Текст книги "Тайна Иеронима Босха"

Автор книги: Петер Демпф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

II

Кайе сразу увидел, что дверь в кабинет Небрихи открыта. Когда он приблизился к ней, патер Берле стоял в центре комнаты и рассматривал листы с буквами. В руке он держал перочинный нож.

– Buenos dias. Простите, я могу вам помочь?

Патер повернулся к Кайе и криво улыбнулся ему:

– Конечно, сеньор Кайе. Эти буквы, что они значат? Однако сначала отдышитесь.

Рукой, в которой держал перочинный нож, патер указал на пять листков, прикрепленных к стене. Кайе невольно отступил.

– О, простите, вы неправильно меня поняли. Я хотел вернуть нож. Он принадлежит вам, потому я и здесь.

Патер закрыл нож и протянул реставратору. Тот медленно подошел и взял нож у Берле.

– Что вы здесь делаете, патер? Как осмелились взломать дверь!

Патер Берле оглянулся, ища возможности присесть, и опустился на стул, на котором раньше сидел Кайе.

– Помедленнее, сначала один вопрос, потом другой. Во-первых, я должен поблагодарить вас за нож. Без вас и ножа…

– Не втягивайте меня в свою игру, патер Берле. В конце концов, я не уверен, что действовал по собственной воле. Вы способны манипулировать людьми!

Патер Берле беззвучно рассмеялся:

– В этом вас убедила Грит Вандерверф? Вы переоцениваете мои возможности. Вы никогда не сделаете того, чего не хотите. А теперь вернемся к вашим вопросам. Дежурный внизу сказал, где я могу найти вас, и добавил, что я должен постучать в дверь напротив, если вас не окажется на месте. Вы часто бываете у сеньора… сеньора…

– Небрихи, – подсказал Кайе, наблюдая за патером, который явно чувствовал себя весьма уверенно.

И все же взгляд Берле все время возвращался к буквам.

– Да-да, сеньор Небриха. Ну, я и подумал, что не стоит ждать в коридоре, и постарался попасть внутрь – замки тут старые. Однако теперь, возможно, вам поставят новый.

Кайе еще не решил, сесть ему или сразу позвонить в полицию.

– Вы сбежали?

– О чем вы говорите? – успокоил его патер. – Вы забываете, что я не под арестом. Я просто не сообщил, куда иду гулять.

– И для этого вам понадобился мой перочинный нож.

– В качестве ключа, поскольку мне не доверяют.

Кайе нервно рассмеялся:

– Вы едва не уничтожили известную картину! И это не в первый раз! Как вам доверять?

Патер Берле повернулся к буквам.

– Я вижу, что не ошибся. На картине можно кое-что обнаружить, я даже не смел надеяться.

Кайе взял второй стул и сел.

– Поэтому вы хотели уничтожить картину. Что вам известно? Вы ведь не все рассказали нам?

Патер Берле смотрел не мигая, потом голова его покачнулась, и он разразился громким смехом:

– У вас очень милая манера, сеньор Кайе, вы всегда так прямолинейны?

Он подался вперед, не сводя взгляда с реставратора.

– То, что картина является изображением тайных учений, предполагали еще первые исследователи, в том числе первый коллекционер мира, король Испании Филипп Второй. Именно он поместил полотно в Эскориал1616
  Резиденция испанских королей. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Там оно находилось последние столетия. Так сказать, было спрятано. Картина замолчала, поскольку никто не знал, как ее толковать.

Кайе видел, что патер Берле борется с собой, не желая выдавать свои знания. Он помолчал и наконец решился:

– Думаю, я должен начать издалека. Уже при жизни Берле разные группы пытались завладеть картиной: церковь, частные лица и, конечно, заказчики – адамиты. Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба, приказал конфисковать картину. Будучи наместником испанской части Голландии, он имел на это право. Тогда картина висела не в соборе Святого Иоанна, а находилась в частной коллекции Вильгельма Молчаливого в Нассау. Вильгельм возглавлял не только голландское движение за свободу, но и был членом братства, к которому принадлежал и Босх. Один из его предков, Генрих Четвертый, мог заказать картину для часовни братства. В первые годы реформации, когда такие картины находились в опасности, она переехала в Брюссель. Ее стали называть полотном о многообразии мира, чтобы спасти от погромщиков, которые опустошали церкви и уже уничтожили несколько картин Босха. Но не «Сад наслаждений». Под этим названием она всплыла потом в Эскориале, когда испанский король купил ее у сына герцога. Итак, триптих попал к Филиппу, однако в конце концов победила церковь – испанский король оказался ханжой.

Кайе был удивлен, он не ожидал, что патер обладает столь глубокими познаниями. Вдруг из коридора раздались сдержанные аплодисменты.

Кайе обернулся, Берле вскочил.

– Сожалею, что помешал вам. Ну вы и знаток! Я – Антонио де Небриха. Разрешите присоединиться? А вы тот печально знаменитый патер, покушавшийся на картину?

Кайе заметил, что патер в замешательстве. Однако Антонио де Небриха продолжал:

– Использовал ли король картину, чью эротическую ценность никто не отрицал, для мастурбаций, не доказано. Не смотрите так смущенно. Короли тоже люди, а католические – тем более. В любом случае церковь зорко следила за ней. Уже в 1599 году священник-иеронимит Хосе де Сигуенса попытался спасти картину. Он защищал произведение Босха от упреков в ереси и тем самым повел ученых по ложному пути. Нельзя из набожности государственного мужа и коллекционера Филиппа Второго делать вывод о правоверии художника Босха. Пусть это даже было и так. На картину навесили ярлык, и на долгие годы она стала недоступна пристрастному зрителю. Целые поколения пытались толковать картину с позиций католического ортодоксального содержания и терпели поражение.

Патер Берле потер пальцами уголки губ.

– Разве не говорил Новалис: непонимание есть следствие неразумности? И ты ищешь то, что у тебя есть, и не можешь этого найти, сеньор Небриха.

– Мое искреннее уважение, патер Берле! Новалис не пришел мне на ум, но я думаю, вы попали в точку.

Кайе охватила досада. Они что, собираются устроить состязание?

– Вы пришли, чтобы произвести на нас впечатление своими познаниями о картине «Сад наслаждений», патер Берле? Или действительно хотели вернуть мне нож? Подумайте и о том, что мы можем поставить в известность полицию, особенно по части взлома.

Кайе посмотрел на дверь, патер встал и подошел к картине ближе.

– Не знаю, что вам рассказала обо мне сеньора Вандерверф, но я не сумасшедший. Возможно, цель моей жизни необычна. Я принадлежу к ордену, который потерял свое значение. Только после того как Ватикан открыл архивы Святой Инквизиции, я смог прочесть старые рукописи. И понял, что призван бороться с демоном нашего времени – женщиной. – Он резко повернулся к Кайе, который ничего не понимал в объяснениях патера. – А сейчас послушайте меня внимательно, сеньор Кайе и сеньор Небриха. Эта картина – послание особого рода. Многие пытались узнать, что хотел сказать своим полотном Босх и… – тут голос патера стал тише, он придвинулся к своим слушателям, – …и скрыл ли в нем какую-то информацию. О художнике известно очень мало, почти ничего. И даже эта малость пропала в архивах инквизиции. Я хотел уничтожить послание – только для того, чтобы оно не попало в чужие руки. А теперь они преследуют меня.

Антонио де Небриха сел за письменный стол, на котором лежали увеличенные снимки.

– Кто преследует вас, патер Берле?

– Вы все еще не понимаете? Грит Вандерверф! Она не просто психолог, она ищет послание в картине для какой-то группы, о которой мне ничего не известно.

Кайе расслабился. Все ясно: патер явно одержим навязчивой идеей.

– Вы ведь не думаете, патер Берле, что мы поверим такому. Ваша история абсурдна.

Он развалился на стуле. Остальное – дело испанских властей. Берле, или как там зовут этого ненормального, нужно арестовать, и во второй раз Кайе не поддастся странному влиянию безумца. Он уже собирался снять трубку, чтобы позвонить в полицию, когда Небриха неожиданно обратился к патеру:

– А почему вы считаете, что Грит Вандерверф интересуется посланием в картине?

Небриха пребывал в напряжении, он наклонился над столом, ожидая ответа. Патер пояснил:

– После того как меня арестовали и привезли в пансион, она пришла ко мне якобы по поручению властей и расспрашивала о рукописи Петрониуса Ориса, хотя я об этом никому никогда не говорил. Ей было известно, что рукопись существует. Но откуда? Она приходила и допрашивала меня каждый день. Почему? Я обращался с просьбами перевести меня в другое место. После первых покушений я находился в государственных учреждениях. Но проку не было, я даже не знаю, доходили ли мои обращения до властей. Вполне вероятно, Вандерверф с сестрами прятали их. Поверьте, я знаю психологов и то, как они работают с людьми. Вандерверф интересуется исключительно картиной, а не мной.

Небриха вздохнул:

– Патер, может, нам заключить соглашение? Видите ли, картина действительно содержит послание. – Он указал на листы с буквами. – Вчера мы заметили кое-что и расшифровали. Мы будем информировать вас о нашей работе, а вы расскажете нам все, что знаете о картине и истории ее создания. В обмен на это мы не станем впутывать в дело полицию.

Берле усмехнулся и кивнул.

III

– Признаюсь, мне интересно, что заметно на ваших фотографиях.

Патер Берле взволнованно ходил по комнате. Кайе стоял, прислонившись к стене. Сегодня священник производил на него совершенно иное впечатление, чем при первой встрече. Сейчас в полной книг комнате его облик утратил демонизм, хотя на фоне пестрых стен кабинета Небрихи падре по-прежнему напоминал изображение на черно-белой фотографии. Однако это больше не был комок нервов, забившийся в угол каморки.

– В различных бумагах я обнаружил указания на то, что в картине сокрыты какие-то знаки. Мое обращение к руководству Прадо два года назад с просьбой исследовать картину не возымело никакого действия. Или нет: к картине приставили дополнительную охрану. Меня посчитали лжецом.

Берле разгорячился, и Кайе показалось, что он снова хочет взглядом подчинить окружающих. В глазах патера вспыхивали огоньки, будто кто-то включил газ и медленно увеличивал его приток. Реставратор знал, что взгляд Берле оказывает на него гипнотическое воздействие, и избегал его глаз.

Антонио де Небриха сидел на письменном столе, повернувшись к патеру, и было видно, что его медлительность явно нервирует последнего. Берле нервно потирал руки.

– И тогда однажды вам помог случай, – попытался ускорить рассказ Небриха.

Патер Берле медлил.

– Да, можно сказать и так. Когда я работал библиотекарем, один из сотрудников конгрегации пришел ко мне и поручил проверить документы Святой Инквизиции XV и XVI веков для опубликования. Во время своих исследований я наткнулся на чрезвычайно необычную рукопись: записки одного подмастерья, который в начале XVI века работал для Босха. И я стал интересоваться судьбой упомянутых в ней людей: Петрониуса Ориса, Якоба ван Алмагина, Зиты, ван Клеве. Я попытался установить, что стало с ними. Лишь об Алмагине я узнал, что он, как еретик, был сожжен в 1534 году в Кельне, и больше ничего. В протоколах инквизиции меня просто ошеломила запись в отчете городского палача: магистр Якоб ван Алмагин был сожжен на трех крестах. Были сожжены все его вещи, одежда и головной убор. Понимаете?

– Нет, я не историк. Я понимаю, как удалить с картины пыль и лак, пористые места, придать прочность, добавить отсутствующий пигмент, но не имею никакого представления о привычках палачей.

Антонио де Небриха не мог больше молчать, он перехватил инициативу и продолжил рассказ:

– Дело для того времени необычное. Церковь признавала за раскаявшимся грешником право идти на костер в одежде, однако закоренелым еретикам, не желавшим вернуться в лоно церкви, не разрешалось сохранить одежду, идя на костер. А что уж говорить о сожжении личных вещей отдельно…

Патер Берле стоял перед репродукцией картины и наслаждался вниманием обоих слушателей.

– Из этого я сделал вывод…

– …что Якоб ван Алмагин что-то скрывал и инквизиция хотела, чтобы тайна осталась тайной. – Небриха был весь огонь и пламя. – Нужно только узнать, что унес в могилу под одеждой этот ученый.

– Верно, сеньор Небриха. Я пришел к выводу, что это мог быть знак, карта, татуировка или что-то подобное, что давало бы ключ к разгадке картины «Сад наслаждений». Но Алмагин мертв, его не спросишь. И я занялся картиной, ведь должны же быть объяснения тому, что скрыто в ней.

Берле замолчал.

– Почему вы думаете, что Алмагин использовал свое тело для сохранения важной информации?

Кайе задал вопрос, и ему показалось, что все сомнения священника отозвались в нем новой болью.

– Если бы я тогда знал ответ, то смог бы прочесть знаки на картине, сеньор Кайе, – выдавил тот. – Я просто предполагал, потому что в протоколах все объяснялось необычно, и не могло быть случайностью. В тот же день сожгли еще четверых, но об их одежде ничего не говорилось. Вы понимаете, что это значит? Я надеялся, вы проясните мои сомнения.

Теперь встал Кайе и зашагал по комнате. Ему передалось волнение собеседника. Он одернул рубашку и поправил брюки, но не успел задать вопрос, так как его опередил Небриха:

– Не понимаю, зачем вы хотели уничтожить картину? Потому что вы хотели что-то выяснить?

Берле молчал. Он смотрел на Небриху, ожидая продолжения.

– Как бы вы прочли это латинское сокращение? «PSSNNMR».

– Вы хотите проверить меня? «Posse поп mori». Я бы прочел это так: «Нельзя умереть».

Небриха кивнул:

– Похоже, вы ориентируетесь в латыни лучше меня. Мне потребовалась для этого целая ночь. Надпись находилась на первой части триптиха.

Берле пожал плечами, подошел ближе к репродукции и забормотал что-то. Он бросил взгляд на Кайе, и тот заметил в глазах патера то же мерцание, на которое обратил внимание еще в пансионе. Священник описал рукой большой круг.

– Круг не имеет ни конца, ни начала.

Казалось, патер улыбался своим мыслям. Он пристально вглядывался в изображение на картине.

– Вы уже заметили, что все движущиеся в круге – мужчины? Ни одной женщины. Мужчины окружили пруд в центре картины, тогда как женщины купаются в нем. Удивительно, не правда ли?

Берле еще на шаг придвинулся к картине. Он словно ощупывал глазами все части триптиха.

– Я знаю его почти досконально. Если бы я мог рисовать, то нарисовал бы по памяти. Известно ли вам, что пансионом, куда меня поместили, управляют только женщины? Я не видел там ни одного мужчины. От директора до уборщицы – все женщины. Вы были единственным мужчиной, которого я видел там.

Кайе поднял голову и посмотрел на Берле. Сообщение ошеломило реставратора, хотя он вспомнил, что Берле уже рассказывал ему об этом. Тогда он не обратил внимания на его слова.

– Как это связано с картиной? – резко спросил Небриха.

– Напрямую, – провозгласил патер и застыл на месте. – Вы не можете объявить о своем открытии, сеньор Небриха. Оно не должно стать достоянием чужих людей. Я расскажу вам почему. Послушайте, вы хотите узнать, что стало с Якобом ван Алмагином, Петрониусом Орисом и Иеронимом Босхом, сеньор Кайе и сеньор Небриха? Вы оба открыли то, о чем рассказывать нельзя. – Голос патера стал хриплым, в горящих глазах была мольба. – Обещайте мне, что не будете распространяться о том, что я доверю вам! Вы согласны?

IV

– Конечно, я согласен, – прошептал Петрониус и затаил дыхание.

Зита освободила пояс, расстегнула цепочку, которая поддерживала треугольный нагрудник, и через голову сняла платье.

– Тогда возьми это, – проговорила она и наклонилась, чтобы развязать сандалии. – Что стоишь как столб? – улыбнулась девушка и указала на пустой крюк для одежды. – Повесь туда.

Петрониус кивнул, не в силах отвести взгляд от Зиты. Под коричневым платьем оказалась белая, тончайшей работы сорочка, облегавшая тело. Зита подобрала подол и сняла ее. Теперь она стояла перед Петрониусом нагая. Художник взял сорочку, от которой исходил такой сильный запах женщины, что ему захотелось прижать ткань к лицу. Подмастерье рассматривал Зиту с нескрываемым вожделением.

– А теперь иди и повесь одежду туда.

Она снова показала на пустой крюк, затем подняла сандалии и протянула Петрониусу. Тот машинально повесил все на место, а когда вернулся, был смущен и не знал, что делать со своими руками.

– Теперь раздевайся ты, а я повешу твою одежду.

Совершенно смущенный, подмастерье начал раздеваться.

– Зита, я… – заикаясь произнес Петрониус, развязывая ремень и снимая башмаки.

Штаны упали на пол, Зита подняла их и набросила на руку.

– Ты прекрасна! – пробормотал подмастерье.

– Ну, давай же. Они ждут, – поторопила девушка, указывая глазами на проход, в который уже заглянул кто-то из членов братства.

Петрониус торопливо снял рубашку и протянул Зите. Тело выдавало его. Зита улыбнулась:

– Такое случается. Через какое-то время проходит.

Зита смотрела Петрониусу в глаза. Неожиданно он схватил ее за руку и притянул к себе. Девушка не сопротивлялась. Юноша чувствовал мягкие волоски на ее теле, Зита отбросила голову назад, и ее волосы рассыпались по плечам. Она стояла, выгнувшись полумесяцем.

– Отпусти меня, Петрониус. Мы понимаем, что воздержания нельзя добиться легко и сразу. Но серафимская любовь – любовь ангелов в раю – чиста. Мы – дети первого сада, сыновья и дочери Господа, какими были Адам и Ева. Все движения человеческого тела для нас священны, и телесное слияние тоже. Господь создал мужчину и женщину одинаковыми, проклял их тягой друг к другу. Но мы воздерживаемся от наших желаний во время литургии. Возьми себя в руки.

Зита высвободилась из его объятий и повела Петрониуса вверх по лестнице через дверь часовни. Часовня не была такой голой и холодной, как в тот день, когда юношу принимали в братство и он должен был выдержать жуткий экзамен перед братьями и сестрами. Теперь пол покрывал мягкий зеленый ковер, на стенах висели голубые шторы. Свечи на деревянных подсвечниках освещали помещение, так как окна тоже были завешены. Перед ними на полу уже расположились мужчины и женщины, словно первые жители рая. Петрониус обратил внимание, что они сидят по двое.

– И Адам вел Еву за руку и посадил рядом, чтобы делить с ней пищу и постель, – прошептала Зита.

Девушка тоже опустилась на пол и потянула Петрониуса за собой. Церковный служка протянул им шелковую подушку. Петрониус видел, что присутствующие рассматривают друг друга, но их не волнуют нагота, украшения, ранг и положение в обществе, богатство или нищета. Они интересуются человеком.

– Все, кто входит сюда, – прошептала Зита, опускаясь на колени, – равные среди равных, все – дети рая. Мужчины и женщины не отличаются друг от друга ничем, кроме тела.

Там, где обычно находился алтарь, стояла картина. Ее подмастерье заметил сразу. Во время первой встречи с адамитами картина была еще не закончена. Теперь она имела ясные очертания. Лишь в кое-каких местах отсутствовал последний слой краски и некоторые штрихи. Поэтому часть фигур оказались размыты.

– Это наше вероисповедание, Петрониус, – проговорила Зита, указывая на картину. – Мы смотрим из нашего мира на рай. Невинная жизнь, радостное общение друг с другом, свободное от низменных желаний. И мужчины, и женщины имеют одинаковые права и обязанности. Это – настоящий рай!

Петрониус кивнул, хотя не был согласен с такой трактовкой картины. Пейзаж в перспективе первой части триптиха переходил во вторую часть. Зритель смотрел на мир сверху, парил над ним, словно дух. Но что-то изменилось, стало нечетким. Людей встречал не настоящий рай, а – Петрониус не мог пока объяснить, ему нужно было подумать – измененное небесное царство, светский мир желаний и вожделений, в котором, как правильно заметила Зита, отсутствовало осознание вины.

В часовню вошел священник – высокий, широкоплечий, лысый мужчина. Петрониус скорее назвал бы его кузнецом. Священник обвел приход взором. Единственной одеждой ему служила сплетенная из грубой травы епитрахиль, которую он набросил как символ положения священнослужителя. Священник встал перед верующими и начал проповедь, что на время отвлекло Петрониуса от картины учителя.

После приветствия и вступительной молитвы священник запел «Kyrie»1717
  Первая часть католической молитвы, начинающаяся словами «Kyrie eleison» – «Господи помилуй» (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть]. Что означало, насколько аугсбургский художник знал христианские обычаи, нарушение традиций проведения мессы. Здесь должно было идти покаяние. «Я признаю, Господь всемогущий, что я не сделал добра, а сделал зло – я согрешил в мыслях, словах и делах». Однако ни одного слова об этом не слетело с губ священника. За «Kyrie» шла «Gloria»1818
  «Славься» (лат.). Молитва, обращенная к Троице. – Примеч. ред.


[Закрыть], которую повторяли лишь некоторые верующие.

Петрониус почувствовал, что Зита слегка придвинулась к нему, их бедра соприкоснулись. От ощущения близости тела Зиты у Петрониуса по спине побежали мурашки. Он почувствовал запах ее тела.

Затем священник перешел к чтению:

– «Вслед за этим дух повел Иисуса в пустыню, чтобы подвергнуть искушению. Сорок дней он голодал, и тогда к нему подошел искуситель и сказал: „Ты – Божий сын, скажи, чтобы эти камни стали хлебом“. Но ответил Иисус: „Не хлебом единым жив человек, а каждым словом, произнесенным устами Бога“».

Священник процитировал это место наизусть. Воцарилась тишина, в которой легкое дрожание волосков на теле показалось Петрониусу землетрясением. Зита не удостаивала его даже взглядом. Как завороженная она слушала проповедь, а подмастерье не мог понять, что привлекает его больше: картина или сидящая рядом обнаженная женщина.

– Если мы живем словом, как нам создать слова, – продолжал священник, – похожие на звезды, ясные и точные? Давайте искать эти звездные слова в нашем мире, они осветят нам путь во тьме и будут светить днем ярче солнца, чтобы указать правильный путь. Крестьянам звезды укажут работу, морякам помогут в плавании, а математикам – в наблюдениях и расчетах. Так ясны указания Бога, что даже крестьяне и моряки, не умеющие читать их, поймут звезды.

Мысли Петрониуса снова вернулись к картине. Священник говорил о картине и о точности, с которой выполнено ее послание . Несмотря на прохладный воздух, Петрониус почувствовал, как в часовне возросла влажность от испарений тел, как влага оседает на стенах, как по спине сбегают тонкие струйки, впитываясь в ковер. Он услышал, как капли всемирной жидкости падают в бассейн райского сада, услышал журчание ручьев, сливавшихся в саду любви в один поток, наполнявший озеро.

Картина была просто переполнена водяными символами. Раковины, рыбы, раки… разве не они означают слияние мужских и женских жидкостей, соединение в одном теле? Раковины – символы любви из-за сходства с женским лоном. Если художник рисовал женскую фигуру, его учили положить раковину на ее лоно как изображение вульвы. И все же Бог создал устрицу, а дьявол – ракушку. Там, в левой части картины, мужчина несет на спине ракушник, в котором происходит половой акт, и детородное семя кристаллизуется в три жемчужины.

– Мы, неумелые, должны упражняться в чтении настоящих звездных знаков нашей веры. Поэтому братство заказало картину, которая сможет представить наши слова в виде ясных знаков. Разве я не говорил об искушении? Вот мужчина несет его на своих плечах.

Священник указал на фигуру, которую Петрониус уже выделил для себя.

– Груз дьявольского желания сгибает человека и ограничивает его способность любить, но его нужно вынести. Картина должна показать нам не грех, а красоту братьев и сестер свободного духа. Любовь, которая присутствует в картине, это всеобъемлющая любовь, которую Бог дарит человеку в раю.

– Что означает группа людей в нижнем левом углу картины?

Петрониус удивился. Задавать вопросы во время службы? Невероятно! Он повернулся к человеку, задавшему вопрос. Это была роскошная и, судя по всему, богатая дама. Она сидела с покрасневшим лицом, скрестив перед собой руки.

– Наша вера не разделяет людей на тех, кто просто верует и с нетерпением ждет избавления, и на тех, кто производит зачатие, за что бывает проклят. Способность к зачатию и Божия воля для нас едины. Шесть человек образуют совершенное мировое число. Продукт первого женского и первого мужского чисел – два помноженное на три. Разве мир не был сотворен за шесть дней? Молодой мужчина держит в руках плод в форме яйца. Растение с тремя листьями на плоде – печать Божественной Троицы. Смуглое существо – невеста «Песни песней», о которой говорится: «Дщери Иерусалимские! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня». Она воплощает своим цветом юную деву Землю. На голове у нее смородина – знак плодородия. Из лона ее вырастают растения невинности. Шестеро получили плод – плод Земли, который они передают дальше. Взгляд одной из женщин доходит до вновь сотворенной земли – рая Господа Бога, откуда вылетает голубь и опускается ей на руку. Разве не восхваляют эти шестеро созидательную силу Бога? Они принимают от него силу зачатия и дух, чтобы передать их дальше в мир. Не сказано ни одного слова ни о грехе, ни о проклятии, ни об изгнании, о чем мы слышим из уст нашей ложной матери-церкви.

Все время рука Петрониуса лежала на бедре Зиты, но только сейчас, когда священник замолчал, он почувствовал тепло и пот чужого тела и испуганно отдернул руку. Зита пристально посмотрела на художника.

– Я ничего не имею против, – прошептала девушка, однако ее улыбка была немного ехидной. – Ты тоже можешь задавать вопросы.

– Сегодня мы принимали в наши ряды нового брата. На следующей службе мы продолжим обсуждение картины.

Священник продолжил службу: он перешел к «Credo»1919
  «Верую» (лат.).


[Закрыть], подготовил евхаристию, пустил по рядам братьев и сестер хлеб и вино и, благословив всех, попрощался.

– Это все? – прошептал Петрониус, когда Зита встала и взяла его за руку.

– А чего ты ждал, оргию? Я что, должна была залезть на тебя и испортить мессу?

Девушка придвинулась к нему так близко, что волосы ее лобка щекотали его бедро. С любопытством Зита смотрела прямо в глаза Петрониуса.

– Нас порочат, Петрониус. Но слухи эти рождаются из тайных фантазий священников, которые не могут думать в своих сырых кельях ни о чем другом, как о половом слиянии, которое им запрещает целибат. Скажи, если мы тебя разочаровали.

Петрониус понял, что попался.

Непонятный шорох заставил его обратить внимание на небольшое, защищенное решеткой окно над наполовину скрытой ковром потайной дверью. Его преследовало ощущение, что сквозь темные отверстия окна за ними наблюдают глаза, обжигая взглядом.

– Что это за окно, Зита?

Она повернулась к отверстию в стене.

– Проход на крышу.

Петрониус напрягся и услышал легкий шорох одежды, шум шагов. Кто-то поднимался по лестнице. Петрониус подбежал к двери и дернул за ручку, но она была заперта.

– Что случилось? – испуганно прошептала Зита, когда Петрониус приложил ухо к стене.

Он отчетливо услышал звук быстро удаляющихся шагов.

– За нами следили! Своды вверху не достроены, и по лесам над главным нефом может пройти каждый и попасть на эту винтовую лестницу.

Подавленные, они направились к выходу. Затем один за другим члены братства выскользнули из часовни. Когда Зита и Петрониус вышли на улицу, он снова обернулся и посмотрел во тьму между колоннами в надежде различить кого-нибудь, но тщетно.