Текст книги "Глиф"

Автор книги: Персиваль Эверетт

«Знаков нет, есть только различия между знаками». [215]215
  Ф– де Соссюр, «Курс общей лингвистики» (1916; пер. A.M. Сухотина).


[Закрыть]

Возможно ли, думал я в том нежном возрасте, что все есть продукт представления? Существую ли реальный я, полный и подлинный я? Или я просто сумма их измерений, слепок их наблюдений, компиляция их гипотез? Мадам Нанна улыбалась мне, но мне ли она улыбалась? Нет, она улыбалась моим действиям. Меня ли она вскармливала? Нет, она вскармливала возможности и потенциал. За несколько секунд мое безразличие к мадам Нанне, дядюшке Неду и даже персоналу, с этими взаимозаменяемыми лицами, телами и голосами, перешло в ненависть. Но при этом я испытал нечто глубже и тревожнее – растущее отвращение к себе: я признал свою способность к эмоциональным реакциям. Отвращение к себе усугублялось тем фактом, что само его наличие иронически подтверждало ту самую мою черту, которую я находил столь отталкивающей, а именно – склонности к глупым и алогичным реакциям.

consummatum est [216]216
  Зд.:свершилось (лат.) – последние слова Христа на кресте (лат., досл,«окончено»).


[Закрыть]

У папуасов, если верить довольно старым географическим описаниям, заметьте, есть традиция: когда один из них умирает, из языка исключается несколько слов. [217]217
  Эта традиция описана в книге Р. Барта «Критика и истина» (1966).


[Закрыть]Так язык должен постоянно сжиматься и наконец – логическое завершение – исчезнуть совсем. Однако наступит момент, когда слов станет недостаточно, чтобы передать обычай младшим членам племени. Следовательно, традиция обязана убить себя, и язык выживает, несмотря на покушения.

ne consummatum est

Для очистки повести

ГРЕЙМАС [218]218
  Альгирдас Жюльен Греймас (1917–1992) – французский лингвист, фольклорист и литературовед («Структурная семантика», «О смысле» и др.).


[Закрыть]

E

Нет такого понятия, как отклонение от темы

Звон в ушах вызывается такими проблемами, как отверстия в барабанной перепонке или избыток серы. Звук слышен только тебе самому, и все же это звук, хотя другими и не воспринимается. Тут он похож на боль, но, конечно, интереснее тем, что за этим исключением в нормальных условиях мы слышим одно и то же. Никогда не испытывая одну и ту же боль.

– Я слышу курицу, – говорю я.

На что вы отвечаете:

– А я нет.

Я говорю:

– Наверно, ты глухой.

Вы говорите:

– Но я же слышу тебя.

– Значит, мне померещилось, – говорю я.

Но если у меня звенит в ушах? Я пожалуюсь, и вы, возможно, посоветуете сходить к врачу. Разумеется, вы можете ответить этим же на мое заявление о воображаемой курице, но будете подразумевать другое, или хотя бы другого врача. Звон в ушах – это не страшно, как и остаточные изображения в глазах после вспышки света. Но дайте звону превратиться в голос или остаточному изображению в собаку – и это уже проблема.

Нет такого понятия, как non sequitur [219]219
  Отсутствие логической связи (лат., доcл,«не следует»)


[Закрыть]

Фрейд убедил бы меня, что сон есть психоз, кратковременный, «возникший с согласия субъекта и завершаемый усилием воли». [220]220
  Зигмунд Фрейд, «Толкование сновидений».


[Закрыть]Мне снилось, как мадам Нанна и моя мать играют в теннис. Этот сон начался без моего согласия. Я сидел и смотрел, как они играют вымышленным мячом, вместе с ними притворяясь, будто мяч существует. Я даже видел, как мяч перелетает через высокий забор. Я за ним сбегал. Из абсурдности и алогичностинапрашивается вывод, что все время того сна у меня был психоз. Возможно, был (а возможно, и есть), но дело не в природе моего сна. Даже без абсурдности, даже если бы в теннис настоящим мячом играли мои мать и отец, разве сон не был бы кратковременным психозом? Лежа в кроватке и размышляя над этим, я разозлился до смешного. В моих снах, решил я, психозом было бы не подчиняться логике того мира. Надо думать, я не стал бы критиковать чужие наряды, придя на маскарад, или не возмущался бы, почему никто не может постоять спокойно, придя на урок гимнастики. Сон – это пока ты не проснулся. А дальше будет так, как тебе захочется. Впрочем, как и в остальном.

есть только вмешательство автора

Однажды два философа сидели на краю пастбища, наблюдая за стадом овец и обсуждая их бесшерстность. Один курил трубку. Другой был в красных башмаках. Философ с трубкой выдохнул облако дыма и сказал: «Сдается мне, что нет такого понятия, как интуиция».

Меня пристегнули к столь знакомой страховочной конструкции на заднем сиденье универсала. Голова мадам Нанны покачивалась над матерчатой обивкой у окна с пассажирской стороны. Массивная тыква дядюшки Неда была за рулем. Мы напоминали телекадр, работу Рокуэлла, [221]221
  Норман Рокуэлл (1894–1978) – американский художник-реалист и популярный иллюстратор (преимущественно бытовые сюжеты).


[Закрыть]эхо, избитую фразу. Мы выехали рано утром, до рассвета, и направились на юг. Я не знал, куда мы едем, знал только, что от меня требуется. Последняя литература, выданная мне командой, относилась к компьютерам и защите всякого компьютерного барахла, которая, даже на их взгляд, была не такой уж надежной. Мне полагалось искать, рассматривать и запоминать все ксерокопии, документы, чертежи, пометки и телефонные номера на своем пути. Подобные вещи могли там встретиться – вот все, что я знал. Мы припарковались на большой стоянке, густо утыканной пальмами. Деревья были высокие и прямые, верхушку каждого ствола окутывали обвислые мертвые листья. Мадам Нанна выбралась из машины, распахнула заднюю дверь и принялась меня отстегивать. Она была в розовом платье, заметно смягчавшем ее внешность, но все-таки не могла сравниться с матерью, какой я ее помнил. Дядюшка Нед снял темные очки и явил миру блекло-голубые глаза; он надел желтый свитер с высоким воротником под ярко-зеленый блейзер. Насколько я понял легенду, они меня усыновили, ибо зачать не могут уже много лет после всех попыток, врачей, операций и молитв. Мадам Нанна несла меня, а дядюшка Нед – свой портфель. Он явился туда (неведомо куда) на собеседование, а мадам Нанна приехала осмотреться, побывать на заводе и в детском саду на случай, если решит устроиться на секретарскую должность – фирма охотно предлагала такие места женам сотрудников. Все это я услышал на инструктаже, хотя проводился он не совсем для меня. Мои действия были более чем ясны. Смотри и запоминай.Если получится, забреди на закрытую территорию, а там смотри и запоминай.Когда тебя держат у плеча кого-нибудь, кто читает или разглядывает документ, ксерокопию или компьютерный экран, смотри и запоминай.Я всегда молчал и потому не должен был никак притворяться; к тому же, хотя мой интеллект их всех впечатлял, я был еще ребенок, и у них не получалось говорить со мной иначе, как с ребенком. Так что никто не сказал: «Итак, Ральф, ты входишь внутрь и притворяешься сыном Нанны и дядюшки Неда. Смотри на дядюшку Неда и Нанну такими глазами, какими вы, малыши, смотрите на своих кормильцев». Они сказали только: «Смотри по сторонам, повсюду, а когда вернешься, поиграем в игру на память. Понял, Ральфи?»

Уважаемый профессор Таунсенд!

Большое спасибо за впечатляющее количество оттисков, присланных Вами в последнее время. Я восхищаюсь Вашим трудолюбием и удивляюсь, как Вам удается сохранять такую производительность в свете остальной работы. Я в свои тяжелые годы публиковал очень мало. Сейчас я закончил книгу о лингвистических ловушках и психологических типах, которая скоро будет переведена на английский. На днях один профессор сказал мне, что университеты быстро сворачивают деятельность, поскольку интеллигенции платят меньше, чем простым рабочим. Прилагаю машинописную копию моей недавней речи на симпозиуме Аристотелевского общества. [222]222
  Базирующаяся в Лондоне научная философская ассоциация; общество основано в 1870 г.


[Закрыть]Мне пора бежать.

Искренне Ваш,

Жак Деррида

либидинальная экономика

Полковник Билл – исключительно по той причине, что мог, – слетал на своем истребителе с военно-воздушной базы в Марче до города Вашингтона и обратно, оба раза останавливаясь для заправки в небраскинском Стратегическом авиационном командовании. Там, пока бригада из шести человек заправляла его малышку,он сидел в кафе кондитерской и заигрывал с официанткой по имени Рита. Он выпил кофе, съел пончик и сказал Рите, что зайдет при следующей посадке, подмигнул, сползая со стула у стойки, и добавил:

– Ты меня поняла?

В Марче полковника встретила мадам Нанна в свежей униформе с синей юбкой.

– Рассказывай, – потребовал полковник Билл.

– Это находка. Этот ребенок – находка.

– Как он функционирует?

– Команда не знает как. Знает только, что функционирует. Он действительно уникален. Но ничего нетипичного в нем нет. Он нормальный, если не считать ума.

– Тогда у нас не получится его смоделировать. Ты это хочешь сказать, Нанна?

Он уселся за руль «хаммера».

– Да, полковник.

Полковник Билл смотрел сквозь лобовое стекло, прикусив нижнюю губу.

– Но он нам пригодится.

– Еще как пригодится.

– Отлично.

– Как президент? – спросила мадам Нанна.

Полковник Билл повернул ключ и завел двигатель «хаммера».

– Президент – говно на палке, Нанна. Еще тупее, чем этот недоносок вице-президент. И вообще лопух. – Он покачал головой. – Никсон – вот тот был президент. Потные ладони, дрожащие губы, ножи в спину. Да, вот это был Президент.

Мадам Нанна отошла от машины. Полковник Билл взглянул на нее, как в первый раз, приходя в себя после очевидной эйфории от воспоминаний о Никсоне.

– Ты красивая женщина, Нанна.

– Спасибо, сэр.

– Иди-ка сюда, садись к полковнику Биллу на колени.

– Да, сэр.

– Ну вот. Так лучше, правда?

– Да. сэр.

Представьте, что я заменил все «о» на «д», «в» на «р», «ф» на «а», «п» на «й», «л»-на «ь», «с» на «н», «к» на «ц», «г» на «т», «и» на «е» и наоборот. Тогда вода превратилась бы в РДОФ. А представьте, что я произвел такие замены по всему алфавиту. По-прежнему ли это мой родной язык? Ну да. Вфьла рни вфрсд тдрдвег йдфстьепнце.

Язык был моя постель. Более того, письмо было моя постель. Там я ничего не боялся. Я нуждался в нем. Я доверял ему. Я писал записки самому себе и читал их. Я гадал, что они значат. Я откладывал записки и старался забыть, чтобы потом найти и прочитать их. Я рвал их на куски и переставлял слова, читал задом наперед и через слово.

Юнеме дме фл юмьбвт цс шьбюсй. Юне дзюлр цт флю дигш.

Вес мозга

 
Голова болит
опять болит,
пятьдесят две унции,
мокрые насквозь.
 
 
Боль весит
тоже
3 с лишним фунта,
катится булыжником
с пола на крышу.
 
 
Пятьдесят две унции,
по унции на карту
в колоде.
 
 
По тринадцать
на каждые восемь
часов, что я обвожу
топографию
спичкой.
 

Мадам Нанна одевалась непредвиденно.Из-за чего, интересно, бывает так, что слово не вписывается?Я часто рассматривал пространство между словами с обеих сторон рассматриваемого слова. Может, дело в размере? Числе гласных? Смысле? Мадам Нанна была дороднаяженщина. Не совсем так. Мадам Нанна была докучливаяженщина. Мадам Нанна красочно наряжалась. Но на самом деле, несмотря на одежду, верно ли это относительно самой мадам Нанны? Мадам Нанна покупала и носила одежду ярких цветов. Мадам была весьманеглупа.

Конечно, сказал мне толстяк Болтай, метафора ничего не значит вне своего метафорического контекста. Подобно тому как мореплавание невозможно без корабля и воды. Я хочу сказать, что метафора сама по себе не имеет смысла. Но но но но малыш ломал голову: как «голод не тетка» может что-то значить для меня без контекста – пока не понял, что не значит. Итак, можно ли говорить о смерти языка?

замысловатое

В вестибюле ракетного завода «Дионис» дядюшку Неда встретил высокий человек в черепаховых очках.

– Ну что, рад, что вы нашли время зайти, мистер Джоунз. Я мистер Чхайн. Мы разговаривали по телефону. А это, должно быть, ваша семья.

– Да, – сказал дядюшка Нед. – Это моя жена Мэри и наш приемный афроамериканский сын Джамал.

– Приятно познакомиться, миссис Джоунз.

– Взаимно.

– И с тобой, мой мальчик. – Чхайн хихикнул вместе с дядюшкой Недом. – И с тобой, – повторил он.

– Я хочу поблагодарить вас за экскурсию по заводу и личный разговор.

– Вы шутите? При ваших рекомендательных письмах? Мы счастливы, что вынами заинтересовались. Знаете что… – Чхайн подал знак женщине, стоявшей в нескольких шагах от него у стола. – Перейдем к делу. Я покажу вам лаборатории, а наша Лонни погуляет с дамой и юным братишкой.

– Вообще-то, – сказал дядюшка Нед, – я надеялся, что мы все останемся вместе. Знаете, чтобы потом было легче обсуждать.

Чхайн слегка оторопел от такой просьбы, но быстро пришел в себя:

– Пожалуйста, конечно. А Лонни захватим, чтобы жена не скучала.

– Отличная идея, – сказал дядюшка Нед.

– Лонни, это мистер и миссис Джоунз с приемным афроамериканским сыном Джамилем.

– Джамалом, – сказала мадам Нанна.

– Да, конечно.

– Какая славная шоколадочка, – сказала Лонни и потрясла указательным пальцем перед моим подбородком.

Мы шли вслед за дядюшкой Недом и Чхайном. Вестибюль был сплошь стекло и хром. Хромированные урны, стеклянные столы, стеклоблоки и хромированные перила вдоль абсолютно белых стен. Мимо деловитые женщины, вроде Лонни, носили кофе и документы.

– Как мне нравится ваше платье, – сказала Лонни мадам Нанне.

– Спасибо.

– Так вы тоже собираетесь работать с нами?

– Еще не решила.

– Ну даже если нет, мы все равно будем часто видеться. У нас есть книжный клуб и боулинговая команда. Какой милый мальчонка.

– Мы располагаем новейшим и лучшим оборудованием, – говорил Чхайн дядюшке Неду. – Если вам нужен какой-нибудь компонент – только скажите, мы его изготовим. Можете ни о чем не беспокоиться. На каждом этаже у нас стоит логический анализатор «Дигиталис Эн-Экс», подключенный ко всем компьютерам этажа. Если вам не хватает компьютерной мощности, только дайте знать.

Мы остановились у большого окна и посмотрели сквозь него на огромную модель города и окрестностей. С холмами, ручьями, реками, домами, церквами и пластиковыми человечками.

– Вообще это северная Вирджиния, – сказал Чхайн. – Хотя мы не имели в виду никакой конкретный город. Но ребята из ЦРУ очень огорчаются. – Он хохотнул. – Вот наш Полигон локальных испытаний, ПЛИ. Здесь мы взрываем уменьшенные версии наших бомб, чтобы изучить разрушения. Такая трехмерная модель генерируется на компьютере, расчет новой после каждой детонации обходится почти в тридцать семь тысяч долларов.

Дядюшка Нед присвистнул.

– Разумеется, это не то же, что взорвать сам объект, но кости нам моют гораздо меньше. – Он улыбнулся женщинам и мне. – Конечно, для вас как для специалиста-практика это не так уж интересно. Что проку в наших игрушках, если нельзя взорвать их среди людей, правда? – Чхайн хлопнул дядюшку Неда по плечу. – Старые добрые дни, когда ты просто пролетал сверху и сбрасывал бомбу, остались в прошлом. Теперь нам нужны вы.

Мадам Нанна улыбнулась Лонни и сказала:

– Мой муж – гений в топливных форсунках.

– И очень кстати, – сказал Чхайн. – Цены на топливо нас душат. Надо сократить его расход, чтобы поддержать рентабельность, и тут на сцену выходят такие люди, как вы, Джоунз.

Дядюшка Нед застенчиво опустил голову.

– Ну что, пойдемте дальше, – сказал Чхайн, возглавляя шествие. Он привел нас в большую лабораторию, полную людей в белых халатах за компьютерами. – Вот служба поддержки, – сказал он. – Как попадается какой-нибудь блок – несите сюда. Не тратьте время на подсчеты. Эти люди для того и существуют. Нам нужно ваше творчество. Вы занимаетесь искусством, [223]223
  Делакруа [Эжен Делакруа(1798–1863) – французский живописец; преимущественно современные исторические сюжеты в романтико-героическом духе. ], Делакруа, у кого Делакруа?
  Ни в какой другой европейской стране живопись не проявляет такой склонности к дидактике и морализаторству, как во Франции. Пристрастие к проповедям становится заметно в искусстве начала XVII века. Никола Пуссен [ Никола Пуссен(1594–1665) – французский художник, представитель классицизма; пейзажи, исторические, мифологические и религиозные сюжеты. ] возглавил колонну и завел ее через лес в болото. Его картина «Аркадские пастухи» – символ аморфности. Усталые пастухи читают надпись на могильном камне: «И я в Аркадии». «Завещание Эвдамидаса» посвящено благоразумному подчинению; усопший житель Коринфа оставляет друзьям заботу о пропитании матери и дочери. Такое засилье антитетических эпиграмм могло происходить только от французов. Формально работы Пуссена имеют итальянский характер, хотя итальянцы так топорно не работают. Морализаторство воплощается и в жанровой живописи; крепостные у Луи Ленена [Луи Ленен(1602–1648) – один из трех братьев-художников Ленен; монументальные и строгие картины на крестьянские темы. ] неестественны, явно глупы и, увы, совсем не похожи на головорезов у Броувера [Адриан Броувер(Брауэр, ок. 1605–1638) – фламандский живописец; драматичные сцены из жизни крестьян и городских низов. ] и других голландских художников. Религиозные полотна стали заметно отличаться от итальянских и испанских. Во Франции развился интерес к духовной жизни личности и искуплению, на что ни один нормальный человек надеяться бы не мог. Grand gout[Высокий вкус (фр.). ]был изрешечен набожными стрелами и потому тоже принадлежал к академическому духу Франции тех времен – фундаментальные понятия истины и правды каким-то образом беззастенчиво совмещались. Рассудок и эта страсть к поучительству сформировали méthode classique,представленный в XVII веке Пуссеном и писателем Корнелем Пьер [ Корнель(1606–1684) – французский драматург-классицист. Ряд трагедий на исторические сюжеты, трагикомедия «Сид» и др; темы государственности, долга, мужества.].
  Хвастливой, с тяжелыми кулаками, позе Утомительного противостоит второе течение, Праздное. Праздное основано исключительно на вкусе.Конечно, затруднительно дать определение вкусу, но можно не сомневаться, что при подробном анализе преобладающий вкус Праздного оказывается таким же помпезным и напыщенным, как и утомительного. В начале 1700-х существовало движение: сделать эмоции критерием для оценки художественных качеств. Это было бегство от рассудка и морали, от академической традиции, но, конечно, чувства или чего-либо столь же искреннего ему недоставало. Интерес представляла только поверхность реальности. Charmeи esprit[Очарование… остроумие (фр.). ] были невероятны, чистейшие элементы вкуса, утонченность и элегантность которых могла родиться только в самых модных гетто мира; и то и другое – пощечины как рассудку, так и морали. Они аморальны по так называемому определению. Эту невключенность в сферу морального смысла ошибочно приняли за фривольность, непристойность и порнографичность, однако в действительности она всего лишь глупа.
  Склонность к излишествам и неумеренности послужила стимулом к созданию такого количества произведений искусства, что обойти громаду всего espritи пробраться к остальной французской живописи непросто. Картины Ватто, Ланкре [Жан-Антуан Ватто(1684–1721) – французский живописец «галантного жанра». Поэтичные любовные сцены, театральные сюжеты и празднества, пейзажи и др. Никола Ланкре(1690–1743) – представитель стиля рококо; как и у Ватто, «галантные» и театральные сюжеты. ] и других в первой половине 1700-х оказались на стенах и потолках парижских гостиниц в стиле rocaille[Разновидность рококо.]. Им радовались ценители; остальные восхищались полами. Это декоративное искусство, будучи переоцененным, считалось преходящей тенденцией. Ватто, возглавлявший школу, рассматривался как случайность, испорченный отпрыск Утомленного. Конечно, иррациональность и непостижимость натуры, свойственные французскому народу, и его художественное чутье борются весьма энергично, но не могут подавить помпезные составляющие французского духа. Скорее, игра и бесславная битва между этими противоположными элементами привели к подъему французского искусства. Между Пуссеном и Рубенсом пролегает полоса земли, покрытая телами французов, которые пали жертвой язвительных диатриб. Мы видим битву между косными пуританами, с одной стороны, и неряшливой, возможно, пьющей богемой – с другой. Энгр [Жан Огюст Доминик Энгр(1780–1867) – французский мастер исторического и портретного жанра. Рисовал знатных современников, в т. ч. Наполеона, женщин, обнаженную натуру. В отличие от Делакруа – гармоничный, «гладкий» стиль. ] и Делакруа встретились в темном переулке XIX века, причем Энгр считал Делакруа разведчиком дьявола, а себя – самозваным Норманом Мейлером линейности и классической традиции.
  Конечно, атрибуты Утомительного и Праздного не устояли и просочились друг в друга, чем в значительной мере объясняется рост французских художников. По этой причине многие художники были тяжело искалечены паранойей и приступами раздвоения личности.
  Пуссен и Корнель давно перестали быть символами французской мысли. Искусство затоптали Людовик XIV и компания. Результат – художественная импотенция, безвольная кисть, не оставляющая хоть сколько-нибудь ценных мазков. Академия придушила художественную жизнь. Реакцией, бунтом стали поиски полной свободы от академических оков. Но вскоре эта иллюзия эмансипации или недисциплинированной и неограниченной быстрой живописи уже лежала поверженной на поле боя истории искусств. Ватто, Ланкре и Патер [Жан-Батист Патер(1695–1736) – представитель французской школы рококо, ученик Ватто. «Галантные» сцены. ] выдохлись в начале XVIII века; они исчерпали все стены и потолки в стиле rocaille,угнетенные тягостным климатом поучительной помпезности.
  Злая фашистская тенденция, с которой теперь столкнулся вольный, рисующий на скорость менталитет petits rnaitres[Малые мастера (фр.). ], по сути, явилась возвратом к Утомительному, самодовольному проповедническому искусству, заразившему Францию в классический период XVII века. Это могли назвать неоклассицизмом или неопуссенизмом; grand goutвернулся. Но он пострадал от полувекового воздействия иррационального и нуждался в вековой дозе рибофлавина и железа. Дидро сказал: «Сначала растрогай, удиви меня, разбей мне сердце, пусть я содрогаюсь, плачу, вглядываюсь, негодую – только потом радуй мои глаза» [Неточная цитата из «Опыта о живописи» (1765) Дени Дидро (1713–1784) – французского философа-просветителя, писателя, теоретика искусства, критика, основателя «Энциклопедии».].
  В XIX веке из прошлого дули ветра двух старых школ, линейной и колористической, правда, прибавившиеся романтические и сентиментальные элементы придали им новый смысл. Хотя эти элементы вобрали в себя и та и другая школы, их заметное расхождение продолжилось. Колористическое и беззастенчиво витиеватое к 1830-м полностью проявилось в работах Делакруа, французской романтической школы. Противоположностью этому стало движение неоклассицистов, упрямо настаивавших на линии и структуре, отличавшееся от классицизма Давида [Жак Луи Давид(1748–1825) – французский живописец; темы Французской революции и античности, портреты. ] большей слащавостью и приторностью. Во главе стоял Энгр. Рудиментарное различие между новыми школами едва ли заметно, однако борьба между ними была еще глупее, чем борьба между пуссенистами и рубенсистами XVII века. – Прим. автора.


[Закрыть]его надо развивать. Я говорю: какая польза от ядерного устройства, если оно пылится во дворе? Развертывание – вот как называется игра. Воспринимайте ракетный завод «Дионис» как свою галерею.

Мадам Нанна простонала:

– Как же этот ребенок оттягивает руки.

И поставила меня на пол.

Я наблюдал, а взрослые беседовали: Чхайн и дядюшка Нед – о том, как разнести мир в клочья, а Лонни и мадам Нанна – о женском клубе с солярием. Затем я убрел оттуда, пробираясь между столов, вдоль спинок кресел и мыслителей в белых халатах. Я разглядывал экраны и бумажки и выполнял задание – смотри и запоминай.Пара человек странно посмотрели на меня, но я был ребенок, так что они отвернулись и продолжили работать.

Наконец взрослые, улыбаясь и смеясь, нашли меня.

– Детишки, – сказал Чхайн.

– Ишь какой шустрый, – заметил дядюшка Нед.

– В крови, – ответил Чхайн, и все рассмеялись.

Мадам Нанна снова взяла меня, прижала к груди и игриво подбросила пару раз.

Датчик давления использует индуктивное устройство для пересылки данных, подключенное к электронному реле времени в блоке управления. Два вакуумных анероида приводят в движение сердечник внутри трансформатора, тем самым меняя его индуктивность. При закрытом клапане давление в патрубке падает, анероиды расширяются и выталкивают сердечник из магнитного поля. Индуктивность снижается, генерируя короткие импульсы.

Возникает вопрос, особенно если ты предпочитаешь молчать: обладает ли сам голос феноменологической ценностью, есть ли у него трансцендентность. Есть ли у голоса облик? Может ли голос быть хорош? И производит ли голос, звучащий голос, говорящий голос, тот же эффект, что и голос на письме? И могут ли они работать вместе или друг против друга, или даже, быть может, совместно отрицать всякий смысл? Такие вот соучастники, звук и знак. Голос я умел менять уже тогда: писал им то детскую записку, то ехидную, то страшную. Но это всегда бывала записка. Сотрудники смотрели на нее и спрашивали: «Что там написано?» А не: «Что он сказал?»

– Слышите, не бросайте меня здесь с этой женщиной, – крикнула доктор Дэвис через ржавую, но прочную решетку камеры. Она оглянулась – Штайммель сидела по-турецки на нижней койке, на голом матрасе, глаза закрыты, распущенные волосы растрепались по лицу. – Слышите!

– Захлопни пасть, – сказала Штайммель, так и не открывая глаз. – Я тебя не убью. Пока что.

– Охрана!

Штайммель открыла глаза и посмотрела на Дэвис:

– Что вы с этим недоумком Борисом там хотели?

Дэвис повернулась лицом к Штайммель, для равновесия вцепилась в прутья за спиной, сделала жесткое лицо:

– Мы? Ну – ты же не собиралась делиться мальчиком.

– Еще бы.

– Но ты его украла.

– Что вы задумали?

Дэвис растерялась:

– Вопрос не по сути.

– Да нет, как раз по сути. Ты не хуже меня знаешь, что могло получиться из этого сопляка. Мне просто немного не хватило времени.

Дэвис осторожно направилась к койке, где сидела Штайммель:

– Не понимаешь – именно потому нам и надо сотрудничать. Если взглянуть на тему под двумя разными углами, больше шансов разобраться.

Штайммель снова закрыла глаза.

– Нет, не отмахивайся от меня. Послушай, если поработать над ребенком вдвоем, то… кто знает? Я и ты, Дэвис и Штайммель, мы могли бы в один момент распотрошить эту мелюзгу на благо науке.

Штайммель открыла один глаз и взглянула на Дэвис.

– Штайммель и Дэвис. Но пока я тебя не придушила, подумай вот над чем: мы не только сидим в тюрьме, за решеткой! в каталажке!! в кутузке!!! мы даже не знаем, где этот ссыкун!!!!

– Я в курсе. Ну а если сбежать?

– Сбежать? У тебя… – Штайммель остановилась, подняла глаза к потолку, вытянула шею и выпрямилась. – Если тупая, необразованная, неотесанная деревенщина вроде Джеймса Эрла Рэя [224]224
  Джеймс Эрл Рэй(1928–1998) был приговорен к пожизненному заключению за убийство американского баптистского священника Мартина Лютера Кинга (1929–1968), борца за права черного населения. В 1977 г. бежал из тюрьмы особого режима (однако на третий день был пойман).


[Закрыть]может выбраться из тюрьмы, чем хуже пара пробивных девочек из Вассара, [225]225
  Престижный колледж в штате Нью-Йорк, первоначально – женский (один из первых в США).


[Закрыть]докторов философии после Лиги плюща?

– Ну вот, другой разговор.

Когда мы вернулись в детскую, сотрудники и дядюшка Нед начали дебрифинг. Я сидел за столиком, передо мной лежал блокнот, а мадам Нанна, пристроившись сзади на полу, терла мне шею. Несомненно, она рассчитывала, что я расслаблюсь и информация потечет беспрепятственно. Я срыгнул для них все, что видел, но ничего не снабдил контекстом. И все же они пришли в явный восторг от уравнений, телефонных номеров и схем. Их эксперимент удался, решил я. Я с самого начала понял, что как таковая собранная информация никому не нужна; важно то, что я действительно прошел задание и выполнил миссию. Я функционировал.Более того, был в полностью эксплуатационном и рабочем состоянии. Сразу после беседы дядюшка Нед позвонил президенту и сказал: демократии и бейсболу ничто в мире не угрожает, можете совершенно безнаказанно отправляться в Палм-Спрингс играть в гольф.

БАРТ: Ты помнишь, как на прилавках впервые появились эти войлочные фломастеры? Мне так не терпелось купить себе такой и опробовать. Их тоже выпускали японцы, и если онистанут ими писать…

ХЕРСТОН: [226]226
  Зора Нил Херстон(1891–1960) – американская писательница, афроамериканский антрополог и фольклорист.


[Закрыть]Я тогда уже умерла. Но, впрочем, кому это интересно?

БАРТ: Разве не понимаешь? Я говорю об акте написания. Сам жест настолько важен для смысла, тебе не кажется? Ведь даже то, где я сижу во время письма, влияет на значение.

ХЕРСТОН: Чем ты обкурился?

БАРТ: Я даже наблюдал «биковский [227]227
  От названия шариковых ручек «Бик».


[Закрыть]стиль» письма, как я его называю. Ты видела этих людей – строчат слово за словом, без остановки.

ХЕРСТОН (кивая):Случалось видеть, конечно.

БАРТ: В конце концов фломастер я выбросил, потому что кончик очень быстро истрепался. Теперь вернулся – и, думаю, навсегда – к самым тонким авторучкам. Гладкое письмо, какое я люблю, без них немыслимо. А ты чем пользуешься?

ХЕРСТОН: Заточенная кость и кровь.