Текст книги "Воители безмолвия. Мать-земля"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 63 страниц)

– Вы ничего не поняли, дорогая Армина. Вы уже ничего не можете предлагать мне. Этой ночью, пока вы развлекались, вселенная радикально изменилась. Вы ничего не видели, ничего не слышали, задыхаясь от удовольствия под весом этого самца, у которого вместо мозгов член. Только те, кто подготовил эти перемены – назовите это интуицией или логикой, – могут теперь играть свою роль в новой организации. Дама Армина, вы отныне никто, вас вычеркнули из истории, как ранее были вычеркнуты мои братья Абаски и Стри. Кстати, вам полезно знать, что последний, воплощенная добродетель, был найден голым, когда бродил по кварталу экстремальных удовольствий Венисии. У него была бредовая лихорадка из-за половой невоздержанности. Кто бы мог подумать? А потому именно на вашего дражайшего сына Листа свалилась тяжкая ответственность представлять Маркинат на асме, опираясь лишь на так называемые просвещенные советы Джаспа Харнета. Вы так ждали этого мгновения, но боюсь, что…

– Что случилось с Листом? – вскричала Армина, побледнев. – Отвечайте, заклинаю вас!

– Ах, как трогательна эта материнская тоска! Ваша забота о моем племяннике, вполне приятном парне, глубоко меня волнует!

Он выдержал долгую паузу, чтобы насладиться реваншем. Он, отщепенец, изгнанник, исключенный из игры любви и власти, тайно участвовал в приходе нового порядка. Собственная семья его презирала, поносила, сотрудничала с врачами Галактической Гильдии, чтобы объявить недееспособным безумцем, лишила части наследства и сослала на Контат, сельскохозяйственный сателлит, где никогда ничего не происходило. Клан Вортлингов счел необходимым избавиться от члена семьи, которого считал больным, гангренозным, но отсеченная часть теперь оказалась в нужном лагере и в первых рядах. Настал час стократно отплатить за все, что ему пришлось вынести. Вид униженной, голой и едва прикрытой куском фиолетовой материи интриганки-свояченицы, чьи глаза были прикованы к его губам, доставлял ему невероятное удовольствие, близкое к экстазу.

– Боюсь, любовь во всех ее проявлениях только мешает эволюции, – продолжил он со злой усмешкой. – Любовь становится препятствием, если хочешь заняться общественным делом. Что касается вас, офицер Мохинг, вы стали лишь тенью офицера: наши друзья притивы только что обратили всю вашу фалангу в пепел в буквальном смысле этого слова. Будь вы сознательным офицером, а не неисправимым гулякой, вы бы разделили участь своих солдат!

– А… Лист… что?..

У Армины не осталось сил закончить фразу. Она разрыдалась, уронив лицо в дрожащие ладони.

– Сиракузянин не тот, кто этого хочет, не так ли? – Пултри откровенно издевался. – Где же ваш пресловутый контроль эмоций?

В это мгновение в спальню вступила новая группа людей. Первыми шли таинственный персонаж в просторном бурнусе с черным капюшоном и крейцианский кардинал в лиловой шелковой накидке и пурпурном облегане. У него были безвольные черты лица, но маленькие серые глазки зло сверкали из-под шапочки с квадратным значком. В нескольких шагах позади них шел седеющий массивный гигант с квадратной челюстью, затянутый в бежевую форму, на рукаве которой блестела голограмма конфедеральной полиции. Шествие завершал оват-притив в матово-черной маске и темном комбинезоне.

Сардоническая усмешка Пултри превратилась в широкую улыбку угодника. Он поклонился существу в черном бурнусе:

– Разве все не произошло так, как я предсказал, господин ассистент?

– Вы проделали отличную работу, сир Вортлинг, – ответил вибрирующий безличный голос из-под капюшона.

И как всегда, когда он слышал этот скрипучий звук, словно продиравшийся сквозь металлическую трубку, по коже Пултри побежали мурашки.

– Фалангу Ворт-Магорта уничтожили полностью? – спросил скаит.

– Их магнитные щиты не могли выдержать излучение дезинтеграторов, – ответил оват. – Мы полностью овладели Круглым Домом. Осталось только прикончить фалангистов, которые не были на службе.

– У вас уже есть их командующий! – воскликнул Пултри, указывая на Ариава.

– Мои люди занимают основные контрольные точки Дуптината, – вмешался в разговор седеющий гигант. – Они готовы подавить любые выступления местного населения.

– Хорошо. Прошу вас соблюдать на некоторое время полную тишину, – произнес скаит. – Я должен вступить в контакт со скаитами-передатчиками и информировать о полном успехе операции.

Во время этого разговора Ариав рассчитал время, необходимое ему, чтобы добежать до окна, нажать на рычаг отключения воздушной завесы и спрыгнуть на круговую галерею башни десятью метрами ниже. К счастью, он лежал с нужной стороны, со стороны окна. На все надо было три секунды. Воздушная завеса была слишком плотной, чтобы пролететь через нее, что дало бы возможность выиграть одну секунду. Он наблюдал за наемниками у кровати: появление новой группы ослабило их бдительность. Шанс был крохотным, но его следовало попытать, не ставя жизнь дамы Армины под угрозу. Медленно, сантиметр за сантиметром, он сдвигался к краю кровати. Простыня сковывала движение покрытых потом ног, но ему удалось сдвинуть их к боковой поперечине. И когда все замерли в почтительной тишине, он собрался и в три прыжка оказался у окна. Правой рукой он ударил по рычагу в стене. Воздух со свистом втянулся в вакуумный карман.

Ариав быстро перебросил ноги через порожек окна. Два дискомета выплюнули свои диски одновременно. Один из них вонзился в шею под самым затылком офицера, а второй – в бок. Фонтан крови обагрил лепнину потолка, стену, мраморную плитку и деревянные стойки окна. Шуршание стали, взрезавшей плоть и кости, нарушило вдруг ставшую ледяной тишину. Голова Ариава отделилась от тела и рухнула в пустоту. Из раны на боку вываливались внутренности. Обезглавленное тело, сидящее на порожке, закачалось и упало на мраморный пол.

– Какой дурак! Теперь придется убирать эту гадость! – проворчал Пултри.

Эти слова оказались единственной надгробной речью над трупом Ариава Мохинга, командующего фалангой, застывшего в луже крови. Армина от ужаса издала пронзительный вопль и откинулась на подушки. Ее едва прикрытые простыней живот и грудь сотрясались в конвульсиях. Один из наемников подошел к трупу, извлек из кармана дезинтегратор. Из дула вырвалось зеленое пламя, начавшее облизывать неподвижное тело. Вонь горелого мяса смешалась со сладковатым запахом крови.

– Не стоит рыдать над заблудшими душами! – заявил кардинал. – Оплакивать их – значит о них сожалеть, а сожалеть – значит присоединиться к ним в геенне огненной. Таковы заповеди Крейца. Но если судить по вашему наряду.., вернее, отсутствию наряда, сомневаюсь, что эти слова окажут вам большую помощь!

Сладкая вкрадчивость его голоса противоречила суровости, фанатичной, непоколебимой решительности. Острый меч, закаленный в меду.

– Я только начинаю подозревать о трудностях, с которыми столкнутся наши миссионеры на языческих мирах! Если дамы правящих семей ведут себя как вульгарные потаскухи, что говорить о народе? Настало время нести Истинное Слово до самых далеких уголков вселенной…

Черный бурнус едва заметно колыхнулся, словно от Дыхания ветра.

– Вы слишком болтливы, ваше преосвященство! Потерпите немного: все уже подготовлено для второй фазы. Когорты миссионеров Церкви Крейца перешлют сюда в считанные часы. Вместе с ними прибудут скаиты святой инквизиции и скаиты-администраторы.

– Какова моя роль в этой второй фазе? – осведомился Пултри Вортлинг. – Не забудьте, вы обещали мне пост генерального губернатора Маркината и сателлитов!

Медленным торжественным движением скаит откинул капюшон бурнуса, открыв гротескное зеленоватое лицо и угловатый удлиненный череп. Рот был простой щелью с черными отточенными краями, а нос – крохотным выступом с двумя неравными и неровными отверстиями. Карикатура на человеческое лицо. Его выпученные желтые глаза уставились на Пултри, которого затопила волна холода. Маркинатянин вдруг ощутил жуткий страх, словно внезапно попал в липкие невидимые сети. Ему показалось, что холодное скользкое щупальце влезло в его голову. Охваченный ужасающим предчувствием, он попытался набрать воздуха, открыть рот и заговорить, объяснить, что произошло недоразумение, что он верно служит делу новых хозяев. Но не успел: черная вуаль застлала глаза, ослепительная боль пронзила мозг, ноги его подкосились. Он ударился лбом о стойку балдахина. От удара лопнули нос и рот. Потом он опрокинулся на спину и затих на полу после последней спазмы. Раскинутые ноги и руки образовали крест.

– Предал единожды, предаст и вторично, – обронил скаит, в голосе которого не ощущалось ни сожаления, ни удовлетворения.

– Вы… вы, вероятно, правы, – поддакнул кардинал, стараясь скрыть ужас, охвативший его при виде этой ментальной казни.

Ему доводилось слышать о новой способности скаитов, но он впервые видел ее применение.

– Нет… ничего хорошего в том, чтобы строить новый мир на предательстве и измене, – проблеял кардинал, тщетно пытаясь контролировать свои эмоции. – Крейц – свидетель, мы нуждались в этом… типе, чтобы избежать излишнего кровопролития. Он сыграл свою роль в божественных планах, но однажды наверняка выступил бы против Истинного Слова… Хотя…

он, быть может, мог оказаться полезным, чтобы разобраться в механизмах его планеты?

– Уже давно, ваше преосвященство, коннетабль и скаиты-этнологи разобрались в механизмах всех миров, составляющих Конфедерацию. Каждая планета и ее сателлиты получат соответствующую форму правления. Этот маркинатянин сослужил свою службу, как вы верно изволили подметить, и помог избежать лишнего кровопролития. Мы использовали его ненависть, его жажду реванша. Теперь он стал бесполезным и начал мешать.

По знаку овата два наемника занялись уничтожением трупа Пултри.

Ощущая недомогание, кардинал подошел к вымазанному кровью окну. Обогнул пурпурную лужу, растекшуюся по полу. От Мохинга остались только почерневшие таз, рука и нога.

Прелат обвел взглядом округлые купола Дуптината и вгляделся в туманную даль, где под яркими лучами Серебряного Короля сверкали заснеженные пики Загривка Маркизы. Потом глаза его остановились на цветных стрелах храмов, вспарывающих монотонный серо-синий океан.

Тоска не покидала кардинала, но он пытался загнать тяжелые мысли в глубины подсознания. Ему не удалось добиться, несмотря на неоднократные просьбы, чтобы его мыслехранителей включили в состав первой оккупационной группы. Все дерематы были реквизированы для выполнения более срочных задач. Получите их позже, ответили его преосвященству. Такое положение ставило его в зависимость от скаита-ассистента. Конечно, кодекс чести Защиты запрещал скаитам читать мысли высших сиракузских чиновников, но он бы чувствовал себя в большей безопасности за привычными ментальными барьерами.

Рыдания и стоны Армины мешали ему сосредоточиться, воссоздать элементы ментального контроля.

– Нельзя ли помешать этой потаскухе так орать? – проворчал он.

Оват подошел к постели, схватил Армину за волосы, рывком поднял ее и несколько раз наотмашь ударил по груди и шее. Задохнувшись, она рухнула обратно на постель.

Кардинал ворчливо поблагодарил. У него вдруг возникло ужасное подозрение, быстро перешедшее в панику, что его мозг был отныне открыт всем ветрам, что его дух стал публичной ареной, где разыгрывался удручающий спектакль его самых сокровенных мыслей. Ментальный ассистент-варвар, которому он помогал, только усиливал его страхи. А самым худшим было то, что он постоянно задавал себе богохульный вопрос, который зловещей змеей выбирался на зыбкую поверхность его сознания. Быть может, муффий проверял надежность и законопослушность своих кардиналов перед тем, как приступить к экспансии Церкви Крейца? Разве не он приказал всем мыслехранителям остаться на Сиракузе?

Кардинал вздрогнул: он подозревал Непогрешимого Пастыря в обмане, и эта еретическая мысль могла привести его прямо на огненный крест. Если он не особо боялся притивов и полицейских – ограниченную солдатню, которой так легко манипулировать, – то опасался скаитов, обладавших бездной психических возможностей и нарушавших правила игры. Никто не знал их истинных намерений. Кардинал постепенно овладел собой, пункт за пунктом восстановил контроль эмоций и постарался поставить экран из поверхностных, невинных мыслей, которые, как он надеялся, смогут подавить еретические вспышки, пробивавшиеся на поверхность сознания.

– Вас волнуют стрелы храмов, ваше преосвященство?

Металлический голос скаита, незаметно подкравшегося сзади, заставил его вздрогнуть.

– Э… немного, – пробормотал кардинал. – Эти стрелы суть символы ереси во всех ее формах… Я думал о работе, которая ждет миссионеров… Маркинатяне относятся к политеистам худшего разлива, и мы столкнемся с немалыми трудностями, чтобы вбить в их головы идею единого бога, основу крейцианизма…

– Не стоит особо волноваться по этому поводу, ваше преосвященство. Если еретики проявят сдержанность в отношении вашего Слова, то зрелище первых огненных крестов даст им хорошую пищу для размышления. Более того, у вас будет возможность в любое мгновение проверить истинность их веры, ибо им придется давать клятву перед ментальными инквизиторами, а от тех ничего не ускользает.

В безличном голосе появилась нотка иронии.

– Быть может, вас посетила мысль, ваше преосвященство, что скаиты приобретают чрезмерное значение в организации мира, которую мы устанавливаем? Но вы быстро поймете, что их присутствие позволит избежать множества осложнений: мятежей, раскола, отклонений, отступничества…

Уязвленный этими словами кардинал укрылся за деланным достоинством и двусмысленным ответом:

– Ни на секунду я не усомнился!

– Его Святейшество, муффий, поручил вам заложить основы развития Церкви на этой планете и ее сателлитах. Прекрасное доказательство доверия. Уверен, ваше преосвященство, что успех этой славной миссии зависит от откровенного и сердечного согласия между скаитами и вами. Нам нечего скрывать друг от друга! Если у вас есть вопросы или сомнения, касающиеся продолжения операции, я отвечу вам в рамках моих скромных возможностей.

– Прекрасно, прекрасно, я полностью разделяю вашу точку зрения, – засюсюкал кардинал, пытаясь вернуть себе прежний апломб. – Я… Меня действительно кое-что тревожит. Может, мы недооценили Орден абсуратов? Не стоило ли с ним сразиться, а главное, победить до того, как устанавливать новые структуры?

– Забудьте об Ордене! – уверенно возразил ассистент, и его уверенность показалась кардиналу неуместной. – Судьба абсуратского рыцарства будет решена в нужное время и в нужном месте. А пока впрягайтесь в свою работу, а суть ее – религия.

Высокомерие скаита покоробило кардинала: чужаку хватило наглости отдавать ему приказания, ему, гордому потомку древней и знаменитой сиракузской семьи.

– Надо проглотить горькую пилюлю, не поморщившись, как говорит, если я не ошибаюсь, античная поговорка… – сказал скаит. – Мы ничего не выиграем от противостояния, ваше преосвященство. Немного терпения: вскоре вы получите подкрепление в виде своих мыслехранителей. Мы должны предстать единым фронтом перед вашими юными миссионерами и скаитами святой инквизиции. А теперь пора заняться размещением всех этих людей в достойных условиях.

– Мне хотелось бы также, чтобы полицейские собрали силой или по доброй воле всех жрецов маркинатрких культов, – обронил кардинал. Он прекрасно понимал, что не в его интересах провоцировать своего ясновидящего собеседника, и решил последовать мудрому совету: терпеливо ждать прибытия своих мыслехранителей. – Мне не терпится ознакомить их с новой ситуацией, дать им шанс принять Истинную Веру, чтобы они обратились к своим прихожанам с просьбой перейти в нашу религию. Разве жизнь не есть самый драгоценный дар Крейца?

– Будет исполнено по вашему желанию, ваше преосвященство. А она, как вы поступите с ней?

Широкий черный рукав вытянулся в сторону кровати, на которой беззвучно рыдала Армина с синяками на теле.

– С ней?

Размышляя, кардинал вновь обвел взглядом огромный город, жители которого, не ведая о ночных событиях, мирно пробуждались и лениво потягивались в домах, накрытых туманом, который уже пробивали пламенные стрелы Серебряного Короля. Автобусы летели над бульварами и площадями, издавая редкие пронзительные сигналы. Атомные звездочки замедлили свой бег: тепло нарождающегося дня постепенно наполняло спальню.

Кардинал обернулся и вонзил свои серые глазки в Армину. Презрение и ненависть сочились через каждую пору его кожи. Эта женщина давала ему прекрасную возможность восстановить свою попранную власть и отомстить за наглость скаита.

– Встать! – рявкнул он хриплым голосом.

Она не шелохнулась. Тогда оват схватил ее за руку, поднял и выволок на середину спальни. Обнаженная, выставленная напоказ перед всеми, она выпрямилась перед своими мучителями, вскинула свое прекрасное лицо и гордо глянула в глаза кардиналу.

– Опусти голову, шлюха! – завопил сиракузянин. – Твое бесстыдство оскорбляет Лаиссу, божественную мать Крейца! Вначале тебя отдадут на потребу этим людям, чтобы они наказали тебя за грех!

Слова церковника не тронули Армину. В глубине души она уже смирилась со всем, она ощущала себя мертвой. Ее ночные предчувствия оправдались: она больше никогда не увидит своего сына, единственную свою любовь. Они убили Листа… Лист… У нее не осталось сил кричать и возмущаться.

Угрозы наглого сиракузянина показали ей всю глубину ее прошлых заблуждений. Она воспитывала Листа в поклонении сиракузской цивилизации. Лист… О боги, только не Лист… Ее иллюзии разбились о пурпурный облеган и смешной квадратный значок. Ослепленная гордыней, безумной гордыней матери, она отказывалась слушать Стри Вортлинга и всех, кто пытался предостеречь ее от сиракузских миражей.

– Когда эти люди насытятся тобой, тебя выставят без одежд в том виде, в котором ты любишь красоваться, в клетке на главной площади Дуптината. У тебя будет время испытать угрызения совести, и ты послужишь уроком своему народу. Не считаете ли вы, что публичное наказание лица ее ранга будет хорошим знакомством с догмами нашей святой Церкви?

– Вы правы, ваше преосвященство, – кивнул скаит.

– Вначале, пока не прибудут миссионеры, мы выставим ее в почетном дворе Круглого Дома перед слугами.

Кардинал окинул рассеянным взглядом дрожащее тело дамы Армины. В его холодном взгляде не ощущалось никакого плотоядного сладострастия. Полные формы женщин не вызывали в нем никакого желания. Только нежные тела детей – о Крейц, сжалься над своим верным заблудшим служителем – заставляли его иногда забывать о жесткости своих принципов. Он утешал себя тем, что вспоминал о тяжких заботах людей Церкви, об их тягостном одиночестве и природном несовершенстве души. Чувствуя за спиной скаита, он с трудом отгонял эти беглые болезненные мысли, втаптывая их в грязь своего подсознания.

– Притивы, даю вам стандартный час на то, чтобы утопить эту шлюху в грязи всеми доступными вам способами! Но сохраните ей жизнь, – заявил кардинал.

И вышел в сопровождении скаита.

Через два часа наемники-притивы и полицейские согнали в почетный двор тысячу слуг Круглого Дома. В клетке с прозрачными стенками, стоявшей на возвышении, находилась обнаженная женщина, руки и ноги которой были привязаны к металлическим стойкам. На белой коже виднелось множество синяков, а живот и бедра были перепачканы кровью и нечистотами.

Слуги испытали удивление, шок и ужас, когда узнали в ней Армину Вортлинг, вдову сеньора Абаски. Они недолюбливали ее, но муки, которым ее подвергли, возмутили всех. Тех, кто открыто проявил свой гнев, немедленно выволокли из толпы, выстроили перед возвышением и казнили. Диски наемников взрезали им глотки. Плиты белого мрамора обагрились кровью.

В первом ряду стоял Фрасист Богх, пятнадцатилетний отрок, сын дворцовой прачки. Вид дамы Армины, униженной и выставленной напоказ, как цирковое чудовище, привел его в ярость. Он тоже хотел выразить свое возмущение, вылить вспыхнувший в нем убийственный гнев на чужаков в белых масках, но резкий удар кулаком старого слуги, стоящего сзади, отрезвил его. Фрасист всегда питал к матери Листа, друга по детским играм, любовь, близкую к обожанию.

Холодная дрожь пробежала от его затылка по всему позвоночнику. Он обернулся: на балконе над двором стояло странное недвижимое существо. Фрасисту не надо было видеть его глаз, скрытых под просторным черным капюшоном, чтобы понять, за ним наблюдают, мозг его обшаривают. Это существо не нуждалось в глазах, чтобы прощупывать дух и душу, святое убежище безмолвия. Это существо топтало душу отрока. Фрасиста охватил дикий страх, и он расплакался.

На противоположном балконе, прямо над клеткой, появился крейцианец в фиолетово-пурпурном облачении. Он начал яростную, речь, в которой Фрасист ничего не понял. Ужас мешал ему различать слова.