Текст книги "Дурной возраст"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Согласен, но при условии, что у нас все шансы на успех, – сказал Люсьен. – Есть детали, где концы с концами не сходятся. Например, автостоянка вокруг квартала: там места до черта. Как узнать, где лучше?

– Я был там вчера вечером, прежде чем вернуться домой, – сказал Эрве. – Меня это тоже волнует. Если смотреть на въезд, ее машина стоит слева, с самого краю. Мне казалось, там в углу уличный фонарь. Так вот, нет. Фонарь гораздо дальше, у автобусной остановки. Автостоянка освещается только светом из окон.

– А мы? Где мы встанем?

– Рядом. Будем как раз на выезде, но дел-то всего на пару минут. Если подъедет какая-нибудь машина и потребуется освободить выезд, конечно, все летит к черту. Не может быть и речи о том, чтобы поймать телку, засунуть ее в машину. Ее надо прижать, когда она повернется спиной и будет запирать дверцу. Свалимся ей на голову. Я накину мешок, а ты тем временем откроешь заднюю дверцу. Повалю ее на сиденье, и…

– И тогда? Машину я поведу?

– Лучше ты. Во-первых, я покрепче тебя. И в случае если она рыпнется, найду, как ее успокоить. Потом я себя знаю. Как только кладу руки на руль, мне надо всех обогнать. А ты, ты ведешь мягко. Груз-то ценный.

Звонок вернул их в класс.

– После завтрака объясню тебе, что к чему, – шепнул Эрве.

Они отправились на урок истории, затем биологии. Люсьен чувствовал себя так, словно его швырнули под откос. Ничто уже не могло остановить это падение, и, однако, странным образом, казалось, что события развиваются в ускоренном темпе без его участия. Еще восемь часов, еще семь… Он испытывал состояние смутной тревога и отстраненности, подобное тому, что испытал перед операцией аппендицита.

В одиннадцать приятели добрались до гаража, битком набитого велосипедами и мопедами.

– Приходи в два часа, сделай вид, что тебе надо на физкультуру, – посоветовал Эрве.

– Нужно что-нибудь прихватить?

– Не надо. Я сам все куплю, сделаю для нее бутерброды, термос с кофе…

Он завел мотор, ради удовольствия пустил его на полную мощность, поправил каску и, трогаясь с места, крикнул:

– Подруга ни в чем не будет нуждаться!

Люсьена более всего заботила проблема похищения. Он еще не успел подумать, как ее разместить, и теперь обнаруживал, что существуют тысячи мелочей, которые придется улаживать. Надо позаботиться, ведь еще двое суток, о шестиразовом питании. Нельзя же на бутербродах с кофе…

Когда он сел за стол, пропал аппетит. В ожидании сына доктор заканчивал разбор свежей почты. Письма и буклеты он положил в карман и позвонил Марте.

– Можете подавать… А ты мог бы поздороваться. Язык не отсохнет.

– Добрый день, – принужденно сказал Люсьен.

Сразу воцарилась тишина. Марта приготовила жареную телятину. Может, нетрудно стащить несколько ломтиков и пачку печенья… и бутылку вина? Он попытался вообразить себе странный пикник в заброшенном доме с заколоченными ставнями посреди чистого поля.

– Бери еще мяса, – приказал доктор.

– Я не голоден.

– Надо питаться. Если будешь продолжать дуться, предупреждаю: год закончишь в интернате… А там рад будешь, если тебе подадут телятину… Вот что, Люсьен, то, что я говорю, – не пустой звук… Я слов на ветер не бросаю: еще одна выходка, и отправлю тебя к ре донским иезуитам. А они умеют закручивать гайки.

«Говори, говори, – думал Люсьен. – Плевать я хотел на иезуитов. И на нее тоже плевать. Пусть подыхает с голоду, если хочет. Чего ради быть добреньким-то? Возьму и сожру ее долю. Вот что она получит!».

Он демонстративно взял два куска телятины. Зазвонил телефон.

– Я пошел, – сказал доктор Марте. – Последите, чтобы он съел десерт.

Он бросил салфетку на стол.

– Что ты сегодня делаешь во второй половине дня?

– Что делаю? – переспросил Люсьен.

Его так и подмывало сказать: «Проверну дельце с похищением – математички».

– Займусь физрой. Может, поздно вернусь, – прошептал он.

Доктор ушел, а Люсьен отодвинул баночку с вареньем и рисовый пудинг, который перед ним поставила старая няня.

– Месье советовал… – начала было Марта.

– Знаю… знаю.

– Вы неблагоразумны, месье Люсьен.

– В самом деле.

Он прервал сетования, влетел в свою комнату и позволил себе роскошь, сидя в кресле, выкурить американскую сигарету.

В половине первого Люсьен взял сумку с физкультурной формой и пешком направился к еще закрытому гаражу Корбино. Они всем семейством сидели за столом, попивали кофе. Вот это семья! Телек, само собой. Рядом на стуле кот. Мадам Корбино, медлительная и благодушная; ее дочь Мадлен, одной рукой обняв за шею сосавшего трубку зятя, рассеянно слушала Мурузи.

– Здравствуйте. Люсьен. Вы к Эрве? Он наверху, в своей комнате. Кстати, машина доктора готова. Надо бы, чтобы он ее забрал. Сейчас мы заняты. Работы выше головы.

Люсьен дорогу знал. Частенько тут бывал. Комната Эрве наверху была одной из высших спортивных сфер. Фотографии пловцов, велогонщиков, дзюдоистов – кое-какие с автографами. Пара боксерских перчаток, висевших над кроватью с когда-то позолоченным маленьким распятием, к которому приколота съежившаяся ветка освященного бука. Милый такой беспорядок, когда разбросаны тренировочные костюмы, шиповки, иллюстрированные журналы со снимками гоночных автомобилей. На стопке журналов с комиксами, сложенной вместо пресс-папье, покоился маленький громила в черной полумаске. Эрве, по-турецки сидевший на полу, был занят загадочным делом.

– Видишь, делаю капюшоны с отверстиями для глаз.

Рывком он поднялся на ноги и развернул чулки телесного цвета.

– Сестренкины чулки. Я выбрал самые плотные.

Он поднес чулки к носу, слегка запрокинул голову, часто моргая, словно вдыхал немыслимой нежности аромат.

– Понюхай-ка. Вот это женщина, моя сестра! Все, что она носит, благоухает. Что надулся, старше? Сегодня канун поста. Имею я право немного пошутить?

Он натянул чулок на голову, приладил дырки как раз на уровне глаз, глянул в зеркало.

– Недурно. Я немножко схалтурил с левым глазом, но ничего, сойдет. Давай, теперь ты.

Люсьен неловко последовал его примеру, подозрительно покосился на себя в зеркало.

– По-моему, нас можно опознать.

– Скажешь тоже. Форму носа еще можно угадать, но не более. И потом, она нас даже не увидит… А! Осторожно. Запомни, разговаривать нельзя, потому что твой голос легко узнать. Вот я – другое дело, я могу говорить басом.

Он пропел первые такты арии Дона Базилио. Это было так уморительно, что оба рухнули на кровать, покатываясь со смеху.

– Небось стоило потрудиться, а? – хохотал Эрве.

Он сдернул маску и помог другу стянуть свою. Мальчики причесались.

– Надо объяснить тебе, где хибара, – продолжал Эрве.

Он вырвал из тетради для сочинений лист и принялся рисовать чертеж.

– Несложно: есть кухня, газовый баллон, он еще, наверное, пригоден. Есть раковина и вода, которая поступает из небольшой цистерны на крыше. Сейчас она даже переполнена. Из кухни проходишь в комнату. Вполне подходящее жилье. Когда отец ездил на рыбалку, он там ночевал. Есть раскладушка, в сундуке одеяла.

– А простыни?

– Еще чего! Это тебе не гостиница. Из комнаты попадаешь прямо в туалет, в общем, называй это, как хочешь. Там места как раз хватает для душа, раковины и унитаза. Отец хотел это расширить. Хотел построить настоящий дом. Вот здесь, во всю длину стены – гараж. Там катер. Вот и все.

– А окна?

– Одно на кухне, одно в комнате. На них не только решетки, они даже досками забиты: отец приколотил, опасаясь воров, когда заболел. Но в тех местах никого не бывает, кроме рыбаков, да и то в хорошую погоду.

– А двери?

– Пять дверей: из кухни одна выходит прямо на дорогу; само собой, дверь в комнату и дверь в туалет. В гараже тоже дверь – открывается изнутри. Надо поднять перекладину. И наконец, между комнатой и гаражом есть еще дверца, скрытая портьерой. В общем, запоминай: один ключ от входной двери и один от комнаты. Все. Запрем девицу в комнате, и можно не волноваться. Удрать ей не удастся.

– А она может открыть дверь, сообщающуюся с гаражом?

– Нет. Она заперта на ключ.

Эрве открыл ящик и вытащил оттуда три ключа.

– Большой – от входной двери, средний – от комнаты, а маленький – между двумя помещениями. Нет проблем.

– А если понадобится ей что-нибудь передать?

– Прикажу ей отойти в самый конец комнаты; дверь приоткроем и в щель бросим то, что надо. А затем таким же образом запрем. Но почему ты думаешь, что она что-то попросит? Еда у нее будет. Можно спать, сколько влезет.

– И все время она будет сидеть в темноте?

– А! Еще бы, конечно! Но я упаковал электрическую лампочку. Во! Обо всем подумал!

Он подскочил к шкафу, откуда вытащил объемистую сумку для провизии.

– Когда возвращался из лицея, отоварился, – добавил он. – Вот бутерброды. Две штуки на ужин – с печеночным паштетом, будьте любезны. Пять на завтрак: ветчина, курица, семга. И три на воскресенье… Колбаса и швейцарский сыр. Никто все-таки не собирается над ней издеваться. Пара бутылок «Эвиана». Добавь электрический фонарик, пачку бумажных салфеток и мыло. Плохо, что ли? Вот бельевой мешок – голову запихнуть. Он просторный, надо только стянуть шнурки. Вставай… Так, я подкрадываюсь сзади, и хоп!

Люсьен отпрянул.

– Там ведь дышать нечем. Не надо ее душить. Осторожно!

– В воскресенье, когда мы ее освободим, – продолжал Эрве, – все произойдет точно таким же образом. Да она сама сунет голову в мешок, радехонька будет, что все кончится, а потом выпустим ее где-нибудь на природе. В темноте. Снимем мешок и прикажем идти, не оборачиваясь. Держу пари, она повинуется. А мы тем временем тихонько смоемся, не включая фар.

– У тебя будет тачка?

– В воскресенье – да. Возьму сестренкину. Но сегодня вечером загвоздка. Двухместное купе слишком мало. И ничего другого под рукой. Зато «пежо-504» твоего отца свободна.

Люсьен вытаращил глаза.

– «Пежо»? Да ты что, спятил?

– Почему спятил? Та или другая тачка, какая разница?

– А кадуцей, эмблема врача?

– Мы ее отклеим. Отклеить, а потом приклеить – пара пустяков! Темно, ночь. Пятнадцать километров туда, пятнадцать обратно… Чего ты боишься?

– Если мой отец узнает… Достаточно, если нас остановит пост дорожной полиции. Ни документов, ни водительского удостоверения.

– Не бойся. На этой дороге нет никаких постов. И даже если бы был. С любой другой тачкой задержали бы.

Довод опровергнуть трудно. Однако Люсьен чувствовал неловкость при одной только мысли, что в машине отца… Словно доктор становился соучастником. Было тут что-то такое – он не мог точно сформулировать, – что усугубляло дело. Эрве угадал суть его замешательства.

– Да ничего тут опасного нет, – сказал он. – Это ведь шутка, и все тут. Не будем же мы городить бог знает что. Возьми ключи от дома. Будешь открывать двери, ты и провизию понесешь. Повторяю: все будет о’кей. В шесть вечера моя сестра в конторе, рассчитывается с мастером. Зять застрянет в бильярдной, в кафе у стадиона. Рабочие отправятся по домам. Останется Кристоф у бензоколонки. Но он не помеха. Такого случая никогда не представится… Ну! Пойдем, сыграем партию в пинг-понг. Я тебе отдаю пять очков.

Они спустились вниз, прыгая через лужи, пересекли двор, заставленный остовами машин, и встали под навес, освещаемый грязным фонарем. Эрве поставил там стол для пинг-понга. Они начали играть и вскоре забыли о телке.

«Пежо-504» остановилась у края тротуара. Люсьен за рулем, Эрве – рядом. В ожидании события молчали. Эрве достал капюшоны из мешка, разложил их.

– Положи себе на колени.

Фасад дома, где жила телка, походил на шахматную доску – один окна были освещены, другие темные. Внизу, на автостоянке, слабо поблескивали крыши машин. Эрве поднес к глазам часы со светящимся циферблатом.

– Шесть двадцать, – прошептал он.

– Мне надо вернуться домой в семь тридцать, – бросил Люсьен охрипшим голосом, его душило волнение.

Как раз в этот момент мимо проехала знакомая машина.

– Она! Давай! – крикнул Эрве.

Переключая сцепление, Люсьен едва не нажал тормоз. Голова кружилась, и машина проскользнула вперед.

– Поднажми, черт! – зашипел Эрве.

Мигалка впереди означала, что машина шла на поворот. Люсьен подкатил, увидел, как она маневрирует, пытаясь встать на место.

– Стой! Капюшоны! – рявкнул Эрве.

В одну минуту он был готов и помог Люсьену натянуть чулок.

– Гаси подфарники… Подойди тихонько… Дай ей время выйти… Здесь, хорошо.

Внезапно голос осип, звучал как из-под земли.

– Осторожно!.. Встань посередине аллеи… как только я выйду, развернись и открой заднюю дверцу… Быстро!

Люсьен проехал еще несколько метров и остановился буквально рядом с машиной. Эрве выскочил. Согласно инструкции, Люсьен вышел из машины, обошел вокруг. Он различал в темноте какую-то возню, услышал что-то вроде придушенного вопля. Ноги его уже не держали. Итак, свершилось! Вот оно какое, похищение. На ощупь открыл дверцу. Фигура с мешком на голове яростно дергалась в руках какого-то зловещего марсианина. Это было отвратительно и уродливо. Эрве грубо толкнул стонущую девушку в машину, придавил ее своим телом. Люсьен снова закрыл дверцу и сел за руль, но, прежде чем тронуться с места, обернулся и увидел Эрве, который делал ему знак снять капюшон. К счастью, приятель успевал обо всем позаботиться. Он отнял руку.

Пленницу трясло. Без сомнения, она плакала. Тело Люсьена налилось огромной свинцовой тяжестью. Руки дрожали. Он осторожно подал машину назад и выехал на улицу. Вокруг ни души. Маршрут не представлял ни малейших затруднений. В общем и целом справились. Он выехал из Нанта, держась от бульваров подальше. Скорость держал не более 50 километров в час. Вскоре выехал за пределы города. Вдруг послышался голос Эрве:

– Если еще дернешься, пристукну!

Эрве говорил ей «ты». Это было так неожиданно, так неслыханно, так неприлично, что Люсьен растерялся. Ну, разумеется, в похищение надо играть всерьез. Эрве прав. Здесь нет места мадемуазель Шателье, учительнице, которую охраняет сила нормативных правил и предписаний. Здесь всего-навсего маленькая, жалкая, запутанная женщина. «Забавно все-таки, насколько же, в сущности, я напичкан предрассудками! – подумал Люсьен. – Вот если бы мой отец был рабочим у станка!..».

Но времени вопрошать свою совесть не было. Скользкое выпуклое полотно дороги требовало внимания. Он старался изо всех сил не подкачать, всматриваясь в ближайшую перспективу, где ослабевал свет фар. Позади оставались почерневшие, мокрые изгороди, темные домишки, затопленные луга. В сущности, игра не стоила свеч. Но теперь они зашли слишком далеко!

Раньше, когда пытались оценить меру риска, когда обольщались насчет того, что готовилось нечто потрясающее, дело казалось увлекательным приключением. И вот все это заканчивалось мрачной и безрассудной вылазкой под дождем.

Эрве тронул Люсьена за плечо, и тот притормозил. Слева начиналась грунтовая дорога. Он перешел на вторую скорость. Вдалеке светлела полоса вздувшегося Эрдра. Машину порядком трясло. Брызги из-под колес летели в ветровое стекло, и «дворники» размазывали грязь; Люсьену то и дело приходилось включать стеклоомыватель. Было жарко.

– Стоп, – басом произнес Эрве. – Открывай ворота.

Словно одурев, Люсьен приоткрыл дверцу машины и высунулся наружу. Ворот не было. Дорога вела прямо к реке. Справа в лучах фар виднелся низкий домик: хибара. И он понял хитрость приятеля. Эрве хотел внушить пленнице, что ее привезли в большое поместье, окруженное парком. Не так уж глупо! Он вышел из машины, стараясь как можно громче топать по обочине, покрытой гравием. «Телка», конечно, ничего не слышала из-за мешка на голове. Но надо было делать вид, будто… потому что ситуация вновь становилась странной.

Эрве не обманул. Место было пустынное, глухое, топкое, сырое. Дождь поутих, но, казалось, легкие наполнялись не воздухом, а паром. Он вернулся и сел за руль. Медленно тронулся с места. Если она попытается определить расстояние, надо ее обмануть. Он остановился у самого дома, в маленьком дворике. Большой ключ – от входной двери. В заржавевшей замочной скважине его никак не повернешь. Наконец-то удалось. Прошел наугад в другой конец кухни, легко открыл дверь в комнату. Пахло сыростью, грибами, сточной водой. Все соответствовало описаниям. В свете подфарников можно было различить убогую обстановку кухни, изножье кровати в спальне. Двое суток в сырой темнице – веселого мало, но вынести можно. Он вернулся к машине – подсобить Эрве, который боролся с «телкой», пытаясь вытащить ее из машины. Молодая женщина сопротивлялась как могла. Отбивалась так, что юбка задралась выше колен.

– Тащи за ноги, – скомандовал Эрве.

Люсьен никогда еще не прикасался к женщине. Смущенный, пристыженный, он ухватил ее за тонкие щиколотки – они замерли, не в силах отвести взгляд от резинок, на которых держались чулки.

– Так ты хочешь, чтоб тебя пристрелили? – орал Эрве. – А ну! Быстро! Выходи! Еще быстрее!

В ужасе она перестала вырываться, и Эрве помог ей встать. Однако голова в мешке продолжала дергаться. То и дело она повторяла:

– Оставьте меня… Оставьте меня…

Люсьен вспомнил, что где-то в коробке для мелочей должен быть карманный фонарик. Он открыл дверцу машины, пошарил наугад, что-то упало и подскочило на полу, наконец фонарик нашелся. Он протянул его Эрве, который с потрясающим хладнокровием ткнул им в бок «телке», словно это в самом деле был пистолет.

– Марш! А то пулю в затылок!

Эрве перебарщивал, но было совершенно очевидно, что он развлекается. Под конвоем девушка неуверенными шагами подошла к дому.

– Осторожно, ступени!

Она послушно перешагнула через препятствие и вошла в кухню. Эрве довел ее до двери в комнату и знаком подозвал Люсьена:

– Сверток с едой!

Люсьен и забыл о нем. Пришлось сбегать. Эрве развернул его одной рукой и достал оттуда второй электрический фонарик, зажег.

– Возьми, – сказал он девушке все с той же жесткостью. – Сделаешь шесть шагов… ровно шесть… И чтоб не двигаться. Иди!

Он отпустил ее. Она пошла нетвердой походкой, глухое рыдание время от времени судорогой сводило плечи.

– Считаю, – пояснил Эрве. – Раз… два… три… четыре… пять… шесть… Отлично.

Он приподнял крышку сундука и бросил на постель сверток с одеялами, затем не торопясь развернул бумагу, в которую были завернуты продукты, смял ее и положил в карман.

– У тебя есть где спать и что жрать. Тебе оставляют фонарик. Когда услышишь, как закрывается дверь, возьмешь сумку. Затем я тебе скажу, что с ней делать. Ясно?

Он вернулся на кухню в сопровождении Люсьена, который, прежде чем выйти, в последний раз взглянул на окаменевшую девушку, зажавшую в опущенной как плеть руке лампочку. Эрве потянул дверь на себя и пополам согнулся от беззвучного смеха. Ткнул кулаком приятеля.

– Ну, видишь, как все просто? – шепнул он.

Они прислушались. Телка едва шевелилась, как зверек в клетке.

– А теперь верни сумку, – скомандовал Эрве.

И, так как все стихло, повторил с угрозой в голосе:

– Ну… Скоро?

– Да, месье.

Они дружно прыснули.

– Какова дрессировка, а? – прошептал Эрве.

Они подождали еще немного, затем она робко постучала в дверь.

– Смотри без глупостей, а? Чуть приоткроешь дверь и бросишь сумку.

Она выбросила сумку на кухню и сама прикрыла дверь, которую Эрве запер на ключ. Он положил сумку в угол, и они вышли. Пришлось повозиться, чтобы повернуть ключ, который, видно, заело. Эрве показал связку Люсьену.

– Представь, мне что-то помешает в воскресенье вечером. Не исключено, никогда ведь не знаешь. Надо, чтобы ты приехал, привез ей поесть. Спрячем-ка ключи здесь.

Он направил луч фонарика к низу стены. Чуть выше поверхности земли виднелась довольно широкая щель, куда они и сунули связку.

– Ты что, смеешься? – спросил встревоженный Люсьен.

– А что? Чем ты недоволен? Я говорю, чтобы комар носу не подточил. А теперь – сматываемся. Подожди!

Он прислушался. Влажным ветром в лицо швырнуло прядь волос. Налетевший издалека, пресный, почти что теплый ветер обшаривал окружающее пространство. Светом фар высвечивало угол дома и сразу за ним расплывчатую даль лугов. Если бы «телка» вздумала звать на помощь, ее никто бы не услышал.

– Отец тут вылавливал во каких лещей! – сказал Эрве. – Пойди-ка посмотри, не забыли ли мы что.

Он посветил фонариком внутри машины.

– Боже, ее сумка… Какое везение, что я взглянул. Да еще открылась, черт!

Он бросил фонарик Люсьену – тот поймал его на лету.

– Помоги-ка.

Он наклонился, подобрал какие-то предметы, как попало сунул их обратно в сумочку. Пошарил под сиденьями.

– Ничего не видно в этой чертовой тачке. Ты не можешь получше посветить? А, пудреница… расческа… шариковая ручка… Кажется, все.

Он выпрямился.

– Приведи немножко в порядок все, что на заднем сиденье. Разворошил малость аптеку твоего отца… Я отнесу ей сумку и вернусь.

Люсьен сложил разбросанные коробки. Почему, черт возьми, доктор такой невнимательный? Вечно все теряет. Не лучше ли всем этим лекарствам, футлярчикам с образцами покоиться в стеклянном шкафу врачебного кабинета? Он привел в подобающий вид сиденье, снова наклеил на стекло кадуцей, который Эрве из осторожности отклеил.

Вернулся приятель, проскользнул рядом на сиденье.

– Ну как, все в порядке, глупыш?

– Как она? – спросил Люсьен.

– Смирнехонька. Не колышется. Который час? Семь тридцать… Недурно, а? Когда твой отец вернется с работы, он найдет тебя за столом как ни в чем не бывало.

Люсьен уверенно вырулил на полосу главной магистрали и, твердо держа руль одной рукой, обнял друга за шею.

– Послезавтра заезжай ко мне к шести тридцати. Но не раньше – по воскресеньям прислуга выходная, и отец к вечеру уходит в свой клуб. Жизнь у него, у старика, – тоска зеленая. Домой возвращается часам к девяти-десяти.

– Все утрясется, – уверенно сказал Эрве. – Вот увидишь, нас оставят в покое. Спорим: она соберет вещички?

Люсьен не ответил, только спросил:

– Который час?

– Без десяти восемь. Что, поздно?

– Может, нет еще.

Люсьен нажал на газ, издалека с облегчением заметил освещенный фасад гаража, навес в виде раковины компании Шелл над бензоколонками. Фу, приехали. У входа в гараж маячили две фигуры.

– А, черт! Твой отец! – воскликнул Эрве.

Люсьен впился ладонями в руль, будто получил удар. Затормозил, перешел на другую скорость и оказался прямо перед носом подошедших доктора и мадам Корбино. Доктор открыл дверцу.

– Выходи! Соблаговоли объяснить, где вы были.

– Мы доехали до Лору-Ботро – посмотрели, хорошо ли работает система зажигания. В это время движение уже затихает. Машина работает отлично, – пришел на помощь другу Эрве.

Он разыгрывал опытного продавца, заранее отводя упреки в своевольной отлучке. Добавил, будто по секрету:

– Впрочем, Луи мог бы добиться большего. Машина чуть вяло набирает скорость.

– Исчезни! Дома поговорим, – сказала мадам Корбино.

– Хорошо, хорошо. Я только хотел помочь…

Он откланялся, быстро кивнул доктору, развел руками, глядя на товарища, словно хотел сказать: «Некоторые никогда ничего не поймут. И я тут ни при чем». Доктор кружил вокруг своей «504», разглядывая возможные царапины. От него не отставала мадам Корбино.

– Извините его. За ним не всегда уследишь. В этом возрасте мальчики невыносимы. Однако дело не в недостатке воспитания.

Он просто не слушается. Горе, когда отца уже нет.

– Пришлите мне счет, – отрезал доктор. – А ты садись!

Он сел за руль, опустил стекло.

– Ты не станешь мне сказки рассказывать, что вы ездили в Лору-Ботро. Принимаешь меня за дурака? Ты весь мокрый, и машина в грязи, словно вы шастали по полям. Ну?.. Я жду ответа… Собираешься играть в молчанку?.. Как угодно, но я ведь все равно узнаю. Пока не скажешь правду, не получишь карманных денег. С развлечениями распрощайся. И не смей брать взаймы у Марты… Ты это уже проделывал. Я в курсе. Ничего! Не получишь ничего.

Ужинали они молча, друг напротив друга, словно два пассажира, случайно присевшие за один столик. Старались производить как можно меньше шума. Доктор достал из кармана какие-то листки, сколотые канцелярской скрепкой, сложил их и приложил к бутылке. Видно было, как глаза бегают по строчкам. Что она сказала, мадам Корбино? «Горе, когда отца нет». А когда нет матери? Тогда как? Зазвонил телефон. Он вытер рот салфеткой, встал.

– Так куда вы ездили?

– В Лору-Ботро.

Доктор горько усмехнулся и вышел. А Люсьен, сам не зная почему, заплакал.

На следующий день Люсьен поднялся поздно. Суббота была самым любимым днем. В школу идти не надо. Он любил поваляться в постели, забившись под теплое одеяло, замкнувшись в себе, недосягаемый для критики. Он не думал ни о чем, не имея ни мыслей, ни желаний, ни потребностей, отдавшись на волю воображению. Теперь суббота наполнялась особенным смыслом. Это была первая значимая суббота. И вот доказательство; едва проснувшись, он встал, пометил крестиком страничку в своем еженедельнике. День святого Феликса![2]2
  Феликс (от лат. «счастливый») – римский правитель Иудеи во времена св. Апостола Павла, держал апостола два года под стражей (Деяния апостолов. 23, 24).


[Закрыть]

Смогла ли она заснуть? Без простынь! Вдыхая спертый воздух! Во власти леденящего душу страха! Пытаясь разгадать, почему ее похитили! Опасаясь худшего! Он открыл ставни. Небо было неопределенного серо-голубого цвета. Даже если бы светило солнышко, она бы не увидела. «Мерзко!» – говорил он себе. Начинал осознавать чудовищность проступка. И ведь ни разу не пришло им в голову, что они покушались на женщину. В сущности, что такое «телка»? Училка! Воплощение власти, принуждения. Чучело, которое так забавно пихать! Но когда он схватил ее за ноги…

Люсьен снял пижаму, погасил свет и принял душ. Надо бы договориться, чтобы освободить ее сегодня же. Двое суток – это слишком. Представить только, в каком состоянии она выйдет из своей темницы! А если подаст жалобу в суд? Эрве уверен, что она ничего такого не сделает, но откуда он знает? Вот полиция действительно ловко работает. Она уже доказала, на что способна, когда занималась несколькими громкими делами! Озабоченный. Люсьен спустился в столовую. Нашел там Марту, которая, присев на корточки, что-то искала на полу. Опершись о кран стола, с трудом встала.

– Бедный месье, – сказала она. – Я не перестаю искать его зажигалку. Он вечно все теряет. Вы, случайно, не видели?

– Нет.

– Наверное, потерял ее в больнице. Что вы еще такое натворили, месье Люсьен? Он сердит на вас. А ведь, насколько я его знаю, он незлой. Вспыльчивый? Да. Но он вас любит. Что же вы его изводите?

– Я имел несчастье воспользоваться его машиной. Экое преступление!

– То одно, то другое, то третье, в один прекрасный день терпение лопается. – Она пощупала кофейник – не остыл ли? – Ешьте поживее. Могу вам только сказать, что ему очень тяжело. Вам бы не следовало так, месье Люсьен. Ему и без того нелегко живется! Вечно в бегах. Вокруг одни больные. Вы-то молоды. Не можете еще понять. Он мог бы заново построить свою жизнь. Сколько ему? Всего-то сорок два года.

– Сорок.

– Тем более. Иногда, случается, мы с ним беседуем. Я говорю ему: «Месье следовало бы жениться еще раз». И знаете, что он мне отвечает? «Не могу – из-за малыша». Он хороший отец.

Люсьен отодвинул чашку, вышел из-за стола. Надоело, надоело, с него довольно. Ну, конечно, хороший отец! Вечно угроза на кончике языка, наказание всегда наготове. О лучшем и мечтать не приходится. Он услышал телефонный звонок, крикнул:

– Не беспокойтесь! Я сам запишу больных на прием!

И вошел в кабинет, где пахло потушенной сигаретой.

– Алло… Слушаю, кабинет доктора Шайу… А, это ты?.. Ты откуда звонишь?

– Из автомата, – послышался далекий голос Эрве. – Как там все прошло?

– Ба! Как всегда… Головомойка. Он прекращает снабжение. Хочет любой иеной узнать, куда мы ездили. Как у тебя?

– Примерно то же самое. Разве что втроем меня облаяли. Знаешь, в таких случаях надо орать еще сильнее… Если тебе нужны бабки, не стесняйся.

– Спасибо. Обойдусь. Как завтра вечером, все без изменений?

– Без. Сестра и зять отправятся к друзьям, а мать усядется у телека. Слиняю потихоньку. Я тебе звякну, чтоб ты был при деньгах. Ты уверен, что твой отец уедет?

– Уверен. Сейчас мы в состоянии войны. Можешь не сомневаться, он не останется, чтобы мы, как две фаянсовые собачки, сидели, уставившись друг на друга.

– Так до завтра?

– Ладно.

Он повесил трубку. Старая Марта приоткрыла дверь:

– Что там?

– Ничего. Кто-то спросил доктора Пеллегрена. Ошибка.

Праздный, как обычно, но более уверенный в себе, с тех пор как услышал голос приятеля, Люсьен снова поднялся к себе в комнату. Полистал дневник: перевод и сочинение могут еще подождать; комментирование фразы Валери, вычурной, загадочной, как бы издевающейся над целым светом. Через несколько дней он к этому вернется, после того, как Элиана будет свободна. В планах Эрве была одна тревожащая деталь. Предположим, бельевой мешок сгодился в том направлении, но вот как в обратном? Люсьен выбрал пластинку Битлзов, дабы подстегнуть воображение, забрался с ногами в кресло, перекинув их через подлокотник, и попытался пояснее представить себе завтрашнюю сцену. Допустим, Эрве прикажет Элиане сдаться, сунув голову в мешок еще до того, как ей будет позволено выйти из комнаты. Затем ее втолкнут в машину, а позднее выбросят где-нибудь на дороге в Сюсе, стащив с головы мешок. «Ей будет приказано идти не оборачиваясь, – уточнил тогда Эрве. – Гарантирую, она повинуется». А если она откажется повиноваться? Если, несмотря на капюшоны и темноту, она их узнает? Не лучше ли удрать, пока она не снимет мешок? Но это значит оставить в ее руках страшную улику. Разве полиция не обнаружит торговца, продавшего мешок, а оттуда… Еще одна деталь, которую надо отрегулировать: место, где ее высадить. Дорога на Сюсе в воскресенье вечером, может, не очень подходящая. Если дождя не будет, появятся люди, возвращающиеся из загородной прогулки, и тогда риск возрастает. Лучше было бы отъехать подальше, параллельно шоссе на Анже, отпустить ее неподалеку от какого-нибудь известного ему бистро, где останавливаются автобусы. Нельзя же в самом деле наказать несчастную, заставить возвращаться домой пешком. Если у нее нет денег, можно подкинуть. Только надо с этим срочно кончать. Шутка чересчур затянулась.

К моменту второго завтрака доктор выглядел уже чуть приветливее. Разговор о вчерашнем инциденте не возобновлялся.

– Ты занимался?

– Да. Немножко французским.

– А как насчет математики, ты что, забыл?

Больное место. Нет, не забыл, конечно. Более того, ни о чем другом и не думал.

– Да, да, конечно, – сказал он поспешно.

– Это правда, что мадемуазель… как ее?

– Шателье.

– Мадемуазель Шателье пристрастна к тебе? Попробуем обсудить этот вопрос честно.

– Как сказать, мне кажется, она меня не любит. И ребята это чувствуют.

– Что же, она нелюбезна с тобой с самого начала?

– Нет. Не с самого начала. Может, месяца через два началось.

– Любопытно!

Доктор больше не настаивал, вместе с Мартой стал составлять меню на воскресенье, а так как, казалось, он был в хорошем настроении, спросил ее о том, как чувствует себя ее сын, заболевший гриппом.