен.
Атака в конце концов была отбита при помощи ручных гранат.
109.
Суббота, 10 июня 1916 года
Рене Арно покидает передовую на высоте 321 под Верденом
К тому времени, когда Арно получает это сообщение, он уже теряет счет времени. Он не помнит, как долго находится на этом широком плато. (Впоследствии он подсчитает, что десять суток.) Прошло так много времени и случилось столько событий, что Арно уже перестал надеяться на смену, – да, потерял всякую надежду. Он словно оглох от денного и нощного обстрела, от двух отбитых атак. Его больше не пугает опасность, не пугает и вид еще одного убитого:
Это безразличие, возможно, является самым оптимальным состоянием для человека, который находится в самом центре сражения: надо действовать по привычке, инстинктивно, без надежд, без страха. Такой затянувшийся период сильных захлестывающих эмоций приводит к тому, что сами эмоции умирают.
В какой-то миг он даже не понял, почему солдаты, посланные за пайками, вернулись в сумерках с пустыми руками. Они поспешили сообщить: “Сегодня ночью мы возвращаемся”. Все вокруг прыгали от радости. “Возвращаемся сегодня ночью!”
Но оставалось еще кое-что. Капитан, все это время хлеставший коньяк, заявил им, что они, прежде чем покинуть позиции, должны собрать тела убитых и перенести их в недостроенный задний окоп. Нельзя оставлять убитых товарищей, теперь, когда их сменит другая рота. Солдаты зароптали, но Арно убедил их в том, что задание следует выполнить.
И они начали свою неприятную работу при свете сигнальных ракет, под взрывами снарядов. Складывали тело за телом на куске брезента, служившем временными носилками, потом с трудом волочили брезент к импровизированной могиле. Несмотря на то что убитые были уже “далекими и разложившимися”, солдаты узнавали каждого из них: вот Берар (как и многие другие, сраженный пулеметной очередью возле Ле-Равен-де-Дам; немецкий пулемет обстреливал их позиции без остановки), Бонёр (связной, он так любил вино), Мафьё (повар, переведенный в пехотинцы в наказание за пьянку), сержант Видаль (с черной бородкой, печальными глазами, убитый пулей в лоб, когда они позавчера отражали атаку немцев), Маллар (он из Вандеи, черноволосый, с синими глазами, по ошибке подорвал сам себя ручной гранатой, ему оторвало ногу, и он скончался от большой кровопотери), Жо (старый капрал Арно, темноволосый, загорелый, с мягким детским взглядом и неказистой бороденкой), Оливье (отважный, верный малыш Оливье с прямыми белокурыми волосами), сержант Картелье (высокий, стройный, его легко узнать по особым низким ботинкам, которые он носил вопреки уставу) и многие, многие другие [174]174
Некоторых убило собственной же артиллерией. Обе воюющие стороны под Верденом несли потери по причине разрыва своих же собственных снарядов. Иногда по чистой ошибке, из-за неточного обстрела и тому подобного, а иногда от того, что стволы орудий изнашивались от слишком частого ведения огня. С обычной пушкой это случалось после примерно восьми тысяч залпов.
[Закрыть].
Стоят жаркие дни. От разлагавшихся трупов исходит невыносимый запах, и он лишь нарастает по мере того, как эти трупы переносят в другое место. То и дело солдатам приходится делать перерыв, чтобы отдышаться, а затем они снова берутся за работу.
К двум часам ночи все закончено. Арно чувствует “горькое удовлетворение тем, что все сделано как полагается”. Он видит, как мимо шагает их смена. Тяжело навьюченные солдаты, оставляющие за собой шлейф пота. Лейтенант, принимающий позиции, капризничает. От проволочного заграждения остались лишь перекрученные и спутанные спирали, командный пункт представляет собой углубление между двумя кучами мешков с песком. Арно сперва рассвирепел от его придирок: “Мы что, столько вытерпели лишь для того, чтобы какой-то придурок пришел и упрекал нас в том, что мы не выполнили свой долг?” Но потом он успокоился при мысли о том, что недовольный лейтенант скоро увидит, что это значит – удерживать высоту 321 десять дней и десять ночей.
Людей выводят с передовой на удивление быстро. Усталость будто ветром сдуло. Никто не хочет задерживаться на привале, лишь бы поскорее выйти из-под огня, пока не взошло солнце. Обратный путь пролегает мимо форта Фруатерр. Там они делают остановку, чтобы встретить другую группу, идущую с другой стороны на передовую, – зеркальное отражение их самих десять дней назад: “Их шинели были ослепительно-синие, кожаные ремни ярко-желтые, а походные котелки еще отливали серебром”. На самом же Арно – заляпанная землей шинель, на шее болтается бинокль, на ногах мятые обмотки, лицо покрывает десятидневная щетина, на голове разбитая каска, – гребень отстрелен 8 июня в ближнем бою. У многих его солдат нет ранцев и даже ремней. А у кого-то отсутствует винтовка.
Когда Арно и его люди рассматривают этих с иголочки одетых солдат, прямо в ряды новичков попадает и взрывается снаряд. Никто из солдат Арно не обращает на это внимания, и они продолжают шагать дальше. Идут и месят глину по дороге. На краю канавы лежат убитые воины, мертвые лошади, даже брошена серая санитарная машина. Люди торопятся, глаза их лихорадочно горят, лица перепачканы грязью, они возвращаются “боязливо, в беспорядке, словно бегут с поля боя”. Они почти не оглядываются, разве что иногда, чтобы, чертыхаясь, бросить через плечо беспокойный взгляд на аэростат наблюдения, висящий в предрассветном небе над немецкими позициями: он может в любую минуту вызвать на них огонь. Квота, о которой Арно прослышал, когда они еще только отправлялись к Вердену, похоже, была правдой, причем цифра в цифру: из ста человек в его роте осталось в живых только тридцать.
Они миновали ту же развилку, что и десять дней назад. Арно смотрит, как притихший Верден озаряется красными и белыми бликами при восходе солнца, и думает: “Война – красивое зрелище с точки зрения генералов, журналистов и ученых”.
Они переправляются через реку. Опасность остается позади. Делают привал на опушке леса. Арно видит в руках у сержанта запаса газету. Спрашивает, о чем пишут. Сержант фыркает: “Обычная старая писанина”. И протягивает Арно газету. Тот читает ее и восклицает: “Это мы! Это мы!” Вокруг него столпились солдаты, и он громко зачитывает им военную сводку:
8 июня, 23.00… На правом берегу, после мощного артобстрела, враг предпринял несколько попыток штурма наших позиций, к западу и востоку от хутора Тьомон. Но атаки были отбиты благодаря нашему заградительному огню и нашим пулеметам.
9 июня, 15.00… На правом берегу немцы продолжали атаковать на участке фронта в два километра, к востоку и западу от хутора Тьомон. Их атаки на западе полностью провалились, враг несет тяжелые потери… [175]175
Следует отметить, что материал этих официальных сводок, который, разумеется, активно использовался в тогдашних трудах (к примеру, в “Верденском сражении”, написанном под псевдонимом “генерал де М***» и опубликованном в Швеции еще в 1916 году), до сих пор вызывает интерес у историков. Объемистый французский труд “300 дней Вердена”, вышедший в 2006 году к 80-летней годовщине сражения, обязан своим успехом именно использованию фронтовых сводок.
[Закрыть]
Один солдат возражает, что здесь умалчивают о наших собственных потерях, но остальные очень довольны и твердят, словно в утешение: “Это пишут о нас”. И может быть, именно благодаря этим коротким сообщениям об их боях они и выстояли. Может, именно этим действиям с самого начала было предназначено стать текстом. Может, они выстрадали свои десять дней для того, чтобы кто-то смог сказать, что высоту 321 (не столь важную с военной точки зрения) удалось удержать.
Так же и оборона Вердена стала для французов символом, и генералы, политики, журналисты и общество могли сказать друг другу: “Да, город удерживали, удерживают и будут удерживать дальше”. Но никто не удосужился подумать о том, что означает этот коротенький переходный глагол tenir, “держать, удерживать”. А он означает одно для высших генеральских чинов, другое – для националистической прессы в Париже, третье – для командиров на местах, четвертое – для пехотинцев, вроде Арно и его тридцати солдат. Трагизм и беспощадность этого сражения результат не только того, что здесь аккумулировался разрушительный потенциал воюющих сторон, но и риторической и семантической путаницы – ради чего и кого сражались.
Во всяком случае, теперь худшие дни этого сражения позади. За прошедшую неделю немцы предприняли наиболее массированное наступление начиная с февраля. И они одержали значительную победу. После ожесточенных боев пал еще один важный французский опорный пункт, форт Во. (Сразу после того, как изрядно поредевший батальон Арно вывели с передовой, немцы возобновили свои атаки. В конце концов высота 321 была занята немцами.)
Арно слышит свист с узкоколейки, которая петляет между Верденом и Бар-ле-Дюком. И понимает, что он справился:
Я сошел с эшафота страданий и возвратился к миру и жизни. Раньше я думал, что останусь таким же, как прежде, отстояв десять дней лицом к лицу со смертью. Но я ошибался. Моя юность ушла безвозвратно.
♦
В тот же день Флоренс Фармборо записывает в своем дневнике:
День выдался жаркий и душный. Утром Александр Александрович, один из наших транспортных начальников, предложил прокатиться, чтобы взглянуть на оставленные австрийские окопы. Мы охотно согласились. Один окоп превосходил все остальные по роскоши и уюту. Мы решили, что он служил бункером для офицера артиллерии. Там стояли стулья и стол, по армированным стенам висели картины и полки с книгами, – да, там стояла даже английская грамматика.
110.
Первая половина июня 1916 года
Владимир Литтауэр участвует в ночном покосе у Двины
Можно ли рисковать жизнью ради охапки сена? Да. На войне люди готовы рисковать и не за такую малость.
Русская армия стала значительно сильнее в эти последние полгода, прежде всего в материальном отношении [176]176
Ощущался недостаток личного состава, что может показаться неправдоподобным, учитывая огромную численность населения в России. Это отчасти объяснялось последствиями довоенной системы воинской повинности, с ее множеством исключений, оговорок и лазеек, позволявших уклониться от службы в армии, если только захотеть. А отчасти не хватало офицеров и в особенности унтер-офицеров, которые могли бы обучать новые кадры. По грубым подсчетам, население России в три раза превосходило население Германии, однако Германия, благодаря своей более эффективной системе воинской повинности, смогла поставить под ружье больше солдат, чем Россия.
[Закрыть]. Пополнялись запасы боеприпасов, противогазов, колючей проволоки, повязок и прочего. Миновало то время, когда солдатам приходилось идти в бой без винтовок. Решили и другой болезненный вопрос – нехватку снарядов для артиллерии. Впечатление создавалось благоприятное. Поговаривали о том, что вскоре русская армия сумеет перейти в контрнаступление. Ибо она не только стала сильнее. Она многому научилась. Это заметно по полевым укреплениям.
Полк Литтауэра стоит на западном берегу Двины, в надежном предмостном укреплении поблизости от Иллюкста. Укрепление действительномощное. Литтауэр прежде не видел ничего подобного:
Окопы глубокие, здесь есть широкие блиндажи, покрытые крышами толщиной в девять бревен, есть также много окопов для сообщения. Специальные артиллерийские орудия размещены в этих окопах, тогда как регулярная артиллерия стоит на другом берегу реки, там же, где и наши лошади. Прямо позади нашего сектора стоят тридцать две полевые пушки, за ними – тяжелая артиллерия. Тридцать две пушки могут открыть огонь когда угодно, стоит только нашему командиру позвонить на командный пост артиллерии и запросить поддержку; они откроют огонь через несколько секунд. Если этого будет недостаточно, то к ним присоединится тяжелая артиллерия. У нас никогда не было подобной огневой поддержки.
Литтауэр был так восхищен видом этой великолепной системы окопов, что в первую ночь даже не мог уснуть. Тот отрезок, который должен будет оборонять его полк, составлял 400 метров в длину. Даже если бои на Восточном фронте были более мобильными, чем на Западном, все равно здесь наблюдалось то же стремление к слепому наращиванию сил: все глубже окопы, все плотнее проволочные заграждения, все больше стволов орудий на километр фронта, больше солдат на один квадратный километр.
И все же имелось существенное различие в сравнении с Западным фронтом. Здесь до сих пор не было крупных сражений. Фронт оставался до странности спокойным. Никто здесь не месил глину, усеянную осколками снарядов – обычным мусором войны. Напротив, линии окопов тянулись через цветущие зеленые луга, прячась в высокой траве.
Разумеется, кавалеристы первым делом обратили внимание на это обстоятельство. Что пропадать такому сочному корму? За две предыдущие ночи они скосили траву вокруг собственных укреплений, торопясь успеть за быстротечное летнее время, пока темно. Все прошло удачно. Немцы их не обнаружили. И теперь они готовились собрать сено в ближайшую же ночь.
Но пришло известие о том, что их полк будет сменен. Причем уже вечером. Они заспорили, что делать с сеном. Бросить его там или оставить другим? Было решено попытаться собрать его при свете дня. Невзирая на опасность.
Вначале все были очень осторожны.
Поля лежали за небольшими рощицами. Там можно было сгрести сено, оставаясь не замеченными врагом. На стороне немцев все было тихо. Тогда кавалеристы совсем осмелели. Литтауэр видит, как посреди бела дня они гребут сено “прямо на глазах у немцев”. Солдаты перебегают с места на место, собирая охапки сена: все спокойно. Работа кипит. Сержант подзывает телегу.
Тут, очевидно, на немецкой стороне у кого-то лопнуло терпение. Сперва вдали послышались приглушенные выстрелы. Затем загрохотало совсем рядом, громко, оглушительно, и характерные облачка от шрапнели расцвели в летнем небе.
Возница немедля соскочил с нагруженной сеном телеги. Кони рванули вперед. Литтауэр видел, как они приближались к траншее, летя на полном скаку. Все пропало? Нет. Вопреки всем ожиданиям, телега перелетает через траншею.
Сено спасено.
111.
Воскресенье, 25 июня 1916 года
Эдуард Мосли снимает с убитого пробковый шлем в Нусайбине
Марш все продолжается. Вот уже два месяца как окруженный в Эль-Куте британский гарнизон капитулировал перед османской армией и свыше 13 тысяч человек попали в плен [177]177
Из них около трех тысяч были белые британцы, а остальные – индусы.
[Закрыть]. Несмотря на обещания, пленников ограбили, а офицеров отделили от остальных. И в то время как офицеры сидели в плоскодонках и плыли в Багдад, рядовые и унтер-офицеры были вынуждены шагать пешком, хотя многие из них находились в тяжелом состоянии. Несмотря на то, что самое жаркое время года только-только началось, в тени температура поднималась выше плюс 50 градусов [178]178
Гражданские лица, работавшие в Эль-Куте на британцев, – к примеру, в качестве переводчиков, – были повешены, в некоторых случаях после пыток.
[Закрыть].
Во время капитуляции Мосли заболел и слег, поэтому он дожидался, когда его переправят на корабле в Багдад. Транспортным судном, на борт которого они взошли, по иронии судьбы оказался все тот же “Юльнар”, который использовался в конце апреля для последней отчаянной попытки помочь осажденным. Поднявшись на борт, он увидел кругом пулевые отверстия. Во время этого бесконечного путешествия корабль то и дело останавливался, выгружая тела умерших пленников.
В Багдаде он едва успел оправиться перед следующим этапом: русские войска стояли почти в двустах километрах к северу от города, и османские власти стремились как можно скорее вывезти британских военнопленных, чтобы русские не освободили их во время готовившегося наступления. Сперва пленных переправили на поезде в Самарру. Затем они шагали пешком, под конвоем, вдоль реки Тигр, дошли до Мосула, а потом повернули на запад, через пустыню.
Следом за колонной пленных офицеров, в которой шел и Мосли, тянулись ослы и верблюды с поклажей; наиболее ослабевшим пленникам разрешалось ехать верхом. И все же путь был ужасным. За ними тянулся след – оставленные больные и умирающие, издохшие ослы, брошенное снаряжение. Они видели также следы, оставленные теми, кто прошел прежде них: трупы, сожженные палящим солнцем. Их преследовали вооруженные арабы, грабившие и убивавшие тех, кто отстал. Донимали песчаные бури, жара, мучил голод, но прежде всего – жажда. Они питались фигами, черным хлебом, пили чай, а в селениях покупали по бешеным ценам изюм. Как и другие, Мосли потерял счет времени. “Я переживал только два состояния, – записывал он в дневнике, – либо мы шли, либо останавливались”. Он слаб, его лихорадит. Потерял в весе почти 12 килограммов, мучится животом, болят глаза [179]179
Вместе с тем с высшими офицерскими чинами британской армии, во главе с генералом Таунсхэндом, обращались очень хорошо. (Мосли язвительно отмечает, что последнему оказывались прямо-таки королевские почести.) Примерно в это же время шведский путешественник Свен Хедин присутствовал на весьма примечательном обеде у Халиль-паши. Почетным гостем там являлся Таунсхэнд, с которым Хедин был знаком еще до войны. Хедин рассказывал, что англичанин “мужественно принял свою участь. За обедом даже царило веселье. Это было настоящее братание. Халиль-паша наполнил бокалы и провозгласил тост в честь своего почетного гостя, пожелав ему счастливого будущего. Английский генерал в свою очередь чокнулся с ним и поблагодарил за гостеприимство, оказанное ему в Багдаде. После обеда Таунсхэнд отправился домой в автомобиле Халиль-паши”.
[Закрыть].
Они подошли к маленькому городку Нусайбин. Там они остановятся на ночь-другую, потом продолжат свой путь в Рас-аль-Айн, где их ждет поезд. Они разбили лагерь под древним римским мостом. Над ними раскинулось безоблачное, раскаленное небо, и Мосли почувствовал необычайную слабость. Он только что пришел в себя после тяжелого солнечного удара. Вчера он лишился своего topee, тропического пробкового шлема, его унесло песчаной бурей, а полотенце, которым он обвязал голову, не спасало от солнца.
Он прослышал, что где-то в городе есть место сбора для больных военнопленных и что там только что умер британский лейтенант. Мосли решил сходить туда и попытаться заполучить себе шлем умершего, ведь покойнику он уже не нужен. Он долго плутал по “узким улочкам, темным кварталам и задворкам”. Наконец нашел то место. Пройдя через низкий проем в стене, завешенный ковром, он оказался во внутреннем дворе.
Вдоль стен, под импровизированными навесами от солнца, сооруженными из травы и листьев, рядами лежат истощенные люди. Многие из них похожи на скелеты, на них болтается одна набедренная повязка, а ввалившиеся щеки покрывает недельной давности борода. Это британские солдаты из Эль-Кута. Из еды у них есть только черные сухари. За водой ходят сами, метрах в двухстах от них имеется водоем. В пыли и песке различимы длинные протяженные следы, оставляемые этими пленниками, когда они с трудом доползают до источника, чтобы напиться, и бредут обратно.
Некоторые уже мертвы, другие при смерти [180]180
В японской армии во время Второй мировой войны использовалась следующая шкала для определения того, сколько может протянуть голодный человек: “Может стоять на ногах – будет жить еще 30 дней. Может сидеть – будет жить 20 дней. Может мочиться лежа – осталось ему 3 дня. Не может говорить – осталось 2 дня. Не может больше моргать – умрет на рассвете”.
[Закрыть]. Мосли видит человека, которого сперва принимает за покойника: тот лежит с отвалившейся челюстью, по лицу его ползают мухи. Но он еще жив, и когда шевелится, испуганные мухи спешно вылетают из его раскрытого рта. Мосли видел такое прежде: рот, из которого вылетают тучи мух при малейшем движении умирающего. Он называет это “феноменом улья”.
Мосли находит умершего лейтенанта. Забирает его пробковый шлем. Потом организует других офицеров, и все они отправляются с жалобами к коменданту города. С собой они берут всех солдат, которые еще могут двигаться. Устраивается сбор пожертвований в пользу тех, кто не в состоянии подняться. В результате было собрано шестьдесят фунтов; деньги оставлены этим несчастным, чтобы они хотя бы могли купить себе еду и лекарства.
Мосли возвращается к римскому мосту и записывает в своем дневнике:
Вечером, когда нещадно палящее солнце исчезало за горизонтом, мы ходили взад-вперед по пятачку между часовыми, курили арабский табак, бросали беспокойные взгляды в сторону запада, ибо там, далеко, за горизонтом, находился Рас-аль-Айн, конечная железнодорожная станция. Нам до нее – еще идти и идти, много дней и ночей. Дойдем ли?
112.
Вторник, 27 июня 1916 года
Флоренс Фармборо ухаживает за ранеными в Бучаче
Сегодня четвертая неделя Брусиловского прорыва, и продолжают поступать хорошие, на удивление хорошие новости. Именно та армия, в которую входила и медсанчасть Фармборо, 9-я армия, победоносно двигалась вперед: она обратила в бегство своего противника, австро-венгров, – те начали в панике отступать или, скорее, были охвачены паникой отступления [181]181
Попытка остановить наступающие русские дивизии сперва была предпринята у Днестра, а когда она провалилась, – то возле Прута. Австро-венгерские позиции на реке Прут были сметены десять дней назад, и 9-я армия смогла взять Черновицы и вторгнуться в австрийскую Буковину.
[Закрыть]. Флоренс и остальные счастливы. Наконец-то начали оправдываться их ожидания и надежды, связанные и с новым годом, и с большим наступлением. И погода хорошая.
Флоренс видела множество военнопленных (раньше они были редкостью) [182]182
С начала Брусиловского наступления 4 июня русские взяли в плен почти 200 тысяч человек и захватили около 700 артиллерийских орудий. Австро-венгерская оборона в Галиции практически была прорвана, и после этого сокрушительного поражения австро-венгерская армия уже никогда не оправится.
[Закрыть], видела она и вражеские окопы, отлично укрепленные, но разрушенные, и проникалась невольным уважением к тем, кто их построил. Кроме того, она наблюдала и неприглядные стороны победы: переполненные братские могилы (выжившие сидели рядышком и раскладывали по кучам доставшиеся им сапоги, ремни и прочее снаряжение, снятое с убитых товарищей); шатающихся победителей (в стельку пьяных от украденного или добытого мародерским образом алкоголя).
Ее госпиталь располагался теперь в Бучаче, живописном маленьком городке на высоком берегу реки Стрыпы. Городок сильно пострадал от войны, многие жители покинули его, но в нем повсюду цвела акация. Медслужба заняла дом, принадлежавший ранее австрийцу, директору школы, который покинул город вместе со своими отступающими войсками. Войдя в дом, Флоренс увидела, что он уже разграблен. На полу валялись книги, картины, геологические образцы, сухие цветы. Австрийцам, оставшимся в городе, было приказано покинуть свои дома, их отправляли на восток. Флоренс вспоминала, что перед ней повторяются сцены прошлого лета, с той лишь разницей, что теперь бежала немецкоговорящая часть населения. Люди бежали тысячами, всех возрастов, они гнали перед собой домашний скот, везли нагруженные пожитками телеги.
Но приходили не только хорошие новости. Платой за них был нескончаемый поток израненных, изувеченных, продолжавший поступать в полевые госпиталя. Спасать их пыталась Флоренс Фармборо наравне с другими медиками.
Вчера вечером она ассистировала на двух операциях по поводу огнестрельных ранений в живот. Прогноз был весьма неутешительный, поскольку трудно было избежать смертельной инфекции, когда из живота вываливались кишки. Она восхищалась ловкостью хирурга, отрезавшего разорванные части кишечника и тщательно зашившего здоровые ткани. Ранения в живот считались тяжелыми, и не только потому, что пациенты часто умирали от них, но и потому, что те непрерывно просили пить, хотя им нельзя было давать ни капли из-за опасности возникновения осложнений [183]183
Неутолимая жажда у всех раненых была вызвана кровопотерей.
[Закрыть]. Когда операции закончились, Флоренс осталась в импровизированной операционной, так как узнала, что сейчас поступят новые раненые. Она так и уснула там, сидя на стуле, а когда проснулась, часы показывали полночь.
Раненые прибыли к шести часам утра. Флоренс ухаживала за ними, прервавшись только на ранний завтрак. Один из раненых был молодой солдат, совсем мальчик, пуля попала ему в левое предплечье. Она извлекла пулю из раны: все прошло на удивление легко, ибо пуля вошла не глубоко и ее кончик торчал из тела. Солдат не переставая стонал и жаловался, даже после того как рана была промыта и перевязана: “Сестрица [184]184
Так обычно обращались к сестрам милосердия – “сестрица”.
[Закрыть], болит!” У другого было очень сложное ранение. В него тоже угодила пуля, но она ударилась о его лопатку, изменила направление, прошла через правый бок, затем вниз через промежность, в правое бедро, где и осталась. Третий пациент, тоже совсем молодой, весь покрыт грязью, пылью и засохшей кровью, и она умывает ему лицо:
“Сестрица, – сказал мне пациент, пытаясь улыбнуться. – Оставь эту грязь! Мне ведь больше не придется никому наносить визиты”. Сперва я подумала, что он шутит со мной, и готова была уже ответить ему в том же духе. Но, увидев его глубокую рану на голове, я поняла, что он имел в виду.
Позднее она снова увидела одного из тех раненных в живот, кого прооперировали накануне вечером. Дела его были плохи. Он так рвался пить, что она позвала на помощь санитара, чтобы силой удержать пациента на соломенном тюфяке. Раненый начал бредить. Кричал, что он со своими товарищами находится на берегу большой реки и пьет воду, пьет, пьет, пьет.
113.
Пятница, 30 июня 1916 года
Крестен Андресен восстанавливает траншеи на Сомме
Синее небо. Нагретая солнцем, по-летнему душистая трава. Снова надо копать землю. Андресен гораздо больше времени проводит с заступом и лопатой в руках, чем с винтовкой и ручной гранатой. Впрочем, он на это нисколько не сетует. Стоять в дозоре на передовой опасно, неудобно и утомительно. Особенно теперь, когда британцы в десятках километров отсюда непрерывно поливают немецкие позиции огнем, и скорее всего, это подготовка к большому наступлению. Иногда ураганный огонь проносится над траншеями Андресена, и тогда их приходится восстанавливать. Копать белую меловую породу очень тяжело. Но в результате получаются отличные убежища.
Работа идет по графику: восемь часов плюс перерыв на обед копаешь, затем свободен. Одна из вырытых им траншей пролегает через лес, где солнечные блики играют на зеленой листве, а поваленные деревья валяются на земле подобно вязанкам хвороста, – затем она тянется вдоль ручья и пересекаетстарую мельницу. Они спят в глубоких подземных убежищах. Там надежно, но тесно. Кровати такие узкие, что приходится лежать на боку. Еще они дырявые, так что о том, чтобы удобно уснуть, мечтать не приходится. Тюфяки набиты древесной стружкой, которая сваливается в комки. Да и воздуха маловато:
Проспишь там пять-шесть часов и чувствуешь, как теснит и сдавливает грудь, будто у тебя астма; но все быстро проходит, едва выберешься на свет и глотнешь свежего воздуха.
Андресен не совсем здоров. Его все мучит старая простуда, не дает покоя живот, часто болит голова. Они наблюдали множество воздушных боев в ярко-синем летнем небе. Похоже, англичане одерживают верх. “Недавно здесь сбили знаменитого летчика Иммельмана. Я в это время спал в убежище. Но те, кто был наверху, все видели”.
Как обычно, он очень внимательно прислушивается ко всему, что говорится о мире. Теперь настойчиво повторяют, что война закончится 17 августа. Это четверг.
114.
Воскресенье, 2 июля 1916 года
Ангус Бьюкенен покупает кур в Квадиреме
Сегодня воскресенье, и в виде исключения они отдыхают. Они стоят лагерем уже несколько дней, в ожидании того, когда же будут пополнены склады продовольствия и боеприпасов. В последнее время они страдают от недостатка пищи. Люди снова ходят голодные.
Бьюкенен даже не выводит своих солдат на стрельбища, сегодня у всех выходной. Однако у отдыха есть свои отрицательные стороны. В этом душном воскресном затишье легко затосковать по дому. Бьюкенен был бы рад узнать, как они там, дома. Новости редко приходят к ним в буш, а письма и подавно. Они ждут почты целыми неделями.
День не пропал напрасно. Помимо возможности отдохнуть, Бьюкенен еще и радовался тому, что ему удалось провернуть одно дельце. Несколько дней назад он повстречал двух черных и выменял у них муки и тринадцать куриц; взамен он дал им кое-какую одежду. Ликование по поводу неожиданной прибавки к рациону было неимоверным. Итак, на обед будет курятина. В нем вдруг проснулся зоолог. (По сути, он никогда и не засыпал. Едва появлялось время и силы, Бьюкенен продолжал собирать растения, яйца и прежде всего птиц. Он каталогизировал все свои находки с тщательностью ученого, граничащей с любовью. Последняя его находка датирована 14 мая и записана под номером 163: зимородок голубой, самка Ispidina picta.) Голову одной из добытых им куриц украшал белоснежный хохолок. У него рука не поднялась резать эту птицу, и он решил пока оставить ее. Она будет нести яйца и, может, станет его домашним любимцем?
115.
Пятница, 7 июля 1916 года
Батальон Рене Арно готовится к новой операции под Верденом
Известие приходит в разгар летней жары и просто сражает всех наповал. Их посылают под Верден “с целью закрыть брешь”. Никто и не предполагал, что туда придется вернуться, тем более что они понесли такие тяжелые потери. По этой причине, кстати, два полка бригады были объединены в один, и Арно вместе с остальными было поручено отпороть цифру “337” со своих нашивок и пришить вместо этого цифру “293”. 337-й полк прекратил свое существование месяц назад под Верденом.
Арно пытался сделать все возможное, чтобы успокоить свою роту, но понимал, что ему это не удастся. Сам он был просто ошеломлен. У всех в головах крутилась единственная мысль: “Один раз получилось, но второй – никогда”. Вечером командир полка собрал их в одном из маленьких подземных помещений Верденской цитадели. Рота получает приказ отвоевать территорию между Тьомоном и Флёри, недалеко от того места, где они стояли в начале июня. Подполковник произнес перед своими офицерами такую же вдохновенную речь, как только что попробовал сделать Арно, убеждая своих солдат, но с тем же незначительным результатом. Арно смотрел на напряженное лицо командира полка, видел, как тот играет желваками, не веря собственным словам. Однако Арно несколько успокоился, узнав, что его батальон сперва придержат в резерве.
Выйдя в коридор, он увидел, что в соседнее помещение выстроилась очередь из пяти десятков человек. В комнате сидел помощник врача батальона, Байе, кругленький человечек с коротко остриженными волосами и большими очками на носу. Солдаты толпятся в очереди, чтобы сказаться больными и таким образом избежать огня чистилища. Называются все мыслимые и немыслимые недуги и болячки: грыжа, ревматизм, незатянувшиеся раны. Врач обливается потом, окруженный толпой, “люди цепляются за него, словно утопающие за спасательный круг”. Потом Арно узнал, что и многие офицеры батальона сказались больными. “Короче говоря, полный развал”.
Вечером Арно встретил врача и попытался сделать то же самое, хитро продумав свои действия. Сперва Арно посетовал на то, что офицеры (один из них – награжденный высокими наградами) объявили себя больными, тогда как он лично никогдане делал этого, даже если у него естьна это причины: слабое сердце. И он словно ненароком расстегнул пуговицы на мундире и попросил врача послушать его. Арно питал безумную надежду на то, что врач что-нибудь да услышит и пошлет его в тыл. Тот послушал у него сердце и затем недовольно произнес, что, кажется, есть шумы. И все на этом. Пристыженный, Арно застегнул мундир: “Это проявление слабости впоследствии не позволит мне судить других”.
С наступлением темноты они вновь выдвигаются из крепости. Цепочки людей с тяжелым грузом переправляются через реку и вьются дальше, к черным вершинам, в самое пекло огня. Они взбираются по первому крутому склону, и Арно валится на землю: сердце колотится и буквально выпрыгивает из груди. “Я был совершенно измучен, больше морально, чем физически. Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание, и втайне надеялся, что так и произойдет”. После долгого марша через узкий ход сообщения они добрались до примитивного убежища, крыша которого состояла из листа гофрированного железа. Там он уснул.