Текст книги "Конечная остановка. Любимец зрителей"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Да-да. Спасибо. Насчет завтра мы договорились. Спокойной ночи, крестный.

Перевезти Люсьену сюда! Не смешно! При том, что у нее роскошная квартира в одном из самых приятных кварталов Парижа! Его гнев разгорался с новой силой. Еще немного – и он, поддавшись искушению, перезвонит Людовику, чтобы бросить ему правду в лицо. Он крикнет ему: «У нее есть любовник, который хотел убить ее, твою Лулу! Так что, поверь мне, ей хорошо и там, где она сейчас!» Он долго шагал из спальни в столовую и обратно. Все, чего он желал, это конца злосчастной комы, которая так все усложняла. Как только Люсьена будет в состоянии его слышать, он скажет ей: «Я в курсе насчет Доминика. Не будем ссориться. Ты отправишься в свою сторону, а я – в свою». Он и вправду хотел этого, и тем не менее… было что-то еще, чего он хотел не менее сильно: пусть она попытается объяснить ему, как дошла до жизни такой. Пока Люсьена оставалась Лейлой, он не мог решиться ее отпустить. Это было навязчивой идеей, неотступной мыслью. Своего рода страстью навыворот, симптомы которой он явно ощущал. Он порылся в ящике, где хранились гвозди, клещи, молоток, бечевка, в поисках подходящего инструмента. Его старый швейцарский перочинный ножик с набором лезвий вполне сгодится. Может, взлом шкафа даст выход горячности, которая распаляла его. Он увеличил дозу снотворного, и мысли его отпустили.

Шаван явился на бульвар Перейра в полдесятого. Пожалуй, еще рановато. Он рисковал наткнуться на людей, выходивших из лифта. Чего доброго, еще встретит Луазлера у лифта или на лестничной площадке. Накануне он долго колебался. Сегодня решился действовать стремительно. Заметив по пути к лифту в почтовом ящике светлое пятно конверта, Шаван без малейшего зазрения совести открыл дверцу. Все, что касалось Лейлы, имело прямое отношение к нему тоже. Конверт оказался листком из блокнота, сложенным вдвое. Текст написан карандашом. Он прочел уже в лифте.

Дорогая Лейла!

Хотелось бы вас повидать. Постарайтесь заглянуть в это воскресенье около полуночи к «Милорду».

Ваш Фред

Милорд… Фред… Эти имена вызывали в его представлении что-то подозрительное, тревожное. При нормальных обстоятельствах он должен был бы в воскресенье укатить на «Мистрале». И почему в полночь? Выходит, у Лейлы было заведено проводить ночи вне дома? И коль скоро таинственный Фред обходил Луазлера молчанием, означало ли это, что Лейла появлялась на людях одна… В голове Шавана снова завертелась карусель вопросов. Забыв воспользоваться домофоном, он позвонил в квартиру. За ней никакого движения. Тогда Шаван открыл ее ключом и включил электричество.

Тишина пустой квартиры. Оставив пальто и шляпу на вешалке, он перешел в гостиную и закурил «Кравен». Разве же он находился не у себя дома? И тут раздался телефонный звонок. От волнения он чуть было не выронил сигарету. Доминик?.. Не зная, как поступить, он в напряженном ожидании держал руку на аппарате. Потом любопытство возобладало, и он решительно поднес трубку к уху.

– Алло?

На конце провода был кто-то, и слышались очень тихие, но отчетливые шумы, присущие кафе. Шаван нервно повторил:

– Алло.

Другой, на проводе, продолжал молчать, несомненно, обалдев, когда услышал голос мужчины, и это было как два дыхания, подкарауливающие друг друга. Наконец телефоны разъединили. Прислушавшись еще немного, Шаван тихонько положил трубку. Он всего лишь соприкоснулся с миром Лейлы, куда, похоже, ему вход заказан. По здравом размышлении, речь не могла идти о Доминике – тот бы обязательно спросил его: «Кто вы такой?» Когда звонят себе домой, таких предосторожностей, полных недоверия, не принимают. И непроизвольно выдают себя вопросом. Тогда кто же это мог быть?

Шаван вытащил из своего комплекта самый большой ножик и решительным шагом направился к шкафу. Хватит с него тайн! Ему удалось просунуть лезвие между створками двери, он надавил вправо, влево и, сам не зная, как это ему удалось, почувствовал, что дверь поддается. Она приоткрылась, вроде бы подталкиваемая изнутри. Шаван подтянул ее на себя, и вдруг на его ладони кубарем скатилось что-то мягкое и шелковистое, как мех. Он отпрянул, нацелив нож и готовый защищаться. И тут его страхи как рукой сняло. На паласе лежал плюшевый мишка, рыжий с белыми ступнями; вытянув к нему все четыре лапы, он глядел на Шавана глазками – стеклянными бусинками.

Отшвырнув игрушку ногой, Шаван заглянул в шкаф. Там лежали стопки постельного белья, которые он аккуратно переложил на кровать, желая рассмотреть содержимое полок в глубине. Заметив плоскую коробку, он пододвинул ее к себе и, подняв крышку, просто обомлел. В ней лежала замечательно исполненная миниатюрная копия поезда: локомотив «Пасифик», багажный вагон, пассажирские вагоны из светлого металла с красной полоской, на которой красовалась аббревиатура ТЕЕ^[4]. Не обошлось и без вагона-ресторана с малюсенькими лампами под абажурами на столиках. Посередине коробки лежал набор рельсов.

Шаван был растроган до смешного; как зачарованный мальчишка, он осторожно вынул из коробки один вагончик, второй, заставил их катиться по вытянутой руке, подталкивая паровозик кончиками пальцев то в одном направлении, то в другом. Все это настолько не укладывалось в его мозгу, что он отказывался что-либо думать на сей счет. Он поставил вагончики обратно в предназначенные для них луночки из пластика, точно соответствующие по форме, и отставил коробку в сторону. Он еще не закончил обследовать содержимое шкафа. Из его глубин он извлек также карликовую швейную машинку, пожарную машину с лестницей и много других миниатюрных детских игрушек, которые тем не менее потрясли полным соответствием оригиналу. Неужто Лейла, оставаясь одна, забавлялась, как ребенок? Но ведь Лейла – это Люсьена, а той не пришло бы в голову купить себе игрушечный электропоезд или детскую пожарную машину.

Совершенно сбитый с толку, Шаван поставил все игрушки обратно в том же порядке, в каком их нашел, но еще разок полюбовался вагоном-рестораном. Потом он сложил в ряд стопки белья и под конец подобрал с пола медвежонка. И тут обратил внимание, что по спине зверя протянулась длинная застежка-молния. Должно быть, Лейла прятала в его брюхе ночную рубашку. Он разом рассек животное на две половины. Медвежонок скрывал у себя в нутре пачки банкнот, скрепленные резиночками.

Шаван уже перестал чему-либо удивляться. Он чуть ли не рассеянно пересчитал пачки… Шестьдесят тысяч франков! Шесть миллионов, поправил бы его Людовик. Желая удостовериться, что это все, он пошарил на дне, и его пальцы обнаружили там конверт, а в нем лежала лаконичная расписка, отпечатанная на машинке:

«Я, нижеподписавшаяся, Леони Руссо, признаю, что должна мадам Лейле Катан и деньги в сумме пятьдесят пять тысяч франков, которые обязуюсь ей возместить через шесть месяцев.

Париж, 16 июля 1978.

Леони Руссо».

Шестьдесят тысяч плюс пятьдесят пять тысяч составляют сумму в сто пятнадцать тысяч франков! А Люсьена всегда сетовала на безденежье. Почему же она не просила денег у Лейлы? Шаван пошел выпить джина с тоником. Выходит, она давала деньги в долг под проценты. Какие? Все это предполагало наличие у нее деловой сметки – умения вести картотеку, отчетность. Возможно, Фред являлся одним из ее должников. А Доминик, само собой, принимал в этих делах участие. Хороша парочка ростовщиков! Да нет! Ростовщики не коллекционируют подводные лодочки и швейные машинки. Шаван закурил еще одну сигарету. «Только бы не свихнуться!» – пробормотал он.

В сумятице мыслей верх начинала брать версия убийства. Деньги! Вот, пожалуй, искомая отмычка к тайне. Должник, оказавшийся в отчаянном положении. Почему бы и нет? Но вот как насчет игрушек? Шаван вернулся в спальню, еще раз допрашивая каждый предмет. Двойная жизнь, какую вела Люсьена, – вот что преисполняло его своего рода восхищением. То, что ей удавалось облапошивать их, Людовика и его самого, с такой спокойной дерзостью, сродни чуду. Вот его – это еще куда ни шло. Но Людовика, который ей звонил так часто? Да, часто, но только не по ночам. А царством Лейлы являлась ночь…

Шаван сел за туалетный стол Лейлы, пересмотрел все тюбики, флаконы, прочую косметику. Люсьена усаживалась тут – в гримерной своего театра одного актера. Здесь она изменяла себе лицо, прежде чем выйти на улицу, подобно оборотню. Шаван поглаживал ее парики. А как Люсьена смотрелась блондинкой? Он воображал себе: вот она идет ему навстречу танцующей походкой на высоких каблуках; отблеск золотых серег зажигал огоньки в карих глазах, меняя их до неузнаваемости. Желанная. В объятиях Доминика она становилась настоящей женщиной.

Надев себе на кулак парик блондинки, Шаван принялся его медленно поворачивать, потом, взяв с трельяжа расческу, осторожненько провел ею по волосам, которые чуть потрескивали и, поблескивая, казались живыми. Это было и сладострастно, и невыносимо грустно. Парик – вот все, что досталось ему от Лейлы. Шаван сунул его в карман. Пора идти в больницу.

Поднявшись, он увидел на кровати медвежонка. Зачем пропадать такому богатству, отныне ставшему ничейным. Он набил купюрами карманы пальто и убрал к себе в бумажник заемную расписку. Распределить по карманам сто двадцать купюр по пятьсот франков – проблема невелика. На что ему эти деньги, Шаван еще не знал. Но он наверняка найдет им лучшее применение, чем Лейла!

Шаван положил медвежонка обратно в шкаф, прикрыл дверцы и вышел из квартиры, уже не таясь. Чтобы унять возбуждение, он прошелся до больницы пешком. Ночью снег стаял. Немощное солнце витало промеж дымившихся розовых облаков. Очень скоро ему придется вернуться на «Мистраль». Время побежит… И если Люсьена умрет, он так никогда и не узнает, кто же была Лейла. А Лейла продолжит свое эфемерное существование. И ему не быть никем иным, как полувдовцом, мучимым полупечалью.

Шаван зашел в канцелярию больницы разделаться с формальностями, которые запустил, и поднялся в палату. Мари Анж указала ему рукой на кровать, где Люсьена, похоже, спала.

– Она в прежнем состоянии. Обследования не дали нам ничего нового. Температура слегка повысилась. Давление низкое.

Шаван подошел к жене и коснулся ее лба.

– Есть ли надежда?

– Доктор не ставит на ней крест. Пока что больная пребывает в состоянии глубокой комы. Но оно может измениться за несколько часов.

– Я не помешаю?

– Да нет. На этот час с процедурами закончено.

Шаван сел рядышком с Люсьеной. Мари-Анж выскользнула из палаты. Люсьена дома, Лейла на бульваре Перейра, а тут лежит эта, третья женщина с лицом серо-пепельного оттенка и закрытыми глазами.

Сам же он – жалкий тип, которого втравили в смертельно опасную игру, бросая рикошетом от одной партнерши к другой, от загадки к загадке. Сняв пальто, хрустевшее от рассованных по карманам купюр, он склонился над лежащей фигурой – надгробным изваянием. Разве она не пошевелилась? Он ощупал в кармане парик. Узнать хотя бы на минуту, хотя бы на секунду, как выглядела Люсьена-блондинка. Шаван не решался шевельнуть рукой, чтобы не совершить, как ему представлялось, святотатства. А что, если его застанут врасплох? Какой стыд – позор!

Волосы закручивались у него на пальцах в завитушки. А между тем что может быть проще? И глядишь, насытило бы его всепожирающее любопытство. Внезапно решившись, он извлек парик из кармана и, уже не контролируя движений, кое-как напялил его на повязку, скрывающую лоб и уши жены. То, что он увидел, заставило его отпрянуть. Мертвенные губы, впалые щеки, опущенные веки – и при этом веселое трепыхание завитушек, венчавших лицо смертницы, было непристойно, подобно блудливому подсматриванию. Шаван живо убрал парик в карман. Он-то надеялся – вот сейчас Лейла внезапно объявится как по волшебству, а вышло, что он утратил ее окончательно и бесповоротно.

– Прости! – шептал он, схватив руку Люсьены. – Прости!

Глава 6

Как выяснилось, «Милорд» – бар на улице Квентен-Бушар, который Шаван нашел без особого труда. Он явился по указанному адресу незадолго до полуночи. Там уже собрался народ, почти исключительно мужчины. Стены украшены фотографиями знаменитостей из мира скачек – лошадей и жокеев. От дыма Шаван закашлялся. Он направился к бару, огибая несколько групп, на ходу ловя обрывки разговоров о непотребной местности, беспроигрышном скакуне, и подошел к стойке, перед которой один табурет оказался свободным.

– Виски, – заказал он. И, понизив голос, спросил: – Не знаете, Фред еще не пришел?

– Слишком рано, – ответил бармен.

– А он бывает тут ежедневно?

– Как когда.

– Я с ним не знаком, но у меня к нему поручение. Предупредите его, что с ним хотят поговорить. Я сяду там, у окна.

Шаван уселся со стаканом в руке в глубокое кожаное кресло, рядом с только что освободившимся столиком, судя по еще дымившемуся в пепельнице окурку. Здесь место встречи завсегдатаев скачек. Может, Фред играет на тотализаторе? Но что свело его с Лейлой? Зачем Лейла шлялась в этот бар, где клиенты – одни мужики? Может, она играет на скачках? Одним сюрпризом больше, одним меньше. Может, все эти деньги, прикарманенные им, достались ей после нескольких удач на ипподроме? Этот Фред, должно быть, ее консультант. Но как уразуметь тот факт, что Лейла – во всех отношениях – являет собой полную противоположность Люсьены? Если бы она играла на скачках, то по воскресеньям прилипала бы к телику, когда передают новости спорта, тогда как она всегда предоставляла ему выбирать программу на свой вкус. Фильмы, спорт, варьете – ничто не было предметом ее интереса. Бросив взгляд на экран, она тут же бралась за книгу. А между тем Фред не назначил бы Лейле свидание в «Милорде», если бы ей не был знаком этот адрес.

Шаван глянул на часы. Он прорепетировал маленькую историю своего сочинения, позволяющую ему задавать всякие вопросы, не возбуждая недоверия у собеседника. Перед уходом он пару раз перечитал статью о Габоне в маленьком толковом словаре Ларусса, необъяснимо почему лежавшем у них рядом с кулинарной книгой, которую Люсьена никогда не открывала. Там добывают аукумею^[5], каучук, какао, марганец. Для сочиненной им басни аукумея подходила идеально. Древесина – занятие чистое, прибыльное и даже поэтичное. И мужчина, проживший годы в лесных дебрях, вернувшись в Париж, имеет все основания почувствовать себя в непривычной обстановке. Не позабыть бы названия крупных городов: Либревиль, Порт-Жантиль, Омбуне, Ламбарене. Помнить также имя президента – Бонго. С таким багажом плюс толика ловкости он легко выйдет из любого затруднительного положения. Никто не станет сомневаться в правдивости его слов.

В этот момент Шаван заметил, что бармен разговаривает с невысоким мужчиной в мешковатом пальто покроя реглан. Наверняка с Фредом. Мужчина оглянулся и, поблагодарив парня, направился к столику Шавана. Худой, безбородый, по виду не скажешь, что денег у него – куры не клюют. Шаван привстал.

– Я от Лейлы, – сказал он.

– Ах! Сама она прийти не смогла?

– Да.

Они обменялись рукопожатиями.

– Чем я вас угощаю?

– То же самое.

Фред подал знак гарсону и крикнул: «Два виски!» Он снял фуражку и свой реглан. Седовласый, в клетчатой куртке и галифе.

– Она не приболела? – участливо продолжил он.

– Нет.

– Что-то я вас тут никогда не встречал.

– Я только что вернулся во Францию. Из Габона. Прожил там семь лет. Лейла должна была ехать со мной. Но в последний момент не пожелала.

– Меня это не удивляет, – рассмеялся Фред.

– И все же мы переписывались… А потом я предупредил ее о своем приезде, и сегодня утром мы встретились в аэропорту. Я бы ее не узнал. Надо же так измениться за какие-то семь лет!

– Кому вы рассказываете!

– Мы успели только выпить по стаканчику, и она упорхнула. Похоже, непредвиденные обстоятельства. Она не захотела, чтобы я остановился в отеле, и дала мне ключи от своей квартиры. А также вашу записку.

Шаван развернул на столе записку, извлеченную из почтового ящика.

– Вот почему я здесь и очутился, – добавил он.

– Какая досада, – проворчал Фред. – А она не сказала вам, когда вернется?

– Нет.

– О! Я уже привык. У нее семь пятниц на неделе.

Гарсон принес два бокала виски и спросил Фреда:

– Вы встретили Берто? Он ставит крупную сумму на Пупуля, завтра, в третьем заезде в Канье.

Фред призвал Шавана в свидетели.

– Пупуль. Да вы только подумайте! Надо иметь бабки, чтобы так бросать их на ветер.

Фред и официант обменялись какими-то специальными терминами, и Шаван из их разговора ничегошеньки не понял. Потом кто-то окликнул гарсона: «Антуан!»

– Иду!.. Иду… – ответил тот и поспешил на зов.

– Надо вам сказать, я в прошлом жокей и даже участвовал в стипль-чезе. Девять переломов. Не считая других травм. Теперь я отошел от этого дела, конечно. Но люди еще интересуются моим мнением.

– Лейла тоже обращалась к вам за советом?

Фред поднял бровь.

– Лошади ее не колышут. Ее волнует нечто иное.

– И что же ее волнует?

Фред пристально посмотрел Шавану в глаза. Он, верно, был рыжим, поскольку его ресницы, некрасиво поседев, позволяли различать там и сям золотистые волоски.

– Вы хотели увезти Лейлу в Габон?

– Да. Мы были вроде бы как помолвлены.

Фред углубился в созерцание своего стакана. Наконец он пожал плечами.

– Меня это не касается, – пробормотал он. – Она вам что-нибудь передала для меня?

– Да… свои извинения.

– Ладно, ладно. Извинения. И все?

– Да.

– Вам не показалось, что она очень торопится?

– Да.

Фред залпом осушил стакан и, достав из внутреннего кармана записную книжку, вырвал листок. Шаван протянул ему шариковую ручку, которую всегда держал при себе, и Фред вывел два слова, медленно и прилежно, так как рука его дрожала. Шаван без труда прочел: «Требуется безотлагательно».

– И все?

– Да. Она поймет.

Фред рылся в кармане, но Шаван остановил его жестом.

– Оставьте. Я угощаю. – И положил на стол пятисотфранковую бумажку, изъятую из военных трофеев Лейлы. Фред опять надел свой реглан.

– Спокойной ночи. И не забудьте. Как только она объявится, сразу вручите ей мою записку. Благодарю.

Он протиснулся между клиентами, стоявшими повсюду на его пути к выходу, и Шаван потерял его из виду. Однако образ Фреда продолжал стоять у него перед глазами, четкий, как фотоснимок: три перекрещивающиеся морщины на лбу, серые глаза, маленький шрам в углу рта, адамово яблоко, перекатывающееся вверх-вниз под воротником свитера, а также бегающий и даже растерянный взгляд человека, который явился неспроста. Отсюда его загадочная записочка: «Требуется безотлагательно». Надо было бы предложить ему денег, но сколько? И не счел ли бы он странным, что Лейла, после многих лет разлуки, дает мне с ходу, без объяснений, столь деликатное поручение? Словом, встреча с Фредом не продвинула меня ни на шаг.

Шаван сидел, задумавшись, перед пустым стаканом. Он пытался отречься от Лейлы. Тем хуже – пусть она навсегда останется для него женщиной, явившейся из ниоткуда и вернувшейся в никуда. Но он знал, что снова придет в бар «Милорд», станет выспрашивать Фреда, чтобы, не подавая виду, выпытать у него хоть крохи сведений, позволяющих ему продвинуться в своем расследовании, ухватиться за след Лейлы, которая, лежа на больничной койке, оставалась эдаким ловким призраком, беспрестанно от него ускользавшим… Перед уходом он задал гарсону еще несколько вопросов.

– Фред ждал молодую женщину – смуглую брюнетку. Он упомянул имя, но оно выскочило у меня из головы. Что-то вроде Аллах… Вы с ней знакомы?

– Нет. Не припоминаю. Но я бываю здесь только по вечерам…

– И… строго между нами… на что живет он, этот Фред, поскольку больше не садится на лошадь?

– Полагаю, – сказал парень, – занимается кой-какими делишками. Но нам тут до этого нет никакого дела.

– Сколько ему лет, как вы думаете?

Гарсон бросил на Шавана подозрительный взгляд.

– А почему бы вам не спросить у него самого?

Кто-то звякнул по стойке монетой. Шаван не стал допытываться и вышел. На Елисейских Полях он остановил такси.

– Сто шестьдесят-бис, бульвар Перейра.

Ему захотелось лечь в постель Лейлы, по-хозяйски занять эту квартиру, где его, возможно, ждали еще сюрпризы. Сев в лифт, он вообразил себе, что Лейла стоит рядом, закутанная в меховое манто, надушенная, пьянящая. Он открыл дверь и пропустил ее вперед. А что потом? Она ушла в спальню, а он, сняв шляпу и пальто, присоединится к ней, допив последний бокал. Пока он раздевался, она запиралась в ванной. Будь у него слух острее, он услышал бы шум воды в душе. Подняв глаза, увидел бы, как она выходит из туалетной комнаты, замотав полотенцем бедра, выставив грудь напоказ. Но он сидел на кровати, уронив руки, ссутулившись, и был отчаянно одинок, как арестант в одиночной камере. Напрасно он говорил себе: «Это моя жена» – и старался уловить ее легкие шаги по паласу.

Какова же она в постели? Этой тайной владеет Доминик. Шаван снял пиджак, расслабил галстук, вытянулся на кровати, чтобы попытаться сшить поразительное лоскутное одеяло из всех деталей, всех данных, какие ему удалось собрать. Он уснул, но вскочил час спустя, снял с себя все остальное и скользнул под плед, не пожелав соприкосновения с простынями. Вконец изнуренный, он заснул лишь поздно вечером, где-то в полдесятого, пытаясь зацепиться хоть за одну мысль, которая была бы ему приятна, но тщетно. Очень скоро он вернется на свое рабочее место – в свой ресторан. Но теперь у него даже пропало всякое желание уезжать из Парижа. Ему не хотелось умываться, делать повседневные движения. Хотелось только одного – ждать… ждать возвращения этого Луазлера, который непременно объявится. И тогда он без озлобления расспросит, как тот познакомился с Лейлой и какой она бывала с ним: кокетливой, чувственной или, наконец, влюбленной.

Такие слова, по мере того как они приходили Шавану на ум, разрывали ему сердце, и он отказывался понять, как же он мог даже помышлять о разводе. Нет, он вовсе не воспылал страстью к Люсьене, а вот к Лейле – да… Какая мука, какая тревога… Это походило на страсть абсурдную, чудовищную. Страсть, обращенную на ту, которая стала тенью, которую ни Доминику, ни Фреду, ни ему самому уже не удастся оживить.

Он сел на постели, зевнул, почесал затылок и тут, увидев записную книжечку в сафьяновом переплете, лениво потянулся за ней. Помимо крестиков, отмечавших дни недели, смысл которых он уже без труда расшифровал, там и сям попадались цифры: 8, 5, 8, 10… Вот они ему ни о чем не говорили. Шаван открыл окно. Внизу, в глубине траншеи, протянулись две железнодорожные колеи. На дворе потеплело, и как бы невзначай стал накрапывать дождик. Он прикрыл раму. Пасмурная погода наводила на него тоску. Теперь ему захотелось уйти отсюда. Поскорее, куда угодно – к привычному гомону кафе, где макают в чашку круассаны, к завсегдатаям бара, облокотившимся на стойку, к жизни без проблем.

Приведя себя в порядок на скорую руку, он покинул квартиру. Но в почтовом ящике что-то лежало… видовая открытка с изображением порта Аяччо, а на обратной стороне – строка, выведенная авторучкой, которая оставляла кляксы:

Приеду – расскажу. Заскочу в пятницу утром.

Целую.

Доминик

Шаван прикинул. В его распоряжении еще один день отпуска. Затем два дня он пробудет на «Мистрале». Да, в пятницу утром он сможет быть здесь и встретить Доминика.

Он снова поднялся в квартиру, переживая слова открытки. Аяччо! В декабре месяце это наверняка не туристическое путешествие. Может, Доминик – коммивояжер? Однако в таком случае он написал бы в другом стиле, а не «Приеду – расскажу». Кто он может быть по профессии? Шаван прикидывал все мыслимые варианты, как вдруг неожиданный звонок у входной двери заставил его прямо подскочить. Луазлер это быть не мог. Тогда кто?..

Переполошившись, Шаван пошел на цыпочках и приник к врезанному в дверь стеклянному глазку.

Он разглядел странный силуэт мужчины в ворсистом пальто, деформированный увеличительным стеклом. Он держал шляпу в руке, как проситель. Наверняка не Луазлер. Шаван решился и открыл дверь. Незнакомец хотел уже перешагнуть порог, но Шаван его остановил вопросом:

– Кто вы такой?

– Я друг Лейлы. А кто вы? Тоже ее друг?.. Право слово, сегодня на нее спрос с самого утра!

Шавану не понравилось все – его тон, его слова. Что-то настраивало на большую неприятность.

– Лейлы нет дома. В данный момент хозяин тут я. Входите.

Закрыв дверь, он последовал за мужчиной в гостиную. Визитер уселся, как у себя дома, и, положив шляпу на стол, начал стягивать перчатки. Волосы подстрижены ежиком. Крепко скроенный, медлительный, лицо пунцовое, далеко за пятьдесят, мешки под глазами, щеки как гусиные ляжки, уши алого цвета, губы глянцевые. Шаван сразу почувствовал, что проникается к нему ненавистью, но принудил себя казаться любезным. Он напел ему заученный куплет: аэропорт, встреча с Лейлой.

– Она не захотела, чтобы я пошел в отель, и дала мне свои ключи. Когда она вернется, не знаю.

– Ну что же, скажите ей, что наведывался Патрис Мансель. Мансель… Запомните? Я клиент со стажем.

Шаван подскочил.

– Клиент со стажем? Что вы хотите этим сказать?

Мансель с удивлением посмотрел на него в упор.

– И долго вы пробыли в Габоне?

– Семь лет.

– И ни разу не приезжали в отпуск?

– Ни разу.

– Короче, по возвращении вы открыли для себя другую Лейлу? Понятно. А раньше она, разумеется, была вашей любовницей.

– Я хотел на ней жениться.

– Вам повезло, что вы этого не сделали. Теперь она любовница многих мужчин.

Шаван побелел, как мертвец.

– Вы хотите сказать, что…

Мансель добродушно улыбнулся.

– Нет и нет. Она не панельная проститутка. Она птица высокого полета. Дама в истинном смысле слова, как вы и сами могли в этом убедиться. Но при следующей встрече она не заставит себя просить дважды и будет вам приятной… да еще как. В особенности потому, что вы возвратились из колоний наверняка с полными карманами… Верно я говорю? – И он подмигнул Шавану с улыбкой сообщника.

– Иными словами, – понимающе кивнул Шаван, – стоит мне звякнуть по телефону…

– Совершенно верно.

– Выходит, она то, что принято называть call-girl^[6].

Мансель пошамкал губами, как бы смакуя незнакомое винцо.

– Н…нет, – прикинув, возразил он. – Н…нет. Не совсем так. Начнем с того, что она не всегда располагает временем. Она свободна всего по нескольку дней в неделю… Я так и не узнал, по какой такой причине…

– Может, она замужем, – злокозненно предположил Шаван.

– Нет. Ничего подобного. Лейла – вдова.

– То есть как это?

– Похоже, она забыла сообщить вам свои биографические данные. Она была замужем. Не бог весть какая партия… Об этом факте своей биографии она не желает распространяться.

– Но как же она докатилась… до… жизни такой?

Мансель протянул Шавану портсигар.

– Нет?.. Неужели?.. Я получаю их прямиком из Голландии. Лучший сорт.

Он неторопливо раскурил сигару, выпустил через ноздри две струйки дыма и продолжил:

– Как она докатилась до этого?.. Лейла со мной никогда не откровенничала, однако легко догадаться. Времена сейчас трудные, дорогой мой, и для хорошенькой женщины, которая любит деньги, не существует ста способов выхода из положения… Это вовсе не проституция и даже не сексуальная потребность. А такая же коммерция, как любая другая, и наиболее доходная. Все равно что стать председателем совета директоров в собственном бизнесе, если вам угодно.

Мало-помалу Шаван обрел столько хладнокровия, сколько необходимо, чтобы не выглядеть дураком в глазах Манселя.

– Вот уж никак не ожидал… – начал он.

– Я ставлю себя на ваше место. Вы расстались с невинной девушкой, а встретились с особой, которая шагает в ногу со временем. Заметьте себе, сейчас такое в порядке вещей. Разумеется, для человека, вышедшего из джунглей!..

Он рассмеялся и встал.

– Могу я вам что-нибудь предложить?

– Но это мне надлежит…

– Ничего подобного. Я здесь как у себя дома, можете не сомневаться. У меня даже есть тут своя персональная бутылка «Схидама»^[7]. А вы расскажите мне новости.

Несмотря на плотное телосложение, Мансель был юрким. Ловко протиснувшись за стойку бара, он переставлял бутылки сосредоточенно, под стать провизору, с абсолютной точностью дозирующего опасное снадобье, наполнил два стаканчика. На его пальце красовался большой перстень с печаткой. Шаван смотрел на него, словно загипнотизированный. Ему снится сон. Он был в этом уверен. Мансель вернулся с двумя бокалами, наполненными до самых краев, стараясь их не расплескать, и один протянул Шавану.

– Ваше здоровье. Это вас подбодрит. Доброе винцо. Лейла им не пренебрегала.

Шаван готов был его задушить. Люсьена, которая терпеть не могла спиртного.

– Превосходно, – из вежливости пробормотал он. – Где же вы повстречались?

– Что-то и не припомню… Нет, погодите, мне порекомендовал ее один друг из нашего клуба.

– И несомненно, другой друг, как вы изволили выразиться, порекомендовал ее вашему другу?

Мансель отставил стаканчик и промокнул губы тонким платком из верхнего карманчика.

– Я не хотел сделать вам больно, – продолжал он. – Возможно, я называл вещи своими именами… Но в конечном счете после стольких лет разлуки, полагаю, вы исцелились от любви к своей зазнобе.

– О да, черт меня побери! – вскричал Шаван.

– Впрочем, не подумайте, что ее любовникам несть числа. Я стараюсь не совать нос в ее дела, но, насколько я ее знаю, почти уверен, что она подобрала себе маленькую клиентуру, которая…

– Вас послушать, подумаешь, что она никого не любила.

Мансель подставил ладонь под длинный столбик пепла, готовый упасть ему на брюки из дорогой шерсти, и высыпал его в пепельницу.

– Знаете, – сказал он, – в ее ремесле сердце – скорее помеха. Но вполне возможно, что кого-то она предпочитала всем прочим.

– И вам на это плевать?

– Осторожно, дорогой мсье, так говорить почти бестактно… Не знай я вашей предыстории, я бы задался вопросом: «С какой луны свалился этот тип?» Но я охотно отвечу на ваш вопрос. То, чего я хотел бы от Лейлы, совсем не то, что думаете вы. Я знавал женщин куда одареннее по любовной части… Нет, Лейла – чудесное маленькое пристанище, поразительно удобное. День-деньской я борюсь с телефоном, своими папками, корреспондентами из-за границы. Экспорт – сущая головоломка. А придешь домой, два моих сына рожу воротят, а жена вечно задерживается… Здесь же получаешь полное отдохновение. Я усаживаю ее на колени и рассказываю все, что взбредет в голову. Она обладает редчайшей способностью. Умением слушать.

В памяти Шавана чередой проходили картины. Он снова видел Люсьену, погруженную в чтение своих романов. Он выговаривал ей: «Куда ты задевала мою сорочку?.. Эй! Люсьена, ты слушаешь меня?» А она, пробормотав что-то невнятное, перевертывала очередную страницу. Нет. Были вещи, уразуметь которые ему не дано.