Текст книги "Очертя сердце"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

9

Пластинка остановилась. Опершись подбородком на руки, Ева молчала. Лепра расхаживал от рояля к двери и обратно. «Я уже приобрел походку арестанта, – думал он. – Еще одно усилие, и я освою арестантские мысли». В изнеможении остановившись позади Евы, он на секунду оперся о спинку ее кресла.

– Ну… что скажешь?

– Удивительный это был человек, – сказала она.

– Псих! – закричал Лепра. – Псих! Надо быть совершенным психом, чтобы придумать такие каверзы!… Ева…

Ева запрокинула голову, чтобы посмотреть на Лепра.

– Ева… ты думаешь, этот… этот фокус будет разыгран до конца?

– Мелио мертв, – сказала Ева, – однако пластинка пришла. Не вижу, почему бы письму не прийти к прокурору.

Этот маленький рот, двигавшийся выше глаз, это перевернутое лицо, ставшее вдруг чудовищным, непонятным… Лепра отошел в сторону…

– Я сам, – вздохнул он, – сам чувствую, что свихнулся… А ты как будто смирилась… Я тебя не пойму.

– А что я, по-твоему, должна делать? Кататься по полу? Рвать на себе волосы? Он победил. Что ж. Это свершившийся факт. Теперь уже ничего поделать нельзя.

– Он победил! – захохотал Лепра. – Это он-то! Он! Да ведь он мертв – разве не так? А ты говоришь о нем, как будто он жив.

Ева повела плечами, указала на проигрыватель.

– Он вот где… Ты слышал его так же, как я!

– Значит, ты складываешь оружие?

– Я жду, – ответила Ева. – Ты сам говорил то же… Надо ждать.

– Ну так вот, я ждать не стану. Сложу чемодан и завтра буду в безопасности.

– А я? – спросила Ева.

– Ты поедешь со мной.

– Он рассуждал бы в точности как ты, – с горечью заметила Ева. – Кстати, именно с этого все и началось. Ну хорошо, я поеду с тобой. А что потом?

– Прошу тебя, – сказал Лепра. – Теперь, едва я открою рот, ты начинаешь злиться.

– Я не злюсь. Я спрашиваю: что потом? Что будет, когда мы окажемся в Швейцарии, или в Германии, или в каком-нибудь другом месте? Мы назовемся чужими именами. Хорошо. Допустим, что нас не узнают. А дальше?.. Ты думаешь, что сможешь давать концерты?.. Нет, ты будешь простым безработным. А мне останется одно – стать домашней хозяйкой. Нет, если ты уедешь, ты уедешь один.

Лицом к лицу они смотрели друг на друга в упор. Они уже не думали о Фожере. Каждый внезапно увидел другого во всей его наготе.

– Ты предпочитаешь, чтобы нас арестовали? – прошептал Лепра. – Ты понимаешь, что меня ждет?

– Что ждет нас, – поправила Ева. – Так или иначе я поплачусь дороже, чем ты. Твое имя в письме даже не упомянуто.

Раздавленный, Лепра рухнул в кресло напротив Евы.

– Лучше уж сразу покончить с собой, – сказал он.

– А ты и впрямь на это способен?

Лепра ударил сжатыми кулаками по подлокотникам.

– Послушай, Ева, с меня хватит. Тебе доставляет удовольствие мне противоречить, ей-Богу. Что предлагаешь ты сама?

– Ничего, дело ясное, нам конец.

Лепра спрятал голову в скрещенных на коленях руках, чтобы не видеть ее, чтобы ничего не видеть.

– Если бы только знать, откуда приходят эти пластинки, – произнес он сдавленным голосом.

И она отозвалась как эхо:

– Если бы знать, кто убил Мелио.

Настало молчание, такое беззвучное, что стало слышно отдаленное громыхание лифта. Когда Лепра поднял голову, он увидел, что Ева плачет с застывшим лицом, закрыв глаза.

– Ева!

Одним прыжком он оказался на коленях перед ней, обнял ее за талию.

– Ева, любимая… Ты плачешь из-за меня?.. Прошу тебя, моя маленькая… Ты, такая храбрая, надежная, непокоримая!… Во-первых, может быть, это еще не конец.

Словно терзаясь невыносимой мукой, Ева повела справа налево головой, откинутой на спинку кресла.

– Эта пластинка еще не доказательство, – упорствовал Лепра.

– Жан, ты вправе быть слабым, но не глупым. Когда Борелю вручат письмо, он устроит мне очную ставку с шофером такси и получит его, это пресловутое доказательство.

На этот довод возразить было нечего. Капкан захлопнулся. Она прижала голову Лепра к своему животу и крепко ее сжала.

– Я хочу, чтобы отныне ты стал мужчиной, – продолжала она. – Чтобы от всего этого кошмара был хоть какой-то толк.

Она ждала. Лепра, укрывшийся в тепле ее тела, молчал.

– Ты слышишь меня? – настаивала она. Лепра медленно отстранился от нее, встал.

– Прожить целую жизнь за одну неделю… – сказал он. – Это трудно. Но ведь ты этого хочешь?

– Это зависит от тебя.

– Ты согласна быть эту неделю моей женой? Она принудила себя улыбнуться.

– Если, по-твоему, это единственный выход.

– Ты видишь другой?

– Предлагать не мне.

– Ты считаешь, что виноват я один?

– Прошу тебя, не увиливай.

Лепра прошелся по комнате, подумал. Потом поцеловал Еву.

– Попробуем! – сказал он.

Начался первый день. Лепра повел Еву в «Каскад». Он заказал изысканный обед, был оживлен, но чувствовал, как нелегко это дается, когда возбраняешь себе говорить о будущем. В течение месяцев, может быть, лет его природная жизнерадостность питалась планами, а теперь с планами было покончено. Он пил, пока Ева не отняла у него бутылку.

– Это не слишком достойно, – заметила она. Он подавил вспышку ненависти.

– Извини, я еще не привык жить сегодняшним днем.

– Знаю. Это может лишь тот, кто был очень несчастлив.

Они стали прогуливаться под деревьями, верхушки которых уже порозовели. Лепра, чтобы не дать воцариться молчанию, стал рассказывать о своем детстве. На него нахлынули воспоминания, которые он так долго вытеснял. Консерватория, упорная работа, навязчивое стремление когда-нибудь стать прославленным музыкантом, одним из тех властителей фортепиано, которых видишь издали, на сцене, в призрачном освещении, как бы на грани иного мира.

– Я всегда откладывал настоящую жизнь на потом, – признался он.

– Ты никогда не говорил со мной так, – сказала Ева. – Говори же, малыш.

– Ты уверена, что тебе это интересно?

– Ты даже не можешь представить себе, насколько. Он осмелел и решился намекнуть на свою бедность: вспомнить, как он годами играл в кафе, как иногда возникали, а потом неизменно рушились надежды пробиться, как он проводил безысходные вечера, как губил свой талант, как заводил случайные интрижки – и как наконец появился Фожер! Фожер однажды вдруг оторвался от бокала, щелкнув пальцами, подозвал официанта и попросил привести к нему этого неизвестного пианиста. «Садись… Как тебя зовут?.. Лепра?.. У тебя неплохо получается… Можешь сыграть для меня какую-нибудь простую вещичку… для меня одного… что хочешь, по твоему выбору, лишь бы это забирало. Понимаешь, что я имею в виду?»

И Лепра сыграл ноктюрн Форе. Гул разговоров мало-помалу затих. Под конец все лица обернулись к эстраде и раздались аплодисменты, первые настоящие аплодисменты.

«Ты хотел бы работать для меня?» – спросил тогда Фожер.

– А потом ты встретился со мной, – сказала Ева.

– Да. С тобой, во всем блеске твоей славы. А я был жалок и безвестен. Я умирал от робости, страха и восхищения, когда ты протянула мне руку. Понимаешь, я уверен, что именно с той минуты я и возненавидел Фожера. Я завидовал ему – ведь у него было все. И мне казалось, будто он меня обобрал. Я не так уж ошибался. В каком-то смысле он меня обобрал.

Ева почувствовала, что Лепра удаляется от нее, что дверь, на мгновение приоткрывшаяся, захлопнулась. Они остановили такси.

– Северный вокзал, – бросил Лепра.

Ева остереглась задавать вопросы. Он понемногу объяснится сам. Мужчины – она знала это по опыту – не созданы для одиночества. Лепра задержался у окошка справочной, записал время отправления поезда. Без сомнения, он еще не оставил мысли бежать. Он вернулся, все еще сохраняя на губах улыбку, адресованную справочной, и не стал ничего объяснять.

– Где ты хочешь обедать? – резко спросил он.

– По твоему выбору, дорогой.

И снова они ощутили принужденность, выносить которую становилось все труднее. Лепра повел Еву на Вогезскую площадь в ресторан, где бесшумное снование официантов не заглушало разговоров вполголоса. Но, несмотря на все усилия Лепра, в их планы, подчеркивая тщету этих планов, вторгалось молчание.

– Помнишь, – спросила Ева, – как было вначале, когда мы с тобой ходили куда-нибудь? Ты говорил без умолку, а на прощанье всегда повторял мне: «Простите, что я без конца болтаю, но мне так много нужно вам сказать!»

– Это что, упрек?

– Да нет же. Просто приглашение.

– Я уже все сказал.

Он снова принялся пить, и на этот раз Ева не отняла у него бутылку. Она наблюдала за Лепра, взгляд которого становился все более холодным.

– Я не слишком-то хорош, – проворчал он. – Чего там, сразу видно, что я виноват. Это и должно быть видно, раз я это чувствую.

Он вытер пальцы салфеткой.

– Я липкий. Приклеиваюсь. В общем, ты была права. Сообщить в полицию надо было еще в Ла-Боль. Ты на меня за это сердишься?

– Ты такой, какой есть.

– Так или иначе, это касается только меня.

Больше он рта не раскрывал, подозвал метрдотеля, раздраженно отсчитал деньги – бумажки и мелочь. Стемнело. На тротуаре Лепра заколебался. Пойти в театр? Потерять еще один вечер? Он стиснул руку Евы, и она поняла этот безмолвный призыв.

– Вернемся домой, – решила она.

Возвращение их было угрюмым. Лепра не выпускал руки Евы. Он цеплялся за нее. Вся его тоска передалась пальцам. В лифте Ева заметила, что он бледен как мертвец и весь в поту. На пороге двери он шепнул:

– Не зажигай света.

Он ощупью добрался до спальни Евы и рухнул на постель. Боль сводила ему живот, грызла грудь. Он рыдал без слез, задыхаясь во впадине согнутой руки. Ева раздевалась в ванной комнате. Он уловил аромат ее духов и угадал, что она вошла в спальню, остановилась с ним рядом.

– Не прикасайся ко мне, – закричал он.

Кровать тихонько скрипнула. Сев на нее, Ева терпеливо ждала, пока он возьмет себя в руки. Он уже не злился на себя за то, что выказал себя таким нестойким, уязвимым, однако горечь поражения жгла ему губы.

– Ева?

– Да?

– Повтори мне их имена… Его брат, Гамар, Брюнстейн, Блеш, Мелио, кто еще?

– Зачем они тебе?

– Кто еще?

– Гюрмьер.

– Ах да, Гюрмьер.

Он тихо повторял перечень имен раз, другой, поочередно вызывая в памяти их лица. Нет, это не Гюрмьер. И не Гамар. И не Брюнстейн. Тем более не Блеш! И уж тем паче не брат, который даже не соизволил приехать! Что до Мелио…

Он подполз к Еве, как ползет к берлоге раненый зверь, нашарил лбом теплое бедро, обнаженную кожу и вдруг внезапно обрушился на нее, пытаясь наконец покончить разом с этим неутолимым желанием. Он бормотал ругательства, грубо тычась подбородком, щекой в лицо, поглощенное мраком. Он глотал слезы и скрежетал зубами, телом к телу сойдясь со своим стонущим врагом, который вскоре опять затаится и станет выжидать. «Да, я такой, какой есть, – думал он в вихре гнева и отчаяния. – Какой есть… Какой есть…» Он кричал, он бредил, он пытался вырваться из самого себя. О, умереть бы…

Он перевалился на бок, но не умер. Умереть было не так легко. Более того, низменная радость разлилась по всем его членам, растеклась по ним сладкой волной. И остается еще семь дней! Семь дней объятий, восторженного забытья, горделивого возвращения к яви и омерзения. Полный гадливости, он заперся в ванной комнате, чтобы она не увидела, как он роется в аптечке. Он проглотил две таблетки веронала, надеясь, что сон сморит его тут же. Но сон еще долго заставил себя ждать. Вытянувшись рядом с ним, Ева помогала ему своим молчанием. И когда после многих часов забытья он открыл глаза, она в материнской тревоге склонилась над ним, гладя его лоб.

– Который час?

– Десять.

Утро уже миновало.

– Что в почте?

– Ничего. Газеты.

– Говорят о…

– Да. Согласно результатам вскрытия, причиной смерти был спазм. Он умер от волнения, а не от удушья.

– Не все ли равно.

– Как знать. Убийцу могут обвинить только в том, что он совершил насилие, нанеся побои, повлекшие за собой смерть. Так по крайней мере смотрю на дело я.

– Для нас это ровным счетом ничего не меняет, – закончил Лепра.

– Ты не хочешь пожелать мне доброго утра? – сказала Ева.

– Хочу, конечно. Доброе утро.

Они позавтракали в кухне. Перенести чашки и приборы в столовую у них не хватило духу.

– Вот мы и старая супружеская пара, – сказала Ева. – А теперь представь себе, что эта сцена повторяется каждое утро двадцать или тридцать лет подряд. Ты бы мог?

– Почему бы и нет?

– Нет, милый Жан. Не принуждай себя. Почему ты не желаешь признать очевидности? Вот и мой муж был такой же. Он готов был спать с первой встречной женщиной, а меня укорял в неверности. Избытком последовательности вы не страдаете.

Лепра слушал ее рассеянно, подавляя зевоту. В это утро Ева была для него почти чужой. В первый раз он подумал о том, какая система защиты дает ему больше шансов. Безусловно, надо будет говорить об убийстве из ревности и его последствиях. Убийство из ревности – это рок, который ведет к неотвратимому финалу. Преступник в этих случаях просто невинная душа, впавшая в заблуждение.

– Ева… – прошептал он. – Я хотел задать тебе один довольно деликатный вопрос. Только обещай отвечать спокойно. Не сердясь… Ну так вот… Помнишь фразу с последней пластинки «Когда вы ее допросите, она вам все расскажет»?

– Ну и что?

– Это правда?.. Ты действительно скажешь все? Ева отставила чашку.

– Конечно, – ответила она. – Все. А почему ты спросил? Это тебя пугает?

– Меня будут допрашивать отдельно. И если наши показания не совпадут…

– А почему они не совпадут? Ты собираешься лгать? Он потупил глаза, тотчас уйдя в свою скорлупу.

– Нет, конечно нет.

– К тому же нам не миновать очной ставки, не бойся, – добавила Ева.

Лепра выпил свой кофе, в который забыл положить сахар. Он еще не смел себе признаться, что понимает Фожера, почти сочувствует ему.

– Какой ты весь перекрученный, – сказала Ева. – Как плохо мы, по сути, знаем друг друга. А я наоборот – я устроена так просто.

– Знаю, – сказал Лепра. – Ты наделена всеми добродетелями.

Он ждал вспышки. Ева посмотрела на него долгим взглядом. Ему было бы легче получить пощечину.

– Если ты страдаешь, кто в этом виноват? – сказала она. – Дай мне сигарету.

Он бросил пачку на стол между ними и вышел в гостиную. Стоя у рояля, он из вызова одним пальцем наиграл песню Фожера, потом пошел бриться. Несмотря на жужжание бритвы, он слышал, как Ева расхаживает по комнатам. Она напевала свои старые песни, принесшие ей когда-то славу. Она тоже играла свою роль, но с гораздо большим мастерством. Он тщательно оделся и снова подсел к роялю. Там ему музицировать не позволят… «Там» – это значит в тюрьме… Он пострадает гораздо больше, чем она. Сколько бы она ни утверждала, что заплатит дороже, – это вранье. Это тоже один из замаскированных способов самоутвердиться, верховодить. «Они вели между собой войну, – подумал он, – а я оказался заложником. Дурак!» Под его пальцами сама собой родилась тема, и вдруг Лепра перестал играть.

– Продолжай, – сказала Ева из-за его спины. – Что это?

– Сам не знаю. Это пришло само.

Он пытался снова нащупать мелодию, но она ускользала от него, обретала неожиданные повороты, обрастала никчемными реминисценциями.

– Попробуй еще!

Он сыграл несколько тактов. Упорствовать бесполезно. Нарождавшаяся песня не вернется никогда. А ведь это была именно песня. Они оба одновременно это почувствовали. Новая изящная песенка, в которой Лепра еще не узнавал самого себя. Но радостный порыв толкнул его к Еве.

– Прости, дорогая моя Ева, – сказал он. – Ты права! Я невыносим. Я хотел бы быть таким, как ты, – прямым… непосредственным…

Он постучал по своей груди.

– Все это там, внутри… Не может вырваться наружу… все, что я хотел бы тебе сказать… все, что мне надо тебе сказать…

Он обнял ее и тесно прижал к себе, живую, горячую. «Я не хочу тебя терять, – прошептал он. – Мне так хорошо с тобой». И однако он выпустил ее из объятий и склонился над роялем. Он нажал клавишу наугад, как это делал Фожер, и прислушался к медленно умиравшему звуку. Ева подошла к нему, оперлась на его плечо, и ему захотелось остаться одному. Нет, он не был прост!

– Что мы будем делать? – спросила она.

И в самом деле, надо же было что-то делать, создавать для себя иллюзию, будто они продолжают жить, не падать духом, держаться, довести зловещую игру до конца, пока не позвонит Борель. Но что можно делать, когда в конце недели, словно в конце темной улицы, высится стена, громадная стена? Лепра был небогат, но он охотно просадил бы разом все свои сбережения – чуть меньше пяти тысяч франков. Сделает по крайней мере картинный жест.

– Возьму напрокат машину, – предложил он.

Час спустя владелец гаража привез им машину – «астон-мартен», маленький красный метеор, который рванулся вперед при первом же прикосновении к педали. Лепра, не задумываясь, выбрал дорогу по направлению к морю. Хорошо было мчаться сквозь мельканье меняющихся картин, лететь, не думая об осторожности, рискуя двумя жизнями, уже обреченными на беду. Ева с пронзительной радостью приняла эту новую игру. Быть может, она даже мечтала о какой-нибудь оплошности, промахе, о том, чтобы отказали тормоза… Остановились они только в Гавре. Выходя из машины, оба пошатывались. Ева ухватилась за руку Лепра.

– Это чуть ли не лучше любви, – сказала она.

И снова у них не оказалось цели. Они прошлись возле доков, мимо готовых к отплытию судов.

– Признайся, ты бы охотно сел на корабль без меня, – сказала Ева. – Будь откровенен хоть раз!

– Временами – да.

– Тогда лучше уезжай. Надо делать то, что хочется. Он предпочел не вступать в спор. Разве он знал, чего он хочет? Жить! Жить! Покончить с этой неотступной тревогой. Да, этого он хотел всеми силами души. И еще – найти утерянную мелодию песни. И быть одному. И плевать на все остальное, как Фожер.

– Я обращаюсь к тебе, – сказала Ева.

Лепра глядел на пакетбот, стоявший под погрузкой, и позавидовал рабочему, который управлял краном и по своей прихоти перемещал в пространстве тяжелые контейнеры с автомашинами.

– А что, если нам помолчать? – предложил он. – Я очень люблю тебя, Ева, миленькая, но ты меня утомляешь.

Слово это вырвалось у него так неожиданно и тон был таким необычным, что он весь сжался, приготовившись к отпору с ее стороны. Но Ева только выпустила его руку, и они продолжали идти рядом, а так как Лепра немного отставал, она опередила его сначала на метр, потом на два. И вскоре они зашагали друг за другом. Можно было подумать, что они незнакомы. Ева, не оглядываясь, подошла к машине. Лепра бродил еще довольно долго, купил газету, сигары. Он отдавался неожиданным порывам, черпая в них терпкое наслаждение.

– Едем домой? – спросила Ева, когда он вернулся к ней.

– Нет, мне нравятся эти места.

– Тогда отвези меня на вокзал.

– Как хочешь.

Он осторожно тронул с места и не торопясь поехал на поиски вокзала. Ева отодвинулась, прижалась к дверце. Между ними свободно поместился бы третий пассажир. Припарковавшись на стоянке, Лепра обошел машину вокруг, чтобы подать руку Еве, но она уже ступила ногой на землю и нервно собирала перчатки и сумочку, лежавшие на сиденье. Лепра побежал за билетом.

– Поезд отходит через час, – сказал он, протягивая ей билет.

Она молча взяла билет и отправилась в зал ожидания. Лепра пошел следом, сел около нее. Каждый чувствовал, как другой живет рядом с ним, они читали мысли друг друга, и Лепра никогда еще не испытывал такого волнующего ощущения. Вскоре он встал, чтобы закурить сигару, развернул газету. Дело Мелио продолжало оставаться в центре всеобщего внимания. Хроникеры давали понять, что комиссар Борель исследует интересную версию, но эта новость оставила Лепра равнодушным. В нем самом происходили куда более важные сдвиги! Он вдруг заметил, что Ева протискивается через турникет, вышел за ней на платформу, отыскал свободное место в углу купе.

– Сюда, – предложил он.

Она прошла дальше, сама выбрала себе место.

– Ну что ж, – сказал Лепра, – счастливого пути. Она сделала вид, что не замечает протянутой руки.

– Ты делаешь успехи, – прошептала она голосом, которого он никогда у нее не слышал.

Он спрыгнул на платформу, дождался отхода поезда. Когда поезд тронулся, Ева открыла сумочку и стала пудриться. Лепра для приличия зашагал рядом с вагоном, махая рукой. Потом, сунув руки в карманы, вернулся к машине. Что теперь? Вечер у него свободен. Он может покататься на машине, или побродить в порту, или пойти в кино… Отчитываться ему не перед кем. Его тревоги касаются его одного. Он выбрал гостиницу, написал в регистрационной карточке вымышленное имя. Он больше не был Жаном Лепра. В баре он выпил стакан виски, потом другой и вдруг вспомнил последний вечер, проведенный с Фожером. Алкоголь подогревал воспоминания, наделял их необыкновенной жизнью. Нет, Фожер никогда не держал на него зла. Наоборот, всегда был снисходителен. Ревновал, конечно, но не ожесточался всерьез. Бедный старина Фожер! Вот чему следует посвятить вечер. Думать о Фожере. Что бы сделал Фожер, если бы… Лепра закурил вторую сигару. Запах сигар тоже способствовал оживлению прошлого. Странно, какое огромное место занимает Фожер в его жизни! Вспоминались забытые слова, советы… «Ты слишком часто глядишься в зеркало», – говорил Фожер или: «Чем больше люди на тебя злятся, тем легче они пляшут под твою дудку». К этим образам примешивалась уловленная на мгновение мелодия. Скособочившись на табурете и уткнув подбородок в кулаки, Лепра разглядывал жидкость в своем стакане. «Понимаешь, малыш, мы люди особые, – говорил Фожер. – Если хочешь, чтобы музыка к тебе пришла, ты сначала убеди ее, что принадлежишь ей весь с потрохами». Бар мало-помалу опустел. Бармен настойчиво проводил тряпкой возле стакана Лепра. Лепра взглянул на часы. Уже так поздно! Он расплатился, вышел и был счастлив, что очутился в темноте. Видение продолжалось. Фожер шел с ним рядом. Лепра снова забрел в порт. Большое грузовое судно, которое тащили буксиры, разворачивалось на якоре, назойливое эхо подхватывало вой его сирены. Мелодия робко начала оживать. Лепра ей не мешал, занимаясь другим, разглядывая высокие фонари, которые световой цепочкой покачивались на воде в доках. В темноте катили вагоны. Лязгали подъемные краны, вздымая над разверстыми трюмами странные ящики, мерцавшие в огне прожекторов. Что-то высвобождалось в нем, тихо напевало, он был теперь просто увлеченным зрителем, он был не в счет. «Малыш Лепра не в счет». Еще одна фраза Фожера, которая обрела вдруг свой истинный смысл. Короткий ливень намочил мостовую и рельсы. Лепра пробрал озноб. Он почувствовал, что весь горит, но ему было все равно. На маленькой улочке он наткнулся на какую-то девицу. Она остановилась, улыбнулась ему, покачивая сумочкой на длинном ремне. Лепра тоже остановился. Девица схватила его за руку, потянула, и он покорно побрел за ней, оказался в каком-то темном коридоре, поднялся по ступенькам. Фожер его одобрил бы. Девица вошла в комнату, зажгла свет.

– Ты не здешний, – сказала она, – сразу видно.

– Послушай, – сказал Лепра.

И стал насвистывать мелодию, которую только что сочинил. Девица глядела на него в растерянности, забыв раздеться.

– Ну-ну, – сказала она. – Всяких я видала, но такого чудного, как ты, – никогда.