Текст книги "Конечная остановка. Любимец зрителей"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Телефон. Звонок за звонком, но ничего существенного. Телефон стал для Сильвена как бы личным врагом, хитрым и мстительным, который следит за его приходами и уходами и звонит, едва он повернется к аппарату спиной, чаще всего когда он стоит под душем или же обедает. Сильвен восседает в постели с подносом на коленях и чашкой кофе в руках. Он кричит Марилен:

– Послушай, пожалуйста!

Марилен пробегает через спальню, закутавшись в банный халат.

– Если Мерсье, – добавляет Сильвен, – пошли его к черту.

Он допивает кофе, прислушиваясь к тому, что происходит в кабинете. Марилен возвращается.

– Спрашивают тебя.

– Кто именно?

– Ева. Говорит, что у нее хорошие новости.

Сильвен мигом приободрился. Он отставляет поднос, роняя при этом гренки, и, не теряя времени на то, чтобы натянуть пижамные штаны, бросается в кабинет.

– Алло, Ева!.. Привет… У тебя, говорят, хорошие новости?

– Да. Но погоди… Вчера я узнала от Даниеля Желена, что Медье… Помнишь Медье?.. Он еще поставил фильм по роману Чейза…

– Да. Ну и что?

– Так вот, он собирается вкупе с мелким итальянским продюсером – его имя ничего никому не говорит – Джузеппе Фрескини… Словом, Желен говорит, вроде бы этот Фрескини заработал немалые деньги на порнофильмах…

– И ты намерена предложить мне такое?

– Да нет же, дай договорить.

Марилен крадучись вошла в кабинет и, поджав ноги, села в кресло, глядя на Сильвена, как кошка в ожидании лакомства.

– Медье и Фрескини задумали нечто весьма оригинальное, – продолжает Ева. – Успех «Дон Жуана» разжег их аппетит, и теперь они решили экранизировать знаменитые романы, вдохновившие композиторов на создание опер, но отталкиваясь при этом как от оригинального произведения, так и от оперного либретто. Такое кино убивало сразу двух зайцев: было по вкусу и любителям литературы, и любителям музыки. Разумеется, актеров будут частично дублировать оперные певцы.

– По-моему, это сущий бред, – говорит Сильвен, крутит пальцем у виска и вздымает глаза к небу. Ева смеется своим мужеподобным голосом на другом конце провода.

– А что не бред в шоу-бизнесе? – парирует она. – Но слушай дальше. Они хотели бы… продолжим в условном наклонении… начать с «Вертера».

Сильвен хихикает и шепчет Марилен:

– Расскажу тебе потом. Бред сивой кобылы. – И продолжает в трубку: – Я прекрасно слышу: «Вертер». Но такой фильм уже был… Режиссер – Макс Офюльс… Ну и что же тут интересного для меня?

– Для тебя? А ты еще не догадался? Они ищут – словом, это пока что слухи – кандидатуру на роль Вертера. Актера не слишком молодого и не слишком старого, с опытом. Первого любовника – не слишком первого и не слишком любовника… чтобы не платить ему больших денег. Тебе это улыбается? В принципе, разумеется, пока что все это вилами на воде писано.

Прикрыв ладонью микрофон, Сильвен консультируется с Марилен:

– Вертер. Ты меня видишь в роли Вертера?

Та хмурит брови.

– «Вертер»?.. Это где длинное соло на скрипке?

– Нет. Ты спутала с «Таис». «Вертер» – это лунный свет.

– А это не чушь собачья? – бормочет Марилен.

Сильвен – в трубку:

– Марилен считает, что это вроде бы чушь собачья.

– Какие же вы глупые оба, – возражает Ева. – Я же тебе сказала – они отталкиваются не только от оперы, но и от книги.

– Какой такой книги?

– Ну как же, от романа Гёте.

Это слово попало в яблочко. Все детали мозаики складываются в голове Сильвена в цельную картину. Тельма оказалась права. Гёте… «Вертер»… вспышки бликов… кровь… Кровь при самоубийстве, черт побери! Значит, он сыграет Вертера… И его ждет триумф!

– Что ты призадумался? – спрашивает Ева.

– Ничего. Прикидываю. А ты знаешь, как связаться с ним, этим Медье?

– Разумеется. У него контора на улице Мариньян.

Трубка дрожит в руке Сильвена. Он запинается.

– Позвони ему, – просит он. – Надеюсь, еще не слишком поздно. Я согласен. Давай не тяни.

Марилен теребит мужа за рукав. Тот с раздражением высвобождается.

– Насчет денег не жадничай.

– Внимание! – предупреждает Ева с тревогой в голосе. – Не бери пока что в голову. Ты как ребенок. Дай мне срок навести справки. Может, все это липа. Буду держать тебя в курсе. Пока все. Тебе и вправду доставит удовольствие сыграть Вертера?

– Да, пожалуй… Я уже так давно… Прошу тебя, немедленно позвони Медье… И если дело на мази, подсуетись насчет роли для Марилен.

– Для меня? – воодушевляется Марилен.

Сильвен ставит аппарат на место и садится на ручку кресла.

– Выкладывай, – требует она. – Так что же я буду играть?

Сильвен чешет ладошку, оставляя вопрос жены без ответа. По правде говоря, он малость обалдел.

– Это формальное предложение? – допытывается Марилен.

– Нет… но попытка не пытка. Прошу тебя, ступай и посмотри в «Ларуссе» – что там сказано про Гёте?

Марилен отправляется в библиотеку. Сильвен слышит, как шелестят страницы толкового словаря. Он просто без сил. Эта задумка скрестить оперу с романом – слишком хороша, слишком экстравагантна, чтобы быть правдой. А между тем ведь Тельма никогда не ошибалась.

– Ты хочешь, чтобы я зачитала тебе статью целиком?

– Нет. Только место, где говорится про «Вертера».

– Начнем с того, что роман называется «Страдания юного Вертера». Далее…

– Да, теперь припоминаю.

Он позабыл. А ведь «Страдания» – уже само по себе целая программа! Какую же гамму чувств можно тут передать мимикой. Вертер! Этот образ в одной струе со всем, что уже принесло ему успех. И как же он не додумался сразу!

– Не знаю почему, – продолжает он, – но поначалу идея показалась мне ерундовой. А это, наоборот, просто суперкласс. А что, в «Ларуссе» пересказано содержание романа?

– Нет.

– Жаль. Сюжет выветрился у меня из головы. Кажется, девушку зовут Шарлотта… Ее отец какой-то судейский чин… Шарлотта влюблена в Вертера, но помолвлена с верзилой по имени Альберт. Послушная дочь, она выходит за суженого. А Вертер кончает с собой. Чего уж говорить, в сравнении с фильмом «Апокалипсис сегодня»^[21] это просто мура. Ну да ладно, поживем – увидим. Берта явилась?

– Надеюсь.

– Сходи-ка за ней.

– Ты мог бы тем временем одеться поприличнее.

Сильвен накидывает домашний халат, роется в ящиках, находит визитку и пишет: «Роман Гёте “Страдания юного Вертера”. Найти в изданиях “Фолио”».

Вот и Берта. Тридцать лет. Белая блуза с пуговицами на плече. Развязные манеры.

– Сбегайте-ка в книжный магазин. Дайте им эту карточку. У них наверняка есть такая книжка. Она мне срочно нужна.

– Мсье будет сниматься в фильме?

– То-то и оно. Пошевеливайтесь.

Сильвену не сидится на месте. Девять часов. Этот Медье объявится в конторе ближе к полудню. Раньше часа ответа ждать не приходится. Чтобы успокоить нервы, Сильвен долго стоит под душем. Как любопытно! Почти все его персонажи заканчивают жизнь в крови… «Сен-Мар» – герою отрубили голову. Герцог Энгиенский расстрелян… Андре Шенье гильотинирован… Жюльен Сорель – тоже… Чахоточный Шопен – не в счет… А вот теперь – Вертер.

Сильвен думает о револьвере, из которого застрелился его отец. Все таинственным образом связано. Быстро вытеревшись, он звонит Тельме.

– Говорит Сильвен. Здравствуйте, мадам. Разрешите мне прийти?

– Только не сегодня утром.

– Какая досада. Потому что я намерен сказать вам о предложении или, скорее, проекте… Вы были правы в отношении Гёте. Возможно, мне предложат играть Вертера. Вот почему я хотел бы услышать ваше мнение.

– Будьте осторожны.

– Но дайте же мне объяснить…

– Это опасно.

– Опасно играть роль Вертера? От этого еще никто не умирал.

– Повторяю еще раз, я не желаю вступать с вами в спор. Но чувствую, что это чревато опасностью – и все. Вы вольны принять решение, разумеется.

– Опасно? Но что может со мной случиться? Я заболею?

– Я сказала вам все, что знаю. Теперь мне пора уходить. Извините меня, пожалуйста… Приходите на следующей неделе.

«Бред какой-то, – подумал Сильвен, вешая трубку. – Остерегаться – согласен. Но ведь я подпишу контракт не с закрытыми глазами… Порой она не в своем уме, бедная старуха. Ну и пусть! Я его все равно подпишу».

Он закуривает сигарету, чтобы успокоить нервы. Но это сильнее его, и он шагает взад-вперед по кабинету, распахнув стеклянную дверь, он задыхается.

Берта возвращается с книгой. Теперь ему хотя бы есть чем заняться. Сильвен погружается в чтение. Вроде бы Марилен кричит ему с порога: «Вернусь в одиннадцать!» Сильвен читает.

«Я вздыхаю и кричу в душе: ах, если бы ты мог выразить словами то, что чувствуешь! Если бы ты мог излиться и запечатлеть на бумаге ту жизнь, которая пульсирует в тебе с таким пылом и жаром».

Какой приятный сюрприз! А он-то настроился на тоску зеленую. Разумеется, печать эпохи неоспорима. Написано в романтических тонах, подернуто туманной дымкой. Но текст запоминается с ходу. У Сильвена замечательная, прочная память. Он уже способен, прикрыв книгу, повторить фразы, задевшие его за живое.

«О, какой огонь пробегает по жилам, когда мой палец ненароком касается ее пальца. Я отстраняюсь, чтобы не обжечься, но тайная магия притягивает меня вновь; у меня кружится голова. Все мои чувства приходят в смятение…»

По мере того как Сильвен переворачивает страницы, он чувствует, как Вертер становится ему все ближе и ближе. Столько страсти и в то же время чистоты – переживать такое ему еще не приводилось. И вот теперь все порывы, подавляемые им в себе, подступают к сердцу. Он хотел бы пережить все сначала с Марилен, но уже не в жестокости и ненависти. Он с изумлением замечает, что оторвал ее от мужа так, как это чуть было не сделал Вертер с Шарлоттой, в поэтическом самоотречении. Он читает вслух, и голос его дрожит от волнения.

«Разве то, что я питаю к ней, не любовь – самая святая, самая чистая, самая братская?.. Глаза мои наполнены слезами. Я не нахожу себе места. Ничего не желаю, ничего не хочу. Лучше мне уехать…»

Сильвен чувствует, что произнесет эти слова с душераздирающей экспрессией. Он встает. Складывает ладони. И произносит монолог, обращаясь к тени, которая находится перед его восхищенным взором. Она более реальна, нежели Катрин Денев или Мари Франс Пизье… или Даниель Лебрен, или даже Марилен. Эта женщина-тень, которая состоит из слов, вздохов, молитв и музыки. Сама живая душа. И смерть.

Сильвен идет к потайному ящичку и, открыв его, достает тяжелый пистолет со все еще заряженным барабаном. Поднимает его к виску. Этот жест должен быть медленным, торжественным. Сильвен видит себя на экране. Зрители затаили дыхание. Крупный план: палец, который готов спустить курок.

Сильвен откладывает оружие. Она нужна ему, эта роль. Все происходит так, будто роли, сыгранные им ранее, подготовили эту, оповестили о ней. Он будет Вертером. Он уже Вертер. Этот жест, когда рука подносит пистолет к виску, – как трудно его выполнить, не создавая впечатления надуманности или позерства. Сильвен уже владел его секретом… как бы это сказать… он получил его в наследство, а точнее, унаследовал от отца. Весь фильм будет держаться на этом жесте – самоубийство из честности, – самом красивом, самом благородном. О нем станут говорить на званых ужинах: «Если вы не видели Дореля в финале “Вертера”, вы ничего не видели, моя дорогая. Это колоссально! Вас так и одолевает желание всадить себе пулю в лоб».

Сильвен потешается над собственной экзальтированностью, но воспринимает ее с благодарностью. Это и есть жизнь. Надо, чтобы пьяная дрожь пробегала по артериям, мускулам, стучала в висках, складывалась в песню, в припев, ритм которого настукивают кончиками пальцев. Ах! Телефон. Это Ева.

– Алло! Сильвен?

– Я. Ну что, ты виделась с Медье?

– Виделась – не то слово. Он не перестает мне названивать. Судя по разговору, информация Желена соответствует действительности. Медье и в самом деле намерен ставить «Вертера». Он при деньгах, а это главное.

– Ну а я? Что они думают обо мне?

– Много хорошего… Да-да, уверяю тебя… Над распределением ролей он еще вплотную не задумывался. На роль отца Шарлотты намечается Дюмениль или, возможно, Жорж Вильсон. С самой Шарлоттой он тоже еще не определился. Его коллеге хотелось бы видеть в этой роли итальянку, но они еще ничего не решили. Медье надеется осуществить франко-итало-немецкую постановку, так как знаком с одним промышленником из Рура, способным заинтересоваться таким проектом. Но тогда было бы политичнее сделать Шарлотту немкой.

– Какое-то темное дело, – вздыхает Сильвен. – Но скажи наконец, а как же я, черт побери?! Меня-то взять он согласен?

– Все, что я могу тебе сообщить, – мы приглашены на обед. В час дня, у Ледуайена. Ты, Марилен и я. Ведь ты знаешь продюсерскую братию. У них проясняется в мозгу только на полный желудок. Так что я настаиваю – пусть Марилен не опаздывает.

Сильвен в нерешительности.

– Согласен, – говорит он. – Но как бы нам пристроить к «Вертеру» и ее? Там всего четыре роли: отец, дочь, муж… и воздыхатель.

– Послушай, – он угадывает, что Ева закуривает одну из своих мерзких сигар, – если память мне не изменяет, у Шарлотты есть сестры…

– Но они совсем дети.

– Подумаешь! Что стоит взять одну из них и состарить? Между прочим, в опере так и поступили. Ты же знаешь, в кино все возможно. Значит, в ресторане… И без всяких там нарядов.

– Да, к слову, какой он из себя, этот Медье?

– Рыжий детина, по виду только что спустился с гор – водолазка, потертые джинсы. Голубые глаза смотрят поверх твоего плеча… лет сорока. Руки каменотеса.

– Это несколько настораживает, а?

– Как посмотреть. Он не из тех, кто мыслит масштабно, зато он мыслит современно.

– Именно так я себе его и представлял. Еще раз спасибо, моя добрая Ева. До скорого.

Сильвен чуточку смущен. Ему знакомы эти фильмы совместного производства. Они соберут в одну кучу двух французов, немку и итальянца. Или же итальянку и немца… Сценаристом будет американец, а режиссером – натурализованный поляк. Возможно, он и преувеличивает, но ему подфартило – на заглавную роль выбрали его. Ему еще предстоит показать, на что он способен!

Сильвен долго раздумывает, обозревая свои костюмы. У него гардероб кинозвезды, и он останавливает выбор на довольно броской двойке в стиле принца Уэльского, чтобы казаться непринужденным. Он хочет с самого начала заявить о себе не как проситель. Ровно в полдень является Марилен.

– Мы где-нибудь обедаем?

– Да. Быстренько переодевайся. Нас пригласил Медье. Мне бы не хотелось заставлять себя ждать.

– Мы получили роли?

– Пока нет. Что ты себе воображаешь? Мы побеседуем – и все. Давай шевелись.

Медье объявился без четверти два. Ева описала его один к одному, только поверх пуловера на нем кожаная куртка. Очень удобно – он чувствует себя достаточно состоятельным, чтобы не трудиться над выбором формы одежды. Он дважды чмокает руку – Марилен и Еве, как будто клюет щука, и внимательно оглядывает Сильвена, затягивая мужское shake-hand^[22]. Обмен любезностями. Обсуждение меню. Но Медье не тот человек, который ждет, когда подадут кофе, чтобы перейти к делу. Покончив с рыбной закуской, он атакует, обращаясь к Еве:

– Я задержался по милости Вильгельма Голдсмита – знаете, этого промышленника из Франкфурта, который приобщится к нашему делу. Прошу прощения за опоздание.

– Вы с ним договорились? – интересуется Ева.

– Почти. Что его смущает, так это позиция Джузеппе Фрескини. Того совершенно не устраивает, что в будущем фильме актеры наполовину говорят, наполовину поют. У меня впечатление, что он не выносит Массне. Сколько я ему ни толковал, что мы не намерены держаться в рамках оперы, он стоит на своем и, как истинный немец, считает роман Гёте самодостаточным для хорошего сценария.

– Возможно, он и прав, – бросает Сильвен.

– Ах! – восклицает Медье. – Вы так полагаете?

Сильвен осторожничает, стараясь уловить, что у Медье на уме.

– Прежде всего, это великолепная любовная история, – решается он подать голос. – А зрителям только это и подавай. Вспомните успех «Love story»^[23].

Положив раковину устрицы на край тарелки, Сильвен прикладывает салфетку к губам и начинает декламировать:

– «Дорогой Вертер! Она впервые назвала меня “дорогой”, и радость, охватившая меня, проникает до мозга моих костей. Я повторял себе это слово сто раз».

– Да-а, – изрекает Медье, наливая вино по кругу. – Недурственно. Между нами, девочками, у меня, как и у всех нас, сохранилось лишь смутное воспоминание о Гёте. Но вот слушая вас… с чем вас и поздравляю… вы замечательно декламируете эти стихи (Сильвен удрученно переглянулся с Евой). Я прекрасно понимаю, что этот текст… – Он сосредоточенно рассматривает этикетки на бутылке муската. – Как бы это сказать… покрылся пылью. Нам же требуется современный Вертер, который не вздыхает, как дурачок. Понимаете, зрителей станет волновать только одно: а переспит ли он с героиней или нет.

Улыбка в сторону Марилен, которая ловит каждое слово Медье на лету.

– Разумеется, – допускает Медье, – речь не о том, чтобы шокировать публику, тем не менее, – его пальцы как бы продираются вперед, имитируя юркого зверька, – раз надо, так надо. Хороший сценарист – и мы решим эту проблему запросто.

Официант меняет приборы.

– В хороших сценаристах нехватки нет, – продолжает Медье. – Я бы, например, не возражал против Жана Эрмана, не лишенного чувства юмора. Юморок необходим в любом сюжете.

Пока официант обносит следующим блюдом, Ева самым непринужденным тоном задает вопрос, который гложет всех троих:

– Само собой, вы подбираете исполнителей согласно литературному сценарию?

Медье кивает, задумчиво пробуя розовое вино, и наконец выдавливает из себя:

– На сей счет у нас небольшая проблема.

Он смотрит прямо в глаза Сильвену, который съеживается при мысли: «Так и есть. Сорвалось».

– Джузеппе, – продолжает Медье, – лучше, если вы узнаете об этом прямо сейчас, неравнодушен к Даниелю Марсьялю, с которым уже работал в фильме Дзино Мукьели. Серия «Б», ничего особенного, но Джузеппе задолжал ему, и эта роль стала бы хорошим средством расплатиться.

– Даниель наверняка об этом долге и думать забыл, – заявляет Марилен.

– Вы с ним знакомы?

– Марилен – бывшая жена Марсьяля, – поясняет Ева.

– Ах! Извините! – восклицает Медье. – Мне следовало бы навести справки. Я еще новичок в кинобизнесе. До этого занимался импортом-экспортом и чаще пребывал в самолете, нежели в Париже. Но раз уж речь зашла о распределении ролей, я очень хотел бы заполучить вас, Сильвен. Вы позволите мне звать вас по имени?

– Ради бога, – отвечает Сильвен, просияв.

– Я очень высоко ценю ваши картины. Ваш Шопен бесподобен.

– На роль Вертера, – произносит Ева, – более подходящего актера вам не сыскать.

– Охотно верю вам, – отвечает Медье. – И потом, откровенность за откровенность. Если я стану вечно уступать Вильгельму и Джузеппе, они сожрут меня с потрохами. Джузеппе очень мил, но чересчур тянет одеяло на себя. Ладно! Все это пока немного абстрактно… И я не могу твердо обещать вам эту роль. Сначала нам предстоит выбрать Шарлотту. Она – важнейший персонаж, не правда ли?

Сильвен придерживается совершенно иного мнения, однако кивает в знак согласия.

– Вот если бы нам удалось заполучить Юппер, – бормочет Медье, который, оттолкнув тарелку, набивает трубку.

Воспользовавшись паузой, Ева подсказывает:

– По-прежнему не исключена возможность пристроить и Марилен?

– Никаких проблем! – подтверждает Медье.

Возможно, они и не пришли к договоренности ни по одному вопросу, но все четверо наслаждаются этим моментом сговора, который венчает обед, затеянный для установления контакта между киношниками. Десерт. Кофе. Ликеры. Они перебирают имена возможных сценаристов. Буланже? А почему бы и нет? Он дорого берет, но если желаешь получить потрясающий текст… Был бы неплох также Жюллиан. О нем забывают, а ведь у него богатое воображение.

– Может, – замечает Медье, – я недостаточно задержал ваше внимание на том, что мы не намерены делать исторический фильм. Вертер – герой вне времени. Как и Манон. А ведь Клузо^[24], не колеблясь, поставил «Манон», героиня которого вышла из войны и немецкой оккупации.

– Вы откажетесь от костюмов той эпохи? – спрашивает Сильвен.

– Не задумываясь. У вас имеются возражения?

– Никаких, – спешит заверить его Сильвен. – Просто хотел подчеркнуть, что между костюмами и чувствами существует глубокая связь.

– Справедливое замечание, – признает Медье. – В самом деле, нам следует это учесть. Давайте вскоре повидаемся опять. Я не намерен тянуть резину. Мне хотелось бы приступить к съемкам в сентябре. А сейчас мне надо бежать.

Он встает. Обмен рукопожатиями. Очень рад познакомиться. Созвонимся. В суматохе Ева шепчет Сильвену:

– Мой бедный друг, мы не продвинулись ни на йоту.

«Созвонимся» – излюбленное выражение тех, кому уже нечего сказать друг другу. Сильвен пребывает в тревоге. Он дважды пытается связаться с Медье. Женский голос, мелодичный и скорбный, как голос по репродуктору в аэропорту, отвечает, что господин Медье в Риме, в Лондоне… Какого хрена ему делать в Лондоне! Сильвен вне себя. Уж не водит ли Медье его за нос? Что за дурацкая профессия! Знать бы еще, откуда он взялся, этот Медье. Начать с того, что его зовут не Медье. Ева навела справки. У нее повсюду таинственные осведомители. Ее агентство – своего рода ЦРУ в миниатюре, которое пустило глубокие корни в киношном мире. Оказывается, настоящее имя Медье – Сэмюэл Баллок, по происхождению американец, его отец жертва маккартизма, обосновался в Париже. Единственный фильм, какой он выпустил, создан по оригинальному сценарию, автор которого, вопреки слухам, вовсе даже не Чейз, а безвестный писатель, его первоначальное название «Утопленник пускает пузыри» прокатчики восприняли без особого восторга, и фильм выпустили на экраны как «Берегись! Ограбление!». Успех незначительный, кассовые сборы мизерные. Гангстерские фильмы уже не котируются! Вот почему, явно шарахаясь из одной крайности в другую, Медье и взбрела в голову мысль о «Вертере».

«Вертер» после «Берегись! Ограбление!»… Сильвена прошиб холодный пот. Должен ли он, несмотря ни на что, цепляться за Медье? Или лучше ему плюнуть на это дело? Он переходит от возмущения к унынию, меняя решение по десять раз на дню.

Марилен умоляет мужа не отказываться. Ева, более осторожная, полагает, что следует выждать. Она продолжает вести разведку. Что до Фрескини, то сведения тоже не бог весть какие. Подтверждается, что он, неплохо заработав на порнофильмах, теперь желал бы получить признание как серьезный продюсер. Голдсмит же – тот сколотил состояние на шарикоподшипниках, имеет сына, снимающего любительские короткометражки, который не прочь стать ассистентом режиссера. Время идет. Тельма стоит на своем – он должен отказаться от этого предложения, но привести мало-мальски убедительный довод она не в состоянии. Сильвен наконец внушил себе, что ее страхи ложны. Мерсье после дипломатических расспросов сообщил Сильвену, что проект постановки «Черных одежд» ушел в песок, но перед Даниелем, похоже, маячит новый. Неужто «Вертер»? Сумел ли Фрескини добиться у Медье роли для Даниеля? Нет и нет! Это было бы слишком несправедливо. Сильвен уже не ест, не спит. Марилен дуется. Жизнь являет какую-то сплошную непристойную гримасу. И вдруг неожиданный звонок поутру воскрешает Сильвена из мертвых.

– Алло! Господин Дорель? С вами говорит «Галлия-продюксьон».

У них мания – торжественно оповещать о себе через секретаршу. Если бы еще поставить у входа дюжего швейцара в белых гетрах, ударяющего о землю алебардой! Сильвена на секунду увлекает эта идея, и радость журчит в нем ручейком.

– Алло… Дорогой Сильвен… Как жизнь?

– Очень хорошо. Признаюсь, я ждал вашего звонка с известным нетерпением.

Медье прерывает его:

– Минутку. Дорогой Сильвен…

Голос удаляется, и Сильвен слышит на фоне перестука клавиш пишущей машинки: «Я на совещании. Пусть перезвонят часа в четыре». И вот Медье опять на проводе:

– Значит, так. Наш проект обретает форму. Не далее как позавчера собиралась наша группа. Мы достигли согласия по кандидатуре сценариста. Альберто Фьорентини. Этот парень мало кому известен у нас, но пользуется солидной репутацией в Риме. Изъясняется по-французски, с этой стороны проблем нет. Я бы хотел, чтобы вы встретились с ним. Вы не против? У меня в конторе, сегодня вечером, часиков этак в девять. Коль скоро вам предстоит совместная работа, было бы недурно обменяться идеями. Предупреждаю без обиняков: у Альберто оригинальнейший склад ума. И поначалу это может ошарашить. Он хорошо относится к «Вертеру», но желает привнести в сценарий социальный элемент… Короче, он сам объяснит вам все. Могу я на вас рассчитывать?

– Разумеется, – бормочет ошеломленный Сильвен.

– Встретимся вечером, дорогой Сильвен. Мое почтение вашей очаровательной супруге.

Щелк. Телефон отключился, а Сильвен повторяет про себя: «“Социальный элемент!” Я сплю и вижу сон. Час от часу не легче. Это все больше и больше смахивает на бред!»

Сильвен немедля назначает свидание Еве. Место встречи – бульвар Сен-Жермен, в баре. Ева терпеливо слушает его, прикрыв глаза, прикрыв веки от дыма своей вонючей сигары.

– Признайся, – говорит он, – мне жутко не повезло, что я нарвался на такую публику. А ведь чего-чего – хороших продюсеров в Париже пруд пруди. Возьми «Гомон». Они покупают права на книгу, назначают продюсера, сценариста, исполнителя, и бац – три месяца спустя приступают к съемкам. А я – я стою на одной ноге, силясь не потерять равновесие. Буду ли я сниматься? И в чем? – спрашиваю я себя. Социальный элемент в «Вертере»! Ты знакома с ним, с этим Фьорентини?

Ева не знакома, но советует Сильвену запастись хладнокровием.

– Романы, – говорит она, – издаются для того, чтобы их переделывали. Они резиновые. Каждый выкраивает из них маску по своей мерке. Надеюсь, я не сообщаю тебе ничего нового! Так что играй в их игру.

Контора Медье находится в одном из этих старых зданий на Елисейских Полях – сплошные коридоры, которые скупо освещены и пахнут дезинфекцией. Две комнаты. Одна для секретарши – скоросшиватели, пишущая машинка под чехлом, на стенах афиши кинофильмов «Берегись! Ограбление!», «Шпана». «Весьма многообещающе», – иронизирует про себя Сильвен. Вторая – просторнее и уютнее: палас, клубные кресла, большой письменный стол, на котором разместились телефонные аппараты. Все это подмечено Сильвеном при беглом взгляде вокруг себя, поскольку Фьорентини уже здесь, стоит боком к окну, наблюдая за тем, что происходит на проспекте.

Подходит Медье и знакомит их. Фьорентини изящен на итальянский манер – несколько подчеркнуто. Красивое, немного строгое лицо, как у Витторио Гасмана. Очки в тончайшей оправе придают ему профессорский вид. Лет сорока. Медье достает из шкафа обязательное виски. «Meeting», как он выразился, можно начинать. Фьорентини говорит напрямик:

– В сущности, что мы имеем, если изложить сюжет «Вертера» в двух словах? Один персонаж, который впал в детство, один – рогоносец, героиня – ходячая добродетель, вместо первого любовника – девственник. Я намеренно упрощаю, чтобы нагляднее охарактеризовать действующих лиц.

– Вы слишком упрощаете, – произносит Сильвен.

– Самую малость. Заметьте себе, я восхищаюсь Гёте, но «Вертер» – литература для чахоточных. Роман, который нуждается в переливании крови.

Медье снисходительно улыбается, всем своим видом выражая: «Я предупреждал вас, этот парень – большой оригинал».

– Историю придется переписать набело, – продолжает итальянец. – Я говорю не о стиле – это уж само собой. Я говорю о взаимоотношениях персонажей.

Сняв очки, он протягивает их к свету и, проверив прозрачность стекол, протирает кусочком замши, не переставая разглагольствовать:

– Отец, принуждающий дочь выйти за нелюбимого, влюбленный, впавший в отчаяние, – ситуация довольно выигрышная. Я вижу, вы намерены мне возразить, что это мелодрама. Но если идти по такому пути, то как по-вашему, разве Верди – не мелодрама? Мелодрама – возвышенное искусство при условии, что чувства выявляют социальные противоречия данного общества. И вот тут как раз и…

«Ох, как он мне осточертел», – подумал Сильвен, сухо прерывая Фьорентини:

– Ну и что это дает?

– Значит, так, в двух словах. – Фьорентини сосредоточенно сводит кончики пальцев. – Нерв всей этой истории – деньги. Сейчас поймете. Отец Шарлотты будет у меня автоконструктором. Но само собой, его автомобили класса люкс, некогда очень престижные, перестали пользоваться спросом. Возникла экономическая проблема. Вы следите за моей мыслью? Заводы закрывают, неминуема безработица со всеми вытекающими отсюда последствиями. Остается одно – продать их преуспевающему конкуренту.

– Альберту? – догадался Сильвен.

– Точно. Альберту, который возжелал не только фирму, но и девушку. И если Шарлотта выйдет за Альберта, такой брачный союз поможет нашему горе-промышленнику частично сохранить свое положение.

– А я? При чем же здесь я? – вскричал Сильвен и мигом поправился: – Я неудачно выразился. Я имею в виду Вертера.

– Так вот, вы, несомненно, уже догадались, что Вертер – гонщик-испытатель при старике отце. Он завершает работу над конструкцией нового мотора. Деньги все решают и на сей раз! Альберт – конкурент, готовый ухнуть миллиарды, лишь бы обеспечить себе эксклюзивное право на этот мотор.

– А Вертер любит Шарлотту! – напоминает Сильвен.

– Да. К этому мы больше не возвращаемся, но Вертер, потеряв Шарлотту, задумывает адский план похоронить надежды Альберта, и тот разбивается за рулем испытываемой модели. Как видите, наши персонажи движимы уже не пустыми чувствами, но определенными материальными интересами. И эти интересы символизирует фон, на котором развивается действие: заводские корпуса, сборные конвейеры, испытательные треки, шумы современного индустриального мира.

Сильвен молчит, сраженный наповал. Медье согласно кивает.

– Да, конечно, – бормочет он, – это интересная точка зрения.

– Возможно, нам придется также изменить имена, – добавляет Фьорентини. – Имя Шарлотта устарело. Оно пристало горничной. И даже Вертер – не бог знает что. Все это придется пересмотреть. Каково ваше мнение, Дорель?

– Дайте мне отдышаться! – взмолился Сильвен. – Мне все это виделось несколько по-другому.

– Я написал литературный сценарий, – сообщает Фьорентини. – Изучите его на досуге… Но, откровенно говоря, не думаю, что возможно сделать что-то лучшее на основе столь бессодержательной книги.

Он встает, глядит на часы. Сильвен ждет сакраментальной фразы: «Созвонимся!»

– Созвонимся, – чуть вызывающе произносит Фьорентини, как бы заранее отметая всякую критику.

«Meeting» закончен. Итальянец спешит на самолет. Медье провожает его до дверей и возвращается с озабоченным выражением лица.

– Чувствую, вы не в восторге, – бормочет он.

– Он меня просто-таки нокаутировал, – признается Сильвен. – Он предлагает нам Мирбо, Берстайна – всех, кого угодно, только не Гёте.