Текст книги "Очертя сердце"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

6

Прошла неделя. Каждое утро в девять Лепра звонил Еве.

– Есть что-нибудь новое?

– Нет. Ничего. Письма.

В полдень он часто забегал к ней. Ева показывала ему почту, в беспорядке валявшуюся в хрустальной вазе. По мере того как песня становилась все популярнее, писем приходило все больше. Писали друзья, убеждавшие Еву не отказываться от выступлений, незнакомые, поздравлявшие Еву, восхищавшиеся Фожером. Ева похудела, но не сдавалась и упорно старалась вести прежний образ жизни, показывалась по вечерам в тех ресторанах, в которых привыкла бывать, улыбалась. Она пожимала руки, принимала приглашения.

– Я немного устала, – объясняла она. – Мне надо отдохнуть… Нет… Пока еще никаких планов у меня нет…

– Вы довольны? «Очертя сердце» становится бестселлером…

– Тем лучше Песня этого заслуживает.

Но через час она уезжала с головной болью. Лепра был рядом, наготове, он молча увозил ее домой. Он тоже был на пределе сил. В присутствии Евы он старался казаться спокойным, шутил.

– Знаешь, за сегодняшний день я слышал ее одиннадцать раз. Я подсчитал… Утром, у парикмахера. Потом на лестнице… кто-то мурлыкал ее, ожидая лифт… дважды в метро… дважды в Тюильри, мальчишки наигрывали ее на гармонике. В полдень…

– Довольно, дорогой! Я тоже слышу ее повсюду… Наваждение какое-то!

У дверей Лепра долго сжимал ее руку. Он чувствовал, что ей хочется быть одной, он смирялся, терпел.

– Всего хорошего, дорогая. Постарайся уснуть. Утром я позвоню.

Он брел куда глаза глядят, подавленный одиночеством, входил в кафе, не в состоянии размышлять, составить план. Он заказывал виски, но не притрагивался к нему, а наблюдал за снующей взад и вперед толпой. Снова и снова перебирал он в памяти список подозреваемых… Мелио… Флоранс… Наверно, это кто-то из них… Остальные сами собой отпали. Девошель, музыкальный критик, которого они заподозрили на мгновение, на другой день после похорон уехал в Швейцарию. Ева узнала об этом случайно. Они проверили, справедлив ли слух. Сомнений не было. Пластинки посылал не Девошель… Стало быть, Мелио или Флоранс?.. Но как выспросить их, не компрометируя себя еще больше?.. Лепра отступал. В конце концов, думал он, ну что может с нами случиться? Ничего. Во всяком случае, ничего определенного. Следствие о гибели Фожера прекращено. По-видимому, прекращено. Через месяц никто уже и не вспомнит о Фожере. Ева, по всей видимости, вернется к жизни. Безусловно, вернется. Лепра знал, что бояться ему нечего, но его не покидала тоска. Смутная тоска, похожая на страх перед морской болезнью. Ему хотелось бы лечь и уснуть, уснуть! Он заходил в другое кафе, на всякий случай чутко прислушиваясь. Нет, здесь песня не звучала. Он чувствовал едва ли не разочарование. Песня была своеобразным диалогом с Фожером. Когда Лепра слышал ее, он выпрямлялся, ему хотелось сказать: «Видишь, негодяй, я не сдаюсь. И до конца не сдамся!»

Тихо тянулись ночные часы. Машины проезжали все реже. Они стремительно неслись откуда-то издалека, а в промежутках тишину нарушал лишь шелест приходившей всей разом в движение листвы. Лепра возвращался домой. Он заходил в последнее кафе, почти безлюдное в этот час. И там, стыдливо опустив монетку в автомат, стиснув зубы, слушал наедине с собой песню Фожера. А дома, рухнув в постель, поворачивался лицом к стене и, прокручивая в голове расплывчатые мысли, ждал, пока придет сон.

Не успев встать, он бросался к телефону.

– Доброе утро, дорогая… Как спала? Есть что-нибудь новое?..

Нет, стало быть, еще не сегодня! Он садился за фортепиано, но настроение уже было отравлено. Ему хотелось бы услышать задыхающийся голос Евы: «Приезжай скорей, пришла пластинка». Тогда они, может быть, узнают, чего хочет Фожер.

Иногда под вечер Ева соглашалась поехать куда-нибудь выпить чашку чаю. Лепра робко пытался завести с ней разговор, как в прежние времена. Но Еву узнавали. На них смотрели. Ева не могла этого долго вынести, она вставала и уходила, и они вынуждены были ограничиваться прогулками по какому-нибудь парку, садиться на скамью и смотреть, как среди опавшей листвы ссорятся воробьи. Если Ева открывала рот, она говорила:

– Я обдумала. Это не Мелио.

А на следующий день утверждала:

– Это Мелио. Он сам признался, что Морис приходил сказать ему, что сочиняет новую песню… Песню, «над которой пришлось попотеть»… Помнишь?

– Еще бы, – говорил Лепра. – Неужто, по-твоему, я могу забыть.

И они снова бродили по заколдованному кругу предположений, подозрений, сомнений.

– Он может быть доволен, мы игрушки в его руках, – заключала Ева с легкой насмешкой, которую она вкладывала в свои слова, когда храбрилась.

А в другие дни, опершись рукой на руку Лепра, замечала:

– Что за жизнь ты ведешь из-за меня!

– Да нет же, – говорил Лепра. – Во всем виноват я! К ним вернулась доля былой страсти. Лепра обвивал рукой плечи Евы.

– Ева, дорогая, ты еще любишь меня хоть немного? Ты веришь, что я готов отдать все, лишь бы положить конец этому кошмару?

– Конечно, малыш. Да это в общем и не кошмар. Мы с ним справимся. Давай пройдемся немного.

Они возвращались в многолюдье улиц, в котором любила растворяться Ева. Они останавливались у витрин, разглядывали мебель, украшения, ткани. Однажды вечером Ева, стиснув вдруг локоть своего спутника, увлекла его прочь, но он успел прочитать маленькую этикетку на флаконе духов: «Очертя сердце». «Очертя сердце» назвал одну из своих моделей Диор. Ева отказалась от прогулок.

– Ты можешь заявить протест Мелио, – сказал Лепра. – Сомневаюсь, есть ли у него право делать такие вещи.

– К чему? – прошептала Ева. – И что подумают обо мне, если я стану протестовать?

Ева хотела быть хорошим игроком. Это было для нее жизненным правилом. И однако Лепра все-таки задал ей наконец вопрос, который все время его мучил:

– Ты все еще любишь своего мужа?

– Я же говорила тебе, что нет.

– Тогда, почему при звуках этой песни ты каждый раз так потрясена?

– А ты?

– Я не потрясен.

– Ты лукавишь. Правда состоит в том, что нам обоим страшно, потому что перед нами возникает сцена, разыгравшаяся в Ла-Боль.

– Нам страшно, потому что мы мало любим друг друга. Ева, дорогая, ты не та, какой была прежде… Почему?

Они сидели на террасе ресторана против Бельфорского Льва. Здесь никто не обращал на них внимания.

– Ты дитя, – сказала Ева. – Ты считаешь, что я слишком мало тебя люблю! А ведь я остаюсь здесь из-за тебя. Мне ничего не стоило бы уехать в Италию или в Португалию. Больше никаких писем… никаких пластинок… покой. Разве не так? Ты недоволен?

– Нет, – сказал Лепра.

Он тут же почувствовал, что Ева рассердилась, но он и хотел вызвать ее гнев. Он переживал сейчас одну из тех минут, когда жаждешь потерять то, что любишь.

– Я не нуждаюсь в твоей преданности, – сказал он. – Мне нужна только твоя любовь.

Ева не ответила. Она старалась сохранять спокойствие. Однако все же надела свои темные очки. Тогда Лепра внезапно решился.

– Ева, выходи за меня замуж, – прошептал он. – Ну обещай, что выйдешь, как только мы сможем законно…

Она горько улыбнулась.

– Вот тут уж нас сразу заподозрят, – сказала она. – Ты соображаешь, что говоришь?

– Господи, если мужчина предлагает руку своей… своей подруге – не понимаю, что в этом скандального…

– Ты сошел с ума, мой милый… совершенно сошел с ума!

Лепра заупрямился. Он весь дрожал, охваченный волнением, как бывало в лучшие его дни за роялем, когда им завладевала музыка.

– Ты что, не понимаешь, что я не могу больше так жить, – сказал он. – Ну да, я звоню тебе… мы где-то бываем… что это дает? Час пребывания вместе. В остальное время ты живешь сама по себе, я сам по себе. Мы двое чужих. Между нами стоит Фожер… Больше, чем когда-либо прежде. Вот почему я боюсь. На эти дурацкие пластинки ответ может быть только один… Поверь мне, я все обдумал… Ты должна стать моей женой…

– Попроси для меня еще чашку кофе, – сказала Ева.

– Что? А, хорошо… Как хочешь. Официант! Два кофе.

Взбешенный, он извлек из кармана сигарету. Ева протянула ему зажигалку.

– Извини, – буркнул он.

– Ты кончил? – спросила она. – Могу я сказать?.. Послушай… Я никогда не выйду замуж. Я вообще не должна была выходить замуж. Я слишком люблю любовь.

– Это глупо!

Он угадывал за темными стеклами тусклый блеск ее зрачков.

– При желании я умею быть терпеливой, – сказала Ева. – Я тоже все обдумала. Ни одного мужчину я не любила так, как тебя. Женщины обычно нелегко признаются в таких вещах. Но именно поэтому я и не могу стать твоей женой. Чего ты хочешь? Чтобы мы каждую минуту были вместе? Чтобы мы с утра до вечера занимались любовью? Чтобы я растворилась в тебе?.. Нет, дорогой. Любовь – это… – Она задумчиво отпила кофе. – Это ностальгия… Мне не хочется впадать в литературщину, но мне кажется, что любовь в этом и состоит… И именно потому, что я тебя люблю, у меня может иногда возникнуть желание отдалиться от тебя… или заставить тебя страдать… или забыть тебя… заменить кем-нибудь…

– Ева!… Умоляю тебя… Ева!

Ева придвинулась к нему так близко, что коснулась его плечом.

– Успокойся, милый Жанно. Мы ведь просто рассуждаем. Я показываю тебе себя такой, какая я есть. Может, потому, что я по натуре бродяга, дикарка, в моих глазах любовь, истинная любовь, должна пытаться сама себя разрушить. Если она выдержит… вот тогда…

– Но она выдержала, – прошептал Лепра. – Уверяю тебя, моя любовь…

Она закрыла ему рот рукой.

– Да, твоя любовь сильна, она эгоистична, победительна. Ты любишь как мужчина, как любил Морис…

– А как бы ты хотела, чтобы я любил?

– Вот оно. Ты должен согласиться любить, не пытаясь играть какую-то роль, ничего не ожидая взамен… Как бы это объяснить?.. Ты должен согласиться быть самим собой, и ничем больше.

– Но я никакой роли не играю.

– Вот видишь, ты не понял.

– Это ты…

– Нет, твоя игра состоит в том, что ты рассказываешь себе сказки, в которых нуждаешься, чтобы возбудить себя. А когда я тебе говорю о том, какая я на самом деле, ты меня отвергаешь, тебе плохо.

– Знаешь, очень уж ты мудришь!

В ресторан вошел слепец. Под мышкой он держал скрипку.

– Уйдем, – сказала Ева.

Слепой прижал скрипку к подбородку и заиграл песню Фожера с рыдающим вибрато.

– Это становится гнусно, – пробормотал Лепра.

Он расплатился по счету и, держа Еву под локоть, вывел ее на улицу.

– Теперь я, конечно, должен сказать тебе до свиданья?

– А ты не хочешь зайти ко мне? – спросила Ева.

Лепра, неуверенный, все еще взбешенный, уже утешенный, смотрел на нее, она медленно сняла очки, улыбнулась ему.

– Вот видишь, какая ты! – сказал Лепра.

– Будь добр, – прошептала она, – останови такси.

В машине он привлек ее к себе, и они замерли в этой позе, а город, призрачный и переливающийся огнями, развертывался за ветровым стеклом, как фильм на экране. «Я держу ее в объятьях, – думал Лепра, – но объятия мои пусты. Она моя – и в то же время мне не принадлежит. И я счастлив… Счастьем отчаяния».

Ева, словно угадав мысли любовника, сказала:

– Видишь, милый, что такое любовь. Это значит решаться высказать все. Ты обещаешь мне, что у тебя всегда хватит решимости сказать мне все?

Он целовал ей волосы, виски. Под его губами вздрагивали крошечные морщинки. Он почувствовал, что слезы щиплют ему глаза, и забыл о себе. Он весь был теперь ласка, нежность и горе…

Возле комнаты консьержки Ева помедлила.

– Спроси, пожалуйста, нет ли почты.

Это была самая мучительная минута за весь день. Лепра сделал беспечное лицо, открыл дверь. Консьержки не было, но полученная почта лежала на полочке. Он взял десяток писем, сунул их в карман, подозрительным взглядом окинул стол и буфет. Бандероли не было. Им дали отсрочку.

– Только письма, – объявил он.

Ева ждала его у лифта. Лицо ее просияло. Она стала вдруг совсем юной, и чистый порыв всколыхнул душу Лепра. Ему хотелось ободрить ее, защитить. Он распахнул дверь лифта, потом закрыл за собой кабину.

– Я начинаю думать, – сказал он, – что пластинок больше не будет. Твой муж был не так глуп. Он не мог не понимать, что угроза, когда ее повторяют слишком часто, теряет силу.

– Я ни в чем не уверена, – сказала Ева.

Но голос ее звучал просветленно. Лепра обнял се, нашарил губами ее рот. Она вырвалась со смехом.

– Дурень, нас могут увидеть!

Мелькавшие перед ними лестничные площадки уходили в глубину, и Лепра мягко и с наслаждением прижимался к тающим губам Евы, не забывая о приближении очередного этажа, в безлюдье которого, немного даже торжественном, надо было вовремя удостовериться. Лифт остановился.

– Дай ключи, – сказал Лепра. – Могу ведь я однажды открыть дверь сам. Позволь мне вообразить, будто я у себя дома.

Он пропустил ее вперед и снова обнял ее, не дав ей даже времени обернуться.

– Ева, дорогая, спасибо за все, что ты мне недавно сказала. Заметь, я придерживаюсь других взглядов. Но я постараюсь любить тебя лучше.

Теперь она стояла обернувшись к нему. Он стиснул ее лицо ладонями и поднял его к себе, точно свежую воду в бокале своих сведенных вместе рук.

– Клянусь, – сказал он, – защищать тебя… против него, против тебя и против меня самого. Для начала мы очистим эту квартиру. Я целую тебя здесь, в прихожей…

Он прижался губами ко лбу Евы, к ее глазам, ласково повел ее в гостиную.

– И здесь я тоже целую тебя, потому что и здесь ты страдала по моей вине.

Губами, которые уже начинали пылать, он коснулся ее щек, ее носа. Он чувствовал, что она растрогана, что она поддается. Он медленно повел ее в спальню.

Там его губы нашли открытые губы Евы, у нее вырвался стон. Ему пришлось ее поддержать, рука, ласкавшая ее тело, задержалась под мышкой, где угадывалась округлость груди. Но он хорошо владел собой и увлекал ее из комнаты в комнату, в середине каждой из них повторяя этот искупительный жест.

– Жан, – выдохнула она, – довольно… Я больше не могу…

Он повел ее в гостиную, там усадил, но она ухватилась за его шею, спрятала лицо у него на груди.

– Я хочу тебя, – сказала она, прикусив ткань его пиджака. Он почувствовал прикосновение ее зубов.

– Не сейчас, – шепнул он. – Может, мне тоже надо отдалиться от тебя, заставить тебя страдать… Я запомнил урок…

Она высвободилась, отстранила его от себя на вытянутую руку.

– Чудовище, – произнесла она весело. – О, ты и в самом деле настоящий мужик!

И они дружно рассмеялись.

– Вот такой я тебя люблю, – сказал Лепра. – Задорной, непосредственной. Ну-ка повтори: «Чудовище!»

– Чудовище!

– Ева, дорогая, это правда, ты хочешь?

Он сбросил пиджак, швырнул его на стул, выпавшие из кармана письма рассыпались по полу.

– Хм! Твои поклонники!

Он подобрал письма с полу, но, взглянув на последнее, нахмурился и медленно поднялся с колен.

– Что это?

– Дай сюда, – сказала Ева.

Но он не выпускал конверта из рук, и тогда она подошла к нему сзади и прочла, заглядывая ему через плечо. «Управление уголовной полиции».

– Боже!

– Не может быть, – прошептал он.

– Он на нас донес.

– Не говори глупостей. Как он мог на нас донести? Большим пальцем Лепра нашаривал отверстие в уголке конверта, стал терять терпение. Потом топнул ногой, разорвал конверт и рывком извлек из него письмо. В нем была только одна машинописная строчка:

«Мадам!

Прошу Вас срочно явиться ко мне по делу, Вас касающемуся.

Комиссар Борель».

– «По делу, Вас касающемуся»? Не понимаю, – сказала Ева.

– Я тоже, – признался Лепра.

С письмом в руке он тяжело опустился в кресло, перечитал текст. «По делу, Вас касающемуся… Комиссар Борель».

– Они знают правду, – сказала она. – Они получили письмо.

– Да нет же! – закричал Лепра. – Ну подумай сама… Не мог все-таки твой муж при жизни рассказать, как его убьют. Никто и не собирался его убивать. Все вышло совершенно случайно.

На фортепиано по-прежнему стояла фотография Фожера; живые глаза под слегка припухшими веками, казалось, следят за происходящим со скрытой иронией.

– Зачем тогда меня вызывают? – заметила Ева. – Может, они обнаружили какую-то мелочь… Что-нибудь – не знаю.

– Какую мелочь? Медицинская экспертиза дала заключение… Страховая компания провела расследование… Эксперты подтвердили, что это была авария… Какая тут может быть подозрительная мелочь?

Лепра пытался побороть подступавший ужас, но понимал сам, как хрупки его доводы.

– Допустим, – снова заговорила Ева, – что они получили письмо. Морис объясняет в нем, что мы хотим его убрать. И требует, чтобы самым тщательным образом расследовали обстоятельства его гибели, если он умрет скоропостижно… при драматических обстоятельствах. И что же? Ты думаешь, полиция будет сидеть сложа руки?

– Они решат, что кто-то пытается сыграть с ними дурную шутку.

– Может быть. Но они захотят кое-что выяснить… Они проверят, в самом ли деле это почерк моего мужа. И если он сам обвиняет нас… представляешь, какую силу будет иметь обвинение!

– Они ничего не обнаружат. Обнаружить нечего.

– А газеты, Жан. Представляешь заголовки: «Был ли Морис Фожер убит?»

Она закрыла лицо руками, но тут же порывисто вскочила.

– Я иду.

– Куда?

– К комиссару. Лучше покончить со всем этим разом. Сейчас четыре. Через час все выяснится. Пусть, если хочет, арестует меня. В конце концов, мне так легче.

– Стало быть, ты хочешь во всем признаться?

Еву, которая уже взяла сумочку, перчатки и складывала письмо, тронуло отчаяние Лепра.

– А что сделал бы ты на моем месте?

– Все отрицал бы… без колебаний. Ева, дорогая, пойми, доказательств нет. Мы очень сильны.

– Ты, может быть. А я…

Он машинально оперся о каминную полку и, вспомнив, что там, на вилле, сделал такой же жест, покраснел. Повторялась та самая сцена. Впрочем, с тех пор как они стали ждать пластинок, сцена повторялась каждый день. Ему казалось, что он каждый день убивает Фожера. Он развел руками.

– Как хочешь, – вздохнул он.

– Ты мной разочарован?

– О нет!

– Разочарован. Это видно. Ну что ж, милый Жан, очень жаль, но я больше не в силах играть в эту игру, жить как зверь, на которого ведут облаву. Зря я уступила тебе и не вызвала полицию. Я не создана для того, чтобы каждую минуту лгать, как настоящая преступница… Мы потому и попали в нынешнее положение… что солгали.

– Ты забываешь, что твой муж обвиняет нас в заранее обдуманном намерении.

Ева провела по глазам тыльной стороной руки. Губы ее дрожали. Она вдруг заметила фотографию Фожера и смахнула ее рукавом. Стекло со звоном разбилось.

– Вы способны на всё, – сказала она.

– Послушай.

– На всё. Ты такой же, как другие.

Она была бледна как смерть, но сумела сдержать слезы. Вынув из сумочки пудреницу, она тщательно наложила грим, не сводя взгляда с Лепра, и в глазах ее, мало-помалу вновь обретших свой зеленый цвет, заплясало светлое пятнышко.

– Поцелуй меня, – попросила она, – прежде чем я намажу губы… Если я смогу промолчать, я промолчу… из-за тебя, глупыш!

Она запрокинула голову, а он медленно склонился над нею, покачивая ее в своих объятьях. Когда она наконец отстранилась от него, она смеялась, полная задора.

– Не знаю, какая муха меня вдруг укусила. В глубине души я вовсе не прочь повстречаться с этим комиссаром. Если он надеется, что я у него запою…

Слово смутило обоих. Ева привела в порядок прическу, Лепра натянул одну перчатку. Тревога снова вклинилась между ними.

– Ладно, – сказала Ева. – Ты меня проводишь? Они вышли, но заперла дверь Ева. На тротуаре Лепра едва не дал тягу. Однако ему стало стыдно отпускать ее одну навстречу опасности. Ева старалась казаться беззаботной.

– Хочу купить новую машину, – сказала она. – Какая марка, по-твоему, лучше? «Пежо»? «Симка»?

Он стиснул ее локоть, чтобы дать ей почувствовать, как восхищен ее мужеством.

– «Симка», – рассеянно прошептал он и знаком остановил такси. – Мост Менял… и, пожалуйста, выключите радио. Спасибо.

По дороге они не проронили ни слова.

Лепра зашагал рядом с Евой вдоль серого здания. Они остановились у ворот. Черты у обоих заострились. Ева подняла лицо к Лепра, кончиками пальцев пригладила ему волосы на висках. Она понимала, что он будет страдать сильнее, чем она.

– Будь умницей, – шепнула она.

– Хорошо, – отозвался он.

Он задыхался. Она скрылась в воротах, не оглядываясь, прошла через двор, он отвернул манжету, чтобы взглянуть на часы. Потом, переступая с трудом, как больной, перешел к парапету набережной. Быть может, сегодня вечером его арестуют. Зеленая вода колебала отражения, зигзагами вытягивала опрокинутую тень парохода. На углу Нового Моста, не обращая внимания на зевак, работал художник. Лепра, перегнувшийся через каменный парапет, жил в другом мире. «Если бы меня арестовали, – думал он, – любил ли бы я ее по-прежнему? Если бы меня разлучили с ней? Если бы она умерла?.. Может, она права. Я насочинял себе каких-то восторженных небылиц. Я хочу, чтобы в моей жизни было что-то необыкновенное. И все же сейчас мне холодно, мне страшно, потому что она одна, там, наверху…» В его памяти звучали обрывки мелодий, пассажи из «Аппассионаты», из концерта Шумана. Ему хотелось сыграть для Евы, чтобы помочь ей, самому принять участие в схватке. «Хорошо бы, – подумал он еще, – написать вот сейчас песню и сразу же ей подарить». Фожер был на это способен. Впервые он вспомнил о Фожере без горечи. Прошел буксир, тянувший за собой три баржи, до планшира погруженные в воду. Ветер играл на воде, рассеивая листья по ее поверхности. Лепра признал, что хотел убить Фожера, и ему стало легче. Да, он завидовал Фожеру, он ненавидел его всеми силами души. Фожер угадал правду, когда обвинил его в том, что аппетиты у него большие. Умысел необязательно должен вызревать в течение многих дней или недель, это может быть делом нескольких секунд. Стоит тебе исступленно пожелать исполнения того, что ты уже делаешь. Но в этом он никогда, никогда не сможет признаться Еве. Выходит, он недостаточно ее любит? Но разве можно разоблачить себя до конца, согласиться, чтобы твоим судьей была женщина, которая тобой восхищается, внушая тебе самому, что ты существо исключительное? Фожер ничего в себе не скрывал и потерял любовь Евы. А ведь Фожер был личностью… А я бедный малый, неспособный даже сочинить мелодию из трех нот. Но в то же время в каком-то другом смысле всё эти мысли были неправдой. Лепра чувствовал, что обвиняет себя только потому, что это единственный магический способ внушить Еве, чтобы она сопротивлялась, лгала, отрицала. Да, он желал, чтобы в эту самую минуту, находясь в лапах этого полицейского, она отбивалась, чтобы она забыла свою дурацкую щепетильность! Лгать?! Подумаешь! Он едва ли не желал, чтобы полиция вызвала его на допрос, чтобы лгать еще и еще.

Он отвернул манжету. Не прошло еще и четверти часа с тех пор, как началась его пытка. Рыбак выудил из воды что-то блестящее, извивающееся. Лепра спустился на несколько ступенек вниз, зашагал вдоль набережной, подошел к рыбаку, вытиравшему руки носовым платком. Рыбак насвистывал песню Фожера.

– Садитесь, мадам, прошу вас.

Комиссар Борель прошел по кабинету, оперся на спинку своего кресла. Ева в мгновение ока составила о нем мнение: умный, чуть излишне самоуверенный, красивый, хотя зубы неровные, но в общем для чиновника вид достаточно благородный. Брюки не мешало бы отутюжить… Она улыбалась, слегка наклонив голову и глядя ласковым взглядом, но внутренне вся начеку.

– Я счастлив видеть вас здесь, мадам. Для меня, поверьте, это большая привилегия. Я вами восхищаюсь…

– Следует ли понимать ваши слова так, что вы пригласили меня сюда для частного разговора, чтобы наговорить мне комплиментов?

Прикрыв глаза, комиссар приподнял массивную руку, на которой блестел перстень с печаткой.

– Нет, конечно нет, но я такой же человек, как все… Слушая ваши песни, я позволяю себе помечтать. И вот сегодня вы здесь, передо мной…

– …во плоти и крови, – досказала Ева.

– Вот именно во плоти и крови!… Так что, с вашего разрешения, я хочу насладиться этой минутой…

Он старался говорить шутливым тоном, но это звучало фальшиво. Глаза его не улыбались. Они были, пожалуй, чересчур голубые – того оттенка, который при электрическом свете приобретает стеклянный блеск.

– Я с грустью и удивлением узнал о смерти мсье Фожера, – продолжал он.

– Мой муж был недостаточно осторожен.

– Знаю.

Борель сел и похлопал ладонью по лежащей на столе папке.

– У меня тут копия полицейского рапорта. Впрочем, в неосторожности ли тут дело… Мсье Фожер выпил, он ехал на большой скорости, но в конце концов это случается со многими автомобилистами, особенно в летние месяцы, во время отпусков… Большая потеря… Тем более горестная, что я узнал… стороной… будто вы решили покинуть сцену.

– Быстро вам все сообщают! Борель шутливо поклонился.

– Такова моя профессия, мадам… Могу ли я задать вам вопрос?.. Вы в самом деле думаете, что ваш муж погиб в случайной аварии?

Ева ждала этого выпада. И все же ей оказалось трудно выдержать взгляд комиссара.

– Бог мой, конечно… – сказала она. – Мне и в голову не приходило… Вы что-нибудь обнаружили?

– Обнаружил?.. Нет. Авария как будто сомнений не вызывает.

Открыв папку, он на мгновение задумался. А Ева подумала о Лепра. Бедный мальчик! Она вовлечет его в катастрофу. Никогда ему не понять, почему она призналась. Потому что она расскажет всю правду. Если у этого полицейского есть доказательства, что Мориса… Нет, она не может допустить, чтобы ее уличили во лжи, чтобы ее презирали.

– Полагаю, у мсье Фожера, как у нас всех, были враги, – сказал Борель. – Вы не заметили ничего необычного в последние недели его жизни? Ваш муж не был ничем озабочен? Он не сказал вам ничего такого, что могло бы…

– Ничего.

– Странно. У вас были хорошие отношения?

– Нет.

Борель с усмешкой покачал головой.

– Прекрасно! Вот это прямой ответ.

Он вынул из папки письмо и перечитал его. Ева сидела слишком далеко и не могла опознать почерк, но она почувствовала, что это конец. Фожер сдержал свое слово.

– У меня есть любовник, – сказала она, – для вас это не новость. И поскольку вы хотите все знать…

Борель подался вперед, протягивая ей письмо.

– Прочтите сначала вот это, – сказал он. – Я не должен был бы вам этого показывать, но я рассчитываю на вашу скромность.

Письмо писал не Фожер. Округлые, тонкие буквы… где она уже видела этот почерк?

«Все друзья Мориса Фожера с горестным изумлением наблюдают за бездействием полиции. Следствие пришло к выводу, что произошел несчастный случай, но это чепуха. Фожер отлично водил машину. Кроме того, он обыкновенно выбирал дорогу в объезд, чтобы избежать крутых поворотов Ансени…»

Закинув ногу на ногу, Ева держала письмо на колене; взгляд Бореля помогал ей сохранять выдержку; она дочитает письмо до конца, не сломившись…

«… Таким образом, гибель Мориса Фожера вызывает недоуменный вопрос: почему он не поехал своей обычной дорогой?.. Да потому, что хотел покончить с собой… Он придал своему самоубийству вид случайной катастрофы из порядочности, чтобы пресечь толки. Но если он, человек, который так любил жизнь, совершил самоубийство, значит, его на это толкнули…»

И вдруг Ева узнала почерк Флоранс. Дома она поищет у себя в секретере… Там наверняка найдутся старые почтовые открытки, посланные из Дании, из Швеции в ту пору, когда Флоранс еще не стала… Точно, это был ее почерк, она его даже не изменила – глупый, вульгарный почерк…

«…а тот, кто довел человека до самоубийства, преступник. Полиция должна бы поинтересоваться, не причастна ли к смерти своего мужа Ева Фожер. Мое имя вам ничего не скажет. Я требую одного – правосудия».

Ева сложила письмо.

– Мы получаем подобные письма десятками, – сказал Борель как бы в свое оправдание. – От маньяков, завистников, одержимых… И однако…

– Однако? – переспросила Ева.

– Это часть нашей рутинной работы. Мы обязаны проверить…

– Вы считаете, что я виновата в смерти мужа?

– Вовсе нет, дорогая мадам Фожер. В случае с вами… Прежде всего я поддался искушению с вами познакомиться… и главное – хотел вас остеречь… Совершенно очевидно, кто-то точит на вас зуб… Вы не знаете кто?

Ева с отвращением положила письмо на кончик стола.

– О, конечно, знаю, – сказала она. – Но вы мне тут ничем помочь не можете.

– И однако, если кто-то будет изводить вас, преследовать, мое участие…

– Спасибо, – пробормотала Ева. – Вы очень любезны, но я справлюсь сама.

Борель едва заметно одобрительно кивнул головой.

– Так или иначе, я вас предупредил. Если кто-то попытается устроить скандал, не задумываясь, обращайтесь ко мне… Вам, конечно, неизвестно, в самом ли деле ваш муж имел обыкновение пользоваться объездом, как упомянуто в этом письме?

– Не имею понятия. Я всегда ездила в Ла-Боль поездом.

– Впрочем, самоубийство или несчастный случай, это дела не меняет, – заключил Борель.

Он проводил Еву до лестницы.

– Обращайтесь ко мне, не задумываясь, – повторил он. – Я на месте. Можете на меня рассчитывать.

Ева неторопливо сошла по ступенькам. Борель все еще стоял на площадке – она готова была в этом поклясться; он продолжал смотреть ей вслед… А потом она поняла, что он ушел, и, сама не зная почему, заторопилась, почти бегом кинулась к воротам. Лепра стоял на противоположном тротуаре, опершись о парапет.

– Видишь, – сказала она. – Меня не арестовали.

– Ты во всем призналась?

– Нет. Незачем было. Я мечтаю о чашке чаю.

Но, устроившись на банкетке в маленьком бистро, расслабленная, улыбающаяся, она вдруг передумала и потребовала белого вина.

– Как простые работяги, – сказала она.

– Расскажи же.

– Все очень просто. В двух словах: комиссар получил анонимное письмо. Я узнала почерк – это Флоранс.

– Ах, вот оно что!

– Флоранс обвиняет меня, что я довела Мориса до самоубийства.

– Не понимаю, – сказал Лепра.

– Я тоже сперва не поняла. Я ждала… так вот, нет. Флоранс ни о чем не подозревает. Она просто пытается мне нагадить. Вероятно, надеется, что это дойдет до газет, они что-нибудь опубликуют…

– И из-за этого он тебя вызвал?

– Да, из-за этого… Но еще, без сомнения, и по другой причине. Флоранс сообщает в письме, что Морис обыкновенно ездил другой дорогой именно для того, чтобы миновать крутые виражи Ансени.

– Вот как!

– Комиссар неглуп. Он ничего не знает. Ни о чем не подозревает. Но эти сведения насчет объезда, несомненно, его насторожили. За твое здоровье, милый Жан. Давай чокнемся.

Она дотронулась своим бокалом до бокала Лепра и с удовольствием выпила кларета. Лепра недоверчиво пригубил вино.

– В общем, твои впечатления? – спросил он.

– Что мы можем быть спокойны, пока.

– Но тогда, – воскликнул Лепра, – это не Флоранс посылает нам пластинки. Если бы она знала правду, она с восторгом сообщила бы ее комиссару. Она бы прямо обвинила нас.

– Постой! А ведь и правда, – проговорила Ева. – Я об этом не подумала. Я была так удивлена.

– В каком-то смысле это письмо снимает с нас подозрения, – продолжал Лепра. – Но если отбросить Флоранс, остается Мелио.