Текст книги "Очертя сердце"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Ева допила свой стакан.

– Дай мне сигарету, – сказала она. – Сейчас половина шестого… Мне хочется ему позвонить.

– Кому? Мелио?

– Да.

– Зачем?

Ева сняла шляпу, тряхнула волосами, потом поудобней устроилась на банкетке, вздохнула с облегчением.

– Теперь мы твердо уверены, что это Мелио, так ведь?

– В психологическом смысле да. Кто, как не он. Он был другом, издателем.

– Ну так вот. Надо самим нанести решительный удар. Мне хочется попросить, чтобы он назначил мне встречу, и припереть его к стенке. Погоди, не торопись хмурить брови… Что, если Борель… это комиссар, его фамилия Борель… получит пластинку, он ведь сейчас же все поймет… Я его видела, понимаешь, я знаю, что это за человек… С другой стороны, быть может, Мелио вовсе не так уж гордится ролью, которую считает своим долгом играть… Если бить на его чувства, может, удастся заставить его переменить фронт.

– С условием, – возразил Лепра, – если во всем ему признаться.

– Ну что ж, я ему во всем признаюсь.

– А он на нас донесет.

– Нет. Не посмеет. На меня он не донесет. Просто потому, что таких вещей не делают. Мелио все-таки не первый встречный.

Лепра скрестил руки на круглом столике и погрузился в созерцание блюдец.

– Ты со мной не согласен? – спросила Ева.

– Нет. Совершенно не согласен.

– Ты предпочитаешь сидеть сложа руки и ждать, пока Борель явится нас арестовать? Потому что теперь одно из двух: Мелио или Борель… Встряхнись же, Жан.

Она продела руку под локоть Лепра и заговорила своим самым вкрадчивым голосом:

– Мы ни разу по-настоящему не объяснялись с Мелио… Я перед ним извинюсь…

– Ты? Ты признаешь, что была не права?

– А почему бы нет? Во-первых, это правда. Я должна была обходиться с ним по-другому… Я расскажу ему, как мы жили с Морисом. Он ведь наверняка не имеет об этом ни малейшего понятия. Я опишу ему, что произошло в последний вечер в Ла-Боль. Можно ведь по-разному представить дело. Люди сразу чувствуют, когда их не пытаются перехитрить… И потом, Мелио не сумасшедший. В конце концов, он коммерсант. Он поймет, в чем его выгода.

Лепра устало пожал плечами.

– Ева, дорогая, ты меня удивляешь. Несколько часов назад Мелио был самой последней тварью, а теперь он стал чуть ли не джентльменом.

Ева встала, отодвинув столик.

– Пойду позвоню ему, – сказала она. – Бывают минуты, когда надо идти ва-банк. Если я с ним не встречусь, я чувствую – мы погибли.

– Я тебя предупредил. Я не пойду.

Ева потеребила его за ухо, нежно склонилась к нему.

– Пойдешь. Обязательно. Я не хочу, чтобы в случае неудачи ты обвинил меня в неуменье.

– Но черт возьми, ведь пока еще у нас остается сомнение. Исходя из психологических соображений, мы уверены, что это он, но ты должна понять: несмотря ни на что, мы могли ошибиться. И что же? Ты за здорово живешь выложишь ему всю правду?

– Неглупое рассуждение. Если я увижу, что он неискренен, я промолчу. Знаешь, меня еще никто ни разу не обманул.

Ева гибко скользнула между их столиком и соседним и поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. Прежде чем скрыться, она едва заметным движением руки послала ему воздушный поцелуй. Лепра подозвал официанта, который дремал, подперев плечом дверь.

– Два черных кофе.

Вдруг издателя не окажется в его конторе. Лепра цеплялся за эту надежду. Это так похоже на Еву – внезапный порыв, желание как можно скорее покончить с делом. Как убедить ее, что у комиссара, даже если он склонен их подозревать, никогда не будет улик, а так они сами снабдят Мелио решающей, смертоносной уликой? Надо ждать, чего бы это ни стоило! Даже если каждый день придется выдерживать пытку почтой. Другого выхода нет.

Лепра выпил свой кофе, выкурил последнюю сигарету из пачки. Его решение принято. Он не пойдет к издателю. Ева слишком легко забыла, что она ничем не рискует в этой истории. Не она ведь убила Фожера. Если дело обернется плохо, ее не осудят. Без четверти шесть… Может, Мелио куда-нибудь ушел… Остается еще надежда!

На верхней ступеньке показались ноги Евы, длинные, соблазнительные. «Возможно ли, – думал Лепра, – что я так люблю ее, точно я зверь, а она моя самка!» Ева сошла вниз, пылая молодым задором с подновленной косметикой на лице.

– Все в порядке, – сказала она. – Завтра вечером он нас примет, в десять часов. О, ты заказал кофе! Чудесно!

– В десять часов?

– Да. Это единственное время, когда он бывает один.

– Он не удивился?

– Нет… Скорее смутился… был уклончив. По-моему, он ждал от меня этого шага. Жан, дорогой, не строй такую мину. Я чувствую себя в ударе. Это реакция, конечно. Мне было так страшно, когда я входила в полицию. Твердый орешек этот Борель. Рядом с ним Мелио щенок.

7

Около восьми часов качался дождь. Теплый, стремительный ливень, после которого в городе вдруг запахло портом. Теперь низко над горизонтом загорелся узкий серп луны. Опустив боковое стекло такси, Ева в застегнутом наглухо плаще подставляла лицо ветру. Она чувствовала себя в Париже словно в громадном знакомом лесу. Ей нравилось, проезжая мимо, видеть девиц на пороге баров, проглядывающие сквозь решетку витрины, бегущий отсвет рекламных огней на фасадах старых домов. Улица Камбон была безлюдна. Ева приехала первой. Она прошлась перед магазином, увидела на углу бульвара высокий силуэт Лепра в плаще с поднятым воротником и почувствовала, как в ее чреве, словно дитя, встрепенулась любовь.

– Извини меня, – запыхавшись, сказал Лепра. – Меня очень долго обслуживали.

– Ты хорошо поел? Что ты ел, расскажи?

– Пережаренный бифштекс… А ты сама? Говори же.

– Ну так вот, Блеш был просто очарователен. Он настроен самым благожелательным образом. Думаю, твой концерт дело решенное. Я сказала ему, что на днях ты к нему зайдешь… Завтра, если хочешь, мы это обсудим.

Лепра остановился у подъезда.

– Ты не передумала?

– Нет.

– А я – да. Мы собираемся сделать глупость, Ева.

– Не стоит начинать все сначала.

– Вот именно стоит. Со вчерашнего вечера у меня было время поразмыслить.

Он увел Еву подальше от подъезда к магазину, на витрине которого была уже опущена решетка.

– Выслушай меня… В последний раз… Если это не Мелио, понимаешь ли ты, какие мы вызовем у него подозрения… А если он, тогда его связывает обещание, данное твоему мужу. Он пойдет до конца. В обоих случаях мы обречены на проигрыш.

– Мой милый Жан, когда человек начинает себя убеждать: «Что в лоб, что по лбу», значит, он решил бездействовать. Мелио нас ждет. Пошли!

Она возвратилась к подъезду. Подождала Лепра.

– Ну как? Или ты хочешь взвалить весь груз на меня? Сунув руки в карманы, Лепра подошел к Еве.

– Говорить буду я, – сказала она. – Тебе бояться нечего.

Справа от них начиналась лестница. Поручни были мокрыми. Горевшая на площадке лампочка отражалась в медной дверной дощечке «Издательство Мелио. Входите без стука».

Ева повернула ручку, толкнула дверь. На потолке горела неоновая трубка.

– Я вижу, ты не в своей тарелке. Я тоже, – шепнула Ева. – На меня вдруг страх напал. Как бывает на сцене.

Они прошли через холл и, остановившись снова, уже перед дверью в кабинет Мелио, обменялись взглядом. Ева изобразила на лице улыбку, постучала и вошла. Лепра, шедший позади нее, прикрыл дверь. Кабинет был пуст. Растерявшись, Ева медленно двинулась вперед.

– А ведь мы с ним условились… – начала она. Лепра тоже шагнул вперед. И вдруг они увидели Мелио и застыли как пригвожденные к месту. Ева ухватилась за руку Лепра. Мелио был распростерт на полу за своим креслом. Лампочка на потолке освещала его белое как мел лицо и разинутый рот. Мертвец, казалось, все еще кричит. Воротничок его был порван, узел галстука полураспущен. Он сжимал кулаки. Один застывший глаз был выпучен, в другом виден только белок.

Ева отстранилась от Лепра и на цыпочках сделала несколько шагов.

– Его задушили, – сказала она. Голос странно прозвучал в тишине.

– Он мертв, – добавила она.

Мгновение они оставались так – неподвижные, безмолвные.

– Уйдем, – заговорил Лепра. – Если нас здесь застанут…

– Подожди, – возразила Ева. – Запри дверь. Покусывая большой палец, она разглядывала стол.

– Знать бы, почему его убили, – прошептала она. – Может, это совпадение. Но мне что-то не верится.

Она решительно обошла тело и стала открывать один за другим ящики стола, тщательно их обшаривая. Потом подошла к книжным полкам, нашла на одной из них несколько пластинок, прочитала наклейки.

– Ничего? – спросил Лепра.

– Ничего. Но вряд ли он прятал бы улики здесь.

– А где же? У себя дома?

– Конечно.

Она присела на подлокотник кресла.

– Завтра сюда явится полиция, – сказала она. – Все опечатают… в его квартире тоже… Тогда будет поздно… надо пойти туда сейчас… Который час на твоих?

– Четверть одиннадцатого.

– Если нам повезет!…

Она покачнулась, оперлась о край стола.

– Ладно, – проговорила она, – сейчас не время падать в обморок!…

Она опустилась на колени перед трупом, кончиками пальцев обыскала его карманы.

– Помочь тебе?

– Нет… Молчи… Если ты будешь молчать, может, я справлюсь.

Связка ключей оказалась в кармане брюк. Ева вытащила их короткими рывками, протянула руку Лепра. Встать без его помощи она не могла.

– Возьми их, – выдохнула она.

Он довел ее до кресла, и она рухнула в него, закрыв глаза.

– Все в порядке, – наконец прошептала она. – Но грабить покойника так гнусно.

Она встала, опираясь на подлокотники, и посмотрела на убитого.

– Бедняга! Дорого же обходится дружба с Морисом!… Она вышла, пятясь, следом за Лепра, потом медленно закрыла дверь. Они на цыпочках спустились по лестнице, перешли на другую сторону улицы и, только оказавшись на бульваре, замедлили шаги. Ева тяжело повисла на руке Лепра.

– Это недалеко, – сказала она. – Улица Сент-Огюстен. На третьем этаже. Я там часто бывала с мужем. Дай мне сигарету. Я буду смахивать на уличную девку. Тем хуже.

Дав ей прикурить из своих ладоней, он увидел на скулах Евы крохотные веснушки, проглядывавшие сквозь румяна. Но у него не было желания ее поцеловать. Она снова взяла его под руку.

– Кому было выгодно его убивать? – спросила она. – Он оставался последним из тех, кого мы подозревали.

– Сам не понимаю. После его смерти никто нам не прояснит эту историю с пластинками.

– Может, мы ошибаемся. И убили его по причинам, которых мы не знаем. А пластинки мы найдем у него дома.

Они разговаривали машинально, чтобы нарушить зловещее уличное безмолвие, заглушить страх в душе. Но страх звенел в их голосах, ощущался и в нетвердой походке. Они шли как пьяные. Ева протянула Лепра недокуренную сигарету.

– Докури. Меня от нее мутит… Ключи у тебя?

– Да.

– Это последний дом, угловой.

Они обошли дом, осмотрелись вокруг, повернули назад. Комната консьержки была освещена, в ней никого не было. Видна была открытая дверь, очевидно ведущая в кухню.

– Я пройду первым, – сказал Лепра.

Он, не таясь, вошел, пересек прямоугольник света, лежавший на плитах подъезда. Потом сделал знак Еве. Она присоединилась к нему.

– В самой глубине, – прошептала Ева. Пошарив в темноте ногой, Лепра нащупал ступени.

– Это на третьем, – заговорила Ева. – На каждом этаже только по одной квартире.

На площадке третьего этажа Лепра щелкнул зажигалкой.

– Попробуй плоский ключ, – сказала Ева.

Дверь сразу же открылась. Они бесшумно затворили ее, и Ева повернула выключатель. На стенах вспыхнули бра из кованого железа.

– Под нами люди, – сказала Ева. – Нельзя, чтобы они нас услышали.

Она сняла туфли. Лепра тоже разулся, потом посмотрел на часы.

– Скоро одиннадцать, – заметил он.

Ева вытянула руку вперед.

– Кабинет там, – сказала она.

Они прошли через просторную гостиную, увидели в большом венецианском зеркале свои движущиеся отражения. Лепра натолкнулся на столик, осыпались лепестки роз. Свет от ламп, горевших в прихожей, сюда уже почти не проникал. Ева пошарила вокруг.

– Это здесь, – сказала она. – Надеюсь, что ставни закрыты.

Она проскользнула в соседнюю комнату. Скрипнула половица, за ней другая.

– Можешь войти.

Лепра вошел. Настольная лампа рисовала светлый круг на огромном столе в старинном стиле. Освещенное боковым светом лицо Евы казалось маской.

– Займись полками, – сказала она. – Я проверю ящики стола.

Они бесшумно принялись за работу. Лепра перебирал книги. Ева рылась в бумагах.

– Здесь ничего, – сказал Лепра.

– Здесь тоже.

Он занялся тумбой, в которой стояли пластинки: Стравинский, Шостакович, Гершвин, Бела Барток… При свете лампы он читал наклейки, наклоняя каждую пластинку, чтобы рассмотреть звуковую канавку. Пластинки Фожера отличались узкой бороздкой – их было легко узнать.

– Мы ведь даже не представляем, чего мы ищем, – заметил Лепра. – Может, твой муж оставил письма.

– Мы бы их нашли, – возразила Ева.

– Может, Мелио арендовал сейф.

– Сомневаюсь!

Ева оглядела кабинет.

– Система.

И снова Лепра принялся разглядывать каждую пластинку.

– На проигрывателе пластинка, – сказала Ева. Лепра наклонил пластинку, рассмотрел ее сбоку.

– Ну и что? – шепнула Ева.

– Может, и она.

– Наклейку проверил?

– Наклейки нет. Ева поколебалась.

– Чем мы рискуем? – наконец произнесла она.

Она вновь положила пластинку на проигрыватель и включила контакт.

– Ты сошла с ума!

– Молчи!

Она на коленях возилась с проигрывателем. Кончиком пальца коснулась иглы, вызвав в микрофоне отзвук, который она постаралась приглушить. Потом опустила звукосниматель на пластинку, пластинка зашуршала… Они узнали голос Флоранс, такой слабый, что он казался далеким, нереальным. Голова к голове, склонившись над пластинкой, они слушали песню, они ждали того голоса… Но нет, голоса не будет. Это невозможно, ведь, когда Флоранс записывала «Очертя сердце», Фожера уже не было в живых. Слова, произносимые Флоранс, пронзали душу… Они были обращены только к ним двоим, словно Фожер мог угадать, что однажды вот так вдвоем, бок о бок, с бьющимся сердцем, они будут вслушиваться в эту полузадушенную музыку, повествующую об их преступлении. Лепра почувствовал, как что-то обожгло ему руку. Ева плакала. Он хотел прижать ее к себе. Она тихонько его оттолкнула. Песня шла к концу… Последний припев… Пластинка, щелкнув, остановилась. Они продолжали вслушиваться.

На безлюдной улице притормозила машина, хлопнули дверцы. Лепра выключил проигрыватель и выпрямился. Он провел ладонями по щекам, словно для того, чтобы согнать бледность. На тротуаре разговаривали люди. Лязгнула дверная пружина, в подъезде голоса загудели отчетливей. Говоривших было по крайней мере трое. Ева побежала в прихожую и погасила свет. Лепра хотел было погасить и настольную лампу, но ему не хватило мужества остаться в темноте. Кто-то на лестнице рассмеялся. Голоса поднимались все выше. Теперь они звучали совсем близко. На пороге кабинета показался силуэт Евы.

– Тсс!

Люди прошли по площадке.

– До чего же он уморительный, – произнес голос.

– А она, когда опрокидывает бутылку…

Слова стали невнятными. Кто-то споткнулся о ступеньку.

– Сегодня суббота, – шепнула Ева. – Они возвращаются из театра.

Шаги раздались над их головой. Послышался глухой шум запираемой двери. Лепра прислонился к книжной полке.

– Мы могли с ними встретиться, – сказал он, и ему почудилось, будто это говорит не он, а кто-то другой.

Они еще выждали.

– Ты уверен, что машина уехала? – спросила Ева.

– Я не обратил внимания.

– Продолжим! Столовая рядом.

Лепра покорно двинулся за ней, но у него не было сил продолжать обыск. Он был уже за пределами страха, усталости, отвращения. Он страстно мечтал об одном – чтобы эта ночь наконец кончилась. Ева зажгла люстру. Она быстро открывала ящики. Взглянет, закроет, возьмется за следующий.

– Кухня, – скомандовала она.

Лепра сел, обхватив голову руками. Это превращалось в кошмар. Если бы хоть можно было закурить. Ему хотелось пить, он был как пустая скорлупка. От роз шел пресный, сладковатый запах. Где-то поодаль с дробным поскребыванием грызуна упорствовала Ева. Но она ничего не находила. Все зря. И Мелио погиб зазря. Лепра снова отвернул рукав. Но было слишком темно – стрелки не удавалось разглядеть. Лепра поднес часы к уху. Они тикали. А вообще, нелепый жест. Да и все остальное нелепо.

Лепра вздрогнул, почувствовав руку на своем плече.

– Уходим.

– Само собой, ничего?

– Ничего.

Не надо вникать. Только не вникать. Лепра тяжело встал. Ева, вернувшись в кабинет, проверяла, не оставили ли они каких-нибудь следов беспорядка.

– Зажги, пожалуйста, в прихожей.

Лепра прошел через темную гостиную. Справа стоял открытый рояль. Клавиши тянулись длинной мертвенно-бледной полосой. Лепра долго нашаривал штепсель. Когда он включил свет, Ева уже стояла с ним рядом.

– А в гостиной, в спальне ты искала? – спросил он.

– Да, только что.

Она обулась, стоя сначала на одной ноге, потом на другой. Лепра пришлось опуститься на колени. Ботинки жали ему, как после долгой ходьбы.

– Ты готов? – спросила Ева. Она приподняла его подбородок. – Ободрись, – сказала она.

Она говорила таким материнским, таким озабоченным тоном, что губы Лепра затряслись от бурного всплеска чувств. Он отвернулся, открыл входную дверь. Дом спал в плотном, холодном безмолвии. Ева вышла первой. Лепра погасил свет, прикрыл дверь, слегка надавив на нее. Вдруг Ева схватила его за руку, от этого движения замок защелкнулся. Дверь была заперта.

– Ключи! – пролепетала Ева.

– В чем дело?

– Ключи, они у тебя?

У Лепра вспотели виски.

– Но разве не ты…

Он задохнулся. Боже, ключи остались внутри. Он потряс дверь. Бесполезно. Рядом с ним Ева переминалась с ноги на ногу. Он шумно дышал… Придет полиция… Она удивится, почему ключи… Темнота разделяла их плотнее, чем стена. Он раскрыл ладонь, почувствовал пальцами ткань Евиного плаща.

– Прости, – шепнул он. – Прости…

– Поищи в карманах.

К чему? Снимая ботинки, он положил связку ключей на полку вешалки, это он прекрасно помнил. И забыл их взять. Лепра в последний раз потряс дверь.

– Ну что?

– Они внутри, в квартире.

Ева не шелохнулась, она вдруг точно перестала существовать.

– Ева!

Ева по-прежнему молчала. Когда она взяла его за руку, он чуть не вскрикнул.

– Пошли!

Оцепеневшие, на негнущихся ногах, они спускались по темной лестнице, так, словно ступали по льду. Лепра машинально считал ступени. Площадка второго этажа показалась им огромной. Ева крепко держала руку Лепра в своей и, когда пол скрипел, сильно ее стискивала. Наконец под их ногами оказался цемент. Свет в комнате консьержки погас.

– Дверь заперта, – шепнула Ева. – Достань зажигалку.

Пламя осветило часть стены, кнопку, открывающую дверь. Раздался короткий лязг. Они оказались на улице.

– Не спеши, не спеши! – приговаривала Ева.

Но сама почти бежала. Выйдя на авеню Оперы, они наконец замедлили шаги.

– Который час?

– Без десяти двенадцать, – сказал Лепра. – Хочешь, пойдем ко мне.

Лепра жил на улице Омаль. Они шли молча. Против воли они торопились. Лепра снова видел перед собой ключи, лежащие на полке. Образ потерянных ключей был так четок, что казалось, до них можно дотянуться, он почти чувствовал их тяжесть в своей руке… Мелкие подробности, на которые он не обратил внимания, одна за другой приходили ему на память… Ключей было пять… Они располагались по величине и прятались в кожаный футляр, который застегивался на две кнопки… Может, не дотронься Ева до его руки… в ту минуту было еще не поздно… а потом, замок щелкнул как курок… «Мы мертвы, – думал он. – Мы идем, но мы мертвые…»

Он назвал свое имя у дверей погруженной в дремоту привратницкой, зажег свет в подъезде. Те же самые жесты. И опять лестница. Прежняя сцена повторялась как во сне… Может, проснувшись, он найдет ключи… Дверь… Прихожая… Опять рояль… Лепра закрыл глаза, вновь их открыл, чтобы увериться, что он дома, у себя, в безопасности… Ева сняла плащ, вынула из сумочки гребень и начала приводить в порядок прическу.

– Мы как два пугала, – сказала она.

– Что ты будешь пить?

– Мне все равно… Стакан коньяку, и хорошенько разбавь водой.

Ева села на кровать, сбросила туфли. Когда Лепра вернулся с подносом, она все еще о чем-то думала, мягко потирая одну стопу о другую. Лепра наполнил стаканы, подал ей один из них, а сам повалился в кресло. Он так устал, что даже полулежа чувствовал, как мучительно ноет тело.

– Я в отчаянии, – сказал он. – Это непростительная ошибка.

– Ты о чем?

– О ключах.

Ева посмотрела на него невидящим взором человека, которого отвлекли от его мыслей.

– А-а, да, ключи.

– Ты, как видно, не понимаешь, – сказал Лепра. – Но ключи нас выдают.

Ева вытянулась на краю кровати, поджав под себя ноги.

– Ключи, – сказала она, – знал бы ты, как мне на них наплевать.

– Но… полиция…

– Что полиция? Она найдет ключи, пусть, ну и что?.. Между смертью Мелио и нами никакой связи… Пека полиция не получит пластинку или письмо, она никакой связи не установит…

– Что же тебя гнетет?

Ева не ответила. Она посмотрела на Лепра, как смотрела часто – с какой-то нежностью отчаяния. Бывали минуты, когда казалось, что сама она уже не в счет, что жизнь ее больше не волнует, а волнует только этот высокий и хрупкий юноша, которого она в эти минуты исступленно любила, как кого-то, с кем прощаешься навсегда.

– Ничего полиция не получит, – сказал Лепра. – Мы же ничего не нашли.

Чем больше он пил, тем сильнее мучила его жажда. Он налил в стакан одной воды и сел рядом с Евой, которая не отрывала от него взгляда. Распрямив пальцы, он словно гипнотизер медленно провел рукой по лбу любовницы.

– Что тебя гнетет? – повторил он.

– Я хочу знать, почему убили Мелио, – сказала она. Лепра задумчиво пил воду.

– Я тоже, конечно, хочу… Но меня больше всего беспокоит твой комиссар. Смерть твоего мужа уже наводит его на размышления. А теперь вдобавок погибает издатель твоего мужа. Борель начнет искать связь между двумя событиями.

– И не найдет ее. Лепра вздохнул.

– Хорошо бы ты оказалась права. Тогда нам больше нечего будет бояться!

– Скажи откровенно, – спросила Ева, – смерть Мелио не вызывает у тебя никаких вопросов?

– Конечно, вызывает. Но чем больше я думаю, тем сильнее крепнет во мне уверенность, что к пластинкам эта смерть никакого отношения не имеет. Погоди, сейчас поймешь. Мне уже приходила эта мысль, а теперь она кажется мне бесспорной. Мы предполагали, правда ведь, что Мелио посылал нам пластинки, чтобы отомстить за твоего мужа… Согласна?

– Да…

– В таком случае, зачем было убивать Мелио, который так хорошо делал свое дело? Зачем пытаться его заменить, когда он уже показал себя таким беспощадным? Никто никогда не рискнет убить человека, чтобы выполнять потом его работу.

Ева грустно улыбнулась.

– И хитер же ты, – прошептала она.

– Да нет, я просто пытаюсь рассуждать. И утверждаю, что Мелио убили не для того, чтобы захватить оставшиеся пластинки. Я иду дальше: поскольку мы ничего не нашли у Мелио, а Мелио, безусловно, был тем, кто посылал тебе пластинки, стало быть, у него их просто-напросто больше не осталось.

Ева кончиками пальцев дотронулась до губ своего любовника, провела по их извилистой линии.

– Ты ребенок! – сказала она.

Пожав плечами, он осушил свой стакан.

– У твоего мужа не хватило бы духу нас выдать. Он слишком тебя любил. Записать две пластинки, чтобы тебя помучить, – дело другое. Но долго продолжать эту игру он не мог.

– На его месте, – сказала Ева, – я пошла бы до конца… Ты не знаешь, мой милый, что такое обманутая любовь.

– Но дело же не в этом, – стоял на своем Лепра. – По-моему, смерть Мелио – просто-напросто совпадение. Кто-то его убил… Не все ли равно кто. Нас это не касается. Меня интересует одно: Мелио был единственный, кого мы подозревали. Его больше нет, пластинок тоже не осталось, мы можем теперь быть спокойны, разве что твой комиссар доберется до нас… Но ты права, как он до нас доберется, когда пластинок не осталось? Вначале я испугался из-за ключей. Но ключи и впрямь ничего не доказывают.

– И ты успокоился. Несколько подогнанных один к другому доводов, и готово. Смерть Мелио забыта. Жизнь продолжается.

– Ей-Богу, да.

Ева приподнялась на локте.

– Я не такая оптимистка, как ты, – проговорила она, наливая себе немного коньяку.

– Послушай, – опять начал Лепра. – Ведь все ясно, как…

Усталость, возбуждение, вызванное спиртным, близость Евы – все это переплавилось в мгновенное опьянение, которое вдруг избавило Лепра от его страхов. Ему хотелось говорить, громоздить друг на друга става, как подбрасывают сучья в костер, чтобы раздуть пламя.

– Я утверждаю, – продолжал он, – что убийца не подозревает нас ни в чем. Но предположим, что подозревает. Тогда либо у него уже были пластинки, и ему незачем было убивать Мелио. Либо он пластинок не имел, но, поскольку Мелио аккуратно их посылал, ему все равно незачем было его убивать. С этим не поспоришь. Стало быть, наше предположение неверно. Я думаю, что Мелио убили по причинам, нам не известным, и убил его кто-то из его врагов. У него их тоже должно было быть немало!

– Ты всерьез так думаешь? – спросила Ева. – Ты не пытаешься сам себя заморочить?

– Конечно, нет.

– Такое чудовищное совпадение – тебя это не поражает?

– Совпадения случаются на каждом шагу. Если взглянуть под этим углом зрения, совпадением окажется все. Наша встреча… даже смерть твоего мужа.

Лепра отставил стакан и вытянулся рядом с Евой.

– И все же, ты права, признаюсь, я стараюсь себя заморочить, – прошептал он. – Я несчастлив.

Она повернулась к нему, он приблизил свою голову к ее лицу. Они видели друг друга близко-близко – поблескивающие, как чешуйки слюды, зрачки Лепра, едва заметные веснушки Евы. Их дыхание смешалось.

– Скажи мне, почему ты несчастлив? – тихо спросила она.

Он поискал наверху над своей головой на стене выключатель, чтобы потушить верхний свет. Ева поймала его руку, притянула к себе, положила себе на грудь.

– Я хочу тебя видеть, – сказала она. – Почему ты несчастлив?

Он закрыл глаза, нахмурил брови. Она почувствовала, как он сжал кулак, весь напрягся.

– Я боюсь тебя потерять… – сказал он. – Не знаю, что случилось сегодня. Но с самого начала, еще с того дня в Ла-Боль, мне кажется, я с каждым днем теряю тебя все больше. Ева, Ева, любимая, если я потеряю тебя, я конченый человек…

На его лице появилось патетическое выражение детского горя, Ева погасила свет.

– Я не узнаю сам себя, – продолжал Лепра в потемках. – Твой муж меня раскусил…

Он умолк.

– Продолжай, – сказала Ева. – Я твоя жена. Я никогда никому не говорила этих слов… Продолжай…

Но Лепра, прильнув к ней, молчал.

– Ты мне не доверяешь? – настаивала Ева. – Ты не уверен во мне? Тогда я тебе кое в чем признаюсь. В моей жизни было много мужчин… Ты это знаешь. Я поневоле заставляла их страдать. Я хотела, чтобы они позволяли себя любить, как позволяют себя любить неодушевленные предметы. На них смотрят, до них дотрагиваются, потом бросают. Мне хотелось, чтобы мужчины были огромными безмолвными пейзажами. Так я любила Мориса. Я долго мечтала, чтобы любовь была безответной, чтобы она не могла превратиться в ловушку…

Неподвижный, оледеневший Лепра впитывал, однако, ее слова всеми порами.

– С тобой по-другому… – продолжала Ева. – Я вдруг перестала быть проходящей мимо. Я люблю тебя. И хочу, чтобы ты любил меня долго, всегда, если тебе так больше нравится, но это слово лишено смысла. Я люблю тебя в радости и в горе – ты слышишь, и в горе… Теперь ты мне доверяешь?

– Спасибо, – выдохнул Лепра.

– Почему ты несчастлив?

– Я больше не несчастлив.

Ева зажгла верхний свет. Повеселевший Лепра улыбался.

– Бедный мой малыш! – сказала она. Он стал искать ее губы. Она отвернулась.

– Нет. Я слишком устала.

Они без сил лежали друг подле друга – а до утра было еще далеко. Где-то там, на полу, как забытая вещь, валялось тело Мелио. Когда его обнаружат? В воскресенье в издательство никто не придет. Может, в понедельник. Комиссар обязательно вызовет их на допрос… Лепра погрузился в забытье, прерываемое внезапными пробуждениями. Очнувшись, он видел рядом Еву – широко открыв глаза, она о чем-то думала. О чем? О ком? О каком прошлом? Или о каком будущем? В конце концов Лепра провалился в сон, ему что-то пригрезилось, он застонал, затих и тоже превратился в тело, плывущее по черным волнам забвения.

Когда он пришел в себя, Евы радом не было. Он встал, заглянул в ванную, в кухню. Она ушла. Остался только запах духов у кровати и впадинка на покрывале. Настенные часы показывали половину девятого. Ему хотелось сорвать телефонную трубку, позвонить ей, сказать, что он ее любит… Ева, любимая… Любимая… Он напевал, но ему вовсе не было весело. Он слишком хорошо знал, какие опасности их ждут…

В девять утра в комиссариат на улице Бонзанфан прибежал мальчуган…

– Мсье, мать просила вас поскорее прийти. Она нашла мертвеца.

В полдень комиссар Борель из Уголовной полиции опустился на колени перед трупом Мелио.