Текст книги "Дурной возраст"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

К моменту передачи материала в типографию никаких новых известий мы не получили. Энергичный комиссар Мешен ограничился заявлением: «Следствие продолжается, и мы не перестаем надеяться. Правда, бандиты продемонстрировали недюжинную сообразительность. Впервые, насколько мне известно, имело место требование выкупа по частям, одна половина которого послужила приманкой, в то время как другая без труда была похищена. Даже если бы наш пост наблюдения находился поблизости, мы, без сомнения, обманулись бы. Остается узнать, сдержат ли свое обещание похитители или в скором времени предъявят новые требования. Как бы то ни было, поиски будут долгими и трудными».

Люсьен сложил газету. Комплименты комиссара ему были небезразличны, но теперь выкуп перестал быть проблемой. Все это отошло в прошлое. В газете сообщались новости, начиная с прошедшего вечера, что означало, что в момент ее выхода из печати Элиана еще не дала о себе знать. Когда же ей удался побег? Если она сбежала раньше, очевидно, что ничего более срочного для нее не было, как объявиться, звонить, трубить на всех перекрестках о том, что случилось, и полиция уже должна быть на месте. Допустимо, таким образом, что она сбежала рано утром, долго шла пешком, прежде чем ей пришли на помощь. Но даже в таком случае вот уже несколько часов, как она свободна. Несмотря на «недюжинную сообразительность», которую соблаговолил за ним признать комиссар, Люсьен отказывался понимать, что случилось. Вернулся на кухню и принялся допрашивать Марту.

– Никто не приходил?

– Нет.

– И не звонил?

– Было два или три звонка. Больные хотели договориться о приеме.

– Сын вам что-нибудь рассказывал?

– Он просто сказал мне, что дел и суеты выше головы, и, возможно, новости не заставят себя ждать.

Ох уж эти новости! Люсьен долго думал, что за этим стоит. Не исключено, Элиана уже была в полиции. Ее допрашивали. Вели протокол показаний. Уже посылали людей с обыском в хибару. Все в строжайшей тайне, чтобы журналисты не слишком стояли над душой. Затем офицер полиции Шеро ездил в госпиталь и незаметно беседовал с доктором Шайу. «Часто ли отсутствует ваш сын? Не выглядит ли он озабоченным? Много ли расходует денег?» И так далее, и тому подобное. Ибо действовать надобно осмотрительно. Речь-то ведь идет о несовершеннолетнем. В подобных случаях прежде всего обращаются к родителям. Уже около полудня. Скорее всего полиция недалеко.

В половине первого позвонил доктор:

– Не ждите меня. Вернусь поздно.

Люсьен подошел к телефону.

– Что-то неладно? – спросил он.

– Нисколько. Просто я задерживаюсь.

– Кто тебя задерживает?

– Что значит кто? Надо присутствовать на операции, которая продлится долго, вот и все. Как ты, у тебя все в порядке?

– Все.

– Скажи Марте, что я не буду обедать дома. Когда вернусь, хватит и бутерброда.

Ладно. Напрасная тревога. В таком случае, что с Элианой? Что она замышляет? Что затевают в уголовной полиции? Кусок в горло не лез. Люсьен решил вернуться в лицей, куда носа не показывал… может, уже дня два. Его отсутствие будет замечено, а это ни к чему. Он пожал плечами. Будто это отсутствие в состоянии что-то добавить к тому, что уже есть. Мальчишество. Он прошел мимо гаража Корбино, где металлические ставни были опущены. На приколотой к двери картонке написано: Закрыто ввиду похорон. Кристоф, однако, продолжал хлопотать у бензоколонки.

– Никто не приходил? – спросил Люсьен.

– Сейчас народу немного, – сказал Кристоф.

– Я не о клиентах. Я имел в виду других людей, не клиентов.

Кристоф посмотрел на него с изумлением.

– Нет. У ребят из страхового агентства работа окончилась. Все нормально. Все идет своим чередом.

Люсьен не настаивал. Он прикинул, что есть еще время доехать до квартала, где жила Элиана. Может, там что-то удастся разузнать. Место, однако, показалось таким же спокойным, как обычно. Малолитражка по-прежнему на месте. Где же Элиана? Может, прячется? От ожидания и тревоги нарастало какое-то прозорливое отчаяние, которое он чувствовал, как лихорадку. Покончить с собой! Единственное мужественное решение. Но пока что рано. Прежде надо знать. Кстати, в лицее могла работать полиция. Разве инспектор Шеро не сказал, что вернется?

Люсьен отправился в лицей. Но никто не вызвал его ни с урока французского, ни с истории. Удалось выяснить, что на церемонии погребения Эрве на Восточном кладбище будет присутствовать делегация учащихся. Погребение было назначено на завтра, пятнадцать часов.

Как неприкаянный, он повернул домой, включил приемник: каждый час давались экстренные сообщения. Если бы Элиана обнаружилась, новость сообщили бы тотчас же. Ни слова. Встреча Президента Республики с германским канцлером… Забастовка работников метрополитена… Спад воды в Луаре… «Пусть приходят! Пусть арестуют, и довольно об этом!» Он то ходил по комнате из конца в конец, то валился на постель, повторял движения и жесты, которые, наверное, пришлось бы делать в камере. Долгие годы. Лучше уж околеть. Наступил вечер. Он то и дело сжимал кулаки. «Но что она делает? Боже, что она делает?».

Пришлось спуститься ужинать. Отец буквально заскочил домой. Отказался от бульона и рыбы, съел пару бананов и закрылся у себя в кабинете, собираясь написать какие-то письма. Он был не в настроении и отмалчивался. Воцарившаяся в доме тишина была нестерпимой. В восемь вечера Люсьен включил первый канал телевидения. В конце передачи получил то, что ждал с таким нетерпением, – несколько кадров и краткий комментарий. Комиссар Мешен в сопровождении Шеро заявил, что следствие идет в правильном направлении. Обнаружен важный след, с достаточной уверенностью говорилось, что скоро будут получены результаты следствия. Важный след? Что это значит? И почему ни слова об Элиане? «Она что, решила довести меня до сумасшествия? Еще одну ночь агонизировать! А завтра это погребение, будто прелюдия к аресту. Так как события пойдут по нарастающей, это очевидно. Надо бы покрутиться вокруг „Отель Сантраль“. Небось там и нашла себе приют, под крылышком у родителей». По мере того, как он строил предположения, ни одно из которых не выдерживало критики, ему казалось, что голова у него лопается, будто в ней кишели черви. Дело привычное! Снотворное! В постель! «Что я совершил, чтобы быть таким несчастным? А завтра…».

В восемь вечера, канал «Франс-Энтер». Опять ни слова. Ни намека на нантское дело. Оно явно принимало кошмарный оборот. Он решил в лицей не ходить. Сыт был по горло лицеем. Марте сказал, что нездоров.

– Оно и видно, – проворчала она. – Заболеешь тут! Если бы только можно было поймать хулиганов, которые похитили бедную барышню! Сын вчера рассказывал: все еще разыскивают ее дружка, этого Филиппа. Известно, что он в отъезде, а потому его еще не задержали.

Филипп! Люсьену на него плевать. А раз Элиана вот-вот объявится. Филиппу ничто не грозит. Он в полной безопасности. Когда вернется, приберет к рукам Элиану, и оба будут потешаться над ним, школяром, строившим, как дурак, иллюзии. Тянулись часы. Как только раздавался телефонный звонок, сердце останавливалось. Визиты, визиты – конца им нет. Он мог бы отвечать вместо Марты, но голос не повиновался: не мог совладать с дрожью, утратил волю.

Что если комиссар полиции готовит неожиданную развязку? Он-то способен и на кладбище выступить, и задержать на глазах у толпы. В какой-то момент Люсьен чуть было не отказался от идеи присутствовать на похоронах. Потом, словно осужденный, оделся, привел себя в порядок. Надел свой выходной синий костюм; именно его он наденет к заседанию суда. Только разве несовершеннолетний должен представать перед судом? Тем не менее соберутся судьи, адвокаты, журналисты. Его, конечно, спросят: «Как вы собирались потратить эти деньги?» В суд придет отец. Небось скажет: «Я воспитывал его, как только мог». Его ждет позор.

Люсьен поехал на кладбище. Снова похолодало. Руки и ноги заледенели. Пройдя мимо множества могил, он присоединился к группе людей, окружавших открытую яму. В толпе он заметил кое-кого из товарищей, стоявших рядом с надзирателем и суровым, торжественным с виду директором лицея, одетым в черное, в черных перчатках. Он встал позади них, часто оглядываясь, чтобы видеть, что происходит вокруг. Полицейские не показывались. Элиана оставалась невидимкой. Изумлению его не было границ.

Обряд погребения. Гроб. Представители духовенства. Одному ему снова виделся Эрве, живой, друг, которому хватило силы прошептать: «Это была шутка». Он украдкой вытер щеки. Мокрую кожу лица пощипывал морозец. Он заметил, как на уровне ног показался и стал опускаться светлый, гладкий, как каноэ, гроб. Комья земли, сбрасываемой в могилу, производили чудовищный звук пустоты. Видно, Элиана не придет. Может, она ждала у ворот кладбища вместе с комиссаром Мешеном и инспектором Шеро? Думалось о всякой ерунде. Забыл окропить могилу святой водой. Родственники выстроились по краю аллеи. Рукопожатии. Поцелуи. Всхлипывания. Он направился к матери Эрве.

– Спасибо, Люсьен. Для него ты был братом.

Он удалился, опустошенный. Что если кто-то положит ему руку на плечо? Скажет: «Полиция!» Произойдет ли все, как на телеэкране? Так как отныне он стал персонажем газетной хроники. Мальчиком, чья фотография будет внушать отвращение французам. Ссутулившись, ожидая худшего, он прошел через ворота. Вдоль тротуара – ни одной машины, идущей на поворот. Ни одного подозрительного силуэта.

В ту минуту, когда он снимал плащ, все еще удивляясь, что до сих пор на свободе, Марта сообщила новость:

– Ее убили.

– Кого?

– Вашу учительницу. Я только что узнала по радио.

– Мадемуазель Шателье? Нет!

– Я вам говорю, что есть. Ее тело найдено в придорожной канаве. Ее задушили.

Люсьен сел: не от страха, а от радости закружилась голова. От радости дикой, неприличной и такой благотворной. Она уже не заговорит… Никто не узнает правду… Вот оно, спасение!

– Вы потрясены, – заметила Марта. – Да и я разволновалась. Я ведь не была с ней знакома, с бедной девочкой, но ставлю себя на место ее родителей…

Люсьен медленно приходил в себя.

– Что в точности сказали? В самом деле, это о ней?

– Еще бы! Конечно, я узнала ее фамилию. И потом, похищение учительницы в Нанте, что, их так много? О! Никаких сомнений, это она!

Люсьен поднялся к себе. Эрве! И теперь вот Элиана! Это уж слишком. Печаль, облегчение, жалость, – к горлу подступала тошнота. У избавления был привкус крови и слез.

Как стало известно вечером, труп учительницы был обнаружен в кювете у пустынного шоссе, неподалеку от Каркфу. Убийца не собирался ее обворовывать, так как дамская сумочка жертвы валялась рядом, в ней оставалось несколько сот франков. Никаких следов насилия обнаружено не было. Судя по всему, похитители хладнокровно казнили заложницу, чтобы помешать ей выступить с разоблачениями, которые позволили бы полиции их задержать.

Для Люсьена не было никаких сомнений. Раз похитителей не существовало, раз следовало исключить преступление, совершенное каким-нибудь бродягой, оставался Филипп. Объяснялось все очень просто. Совершив побег, Элиана, по всей видимости, долго шла пешком. Наконец, зайдя в первую попавшуюся гостиницу, позвонила Филиппу. Зачем? Возможно, потому, что силы были на исходе. Чтобы вернуться домой, нужна была машина. Она попросила за ней заехать. Или, по-прежнему думая, что виноват Филипп, под влиянием гнева она вздумала объясниться, и как можно скорее. Увы, ее мотивировок никто уже не узнает. Ошеломленный Филипп поспешил приехать. Она села в его машину, и тут-то и произошла бурная сцена. Легко вообразить, что случилось потом. Обвинения, оправдания. В пылу возмущения посыпались угрозы. И он, в свою очередь, возмутился. «Я тут ни при чем. – Лжец! – Немедленно замолчи! – Нет, не замолчу!» Он схватил ее за горло, стал трясти. Результат – трагедия.

Люсьен не сомневался, что все так и было. Но, если он прав, следовало признать, что преступление не было умышленным. Полиция, напротив, станет обвинять Филиппа в похищении, незаконном лишении свободы, воровстве, умышленном убийстве. Следствием будет высшая мера. Подумав было, что выпутался, Люсьен снова до смерти испугался. Опять страх! Допустить чудовищную несправедливость! До сих пор все происходило в силу стечения обстоятельств, на которое он никоим образом не мог влиять. И вот теперь между мужеством и подлостью приходилось выбирать. Он вопрошал себя без обиняков: бороться, как мало кому по плечу, а в результате поднять руки вверх и сдаться? Нет уж! Может, еще есть способ прийти Филиппу на помощь, притом себя не компрометируя? Начнем с того, что Филиппа еще не арестовали.

Увы, то, что было весьма предсказуемо, произошло в тот же вечер. В семь вечера радио сообщило об аресте Филиппа. Далее следовало длинное заявление комиссара Мешена. Филиппа Мутье задержали в Париже и доставили в Нант, где допрос, по всей видимости, будет произведен в помещении судебной полиции. Вина его представлялась вероятной.

– На след нас навело письмо, найденное на квартире жертвы, – сообщал комиссар. – Во-первых, было известно, что друга мадемуазель Шателье звали Филипп; во-вторых, он пытался занять значительную сумму, чтобы оплатить покупку очень дорогой системы НI-FI. Его долг исчислялся шестью тысячами пятьюстами франков, при том, что, по всей видимости, у него за душой не было ни гроша. Заведующий торговой службой Больших Гаражей Запада, он довольно хорошо зарабатывает, однако тратит, не считая. В начале следствия нам, естественно, не были известны все эти подробности. Единственной косвенной уликой служила именно система НI-FI. Мы обошли все специализированные магазины по продаже такого рода товаров. В Нанте ничего не обнаружили. В Сен-Назере тоже. Но в Анже получили положительный ответ. Один из коммерсантов продал стереосистему некоему Филиппу Мутье, о котором ему было известно только то, что тот купил по случаю машину марки «ровер». Он сразу понял, что Мутье неплатежеспособен, и начал показывать зубы. Короче, нам ничего не оставалось, как задержать Филиппа Мутье, что потребовало некоторого времени, так как он не сидит на месте.

– Есть ли против него еще какие-нибудь улики? – спросил кто-то.

– На ваш вопрос отвечать пока рано, – сказал комиссар. – В чем мы действительно уверены, так это в том, что письмо, изъятое у мадемуазель Шателье, в самом деле написано рукою Филиппа Мутье, ибо идентичным почерком написано письмо кредитору с просьбой об отсрочке платежа. Известно также, что именно Мутье несколько месяцев назад продал жертве маленькую машину марки «остен». Это все, что нам удалось установить к настоящему времени.

В восемь вечера на первом канале Жикель высказался более определенно:

«В загадочном преступлении в Нанте приоткрывается край завесы. Допрошен свидетель, ибо обвинение еще не выдвинуто…».

Люсьен подскочил. На экране воспроизводилась фотография Филиппа. Красив: жгучий брюнет с голубыми глазами. Лицо открытое, привлекательное. Не старше тридцати лет. Ничего удивительного, что Элиана… Ах! Как он его ненавидел! Однако он прослушал… О чем там рассказывает Жикель?

«…Мутье заявляет категорический протест. Он признает, что был в близких отношениях с мадемуазель Шателье, но утверждает, что невиновен. До сих пор он давал правдоподобные ответы на все вопросы. Почему он не заявил о себе, когда узнал об исчезновении подруги? Потому, как он говорит, что мадемуазель Шателье более всего на свете боялась, что о ее связи станет известно. Боялась скандала, который мог повредить ее карьере. Но, когда газеты раструбили об этой связи, не естественно ли было явиться ему в полицию? На что он заметил, что также старался быть как можно более сдержанным, так как клиентура не любит иметь дело с человеком подмоченной репутации. Кстати, могла ли быть какая-то польза от его вмешательства, если ему ровным счетом ничего не было известно об исчезновении молодой женщины?».

В салон вошел доктор. Он услышал конец фразы и нахмурил брови.

– Толкут воду в ступе, – пробормотал он. – Иди спать. Если бы видел, на кого ты похож.

Он повернул выключатель.

– Но ведь только восемь часов, – запротестовал Люсьен.

– Делай, что тебе говорят. Не заставляй меня повторять одно и то же.

Когда он начинал разговаривать подобным тоном, лучше всего было исчезнуть с глаз долой. Люсьен не стал настаивать, но твердо решил разузнать обо всем получше. Как только очутился в своей комнате, поискал на приемничке станцию, которая могла бы его проинформировать. Но натыкался только на песенки или новости, не представлявшие никакого интереса. Однако он уже знал немало, чтобы понять, что Филиппу не так-то легко будет выкрутиться. Ну, так ему и надо! Нужно просто помешать полиции валить на него все на свете. И как только он об этом раньше не подумал? Достаточно вернуть деньги. Таким образом, комиссар подумает, что перед ним два разных дела. С одной стороны, похищение, за которым последовало требование о выкупе, с другой – преступление. С одной стороны, бандиты, которые, неизвестно почему, отослали назад саквояж, с другой – Филипп, виновный в убийстве, в чем он в конце концов признается. Полиция, конечно, долго раздумывала, почему незнакомцы потребовали пятьдесят миллионов, но выкрали только двадцать пять и в конечном счете их вернули. Но за неимением улик она перестанет что-либо соображать на этот счет. Удовлетворится тем, что засадит Филиппа за решетку, Даже если она придет к выводу, что Филипп провернул это дело вместе с сообщниками, которые, запаниковав, предпочли вернуть деньга и улизнуть, все это останется не более чем гипотезой, за неимением доказательств. Против обвиняемого оставалось бы единственное обвинение – убийство из ревности. Кстати, не так ли все и обстоит на самом деле? Можно ли не потерять голову и не вспылить от ревности, когда женщина пытается обмануть, рассказывая сказки о похищении? Какие тут сомнения? Ее исчезновение – всего-навсего отлучка, которая плохо кончилась.

Уверовав, что располагает наилучшим из возможных объяснений, Люсьен почувствовал, что отныне может считать себя непричастным к делу, и долго соображал, как ловчее отослать обратно саквояж. Очевидно, что не по почте, ибо адрес сразу привлек бы внимание. Противопоказана и попытка оставить его где-нибудь в общественном месте. Он искал решение, вспоминая что-нибудь подходящее из прочитанных книг. Он ведь начитался в переводах американских романов. Неужели не бывало ничего подобного?

Спустя час он нашел простое и эффективное решение. По-видимому, придется опять пропустить лицей, но если, потеряв терпение, отец приведет свою угрозу в исполнение и отправит его кредонским иезуитам, что ж, тем лучше! Перемена обстановки пойдет на пользу. Подвести черту! Смыть всю эту грязь! Уехать! Но прежде честно все уладить.

Когда он спустился на следующее утро, огорчение и тревога вылились в некую боязливую меланхолию, тормозившую мысли и движения. Может, это и есть выздоровление?

– Кое-какие новости, – сказала Марта, на которую события действовали возбуждающе, как умело дозированный роман с продолжением. – Друг моего сына Шеро копался в архивах. Обнаружил, что этого самого Филиппа Мутье несколько лет назад уже беспокоили по поводу телесных повреждений… Это скверный господин. Надеюсь, что он не отделается легким испугом. Слишком уж мягко относятся к подобным типам.

У Люсьена не было времени слушать. Он вскочил на мотоцикл и умчался в направлении домика. Удостоверился, что с прошлого раза ничего не изменилось. Набитый купюрами саквояж по-прежнему на месте. Никто не приходил; Элиана заговорить не успела.

Не теряя ни минуты, он бросился обыскивать гараж, открыв пошире дверь, чтобы все было видно. В одном углу, в паутине, среди банок с краской валялись инструменты для работы в саду. Он взял лопату, обошел вокруг домишки. Позади простирался участок целины, где в один прекрасный день папаша Корбино, кажется, собирался разбить сад. Земля была рыхлой, пропитанной влагой. Он вырыл глубокую яму, где извивались черви, и побросал туда все, что могло напоминать о присутствии пленницы: консервные банки, бутылки, куски заплесневелого хлеба, всякие отбросы, в том числе мешок для грязного белья. Он долго не знал, что делать с принесенным из дома одеялом, и в конце концов решил увезти его обратно. Разровнял и примял землю, повернув лопату плоской стороной, все внимательно осмотрел. Нет, никаких следов он не оставил, за исключением сломанного замка. Но это такая мелочь, которую в ближайшие месяцы не заметит никто. Ну и что из этого? Он снова запер все двери, завернул саквояж в одеяло и прикрепил его к мотоциклу, в последний раз все окинул взглядом. Дом выглядел точно таким, каким он его впервые увидел вечером, в момент похищения. Элиана умирала вторично.

Незадолго до того, как выехать на дорогу, ведущую в Сюсе, он выбросил связку ключей в кусты. Наконец-то он свободен. Остальное – детские игрушки. Он вернулся в город и направился к вокзалу. Только мотоцикл поставить, найти, где автоматическая камера хранения… С саквояжем в руках он похож на самого обыкновенного пассажира. Он выбрал камеру № 27, потому что два плюс семь – девять. Цифра хорошая. Захлопнул дверцу, заперев саквояж, положил ключ в карман. Оставалось только переслать ключ родителям Элианы. Нетрудно. В зале ожидания замешкался у газетного киоска, в глаза бросились заголовки: Преступление в Нанте… Скоро ли тайна будет раскрыта?… Он купил «Уэст-Франс», но читать придется потом. Пока надо заняться другим. Марта отправилась на рынок. Довольный тем, что дома он один, он взял крепкий конверт самого стандартного размера и фломастером надписал адрес аккуратными печатными буквами:

МЕСЬЕ И МАДАМ ШАТЕЛЬЕ.

ОТЕЛЬ САНТРАЛЬ.

44 000, НАНТ.

Положил ключ в конверт. Получилось небольшое утолщение. Он уже собирался заклеить конверт, когда спохватился. Что если Шателье не поймут, что это за ключик? На половинке тоста он написал заглавными буквами:

ВАШ САКВОЯЖ В КАМЕРЕ ХРАНЕНИЯ НА ВОКЗАЛЕ.

Послюнявил. Конверт заклеен плотно. Из осторожности отошел подальше от дома и бросил его в почтовый ящик, затем вошел в первое попавшееся кафе, чтобы наконец прочитать газету.

Экстренное вскрытие трупа позволило убедиться, что смерть наступила приблизительно сорок восемь часов назад. Но что потрясло Люсьена, так это подробность, согласно которой молодая женщина находилась в состоянии кахексии, которое наводило на мысль о том, что тюремщики плохо ее кормили. Он не знал, что такое кахексия, но догадывался, что оно скорее всего означало «худоба» или «истощение», или что-нибудь в таком роде, и не соглашался с таким диагнозом. Это было жутко несправедливо. Он сделал все, что мог, и не виноват, что…

Длительное заключение сильно повлияло на несчастную жертву, и она скончалась, по всей вероятности, от остановки сердца в момент, когда нападавший схватил ее за горло, читал он.

Опять ему виделся кусок двери вокруг замочной скважины, и он легко представлял, как при свете единственной свечи протекали нескончаемые часы, полные напряжения всех сил, воображал приступы отчаяния и всякий раз возобновляемую чудовищную, тайную, медленную подрывную работу. «В сущности, говорил он себе, я никогда всерьез не задумывался над тем, чем она занималась в мое отсутствие. Если бы я только знал!..» Но пришлось признаться, что если бы он и знал, то это ничего не изменило бы. Он, как и она, был пленником. Он прочитал остальное – в горле стоял ком. Полиция произвела обыск в квартире Мутье – безрезультатно. Тщательнейшим образом обследовали его машину. Ни малейших улик. Теперь пытались воссоздать времяпрепровождение подозреваемого, начиная с приблизительной даты похищения, а это было нелегко, так как Мутье по долгу службы вынужден был много ездить. Он отрицал все самым категорическим образом; однако казалось совершенно очевидным то, что ему, более чем кому-либо, было легко препроводить Элиану Шателье туда, где она была узницей. Как она могла не доверять человеку, которого любила? А затем достаточно было вмешаться сообщнику, чтобы заняться ею и обеспечить Мутье алиби… В самом деле, казалось, Филипп загнан в угол. Люсьену, однако, все еще не верилось. С какого-то мгновения некое противоречие стало не давать ему покоя. Ведь даже если, прежде чем умереть, Элиана успела открыть Филиппу место, куда ее заточили, он вынужден был молчать, чтобы избежать признания, что встретил ее именно в тот самый день, когда она была убита. Противоречие состояло в другом. Люсьена смущало прежде всего то, что Элиана, едва только смогла позвонить, обратилась к человеку, которого, с точки зрения логики, ей как раз следовало более всего опасаться. Была тут какая-то тайна женской психологии, от него ускользавшая. Хотя факты были налицо. Это приходилось признавать.

В конце статьи сообщалось, что тело Элианы, по-видимому, будет перевезено в Тур, где она будет погребена в семейном склепе Шателье. Люсьен оставил газету на банкетке. Отныне эта история просто перестанет существовать. Бог знает, как исчезнет, словно кто-то выскочит из поезда на полном ходу. К черту Филиппа! К черту полицию!

Он вышел из кафе и купил пачку «Стюивезен». Хотелось курить, прохаживаться, нежась на солнышке.

– Все в порядке, шеф, – сказал инспектор Шеро. – Я получил информацию. Не без труда, правда. Зажигалка была куплена у Менвьеля. Они официально признали. И заметьте: продали ее не Мутье. Он имел полное право отрицать.

– То есть как?

– Она была продана сыну доктора Шайу. Парень хотел сделать подарок отцу ко дню рождения.

– Но каким образом зажигалка оказалась в сумочке малютки – Шателье?

– А вот это уж мне неизвестно.

– Вы уверены, что сведения верны?

– Абсолютно уверен… Вспомните: Шайу-младший – как раз тот самый мальчик, которого я допрашивал в лицее пару недель назад, когда еще думали, что учительница, может, покончила с собой. Любопытно, не правда ли?

В соседней комнате зазвонил телефон. Комиссар Мешен вышел, но Шеро слышал его голос.

– Алло, да… кланяюсь… Да, добыли новую улику, но она, конечно, не уведет нас далеко… Немедленно сделаем все необходимое… Вы ведь помните, родители Шателье, когда мы вернули им личные вещи жертвы, заявили, что она не курила. В таком случае как зажигалка могла оказаться в ее сумочке?.. Простите?.. Вот именно. Сразу занялись розыском…

Инспектор Шеро закурил «Житан», поднеся пресловутую таинственную зажигалку, право же, красивую штучку и, уж наверное, весьма дорогую.

– Пока рановато… – продолжал комиссар. – Но нам недолго оставаться в неведении… О! Чуда не будет. А в общем, как знать?… Договорились. Я вам позвоню.

Он вернулся в комнату, сел.

– Только бы не мешали работать, – буркнул он.

– Месье, полиция, – сказала Марта.

Завтрак подходил к концу.

– Полиция? – переспросил доктор.

– Да. Их двое… комиссар и Шеро, друг моего сына.

– Где они?

– В зале ожидания.

– Попросите их пройти в кабинет. Я сейчас.

Люсьен побелел, как бумага. Как только отец вышел, он бросился в салон и приложил ухо к двери, которая из квартиры вела в служебное помещение.

– Господа… прошу садиться.

Люсьен прекрасно слышал каждое слово. Знал, что попался. И, однако, какие у полиции доказательства против него? Он почувствовал такую слабость, что присел у двери на колени. Все начиналось сызнова, как там, в хибаре. Опять дверь! На этот раз за дверью… Словно явился и требовал отчета призрак Элианы.

– Вам знакома эта зажигалка? – спросил Шеро.

Люсьен узнал его по голосу. Наверное, он никогда его не забудет.

– Это моя зажигалка. Где вы ее нашли? – спросил доктор.

– В сумочке жертвы, – ответил другой голос – комиссара. – Я имею в виду мадемуазель Шателье. Однако мадемуазель Шателье не курила.

Внезапно, как от удара молнии, в сознание Люсьена ворвался свет. Ему представился Эрве, который в темноте на ощупь шарил на полу «пежо-504». Пока они боролись, сумочка Элианы раскрылась. Эрве как попало собрал все, что из нее вывалилось, и, ко всему прочему, добавил зажигалку, выпавшую из ящичка для мелочей. В памяти всплыло все. Когда Эрве копался в этом ящичке в поисках электрического фонарика, зажигалка выскользнула и потом…

– Мы произвели розыск и узнали, что ее вам подарил ваш сын, – продолжал Шеро.

– Совершенно верно. К сожалению, я теряю все на свете. И я прекрасно знал, что потерял ее.

– Можете ли вы утверждать, что ваш сын не пользовался ею?

– Не понимаю, куда вы клоните, – сухо сказал доктор.

– Ну же, – вмешался комиссар. – Давайте поразмышляем спокойно вместе. Разве вы не видите, что неминуемо напрашивается связь между зажигалкой, вашим сыном и мадемуазель Шателье?

Весь в поту, Люсьен слушал.

– Вы правы, – согласился доктор. – Связь существует, но не между сыном и ею. Прошу вас не впутывать моего сына в эти дела. Связь действительно существовала. Между ею и мною.

Вновь воцарилось молчание. Люсьен не понимал. Комиссар оказался понятливее.

– Так это вы, кто…

– Да. Это я ее убил.

Какой усталый голос… Неужели это голос отца? Люсьен приподнялся с колен, чтобы заглянуть в замочную скважину. Не очень-то было видно: частично лицо Шеро и пара рук, крупным планом – пара рук, которые он так хорошо знал! Длинные, чуткие, страстные. Его собственные руки – точная копия. Руки эти поигрывали линейкой. Вдруг судорожно сжались.

– Я бы не допустил, чтобы осудили этого… этого человека, – сказал доктор. – Вряд ли… Но в конце концов вы здесь, и это главное. Не представляю, как к вам попала эта зажигалка. Может, я потерял ее у нее дома?.. Странно, однако. Я никогда не курил в ее присутствии. Впрочем, неважно…

– Расскажите все, – отрезал комиссар.

– Что тут рассказывать?.. Хотите знать, как мы встретились?.. Банальнейшим образом. Она никогда раньше не преподавала и по прошествии недели заболела ларингитом. С преподавателями это часто случается. Естественно, она обратилась ко мне. Я был ближайшим врачом. Вот и все.

– А потом?

Руки оставили линейку и схватили карандаш со вставным грифелем, стали задумчиво его поглаживать.

– Что потом? А ничего. Подобные вещи ускользают от сознания. Я так долго был вдовцом. Похождений у меня никогда не было. Вам это, наверное, покажется странным, но это так. В таком случае почему она, а не другая?.. Откуда я знаю? Может, тут молодость, хрупкость… Вспышка. Сентябрьская гроза. Вы можете улыбаться, но это правда. Я был без ума от нее.

– И, однако, вы с ней порвали? – спросил комиссар.

– Не я. Она. Из-за сына. Ей хотелось, чтобы я женился на ней, но я не мог. Считал, что мальчик еще нуждается во мне. Он трудный, непредсказуемый. Он бы не вынес присутствия Элианы… Она это быстро поняла.