Текст книги "Дурной возраст"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Да уже на работу вышел, – ответила та. – В полиции у них мало времени заботиться о здоровье.

Люсьен и забыл, что сын Марты работает в полиции… то ли инспектором… Вдруг он почувствовал себя еще более виноватым, словно обманул доверие старой служанки. Ему никогда не приходило в голову, что у нее семья. Она была как бы неотъемлемой частью дома. Однако у нее была своя собственная жизнь, кстати, у Элианы тоже, даже отец был! Ему никогда в голову не приходили подобные соображения. Существовали и другие. В мире не одни только они с Эрве. Он уже не слушал, о чем говорилось рядом. Что за человек Элиана? Чем занимаются ее родители? Как она проводит воскресенья? Может, она чья-нибудь невеста… Почему бы и нет? Не мешало бы знать. У него есть право знать, если идти до конца в жестком эксперименте. Еще немного, и он стал бы упрекать ее за скрытность.

– Подавайте кофе. Я жду больных.

В самом деле, в вестибюле уже слышались шарканье ног, перешептывания. Люсьен никогда не мог понять, почему отец отказывается от секретарши. Больные находили входную дверь открытой, объявление приглашало их прямо в зал ожидания. Старый дом выглядел довольно невзрачно. Как у сельского врача. По утрам Марта записывала больных на прием, часто коверкая фамилии.

– Моя клиентура – жители предместья. Простые люди, – однажды пояснил доктор.

Да он и сам был прост, вечно одет как попало. Вставал спозаранку, ложился поздно, не щадил себя, немногословный, самоотверженный, целеустремленный в работе. «Бедный старик, – подумал Люсьен. – В самом деле, я мог бы быть с ним подобрее!».

Но когда в середине дня ему захотелось выйти из дому, поразмять ноги, Марта жестко воспротивилась:

– Месье сказал, что вам сначала следует приготовить домашние задания.

– Я уже приготовил.

– Я только повторяю, что сказал месье.

И снова обуяло злопамятство. Люсьен заперся у себя в комнате, принялся за роман Сан Антонио,[3]3
  Сан Антонио (наст имя Фредерик Дар, р. 1921), автор множества романов в жанре детектива.


[Закрыть] до вечера убивал время, а потом до полуночи не знал, чем заняться. Отужинал в одиночестве, так как отец уехал по срочному вызову. Проглотил таблетку снотворного, чтобы часы не тянулись так муторно долго. И наступило воскресенье – тусклое, туманное, тихое. За завтраком доктор соизволил немного поговорить о гриппе, который набирал обороты, о сложных взаимоотношениях со службами социального обеспечения – банальный разговор, который ведут попутчики в вагоне. Люсьен принес цыпленка.

– Разрежь его, ты уже мужчина. А мужчина должен уметь резать мясо, – сказал доктор.

Единственный момент разрядки, почти что развлечения. Люсьен растерзал жаркое, но отец оказался снисходительным.

– Чем ты будешь заниматься после обеда? – спросил он.

– Не знаю. Хотелось бы немного погулять, если ты не возражаешь.

Лицемерие обходилось все дороже. Но кто тут виноват?

– Не возражаю. Но ненадолго… – сказал отец. – И мне не хотелось бы, чтобы ты так сближался с Эрве. Мне кажется, вы друг друга заводите.

Он был недалек от истины. Люсьен опустил голову, опасаясь более точного диагноза. Доктор встал.

– До вечера, малыш. О Лору-Ботро забудь и думать.

Значит, перемирие. Если повезет, через несколько часов на том все и кончится. Какое облегчение! Но что потом? Не станет ли он сожалеть об этой волнующей силе эмоций, которая вот уже два дня как возвышает его в собственных глазах. Были в нем ему самому неведомые уголки, которые он не спешил изучать.

Он уселся перед телевизором, и его сразу же захватили гонки Сент-Этьен – Мец, от которых невозможно было оторваться до самого вечера. Тогда он почувствовал, как его стало лихорадить. Удостоверился, что отец уехал. Все шло как по маслу… И тем не менее он побаивался. Капюшоны? Эрве сунул их в бельевой мешок. Но в том-то и дело, что вопрос с мешком все еще оставался… Он сел у телефона в кабинете врача, мысленно воспроизводя движения, которые предстояло выполнить.

Без четверти шесть. Телефонный звонок. Это он.

– Еду, – сказал Эрве. – Дай мне пять минут. На улице ждать не стоит. Когда услышишь, что я сигналю, выходи немедленно.

Он повесил трубку. Успокоившись, Люсьен проверил карманы. В бумажнике двести франков, носовой платок, ключи. Натянул плащ. Шесть вечера… Что он там копается, идиот? Еще десять минут, и поездка становится рискованной. Что мы там найдем? Может, бедная девочка заболела и передвигаться-то не сможет.

Наверное, машина сломалась. Люсьен вытер о брюки влажные от пота руки. Переминался с ноги на ногу, будто его жгло. В шесть двадцать схватил телефон и набрал номер гаража. Знал, что звонок раздастся в кабинете слева от входа. Кристоф услышал бы его, даже если бы был занят с клиентом. Наконец сняли трубку.

– Это вы, Кристоф?

– Да.

– Эрве там нет поблизости?

– Эрве попал в аварию.

Люсьен медленно сел.

– Это серьезно?

– Не знаю.

– Но говорите. Боже мой!

Кристоф глубоко вздохнул, прежде чем ответить чуть тверже:

– Нам сообщил полицейский. Такое потрясение для мадам Корбино. Авария случилась неподалеку отсюда, кажется… Полицейский сказал, что надо было пропустить вперед другую машину. Больше мне ничего не известно.

– А мадам Корбино дома?

– Нет. Она уехала в больницу, как только дозвонилась до дочери, которая была у друзей.

– Я еду.

Люсьен повесил трубку. Машинально сел на мотоцикл. Едва ли осознавал, что выехал на главную магистраль. Как бильярдные шары, беспорядочно бились мысли: Эрве… Элиана… Эрве… Катастрофа!

Издалека он заметил толпу, сине-белую мигалку на крыше полицейской машины. Спины сплотились плотной стеной. Он прислонил к фасаду дома мотоцикл и попытался протиснуться. Когда оказался в первом ряду, перед ним предстало тяжелое зрелище: занесло две машины, которые в конечном счете врезались в платан. Их здорово покорежило, везде валялось битое стекло. Повисли открытые дверцы. Вдребезги разбилась фара, похожая на вырванный глаз. Сидя на корточках, двое полицейских орудовали металлической рулеткой, делая замеры. Потеряв голову, Люсьен вслушивался в то, что говорили вокруг.

– Если бы он пристегнул ремень… Второй-то отделался контузией… Я был свидетелем, месье. Могу точно сказать: столкновение было неизбежным. Он не успел затормозить… По воскресеньям они гоняют как сумасшедшие…

В холодном свете уличных фонарей серели лица, мрачно поблескивала неровная дорога. Люсьен продрог. Чувствовал себя таким же разбитым, как эти обломки.

– Мальчонка-то сильно искалечен, – сказал кто-то. – К счастью, спасатели прибыли буквально сразу же.

Люсьен попятился, вышел из толпы. Хотелось верить, что друг выкарабкается. Это необходимо во что бы то ни стало. Как без него освободить Элиану? Он понятия не имел. Едва держался на ногах. Самое лучшее вернуться в гараж и ждать известий. Выкатив вручную мотоцикл, он направился к Корбино. Зять был на месте, ходил по кабинету взад-вперед, курил трубку. Бросился Люсьену навстречу.

– Разузнали? – спросил он. – Я вот думаю, что у него за голова. Не успеешь отвернуться – готово. Натворил беды. Вы машину видели? Небось отделал под орех.

– Думаю, да.

– Совсем новую машину. Ну и балбес! Жена уехала в больницу. Жду вот звонка. Как только что-нибудь будет известно, отправлюсь на место. Это нам влетит в копеечку. Есть ли еще раненые?

– Водитель другой машины, но, говорят, он отделался контузией. Эрве пострадал больше всего.

– Что с ним?

– Не знаю.

– Так или иначе, надеюсь, это не слишком серьезно. Полицейский сказал Кристофу, что столкновение произошло на перекрестке Луи-Блана…

– Да.

– Эрве хорошо знает этот участок. Уж, наверное, он был осторожен. Это другой ехал слишком быстро.

Он нервно шагал взад-вперед, сжимая в карманах кулаки. Раздраженно цедил слова.

– Если бы он хоть чему-то научился! Без водительских прав! Не уступить при обгоне! Вы понимаете, что нас ждет?

Зазвонил телефон, и он бросился к аппарату. Люсьен замер на пороге кабинета, прижав ладонь к груди. Зять слушал, чуть покачивая головой.

– Так, так, – сказал он наконец. – Не теряете голову… Здесь Люсьен. Он тут побудет, пока я улажу все, что нужно, с полицией. До скорого.

– Ну как? – спросил Люсьен.

– Пока ничего нового. Черепно-мозговая травма… С прогнозом пока осторожничают… Он еще не пришел в сознание. Ах! Что за невезение! Я исчезаю. Моя жена скоро вернется. Не побудете ли вы тут минутку? Я ненадолго… Кристоф, закрываем. Ты свободен.

Люсьен сел за стол, заваленный бумажками. Он был потрясен. Не может быть и речи о том, чтобы ехать к заброшенной посреди полей лачуге. Слишком он устал. И что потом? Открыть Элиане дверь – пусть она знает, что это он… Немыслимо. Не сегодня вечером. Может, завтра… Но и завтра, и послезавтра все одно: разразится ужасный скандал… У кого просить пощады?

Он погасил лампу на письменном столе, чтобы не видеть бидонов с маслом, блестящих аксессуаров, всего, что напоминало об Эрве. Темнота была приятна, как ласковое прикосновение ладони ко лбу. Когда затянувшаяся тяжелая подавленность стала отступать, он попытался здраво рассуждать. Самое простое было бы во всем признаться. «Допустим, – подумал он, – я признаюсь отцу. А для него самое спешное – броситься „телке“ на помощь. Та немедленно поднимет на ноги лицей, ассоциацию родителей учащихся, полицию, прессу. Подаст в суд. Так как она – враг. Это она во всем виновата. Мать Эрве разозлится на меня. В конце концов мне схлопочут исправительную колонию. Что толку тогда уверять, что мы хотели всего лишь пошутить… Нет уж, не надо, в этой истории мне не в чем себя упрекнуть. Лучше подожду. Я не могу освободить „телку“, зато всегда можно попытаться позолотить пилюлю, поторговаться…».

Он заметил, что разговаривает сам с собой, и это его покоробило. В то же самое время он чувствовал, что ситуация становилась менее неуправляемой. Было, однако, одно обстоятельство, заслуживавшее особого внимания. Прежде всего ничто не мешало тому, чтобы он привел в действие вторую часть их первоначального плана. Поскольку он не может позволить себе риск говорить, он сунет под дверь записку: Вас освободят… Нет. Тебя скоро освободят… При условии, что ты будешь беспрекословно повиноваться. Сунешь лицо в мешок, который я передам. Я заберу тебя с собой… Нет. Тебя заберут… Нужно, чтобы она по-прежнему думала, что ее похитили по крайней мере двое. Тебя где-нибудь выпустят. Будешь считать до пятидесяти, прежде чем снимешь мешок. Бросишь его прямо на дороге и будешь продолжать идти, не оборачиваясь… Она будет так рада, что наконец освободилась, что не окажет никакого сопротивления. Таким образом, все это осуществимо. При одном условии: нужна машина, так как не может быть и речи, чтобы выпустить ее неподалеку от хибары. Но о «504» нечего и мечтать. Ключи зажигания никто никогда уже не оставит на щитке приборов. Взять машину напрокат? Исключено. Нужны документы… И потом, после катастрофы с Эрве Люсьен чувствовал, что не посмеет…

Так откуда все-таки это ощущение, что инкогнито он не может выпустить пленницу? Из-за записки, подсунутой под дверь? Из-за нелепой мысли начать торговаться? Будто в торговле какой-то смысл! Будто нет смертельной опасности в продлении удовольствия… Какого удовольствия, скажите на милость?! И тем не менее мало-помалу приходилось признавать очевидность: в губительном смятении, в котором он пребывал, его манила возможность причинить «телке» (придумали тоже прозвище!) страдание, сопоставимое с его собственным страданием. Всем должно страдать. Это справедливо. И ей придется подождать, пока ее освободят! Может, поплакать еще придется, прежде чем она дождется своего избавления. Не исключено, что она согласится молчать, чтобы положить конец этому кошмару. А когда узнает правду – ведь надо же дойти и до этого, – может, ей станет жалко Эрве!

Чем сильнее она будет оскорблена, тем больше шансов разжалобить затворницу.

Люсьен изо всех сил надавил ладонями на глаза. Подумалось: «Неужели я чудовище? Я! Я! Считаться только с собой!» Но все происходило так, словно он зажег огонек во мраке. И мысль сунуть под дверь записку… или, если понадобится, несколько записок… эта, в сущности, не такая уж безумная мысль нравилась. Закладывалось как бы начало диалога. А он так нуждался в том, чтобы говорить, вызвать к себе жалость! Ведь к этой женщине не так уж плохо отнеслись. Зачем ей пытаться мстить, когда она узнает, что довольно неугомонный мальчик, бывший ее учеником, находится в смертельной опасности?

Люсьен подскочил. «Еще чего! Никакой смертельной опасности. Что это я придумал! Правда ведь, Эрве, тебе не грозит смертельная опасность? Ты не сделаешь этого. Только не бойся. Я добьюсь, чтобы она подобрела, эта ведьма!».

Конечно, пока еще ничего не получается. Но ведь еще ничего не потеряно окончательно. У гаража остановилась машина. Люсьен зажег лампу. В кабинет вошла Мадлен Корбино, белая как мел.

– Как дела?

– Плохо, Люсьен. Он по-прежнему в коме. Нам не пожелали сказать ничего определенного. Хирург не хочет высказываться определенно. Мама осталась там.

– Но его спасут!

– Не знаю.

Она села. Ее душили рыдания. Всхлипывая, она спросила:

– Ваш отец дома?

Люсьен взглянул на часы, вставленные в шину фирмы Мишлен. Часы, служившие рекламой, вдруг приобрели некий торжественный смысл. Было около восьми.

– Он еще, конечно, не вернулся.

– Как только вернется, расскажите ему о том, что случилось. Он позвонит в больницу. От него-то не будут скрывать правду. А вам останется только мне перезвонить. Прошу вас, не теряйте времени!

Люсьен уехал. О «телке» он забыл. Драма как хлыстом подхлестнула сознание, он уже не думал ни о нем и ни о ком, кроме Эрве в состоянии комы. Чудовищное слово, пробуждавшее образы крови, рисовавшие лик, на который легла печать смерти. Он подождал отца, расхаживая из конца в конец прихожей, не в силах остановиться и чуть не падая от изнеможения. Услышал шум подъезжавшей «пежо-504», резко открыл дверь на улицу.

– Эрве в госпитале. Несчастный случай. Состояние тяжелое. Может, ты позвонишь? Это срочно.

– Успокойся!

– На него налетела машина…

Люсьен ожидал возражений, но их не было. Он проследовал за доктором в кабинет, в отчаянии от его медлительности.

– Доктор Шайу… Попросите ординатора… А, это вы, Дюпюи. К вам поступил пострадавший молодой человек, Эрве Корбино.

Люсьен слышал, как в трубке что-то бесконечно долго урчало – объяснения ординатора.

– Понимаю… Понимаю… Да… В общем, надежда-то есть?.. Благодарю вас. Извините.

Доктор положил трубку. Сейчас последует приговор.

– Дела неважные, бедный мой Люсьен. Перелом черепа не слишком опасен. Но проломлена грудная клетка. Вот это куда серьезнее. Возможны осложнения.

– Это надолго?

– Надолго? Откуда мне знать! Счастье великое, если он выкарабкается! Люсьен… Люсьен, тебе что, плохо?

Голос куда-то пропадал. Внезапно Люсьен перестал слышать отца.

Несмотря на снотворное, которое дал отец, Люсьен не мог уснуть. Но рано утром, когда отец подошел на цыпочках, желая удостовериться, что он не болен, он притворился, что спит без задних ног. Позволил пощупать пульс, не шелохнулся, когда отец приложил ладонь ко лбу. Он был не в состоянии говорить, сказать даже самые элементарные вещи: «Мне лучше… нет, нигде не болит… Не знаю, что со мной было…» Хотелось остаться одному, чтобы сыграть начинавшуюся партию, и он чувствовал, что придется беспрерывно блефовать, словно прожженному игроку в покер.

Он услышал, как отъехала машина, и спустился в столовую. Мысленно составлял уже список необходимых срочных покупок: обыкновенный блокнот, зубная щетка и тюбик зубной пасты, мыло, губка-рукавица и полотенце, зеркало, свечи, спички, а также еда – несколько коробок сардин, тунца, мясной тушенки, а главное, хлеб, минеральная вода, короче, все то, что берут с собой в спасательную шлюпку, и, несмотря на тревогу, испытывал некое горькое наслаждение при мысли, что он и «телка» стали вроде робинзонов. Эта девушка, о которой он не знал ровным счетом ничего, была теперь его товарищем по несчастью. Он ненавидел ее, и тем не менее она была ему некоторым образом дорога, ибо от нее зависело спасение. Он пойдет в «Призюник», универсальный магазин на бульваре Жюля Верна, где его никто не знает. В дорожные сумки мотоцикла свертки войдут без проблем. Если ей что-нибудь еще понадобится, пусть только скажет. Он сделает все, чтобы быть приятным и вырвать у нее обещание молчать. Он подсчитал, что до конца каникул оставалось три дня. Хотя бы это не вызвало сомнений. Переговоры предстоят, конечно, долгие и трудные, но другого выхода нет.

Старая Марта принесла ему «Уэст-Франс», а он тем временем наспех заканчивал завтрак.

– Ну и натворил же беды ваш товарищ. Читайте!

Ужасное столкновение… Тяжелые травмы… На фотографии искореженные машины. Люсьен пробежал глазами короткую заметку, но не узнал ничего нового. Другой пострадавший, маляр Жюльен Мае, 35 лет, отделался контузией.

– Как только подумаю, месье Люсьен, что вы могли бы оказаться с ним рядом! Такой красивый мальчик! И ведь, может, останется калекой… Ужас. Жалко его бедную мать.

Пора было смываться, чтобы положить конец причитаниям.

– Вы уже уходите, месье Люсьен?

– Кое-что надо сделать, а потом загляну к Корбино…

Великолепный предлог – Корбино! Ужасно, зато удобно! Он пересчитал деньги. Может, и хватит. Если позарез понадобится, он возьмет в ящике, где у отца всегда лежит несколько стофранковых купюр. Погода подходящая. Облака нависли низко, но тротуары сухие. Он снова отправился на место аварии. Покореженные машины убрали. Оставались груда битого стекла и след от торможения на проезжей части.

За ночь ощущение драмы несколько притупилось, словно несчастный случай стал одной из многих существующих проблем. Внезапно, однако, острая боль опять навалилась с прежней силой. Люсьен хотел было соскочить с мотоцикла. Почему бы не отступить? Его ведь удерживало только любопытство. Во что бы то ни стало хотелось опять посмотреть на хибару, услышать мольбы пленницы. Ничто иное не могло бы его успокоить. Он поехал дальше, уговаривая себя, что защищает Эрве. На покупки много времени не понадобилось. В девять тридцать он уже ехал в направлении Сюсе. В его распоряжении примерно час. Он еще не представлял, как возьмется за дело, как предложит сделку. Придется изворачиваться, терпеливо выжидать. Не исключено, она сразу склонится к тому, чтобы никому не проболтаться. Посмотрим!..

Он легко отыскал дорогу, ведущую к Эрдру. Насколько хватало глаз – безлюдный, размытый пейзаж; чернеющие купы деревьев, стаи ворон на горизонте, просочившаяся везде вода заполняла кюветы, ямы, поблескивая под серым небом. Опасаться любопытных не приходилось.

Через несколько минут он был уже около домика. Сложенный на небольшом пригорке из камня и цемента, он производил душераздирающее впечатление запустения и заброшенности посреди нетронутой целины. Люсьен прислонил мотоцикл к фасаду и обошел вокруг строения. Ни звука. Когда же вложил ключ в скважину, услышал удары изнутри, что его успокоило, ибо на какое-то мгновение тишина буквально испугала. Раз у нее хватало сил стучать, значит, неволя не причинила ей чрезмерных страданий. На цыпочках он прошел в другой конец кухни и замер у двери в комнату. Она как раз стояла за дверью, без сомнения, прижавшись к филенке.

– Выпустите меня! Я больше не могу! Что я вам сделала? – крикнула она.

Люсьен открыл было рот, но вовремя вспомнил, что говорить не следует, по крайней мере пока. Она опять принялась стучать. Так! Когда успокоится, можно попытаться объясниться. Он выложил содержимое сумок на кухонный столик, зажег свечу, обследовал помещение. Обстановка была не такой уж убогой, как представлялось. В буфете имелись и тарелки, и стаканы, и приборы из жести, и графин с треснувшим горлышком; банка заплесневелого варенья, побелевшая от известкового осадка кастрюля.

Он прилепил ко дну стакана свечу, поднял светильник над головой. Если газовый баллон еще не совсем пуст, может, можно пользоваться плитой. Стук каблучков узницы за переборкой указывал на то, что она перемещалась одновременно с Люсьеном, будто голодное животное, которое слышит, как взад-вперед ходит сторож и на слух улавливает его движения. Люсьен поставил свечу на стол, вырвал листок из блокнота и написал печатными буквами:

ЛОЖИСЬ НА КРОВАТЬ.

Подумал и добавил:

МНЕ НАДО СЛЫШАТЬ, ЧТО ОНА СКРИПИТ. БЕЗ ГЛУПОСТЕЙ. Я ОТКРОЮ ДВЕРЬ И ПОДАМ ПРОВИЗИЮ В КОМНАТУ. ПРИ ПЕРВОМ ЖЕ ПОДОЗРИТЕЛЬНОМ ДВИЖЕНИИ БУДУ СТРЕЛЯТЬ.

Трудно удержаться от улыбки. Он словно вернулся в те времена, когда носил короткие штанишки, играл в разбойников с большой дороги. Опять взял свечу, встал у двери на колени, трижды постучал и сунул в щель листок, который с другой стороны вмиг исчез, подхваченный нетерпеливой рукой. В наступившей тишине он ясно различал дыхание Элианы, и от незнакомого чувства сжалось горло. Он прислонился лбом к притолоке. Хотелось просить прощения.

Легкий стук каблучков удалился, и кровать скрипнула всеми своими ржавыми пружинами. Тогда он быстро схватил провизию, приоткрыл дверь и как попало сунул пакеты в комнату. Долго катилась коробка консервов. Он был доволен, что допустил этот грубый жест, утверждавший его превосходство. Закрыл дверь на ключ и присел на корточки. Скрип кровати уведомил о том, что там встали и принялись собирать разбросанные предметы. В щель под дверь пробивалась полоска света, что доказывало, что электрический фонарик Элианы пока работал. Чтобы экономить батарейку, ей приходилось заставлять себя жить в темноте – свидетельство неожиданной силы характера. Люсьен, в свою очередь, прислушивался к передвижениям каблучков, по стуку определяя размеры комнаты, на которую он в прошлый раз едва взглянул. «У нее, конечно, нога закоченели на цементном полу. Но не могу же я принести ей войлочные домашние туфли!» Шаги приблизились.

– Вы здесь?

Он прикусил губу. Едва не сказал: «Да».

– Чего вы хотите в конце концов? Денег? У меня их нет. Вы ошиблись: я преподаю в лицее.

Пауза. Внезапно голос дрогнул:

– Мне надо верить: я здесь сойду с ума!

Люсьен вслушивался в каждое слово. Она была искренней или пыталась растрогать своих тюремщиков? Пока не похоже, чтобы в тоне сквозило отчаяние.

– Вы здесь?

Он дважды постучал в дверь.

– Тогда почему не отвечаете?

Люсьен бросился к столу и быстро написал:

ТЕРПЕНИЕ. ТЕБЯ СКОРО ОСВОБОДЯТ. НЕМЕДЛЕННО ВЕРНИ ЭТУ И ПЕРВУЮ ЗАПИСКИ.

Он перечитал свое послание. Нет. Идентифицировать прописные буквы невозможно. Он сунул листок под дверь и вскоре подучил обратно обе записки.

– Я знаю, почему вы отказываетесь говорить, – сказал голос. – Вы – женщина. И я могла бы вас узнать. В машине я узнала аромат ваших духов.

Опешив, Люсьен соображал. Духов? Каких духов? Внезапно он вспомнил о шлемах. Чулки Мадлен Корбино!

– Вы не отвечаете, – продолжала Элиана. – Вот видите, я права. Но неужели женщины не могут сказать друг другу правду? Неужели нельзя помочь друг другу?

Все прогнозы Люсьена оказывались опрокинутыми. Как теперь вызвать ее на откровенность?

– Вы одна? – спросила Элиана.

Опять записка:

НЕТ.

– Человек, который заставил меня похитить, ждет вас на улице?.. Это Филипп. Это ведь он, правда? Ему нужны деньги? Ему всегда нужны деньги… Но где же мне их взять?.. Вам известно, сколько я получаю?.. Две тысячи франков в месяц, да и то… Что же мне делать?.. Может, он рассчитывает, что сумеет получить выкуп у моих родителей?.. Но ему-то известно, что они небогаты…

Люсьен приник к двери ухом, будто врач, который выслушивает больного, пораженного неведомым недугом. Об Эрве он забыл. Он впускал в себя этот голос, интонации которого ему были ведомы. Вначале казалось: это голос учительницы. Но теперь слышался другой, низкий, взволнованный, прерываемый вздохами голос, который вызывал в его воображении картины обнаженной натуры.

– Скажите, чтобы он пришел сюда – поговорить… Ему следовало бы знать, что родители вот-вот забеспокоятся. Я еще вчера утром должна была приехать в Тур…

Люсьен смутно отдавал себе отчет, что его мелкие пакости школяра не имели ни малейшего значения. Но чтоб эта женщина в слезах растрогала его… он уже ничего не понимал… наверное, никогда он этого не забудет. Она затихла. Он подскочил к столу и нацарапал, позабыв, что надо обращаться на «ты»:

ПРОДОЛЖАЙТЕ.

– Продолжать? – переспросила она, переслав бумагу обратно. – Вы и сами прекрасно знаете, что будет… Завтра же будет заявлено в полицию.

Ее голос стал тверже, суше. Этот голос ему не нравился. Хотелось слышать тот, другой. Он быстро перенес свечу и блокнот к двери, сел на пол и написал, держа его на колене:

РАССКАЖИТЕ МНЕ О ФИЛИППЕ.

– Филипп?.. Я ошиблась на его счет. – Рыдание. Контакт был восстановлен. Он закрыл глаза. – Мне не везет, – продолжала она. – Раньше он был милый, нежный. Когда он меня…

Люсьен стукнул кулаком в дверь. Элиана умолкла. Он нацарапал как попало:

ДОВОЛЬНО.

Согнувшись пополам, он по-мужски страдал. Это случилось внезапно. Боль была новая, острая, нестерпимая. С языка готовы были сорваться оскорбления.

– Простите, – очень мягко сказал голос. – Вы его любовница?

Он не шелохнулся. Чувствовал себя грязным, потерявшим надежду. Наконец большим и указательным пальцами погасил пламя света. На сегодняшнее утро хватит. Скорее на воздух, скорее в путь. Он встал, и она крикнула:

– Не уезжайте! Не оставляйте меня!

В нерешительности он остановился. Впрочем, у нее ведь есть Филипп! Все помыслы о Филиппе… У него же нет ничего. Он вышел. Она колотила в дверь кулаками.

– Останьтесь, прошу вас! Останьтесь!

С минуту он постоял на пороге, затем повернул ключ в замочной скважине. Теперь она осталась одна – в тюрьме. Следовало бы спросить, не нужно ли ей чего. Он боролся с искушением повернуть назад, опять спрятал в тайнике связку ключей и выкатил мотоцикл на дорогу. Дал газ, только удалившись на значительное расстояние, когда был уверен, что она не услышит.

Ехал медленно, боролся с непонятной мукой, сознавая, что не совершил ничего, кроме глупостей. Как вот теперь ей сказать: «Я – Люсьен Шайу. Ваше похищение было шуткой!» Откровенничая, она зашла слишком далеко. И все же недостаточно! Надо будет еще ее допросить. Тем хуже, если последствия окажутся плачевными. Надо наказать ее! Разумеется, это ее право – иметь любовников. Но почему тогда она изображала из себя пай-девочку? Почему старалась обмануть окружающих? Он подъезжал к предместью, но ему уже хотелось вернуться обратно, присесть у двери на корточки, предаться отравленной радости, горечь которой он еще ощущал.

Он заехал к Корбино – узнать, как Эрве. Если что, она дорого заплатит, шлюха! Подумать только: она могла принять его за женщину!

Зять беседовал с клиентом. Он извинился, отвел Люсьена в сторону.

– Мадлен в госпитале с матерью. Только что мне звонила. Эрве все еще не вышел из комы. Состояние без перемен, сказала она. И, само собой, за мной по пятам рыскают фараоны и эксперты, будто я в чем-то виноват. Неприятностей – не оберешься, поверьте… Вы позволите? Мне надо заняться с клиентом.

– Надежда-то хоть есть?

Собеседник пожал плечами. Совершенно очевидно: за Эрве у зятя сердце не болит. Люсьен вернулся домой.

– Вы были у Корбино? – спросила Марта.

– Да. Состояние без перемен. Я заеду завтра.

Но завтра он будет там. Рядом с ней. И послезавтра тоже. Он заставит ее говорить еще и еще, подстерегая момент начала ее капитуляции при условии, что будет шанс на успех. Знает, что плутует, сам себе рассказывая сказки. Он поднялся к себе в комнату и заперся. Досадовал на себя, что уже не грустит. Странная экзальтация приводила его в состояние возбуждения. В точности, как в былые времена, когда он был маленький и ему дарили долгожданную игрушку… Восторг и тревога! Проходил не один час, прежде чем он к ней притрагивался. Первоначально игра состояла в том, чтобы стать обладателем. А также в том, чтобы ни с кем ею не делиться. А теперь вот эта женщина…

Он порылся у себя в шкафу и вытащил шерстяное одеяло, которое должно подойти. Укутался в него. Одеяло было длинное и теплое. Несколько ночей не замерзнешь. Он аккуратно его сложил, завернул в газету. Если прикрепить его к багажнику, старая Марта ничего не заметит. Надо бы еще купить флакон одеколона. «Хотя это уж слишком, – подумал он. – Не стоит все-таки ее баловать!» Кто она такая? В голове и на этот счет не было ясности. Голос в темноте! И вот он уже запамятовал, что за склонность, что за желание вернуться туда захватило его, желание дикое, пришедшее откуда-то издалека, подобное инстинкту. Он понял, что не выдержит и удерет туда во второй половине дня.

Отец присоединился к нему за столом ровно в час дня.

– Ничего нового, бедный мой Люсьен. Твой товарищ так и не пришел в сознание. Но не это меня больше всего беспокоит. После такого удара кома может продолжаться несколько дней. Не в этом дело. Меня особенно тревожат внутренние повреждения. Здесь мы почти что в полном неведении. Всегда имеется риск кровоизлияния. Скажем так: в течение по меньшей мере недели сказать что-нибудь наверняка невозможно. Но он в хороших руках, не сомневайся. Само собой, никаких посещений. Если хочешь взглянуть, куда ни шло. Но не дальше порога. Ты не узнаешь ничего сверх того, но, я понимаю, тебе будет приятно. Видишь, куда может завести неосторожность! Ну-ка, посмотри на меня. Что за вид – испугаться можно!

– О, ничего! Я плохо спал… Он не умрет?

Доктор протянул через стол руку, взял ладонь Люсьена в свою.

– Нет, малыш. Очень надеюсь, нет. Постарайся больше не думать об Эрве. Иди погуляй! Сходи в кино. На…

Он пошарил в карманах.

– Так! Что с моим бумажником?.. У тебя еще есть немного денег? Прекрасно! Сегодня вечером я дам тебе на карманные расходы – на полмесяца. Может, немножко поумнеешь. Вы вот все играете в людей без предрассудков, а на самом деле – мальчишки.

Внезапно перед мысленным взором возникли свеча на полу, подернутая плесенью дверь. Голос говорил: «Он был милый, нежный. Когда он меня…» Люсьен опустил голову, чтобы не видно было, как вспыхнули щеки. Что, если он заболел? Поймет ли его отец, если он прямо в этом признается, как пациент, которому стало известно, что он заболел страшной болезнью?

– Марта! Десерт. Я тороплюсь.

Всегда-то он торопится. Всегда спешит другим на помощь.

– До вечера, Люсьен. И не вешай нос, ладно?

– Постараюсь, папа.

Если в конце концов все откроется, если Элиана заговорит, как он посмеет смотреть в глаза отцу, оправдываться за молчание, омерзительное лицемерие, когда он любезно мямлит что-то вроде: «Постараюсь, папа»? Как заставить Элиану молчать? Надежных способов нет. Остается одно: держать ее там как можно дольше, невзирая ни на какие трудности. Кто первый не выдержит… если, конечно, вмешательство родителей не вызовет катастрофу.